Текст книги "Горячая точка"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

16.26. Царицыно

Квартира оказалась хоть и трехкомнатной, но совсем маленькой. Когда Илья Викторович открыл дверь, Беклемешев скользящим движением сунул руку за пазуху и положил пальцы на рукоять пистолета.

Он уже узнал все, что ему было необходимо, и зашел сюда лишь затем, чтобы убедиться – Петра в квартире действительно нет. Как говорится, доверяй, но проверяй.

В темной прихожей стояла низенькая, седая, напуганная женщина. Была она похожа на мышь, угодившую в мышеловку.

– Здравствуйте, Светлана Ивановна, – поздоровался Беклемешев.

Женщина, не сказав ни слова, повернулась и быстро ушла в комнаты. Майор услышал, как в глубине квартиры щелкнул язычок английского замка.

Илья Викторович включил свет, покосился на гостя, мотнул головой:

– Раздевайся, проходи. В кухню.

Выйдя из коридора в большую комнату, Беклемешев непроизвольно огляделся. Горел тускловатый торшер, но даже в его свете было видно, что квартиру любят. Порядок царил просто образцовый. Нигде ни пылинки, ни соринки. Все на своих местах. Беклемешев сразу представил себе крохотную, под габариты квартиры, хозяйку, скользящую, точно привидение, в полумраке по комнатам с кастрюлькой и тряпкой в руках. Трущую, трущую, трущую, до немыслимой, сводящей с ума чистоты, до стерильности.

– Это мать. У нее насчет чистоты строго. В кухню проходи, – напомнил Илья Викторович.

– Да, спасибо.

Они прошли в крохотную, чистенькую, как и вся остальная квартира, кухоньку. «Все как у всех», – вспомнилось Беклемешеву. Стандартная обстановка стандартной малогабаритной кухни. Таких в Москве миллиона четыре из девяти. Гарнитур «рогожка», холодильник «Минск».

– Садись, – буркнул хозяин и, встав у раковины, принялся мыть руки.

Беклемешев оценил. Но не улыбнулся.

– Что ты мне хотел сказать? – спросил Илья Викторович. – Чай будешь? – Он, не дожидаясь ответа, поставил чайник. Шлепнул на стол пачку «Примы», подсел, закурил.

Беклемешеву показалось, что в тишине квартиры снова, на сей раз едва слышно, щелкнул замок. Он напрягся.

– Иди к себе! – вдруг рявкнул Илья Викторович.

Тишина, затем шарканье подошв и все тот же металлический щелчок.

– Покоя от нее нет, – глядя в стол, пояснил хозяин. – Ну так и что?

– Видите ли, Илья Викторович, мы располагаем сведениями, что ваш старший сын, Дмитрий, был сегодня захвачен террористической группой в качестве заложника. Вместе с ним еще двадцать человек, в числе которых один из заместителей министра обороны.

– Митька? – недоверчиво посмотрел тот.

– Да. А еще мы предполагаем, что в составе группы террористов ваш младший сын – Петр.

Илья Викторович вскинулся.

– Петька? Стервец! Все не угомонится никак. Вон что удумал, паскудыш!

– Вы знаете людей, с которыми Петр поддерживал отношения в последнее время?

– Откуда ж мне знать? С Генкой вон поддерживал.

– С Олейниковым?

– С ним. Пока того не забрали. А уж с кем потом – и не скажу. Но ошивался где-то с утра до ночи, стервец. Говорил матери: глаз да глаз за ним нужен, так нет. Отощал, оголодал. Одеться мальчику, обуться. Позаботиться. Дозаботилась, – добавил он громко, явно рассчитывая на невидимого слушателя.

На пороге кухни, словно призрак, вдруг возникла та самая «серая мышка». Она подкралась абсолютно беззвучно, и при ее появлении Беклемешев вздрогнул.

– Все врешь! – заполошно каркнула женщина. Голос у нее оказался неприятно резким, с нервными рваными интонациями. – Все врешь! Петрушенька! Мой Петенька!

Она неожиданно шагнула вперед и, прямо через голову Беклемешева, хлестнула мужа сухой, покрытой пигментными пятнами рукой по лицу.

– Все ты врешь! – Женщина наклонилась к майору и вцепилась ему в запястье сухими горячими пальцами. – Спасите моего Петеньку. Спасите моего Петеньку, – зашептала она, заглядывая Беклемешеву в глаза. – Спасите.

Тот интуитивно отшатнулся. Во взгляде женщины он не увидел ни капли разума. Только вихревое безумие.

Илья Викторович, опомнившись от первого натиска, вскочил, схватил жену и повел, почти потащил в комнату. Беклемешев слышал, как он уговаривает жену, успокаивает, бормочет что-то тихо, а та рыдает отчаянно, с подвывом, со стоном утробным, но тоже едва слышно.

Засвистел закипевший чайник. Майор выключил его, закурил.

Илья Викторович вошел в кухню, тяжело сел, расстегнул пуговицы на рубашке. Посмотрел на гостя, словно был в чем-то виноват.

– Вот такие дела, – пробормотал он и добавил шепотом: – Все?

– В каком смысле?

– Они погибнут?

– Не знаю, – ответил Беклемешев.

– Погибнут, – Илья Викторович сник, потускнел. Казалось, из него вытащили стальной стержень, который удерживал, помогал не согнуться. – Петька так и сказал, когда уходил. Я слышал.

– Что сказал?

– «Я ухожу».

– Ну и что? – спросил Беклемешев.

– Он так никогда не говорил. Все «поплыл» да «почапал». «Пошлепал» еще. А «ухожу» сказал всего один раз, когда пошел в военкомат бумаги подписывать.

– Бумаги?

– Он же в Чечню по контракту вернулся, – Илья Викторович закурил жадно. – Два года срочной отбыл, даже с лишком. Четыре месяца ни за понюшку табаку там кантовался. Из них год в Чечне этой треклятой. Вернулся, еще за столом как следует,не посидели, а он уже вещи собирает. Через четыре дня на учет встал, бумаги подмахнул – и снова туда. Митька говорил ему: «Не будь дураком, ты свое оттянул». А Петька только посмотрел на него так... странно, в общем, посмотрел – и все. Ни слова тебе, ни полслова. Тогда я ему и сказал: хватит, натерпелись. Уйдешь – считай, что остался без отца. Уехал, стервец. А через девять месяцев, аккурат в начале сентября, бумагу на него получили. Мол, ваш сын самовольно оставил часть, похитив штатное оружие. По данному факту возбуждено уголовное дело. Мать тогда рыдала – ужас. «Неотложку» вызывали. А потом все, как отрезало, – Илья Викторович жестко раздавил окурок в пепельнице и тут же закурил снова. Пальцы у него тряслись. – Петька, что ж ты наделал, стервец.

На сей раз «стервец» прозвучало не злобливо, а скорее жалостливо.

– А вы, Илья Викторович, ничего не путаете? По нашим данным, ваш сын числился в списках погибших.

– Нет, не путаю, – напряженно ответил тот. – Слава богу, на голову никогда не жаловался. Вот твоего сына когда-нибудь начнут так же муд...ть, я посмотрю тогда, напутаешь ты чего-нибудь или нет.

– Бумага из части?

– Нет, из военкомата. Он же контракт там подписывал.

– А когда Петр вернулся?

– Да с полгода уж будет. Сидим дома, и вдруг звонок. Открываем – он: Живой. Только серый, худой, оборванный какой-то. В плену, говорит, был. Мать его прятала. До сих пор прячет, – Илья Викторович мотнул головой за плечо. – Никому дверь не открывает. Все думает, опять за Петькой пришли.

– Опять? А что, приходили?

– Да были тут двое из военкомата, – зло объяснил Илья Викторович. – С нарядом милицейским явились. Весь дом вверх дном перевернули, гады. Петьку искали. Он, слава богу, где-то шмонался как раз. Все расспрашивали. Говорят, мол, Генка Олейников признался, что они так отделением и вернулись. Теперь им, стало быть, всем статья светит.

– Какая статья?

– А то сами не знаете. Уголовная, какая ж еще. Самовольное оставление части с похищением оружия. С тех пор мать его и прячет. Никому, говорит, не отдам. – Он подумал секунду, смял в задубевших пальцах наполовину искуренную сигарету и добавил тихо, словно по секрету: – Я так скажу: если бы эти вояки хреновы надумали Петьку вязать, я бы их здесь своими руками всех положил. Силушкой, слава богу, батя с мамкой не обидели. Гвоздь-десятидюймовку на два узла завязываю. Полтинник железный могу в трубочку скрутить. Да и Митька бы встрял. Тоже за Петьку переживает. Он у меня на это дело резкий. Поднесет с правой – мало не покажется.

– Не сомневаюсь.

– Ишь ты, дело Петьке моему шить. Даром он полтора года в Чечне их говно подгребал, год в плену подыхал, теперь, значит, – в тюрьму? А это видали? – Илья Викторович сложил внушительный мозолистый кукиш и сунул под нос Беклемешеву. – У меня на шкафу «тульчанка» двуствольная лежит. В случае чего, достану, не побоюсь. Пойду в военкомат, выясню, кто там из них зажился-зажировал на мальчишечьих костях. Они, твари позорные, будут себе дворцы строить, а Петька в тюрьме сидеть? Хрена лысого.

И он снова ткнул кукиш под нос Беклемешеву.

– Разрешение на оружие есть? – спросил тот, отстраняясь.

– А как же. Охотбилет. Взносы исправно платим. Вы уж извините. За «дулю». Это я в пылу, – бухнул Илья Викторович.

– Хорошо. А как получилось, что Петр из плена вырвался?

– Этого я не знаю. Петька не рассказывал. Может, сбежали, а может, кто и вытащил – спасибо доброму человеку.

– И последний вопрос. Ваши соседи сказали, что за последние два месяца Дмитрия по меньшей мере трижды вызывали в военкомат.

– Вызывали. Точно. Три раза.

– А зачем? Срочную службу он, насколько я в курсе, прошел. На переподготовку его не забрали.

– Кто ж их знает. Митька тоже все трясся, что в «партизаны» забреют. Сейчас «партизанщину» на работе не очень любят оплачивать. Вернулся оттуда смурной такой. Я и подумал, что забирают. А он – хуже, говорит. А что может быть хуже тюрьмы да армии? Вот и я думаю, что ничего. Нет, не забрали его. Еще пару раз скатался, и все. И слава богу. Не хватало еще, чтобы его подгребли.

– Понятно, – Беклемешев поднялся. – А повестки не сохранились?

– Все три нужны? Нету уже, мать выбросила, точно. Она вообще бумажки не хранит, кроме квитанций за квартплату. Одна-то, последняя, может, и уцелела, а остальные уже в ведре.

– Одной будет вполне достаточно.

– Щас принесу.

Илья Викторович поднялся и ушел в комнату. Он долго двигал ящики, открывал секретер, бар, снова выдвигал ящики и наконец появился на пороге с повестками в руках.

– Повезло вам. Все три уцелели. Надо ж? Мать уборку генеральную делала с неделю назад. Как в ведро не отправила?

– Хорошо, спасибо, – Беклемешев поднялся, сунул повестки в карман. – Илья Викторович, у меня к вам последняя просьба. Не могли бы вы подъехать в «Останкино»?

– На ВДНХ?

– К телебашне. Я позвоню, чтобы вас пропустили через оцепление.

– Сейчас?

– Чем скорее, тем лучше.

– Понял, понял. – Илья Викторович вскочил: – Момент. Мне собраться минуту надо.

– Хорошо бы вместе с женой, – добавил Беклемешев.

Илья Викторович посмотрел на него тоскливо:

– Она не поедет.

– Почему?

– Так Петьку же стережет.

Беклемешев смутился, поднялся неловко.

– Ну, я пойду, пожалуй. Мне еще нужно успеть в несколько мест.

Он прошел к двери. Уже на пороге Илья Викторович пожал ему руку.

– Спасибо вам.

– Не за что, – ответил майор. – Вы лучше поторопитесь. От этого может многое зависеть.

– Да мы прям щас. Вот только вас провожу.

Беклемешев тускло улыбнулся и вышел на лестничную площадку.

16.34. Стоянка перед главными воротами

Ледянский вставил видеокассету в магнитофон и нажал «Пуск». По экрану крохотного телевизора побежала черно-белая рябь, затем возник кадр какой-то детской передачи. Куча детей в разноцветных маечках танцевали, стоя друг напротив друга. Внезапно по экрану пробежала пестрая волна, затем еще одна, а потом картинка сменилась вовсе.

Человек в маске сидел на стуле, глядя мимо камеры на кого-то, стоящего рядом.

– Можно. Готово, – сказал этот невидимый кто-то.

– Здравствуйте... – Человек в маске закашлялся смущенно, но тут же присел ровнее, сцепил руки на коленях. – Четыре часа назад я и возглавляемая мной группа захватили Останкинскую телебашню. В наших руках две с лишним сотни заложников. Мы не хотим никого убивать. Нам нужен лишь телемост с Президентом и людьми, окружавшими его на протяжении чеченской войны. Мы хотим задать им несколько вопросов. Парламентеры сообщили, что Президент уже дал согласие на проведение телемоста. Он начнется в десять вечера на первом канале. Я прошу вас переключить свои телеприемники на канал ОРТ ровно в десять вечера.

Человек перевел взгляд на невидимого собеседника:

– Все.

– Можно выключать?

– Выключай.

И снова по экрану пробежала волна, затем возникла серо-белая рябь и наконец вновь пошло прежнее детское шоу.

Ледянский выключил магнитофон и потер ладонью лоб.

– Сукин сын.

– Умный сукин сын, – поправил Чесноков. – Он подстраховывается везде, где только возможно. Что мы можем предпринять?

– Необходимо предупредить Президента, – задумчиво сказал Ледянский. – Через две минуты все наше телевидение будет стоять на ушах. Даже если им не удастся попасть в Горки-9, они наверняка прорвутся к премьеру и возьмут у него интервью.

– И премьер объявит на всю страну, что никакого согласия не давал и о телемосте первый раз слышит, – закончил Седнев. – Им ведь нужен не только Президент, но и остальные семеро.

– Пожалуй, Президент даже меньше других, – согласился Третьяков. – Кстати, я полагаю, что в Горки будут допущены все представители масс-медиа, кто только пожелает туда попасть.

– Вы думаете? – спросил Четвертаков.

– Уверен.

– Да, – вмешался Трошин. – У террористов наверняка есть телевизор. Они сразу же поймут, что мы блефуем. Как поведут себя эти парни в подобной ситуации, предсказать абсолютно невозможно.

– Похоже, нас усадили в такое дерьмо, что ни в сказке сказать, ни пером описать, – заметил Третьяков, не отрывая взгляда от схемы башни.

– Начнем с того, что это с самого начала не было конфеткой, – рассудительно поддержал его Седнев.

– Генерал, вы дозвонились до Президента? – спросил Ледянский Трошина.

– Я разговаривал с его пресс-секретарем. Сам Президент в данный момент не может подойти к телефону. Вопрос о телемосте по-прежнему остается открытым. Пресс-секретарь уже доложил Президенту о сложившейся ситуации. Они свяжутся с нами, как только примут конкретное решение.

– А остальным?

– Всем. В десять часов премьер вылетает в Вашингтон для встречи на высшем уровне с госсекретарем США, а в половине одиннадцатого бывший министр обороны – в Тулу. На встречу с избирателями. На данный момент ни один из семерых не дал даже потенциального согласия на телемост. Они выехали в Горки-9, чтобы лично обсудить с Президентом данное требование террористов.

– И не дадут, поверьте, – едва внятно пробормотал себе под нос Третьяков. – Полковник и вы, капитан, можно вас на минуту?

– Почему вы так считаете? – спросил резко Ледянский.

– Что?

– Почему вы считаете, что никто из семерых не даст согласия на телемост?

– А-а-а, – Третьяков на секунду оторвался от схемы и пояснил: – Да так, знаете. Жизненный опыт и здравый смысл. В чеченском конфликте каждый из восьмерых значащихся в списке людей имел определенный интерес, никак не касающийся государственных дел и безопасности военнослужащих. Аксиома. Надеюсь, это-то все понимают? – Собравшиеся промолчали. Никто не опроверг полковника. – Так вот. Им неизвестно, какой именно информацией располагают террористы. Они рассуждают примерно так: кто подготовил, вооружил и отправил группу на операцию? Неизвестно. Деньги деньгами, но если террористы – шайка обычных бандитов, то почему не требуют наркотиков и прочей стандартной чепухи? Почему настаивают именно на проведении телемоста? Значит, дело нечисто. Наверняка у них что-то есть. Скорее всего это что-то – документы. Причем документы такие, с которыми группа отважилась на такую рисковую операцию. Фактически на смерть. Что? Неизвестно. Кто снабдил документацией? Неизвестно. Каков характер документации? Не ясно. Ни агентурной, ни оперативной информации нет. Соглашаться в таком варианте на телемост – все равно что прилюдно положить голову на плаху. Заставить их никто, кроме Президента и премьера, не может. Ни тот, ни другой делать этого не станут, поскольку их фамилии тоже в списке. Помяните мое слово, скоро на нас обрушится поток косноязычных речей, соответствующих мировым взглядам на данную проблему. Вроде: красный свет терроризму! Пора, наконец, раздавить гидру международного терроризма и российского в том числе! Никаких потаканий бандитам и убийцам! Еще что-нибудь в том же духе.

– Да, – хмыкнул Чесноков. – Террористы добились обратного эффекта. Того и гляди, завтра все эти ребята снова появятся на политической арене. Конечно, они не преминут воспользоваться случаем, чтобы напомнить о себе.

– У нас есть только один выход, – продолжил Третьяков, вновь склоняясь над схемой. – Попробовать убедить террористов, что все это – лишь меры необходимой предосторожности. Правда, они вряд ли поверят.

– Может быть, стоит ввести временную цензуру на телевидении? – нерешительно предложил Трошин. – Я помню, на время прошлогоднего прецедента цензура была введена.

– Личным приказом Президента, – отрезал Ледянский. – Я же как командующий операцией не уполномочен отдавать подобных приказов. В моей власти отдать приказ на начало штурма, а цензура... Этого я не могу.

– А если попросить Президента?

– Он не согласится, – заметил, не поворачиваясь, Третьяков. – Им сейчас необходимо во всеуслышание выкрикивать патриотические лозунги, чтобы никто не успел всерьез задуматься о смысле действий террористов. Общественное мнение должно быть на их стороне.

– Но если погибнут заложники, общественность будет возмущена. Это ведь не война, черт побери!

– Совершенно верно. Не война. Общественность будет просто рвать и метать. Президент, кстати, тоже. И лица, ответственные за гибель заложников, сиречь за неудачный штурм, понесут заслуженное наказание. Вплоть до уголовной ответственности. Надеюсь, я достаточно ясно выражаюсь?

– Вы хотите сказать, что в гибели заложников обвинят нас? – мрачно спросил Четвертаков.

Я всегда говорю именно то, что хочу сказать, – Третьяков подумал и добавил медленно: – Причем в своем негодовании они будут абсолютно искренни, уверяю вас. – И тут же переключился на Чеснокова: – Полковник, а рядом с башней нет водосточных или канализационных люков? Нет? Жаль.

16.35. Райвоенкомат

– Повестки как повестки, – Сергеев покрутил листки в руках. – Ничего особенного. Мне, когда в военкомат вызывают, такие же выписывают.

– Видишь ли, Боря. У них дома порядок – с ума сойти. Как в правительственной больнице. Стерильность полная. Илья Викторович говорит: мать лишние бумажки сразу отправляет в ведро. А эти – ненужные уже, заметь! – повестки сохранила. Почему?

– Да мало ли причин.

– Нет! Для того, чтобы это оценить, надо увидеть их квартиру. Скорее всего их сохранили специально. По настоянию Дмитрия. Он ведь родителям ничего о своих визитах не рассказывал, хотя и возвращался мрачный.

– И что дальше?

– За этими повестками что-то такое, из-за чего Дмитрий решил их не выбрасывать. Что-то очень важное.

– Что?

– Кто знает.

– Понятно, – разочарованно протянул Сергеев. – Хотя, если честно, ни фига не понятно. – «Волга» вылетела на Каширское шоссе. – Родители парня приедут?

– Отец приедет, – ответил Беклемешев.

– А мать?

– Она больна.

– Ни фига себе, – изумился Сергеев. – Да если бы с моим ребенком такое случилось – я бы пулей прилетел. На все болезни бы наплевал. Сильно любит, видать.

– Сильно, – покачал головой Беклемешев. – Она просто очень и очень тяжело больна. Ладно. Закрыли тему. Твоя очередь. Что ты выяснил?

– Много чего. В «Четверке» на этих парней имеется полное досье. Геннадий Борисович Олейников арестован военной прокуратурой по обвинению в самовольном оставлении части, хищении и утере личного оружия. До двенадцати лет, короче. «Ведет» его военный дознаватель. Сейчас Олейников содержится в Лефортове. На допросах показал, что дезертировал не один, а в составе роты. Попали в плен. Как им удалось вырваться, не признается. Предположительно, отпущен. Военная прокуратура, понятное дело, вцепилась. Стали «крутить», проверили остальных. Показания Олейникова не подтвердились. Остальные ребята из его роты дома не появлялись.

– Или о спасшихся не сообщили. Скажем, родители их спрятали.

– Может быть. А смысл?

– А смысл таков: для военкомата что погибшие, что оставившие часть, что прячущиеся, что посаженные – все едино. С глаз долой – из сердца вон. Лишь бы молчали. Меньше ветер – меньше пыль. Родители же вовсе не желают, чтобы их дети пошли под трибунал, как этот Олейников. Он теперь в камере сколько угодно может доказывать свою правоту, никто слушать не станет.

– Мрачную ты картину выписываешь.

– Это не я выписываю. Это жизнь наша дурная выписывает, – ответил Беклемешев, размышляя о чем-то своем.

За окном проплыла высотка Онкологического центра, за ней потянулся бесконечный пустырь. Наконец «Волга» свернула на узкую улочку, носящую гордое название «проспект». Проплыли мимо серые кирпичные дома, тяжелые, гнетущие. У подъезда с красной вывеской «Райвоенкомат» машина остановилась.

Беклемешев повернулся к Сергееву.

– Вот что, Боря. Я пойду к начальству, а ты заверни в бухгалтерию, проверь ведомости компенсационных выплат. Конкретно – фамилии Полесов и Олей– ников.

– Лады, – Сергеев кивнул. – Это где-то с полгода назад?

– Да, примерно. Давай действуй.

– Понял.

Они выбрались из салона, поднялись по ступеням узенькой лестницы, толкнули дверь.

В этот час в военкомате было сравнительно тихо. Шатались по коридорам несколько неприкаянного вида допризывников. Мелькали озабоченные офицеры и прапорщицы.

Беклемешев остановился у огромного стеклянного окна, за которым маячил разбитной усатый дежурный прапорщик, грубо кокетничающий с молоденькой прапорщицей. Майор постучал костяшками пальцев в стекло.

– Не видите, занят, – отозвался, не оборачиваясь, усатый.

– Вижу! – вдруг зло и резко гаркнул Беклемешев. – А ну встать, смирно!

Тот перепуганно вскочил, выпучил от неожиданности глаза. Принялся заполошно поправлять галстук. Командный тон сработал.

Майор продемонстрировал корочки, пообещал:

– Вы, прапорщик, у меня на Землю Франца-Иосифа дослуживать отправитесь. Это я вам гарантирую.

– Будете с полярными медведями шашни водить, – добавил Сергеев, не надеясь на географические познания усатого.

– Извините, товарищ майор, не признал, – виновато пробормотал тот.

– А у вас здесь разговаривают только с теми, кого признают? Так, в каком кабинете военный комиссар?

– Товарищ майор... – загундосил прапорщик.

– Я спросил, в каком кабинете?

– В одиннадцатом, – окончательно сник тот.

– Где бухгалтерия?

– А... В четырнадцатом. Это по коридору направо.

– Кто заседает в... – Беклемешев заглянул в повестку, – ...во второй комнате?

– Никто. Это запасной кабинет. Вроде комнаты отдыха. Если комиссия из Генштаба или горвоенкомата приедет или еще кто. Чтоб было где разместить.

– Ясно. Благодарю, – сказал, как плюнул.

Прапорщик тяжело опустился на стул. Девица попыталась шепнуть ему что-то утешительное, но усатый лишь отмахнулся, гаркнул:

– Отстань, дура! Из-за тебя все.

Беклемешев и Сергеев вышли в фойе.

– Давай в бухгалтерию, а я пока навещу военкома.

Сергеев решительно направился к двери с цифрой «14» на табличке, постучал и, заглянув в кабинет, громко и весело поздоровался:

– Добрый вечер, девушки.

Беклемешев же заторопился к одиннадцатой комнате. Военкомы – люди важные. Засиживаться на работе не привыкшие. Вошел в приемную. Секретарша занималась общественно полезным трудом. В смысле, красила ногти.

– Военком у себя, – произнес майор и непонятно было, спрашивает он или утверждает.

– Да-а-а, – по-овечьи протянула секретарша и спросила: – А вы по какому вопросу?

– По служебному, – Беклемешев подумал полсекунды и приказал: – Принесите личные дела Полесовых. Петра Ильича и Дмитрия Ильича, а также Олейникова Геннадия Борисовича. Быстренько, быстренько.

– А-а, – начала было девица, но майор пресек возражения, продемонстрировав удостоверение.

– Быстренько!

– Одну секундочку, – лепетнула секретарша, вскочила и зацокала каблучками к двери.

Беклемешев наконец смог войти в кабинет.

Военком поливал цветы. Выглядело это весьма забавно. Крупногабаритный подполковник умиленно закачивал в многочисленные цветочные горшки воду из кефирной бутылки. При этом его пухлые, похожие на вареники губы шевелились, словно он разговаривал с любимыми детьми. Услышав звук открывающейся двери, подполковник, не отрываясь от важного занятия, озаботился:

– Вы ко мне?

– А тут, кроме вас, еще кто-нибудь есть? – в свою очередь спросил Беклемешев.

Подполковник задумался.

– Нет, – наконец ответил он.

– Выходит, что к вам.

– Прием населения по вторникам и четвергам с трех до пяти.

– Ну меня-то примете?

– А чем вы лучше других?

– Тем, что работаю в ФСБ и в данный момент занимаюсь расследованием должностных преступлений.

– А к нам-то зачем? Неужто и в военкоматах должностные преступления всплывают?

Подполковник засмеялся, но глаза его остались серьезными. Наблюдал настороженно, словно каждую секунду ожидал подвоха.

– Всплывают, всплывают. Где их сейчас нет?

Армейский «цветовод» с наигранно тяжелым вздохом – эвон, беды-то какие случаются – отставил бутылку, кряхтя, натянул китель, плюхнулся в кресло за столом и абстрактно взмахнул рукой.

– Садитесь. Так что у вас конкретно?

– Да вот, – Беклемешев достал из кармана повестки. – В течение последних двух месяцев вы трижды вызывали Дмитрия Ильича Полесова.

– Вы и о таких вещах знаете? – удивился подполковник.

– Профессия, – улыбнулся в ответ Беклемешев.

– А этот Полесов... Он вам кто? Родственник?

– Да нет. Знакомец просто.

– Ах, просто знакомец... Понятно, – многозначительно протянул военком. – И что же с ним такое случилось?

– Вот я и хотел поинтересоваться у вас. Что же с ним случилось?

– В «партизаны» не забрали? Нет? И слава богу. Он «срочную» уже прошел? Тогда чего вы волнуетесь?

– Но три раза, – напомнил Беклемешев. – И все во второй кабинет. В тот самый, где у вас «комната отдыха».

– Как, говорите, его фамилия? – снова озаботился военком.

По его глазам майор понял: помнит. Но по каким– то своим причинам не хочет признаваться. Скорее всего приказали. Кто?

– Полесов. Дмитрий Ильич.

– Полесов, Полесов... Нет, не припоминаю.

– Ну, раз не можете вспомнить Полесова, может быть, вспомните Олейникова Геннадия Борисовича? – жестко спросил Беклемешев.

Подполковник напрягся. Лицо его окаменело. Глаза сузились недобро. Пухлые губы поджались.

– Кстати, совершенно вылетело из головы, документик ваш можно?

– Разумеется, – майор в третий раз продемонстрировал корочки.

Подполковник потянулся, но Беклемешев убрал руку.

– И что? – спросил военком.

– На каком основании арестован Олейников?

– Не помню, – ответил тот не без вызова. – Но, раз арестован, то, наверное, за дело. У нас ведь просто так не сажают. Если нужно уточнить, я скажу секретарше, чтобы принесла личные дела. В них все должно быть указано. Когда, кого, за что.

– Не беспокойтесь. Я уже ей сказал.

– Ах, вот как?

– Да, вот так уж.

– Напрасно утруждались. Без моего звонка ей никто ничего не выдаст. Она у нас совсем недавно работает... – Подполковник снял трубку телефона, набрал трехзначный номер: – Алла Степанна? Ряхин. Я по поводу личных дел... как? – спросил он Беклемешева.

– Полесова Петра Ильича и Олейникова Геннадия Борисовича.

– Петра Ильича Полесова и Геннадия Борисовича Олейникова... Во-он что, – военком снова посмотрел на Беклемешева, но уже не скрывая враждебности.

«В бухгалтерию наверняка звонит», – догадался тот.

– Ну, тогда ладно, – подполковник повесил трубку и замолчал, задумался, потирая уголки губ. Наконец он напрягся, спросил глуховато: – И чего вы хотите?

– Ничего, – усмехнулся Беклемешев. – Вот посмотрим личные дела...

– Слушайте, майор, кончайте мне тут дурака валять, – с раздражением перебил военком. – Вы же знаете, что в этих личных делах. Что вам нужно? Зачем вы приехали? Расследовать должностные преступления? Чего же вы тут расследуете, а не в Министерстве обороны или не в Генштабе, например? Боитесь? Ручонки коротковаты, вот и хватаете тех, кого разрешат, а не тех, кто по-настоящему виновен.

– Вас послушать, так вы – один из двенадцати апостолов, – усмехнулся Беклемешев.

– Ну не апостол, не апостол, – окрысился тот. – И что дальше-то? Заломите руки и повезете в «Матросскую тишину»? Ну так везите. Только учтите, за меня есть кому заступиться.

– Посмотрим, – спокойно ответил майор. – Глядишь, и до заступников ваших доберемся.

– Чистка, значит, новая началась, – подполковник вдруг сник. – Так бы и говорили, – усмехнулся нервно. – Не расстреляют хоть?

– Вряд ли, – ответил Беклемешев. – Так кому понадобился Дмитрий Ильич Полесов? Что за люди, с какой целью вызывали?

– Из Министерства обороны, – мрачно ответил военком. – Майор и полковник. Двое их было. Фамилии – Середа и Зубов. С какой целью вызывали – не знаю. Они мне не докладывались. Звонок был из министерства. Сказали: от нас приедут люди, нужно оказать всяческое содействие. Нужно так нужно. Окажем.

– Кто звонил?

– Начальник финансово-хозяйственного управления.

– Значит, Середа и Зубов. – Беклемешев достал блокнот, записал фамилии, звания. – Сколько раз они приезжали?

– Шесть. В первый – личные дела изучали. Сразу два.

– Когда это было?

– Да уж с год, наверное. Точного числа не назову, но где-то в самом начале весны. Повестки выписали.

– Фамилии военнослужащих помните?

– Да я, собственно, краем глаза, – военком отчего-то смутился. – Полюбопытствовал, можно сказать, на всякий случай.

– Сказали «а», говорите уж и «б», – подбодрил Беклемешев.

– Зачтется? – без тени иронии поинтересовался военком.

– Обязательно.

– Секаев и Ремизов. Из допризывников. Их вообще не должны были призывать. У первого всей семьи – бабка одна. Но, – подполковник развел руками, – недобор. Тут не до церемоний.

– Это который?

– Секаев. А Ремизова отсеяли.

– Почему?

– Он как раз свадьбу играл. Невеста малолетняя, беременная к тому же. С разрешения родителей оформлялись. Старая песня. Все пробуют «откосить», извините, кто во что горазд. Родители приходили, скандалили даже. Папаша кричал тут, – военком усмехнулся. – «Мы свои права знаем! Мы свои права знаем!» Все умные, едрена мать. Только у них права, а у нас одни обязанности.

– Секаева тоже вызывали?

– Да. Два раза. Потом забрали личное дело. Сказали: у нас будет службу проходить. Я так понимаю, в спецвойска его. Или в спецсвязь. Странно, правда. Мальчик-то того... – подполковник покрутил у виска, – не очень, в смысле. Нервный слишком.

– Как имя-отчество Секаева?

– Игорь Игоревич. Семьдесят восьмого года рождения.

– Понятно. Теперь расскажите, что с Полесовым.

– Да откуда мне знать. Я не спрашивал. Месяцев пять назад этот Зубов, полковник, приехал снова. Интересовался вашим Полесовым, чтоб ему... Вызывал трижды. Я спросил тогда: он же «запасник», а полковник усмехнулся так... и говорит: «Много будете знать – на Севере состаритесь».

– Как они выглядели?

– Эти двое-то? Середа – молодой, худощавый, но такой, знаете... такой...

– Жилистый? – подсказал Беклемешев. – Подтянутый?

– Вот-вот, подтянутый. Точно. Сила в нем чувствуется. А Зубов, он в летах уже, с сединой, на Шукшина немного похож. Глаза у него такие... колючие, одним словом. Неприятный тип.