Текст книги "Плотина"
Автор книги: Иван Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Коля, ты дома? Коля, где ты?
Он решил поиграть, вспомнив молодые годы, и не отозвался.
– Умней ничего не придумал? – сказала она, заглянув наконец в Юрину комнату.
– Вот, письмо пишу, – доложил он.
Но Зоя продолжала волноваться:
– С тобой тут ничего не было? Как ты себя чувствуешь?
– Как молодой, – отвечал Николай Васильевич.
Они помолчали.
– А против меня ты ничего не замышляешь, Коля?
– Что я могу замышлять?
– Ну вот, говоришь – как молодой. А я уже старая.
– Не прикидывайся. И что вы все зарядили: старость, возраст? – повысил Николай Васильевич голос, преувеличенно сердясь.
– Но когда и забывают о своем возрасте – тоже плохо.
Зоя смотрела на него так, как будто читала в его душе. На ее губах обозначилась чуть заметная грустная улыбка всепонимания. И Николай Васильевич подумал, что ей что-нибудь наговорили про него или она сама почувствовала какую-то опасность для себя в том, что он так усиленно молодится.
Надо было сказать что-то убедительное и правдивое, чтобы Зоя поверила.
– Если ты насчет баб, – заговорил он глуховатым, будто простуженным голосом, – то для этого я, наверно, и в самом деле состарился.
Зоя улыбнулась недоверчиво.
– А люди говорят, что видели, как ты выходил от одной молодой женщины, – сказала она.
Николай Васильевич хмыкнул и ответил:
– Выходил… И весь вышел.
– Смотри, Коля, не шути этим!
– Какие уж там шутки!
14
После ночного дождя с грозой утро было свежее, чистое, даже обещающее какое-то. «Сегодня будет тебе подарок», – будто сказало оно Юре, как только он выбежал на улицу.
Солнце уже пряталось за правобережной скалой, но свежесть утра от этого только дольше сохранялась, а тепла в летнее время здесь хватает с утра до вечера. Так что в данный момент скала-стена была вроде как на месте и даже полезна. В природе во всем есть какая-нибудь польза.
Времени у Юры вполне хватало, чтобы пойти на работу пешком, и он свернул к Реке, на тропинку, проложенную вдоль берега до самого котлована. У поселка это был естественный берег с его песчаными отлогостями и подмытыми берегами, потом все заменил собою дробленый темно-серый диабаз, вырванный из береговой скалы при прокладке дороги и вынутый при строительстве тоннеля к будущему гребню плотины. Вывозить его было просто некуда, вот и ссыпали тут же, поблизости.
В минуты недолгой тишины, когда по дороге рядом не проносились на своей наступательной скорости «белазы», тут можно было услышать несмелые всплески, словно бы Река пыталась что-то сказать человеку. Повернешься на этот всплеск, приглядишься – и вдруг заметишь какую-нибудь странность. Вот идешь ты сейчас против течения, вверх по Реке, и Река катит мощным потоком тебе навстречу, а какая-нибудь прибитая к берегу щепка или обрезок доски плывут, как твои попутчики, против потока. Как это получается, что тянет их вверх, наперекор всем законам и правилам, – не вдруг разберешься. Видимо, Река и сама подзапуталась, не успела еще перестроиться сообразно новым условиям. У нее ведь издавна были проложены здесь свои руслица, намыты отмели и перекаты, оставлены где надо островки и проложены между ними протоки, а теперь ее в одном месте перегородили, в другом потеснили, в третьем выровняли под шпур, а где-то создали новые, каменные мешки – заводи. Разберись тут! «Чо натворили-то, люди?» – словно бы спрашивала Река. И шевелила своими азиатскими, желто-кофейными мускулами – не без значенья, небось… «Чо натворили-то, люди?»
А люди продолжали творить свое, идя своим руслом, преодолевая свои пороги…
«Подарок», который пообещало Юре красивое сегодняшнее утро, оказался своеобразным: бригаде Ливенкова, самой передовой, прославленной и самой надежной, грозил простой. Кран, который на нее работает, остановился, другой, дублирующий, не доставал до блока уже начатого Ливенковым. Юра застал на плотине бригадира и своего «шефа» за обсуждением создавшейся ситуации.
– Как же так вышло, Юра? – сразу обратился Николай Васильевич к сыну. – Мы ведь недавно обеспечивали двойное перекрытие кранами каждого блока. На схеме у нас так и есть.
– Так и есть, – подтвердил Юра. – Но мы тут немного не дотянули крановый путь.
– Почему?
– Когда его прокладывали, на этом блоке бетон был еще не совсем затвердевший. – Юра постучал пяткой по монолиту.
– А потом?
– Потом пошло другое… Забыли, в общем, – признался Юра.
– Но я и не знал об этом!
– Мы тут с Сапожниковым и механиком сами командовали…
– Ну вот и теперь думайте сами! – Николай Васильевич повернулся и пошел прочь, как будто его здесь больше ничто не интересовало.
– Надо дотянуть сюда рельсы – вот и все! – запоздало ответил Юра отцу.
– Пока ты дотянешь, мой бетон заскорузнет, – напомнил Ливенков.
– Ну а что еще?
Ливенков пожал плечами.
Они были ровесниками, давно работали на одном участке и, пока Леша был холостяком, хаживали на пару в тайгу, поднимались на ближний ледник, иногда вместе охотились и рыбачили. Леша познакомил Юру со своим приятелем, егерем Богачевым, с которым служил когда-то в десантных войсках, приехал затем в эти края, но тут вышло так, что один пошел на плотину, другой – в лесные отшельники. У Богачева они не только охотились и рыбачили, но и схватывались на «ковре» – на теплой летней лужайке перед домом егеря. В институте Юра занимался борьбой самбо, ему захотелось проверить с бывшим десантником свою спортивную форму, и она оказалась на первый раз никудышной… Сейчас она, наверно, еще хуже. С тех лор как Леша обзавелся семьей, а в семье появились двойняшки, совместные походы и выезды сократились. Только работа всегда была у них общей, и ее всегда хватало…
– Был бы у нас другой сосед, – проговорил Ливенков, глядя на работавший поблизости от его блока кран третьего стройучастка. – Он бы справился и на два фронта, этот «тысячник».
– Кран-то справился бы…
Ну а дальше они могли уже ничего не объяснять друг другу – оба хорошо знали и соседа, и характер отношений между начальниками этих двух участков.
Дело в том, что третьим СУ руководил в свое время Густов-старший и считал его своим, может быть, до конца строительства. Потом прислали к нему молодого перспективного прораба Толю Губача. Парень и впрямь оказался ловким и хватким, в работе напористым. Не прошло и двух лет, как его решили выдвинуть, тем более, что в то время как раз освобождалась должность начальника второго строительного участка. Все было нормально. Но на освободившееся место вдруг рекомендовали Николая Васильевича, а Губача оставляли на третьем участке. Решение было вроде бы даже почетным для старого солдата – его бросали в прорыв, на участок, где многое надо было перестроить и наладить после снятого с работы растяпы и хапуги, а молодого товарища, естественно, оставляли на прежнем участке, в привычной и отлаженной системе. Опять все логично. Однако заноза в душе Николая Васильевича осталась, и с тех пор он особенно ревниво следил за деяниями молодого соседа. Сначала в этом была естественная забота о своем бывшем участке, своих людях и состоянии дел, оставленных преемнику в полном порядке. Забота и тревога: не завалил бы, не развалил бы этот парень так любовно налаженную систему. И вскоре появились первые признаки. Сперва до Николая Васильевича дошло, что Губач критикует густовские порядки и собирается их поломать, но это бы еще бог с ним! Мало ли таких преемников, которые начинают с того, что охаивают своего предшественника! Бывалому человеку пора бы к этому привыкнуть и не обращать внимания. Так, между прочим, и вел себя до поры до времени Николай Васильевич. Но когда Губач начал перетасовывать и смещать бригадиров и звеньевых, подобранных Николаем Васильевичем, то тут ветеран не мог оставаться безучастным. Он поговорил с начальником управления основных сооружений Александром Антоновичем Проворовым и первого обиженного Губачом бригадира взял к себе. Это был как раз Ливенков, нынешняя гордость стройки…
– А ты знаешь, я все же попробую! – вдруг загорелся Юра.
– Бесполезно, – помотал головой Ливенков.
– Я через механиков. Через Костю.
– Только побыстрей! – попросил Ливенков.
Юра буквально скатился по этажерке вниз, а там – в прорабскую, и за телефон. Набрал давно затверженный наизусть номер отдела механизации. В трубке отозвался знакомый, но не очень приветливый голос – чего, мол, надо?
«Не в настроении», – понял Юра. Но отступать не собирался.
– Здоров, Костя! – начал он бодро и этак по-приятельски. – Ну, сколько чего поймал, вчера?
– Не поймал, а убил, – отвечал недовольный Костя.
– Неужто сбраконьерил, такой-сякой?
– Точно. Живое время убил.
– А вот Гера Сапожников десять ленков взял, одного налима и еще харьюзят сколько-то.
Костя помолчал. Но не потому, что сильно позавидовал рыбацким успехам Геры Сапожникова, а просто начал ждать, чего Юра попросит. Все эти рыбацко-охотничьи запевки для того и ведутся, чтобы сразу после них попросить что-нибудь несусветное.
Юра тоже понял момент и перешел к делу:
– Слушай, друг, прикажи своей властью тринадцатому крану поработать пока на Ливенкова. Временно!
Костя удивился:
– У тебя же свой «тысячник» там стоит.
– Это у тебя… то есть у нас обоих – на схеме. А он, гад, – на простое.
– Не вечно же он будет стоять.
– У меня бетон сохнет.
– Ты обеспечен самой современной техникой… – у Кости тоже были отработаны свои отговорки.
– У тебя что, уши заложило? – рассердился Юра. – Стоит твоя современная… – И дальше Юра напомнил механику, как они в свое время «сбраконьерили», не дотянув подкрановый путь до конца. А потом оба забыли.
– Давай пока так договоримся, – немного помолчав, предложил Костя. – Ты принимай бетон на соседний блок, а мы тебе поднимем бульдозер – будешь сталкивать бетон в выгородку.
– А там – лопатами? Ты соображаешь?
– Больше пока ничего не могу, Юра. Бетон идет вовсю, и на третий участок тоже. Если я Губача о чем-то попрошу, он у меня потом десять раз потребует… Сам-то ты как, рыбачишь? – Теперь уже в голосе Кости послышались добрейшие приятельские нотки.
Юра бросил трубку и немного посидел без движения, соображая, нельзя ли предпринять что-нибудь еще. Но ничего реального не придумалось, кроме как согласиться на бульдозер и ждать выздоровления «тысячника».
Следующий номер телефона он набрал почти автоматически, по давней привычке.
– Бетонный завод слушает, – тут же отозвалась трубка.
– Ну как там у вас здоровье, не чихаете? – спросил Юра тоже, в общем-то, по привычке.
– Простудные времена кончились, Юра, – ответили ему, узнав по голосу. – Скоро мы вас завалим бетоном.
– Спасибо, – ответил Юра.
Как раз сейчас-то ему и не требовалось много бетона.
Неожиданно и решительно он набрал номер главного инженера стройки. Он понимал, что превышает свои полномочия и нарушает субординацию, но совершенно точно знал и то, что любая ссылка на главного инженера будет законом для Толи Губача.
Телефонная трубка продолжительными гудками долго убеждала Юру, что хозяина нет в кабинете.
Все возможности были исчерпаны.
И все же Юра не хотел с этим согласиться. Он резко встал из-за стола и направился в переносной «городок» третьего участка. Вступил в щеголеватую прорабскую Толи Губача. Здесь много было разных деревянных планочек и реек, на стенах висели крупные, неплохо выполненные фотографии – пейзажи и производственные процессы. Сам начальник участка сидел, чуть откинувшись на спинку деревянного стула. Приход Юры встретил откровенным недоумением.
– Послы сопредельного государства, – отрекомендовал себя Юра почему-то во множественном числе.
– Если они с верительными грамотами главы государства… – сдержанно улыбнулся Губач.
– Пока что без оных. По срочному оперативному поводу.
– Понял, но не могу.
– Чего не можешь?
– Поделиться краном. Самим нужен.
– А коллективизм и взаимовыручка?
– То есть жену – дяде?
– Ты отлично все понимаешь, и я тоже видел: кран половину времени стоит, ждет бетоновоза.
– Бетоновозы могут вот-вот зашустрить так, что только поворачивайся.
– Тогда и разговора быть не может.
– А как старина Густов поживает? – вдруг поинтересовался Губач.
– Ничего, спасибо.
Губач в ответ проиграл на столе пальцами несколько барабанных тактов.
– Слушай, Анатолий, ты же современный руководитель…
Юре довольно тошно было произносить эти, в сущности, льстивые слова, и он попутно убеждал себя, что у этого парня действительно заметна тяга к современности во всем. Даже в этом вот оформлении прорабской… Словом, Юра говорил и говорил, а Губач слушал, и оба они за время этого короткого монолога успели не то чтобы сблизиться, но кое о чем одинаково подумать. Может, почувствовали и осознали некое возрастное родство. Может, промелькнуло у Толи Губача и такое соображение: не сегодня-завтра Юра станет начальником соседнего участка, и им надо будет поддерживать уже современный уровень отношений. В итоге Губач решил:
– Добро! Когда кран свободен…
– Спасибо, – поблагодарил Юра.
– Но в случае у нас что…
– Ясно! – понял и пообещал Юра.
Дальше ему предстояло как-то деликатно объясниться с отцом, но это дело было неспешное, и, вернувшись к себе, он снова начал названивать Косте-механику, чтобы он все-таки закончил прокладку подкранового пути. Потом он наведался в бригаду Славы Шишко, в которой опять не хватало людей, и надо было что-то предпринимать. Может быть, даже посидеть когда-то в отделе кадров и поговорить там с новоприбывающими, чтобы они смелее шли на бетон. А то, как слышно, побаиваются нынешние молодые. Не понимают, что на плотине крепкий характер вырабатывается…
У Юры нарастала потребность действовать широко и активно, раздвигая сферу своей деятельности во все стороны. Получить бы еще побольше прав и власти – вот раскрутил бы маховик! Всех бы заставил бегом бегать, и сам не сидел бы на месте. Или, наоборот, сидел на связи – и требовал, нажимал, проверял. Потому что у истоков всех наших трудностей и сложностей, так же как и успехов, стоит человек, с его умом или бестолковостью, трудолюбием или ленью, профессионализмом или неосведомленностью, человек, ответственный перед делом и перед своей совестью или живущий только для себя. Надо это как следует осознать на всех уровнях и неучей учить, бракоделов и прогульщиков прижучить так, чтобы они и думать забыли о своих замашках, горьких пьяниц – изолировать как социально опасных людей. Плановиков и снабженцев научить расторопности, чтобы все, предусмотренное проектом, все, записанное в спецификациях и заявках, было обеспечено и доставлено на место работ вовремя, а на производстве технология, качество, современный уровень организации и производства работ всегда должны стоять на первом месте, выше, чем погоня за процентами перевыполнения плана…
Он чувствовал, что залетает мыслью не в свои сферы, но не хотел себя сдерживать ни в размышлениях, ни в очередных действиях. Мысли, если они толковые, могут пригодиться со временем, а действия необходимы уже сейчас – и постоянно. Во всяком случае простой бригады был предотвращен, путь для второго крана тянули дальше, а перед самым обедом «выздоровел» и захворавший «тысячник» – на него прислали из штаба заводского наладчика. Наверно, сработал здесь и специфический закон поведения механизмов: когда ты уже обернулся и можешь обойтись без какой-либо забарахлившей машины, она как ни в чем не бывало возвращается в строй.
А Николай Васильевич, оказывается, все это время незаметно наблюдал за действиями Юры. При очередной встрече спросил:
– Что это ты так разгулялся?
– Кровь играет, шеф, – засмеялся Юра.
– Ну-ну… Можно, пожалуй, и так…
Полной ясности он в этот раз не стал добиваться, но Юра понял, что за самовольный визит к соседу его упрекать уже не будут.
Обедать он пошел вместе с Ливенковым, и по дороге они, как водится, поговорили о рыбалке – дескать, неплохо бы мотануть куда-то подальше, хотя бы к тому же Богачеву, да денька на два, с ночевкой, чтобы две зорьки было. Какая там у него на поляне под кедрами уха варится – нигде такой не бывает!
Размечтавшись, они привычно посетовали на нехватку времени. У Леши семья, у Юры своя какая-то беспрерывность дел.
– Даже лодку просмолить не соберусь, – вспомнил он.
– А я на своей защитное кольцо на винт делаю, – сказал Ливенков. – Вот поставлю – и мне тогда ни мелководье, ни галька, ни мелкие коряжки – все нипочем!
– Это ты ловко придумал, – оценил Юра. – Покажешь?
– Там и показывать нечего. К корпусу мотора крепишь металлическое кольцо… Сядем за стол – нарисую.
Но за стол Юра сел не с Ливенковым, а по соседству. Его позвала Саша Кичеева, которая уже обедала вместе с Наташей Варламовой.
– Третья встреча – уже судьба! – изрек Юра, подсаживаясь к «техдевчатам» со своим подносом и обращаясь к Наташе.
Его как будто не услышали, и он немного опешил.
– Леша, нас здесь не понимают, – повернулся он опять к Ливенкову.
Но тут захлопотала, засуетилась Саша:
– Да что ты, Юрочка, мы же тебе место на столе расчищали.
Все-таки Юра был недоволен, и уже не столько Наташей, сколько самим собой. Действительно, третий раз встречает ее – и всегда начинает с пустого балагурства, с полутрепа, который процветает на танцплощадке, в «Баргузине» или в автобусе по дороге в котлован. Слова вылетают пачками, сталкиваются и отлетают друг от друга, а что после них остается – поди-ка вспомни! Многим девчонкам это нравится, но, как видно, не всем.
– Как живешь-то, Юра? Зашел бы, что ли, когда, – начала Саша.
– Плотина держит, – отговорился он.
– Плотина-то никуда не убежит от тебя…
Это было сказано с каким-то намеком, и, чтобы Юра получше все понял, простодушная Саша повела своими остренькими и словно бы чуть припухшими глазами в сторону новой своей подруги. «Вот кто может убежать!»– сказали Сашины глаза.
Юра тоже невольно глянул на Наташу и вдруг обнаружил, что она кого-то сильно напоминает. Нет, похожей на нее знакомой девушки у Юры не было, и все же началось какое-то чудо узнавания. Скорей всего, он подсознательно сличал сейчас ее облик с тем идеалом или эталоном женщины, который заложен в нашем представлении о будущей подруге неизвестно когда и, даже видоизменяясь (под воздействием реально встречаемых нами женщин), сохраняет в основе свою изначальность и некую путеводность в наших поисках. Юра, по-видимому, обнаруживал сейчас желанное сходство, и от этого в его душе зарождалась тихая радость. Он все дольше задерживал свой взгляд на ее лице, пока не заметил, что это ее смущает. Даже хороший летний загар не мог уже скрыть проступившего на ее щеках румянца. И это тоже было для Юры почему-то приятно. Он был к лицу ей, этот добрый, здоровый румянец, – вот в чем дело! От смущения девушка нахмурила брови – темные, красиво изогнутые, и Юра обрадованно улыбнулся – неизвестно чему.
Наташа теперь торопилась закончить обед, а Юре и торопиться не требовалось – он всегда это делал быстро. И как только Наташа поднялась из-за стола, он тоже незамедлительно встал и вышел вслед за нею на улицу. Саша – вместе с ними.
– Интересно, – проговорила Наташа, остановившись у крыльца столовки и глядя на высокую правобережную скалу, – как мы все оттуда выглядим?
– Как муравьи… и как богатыри, – поспешил Юра ответить. И тут же предложил: – Можем хоть сегодня, после смены, подняться туда… Ты как, Саша?
– Я все видела, Юрочка, везде побывала, – отказалась Саша. – А вам надо.
Юра повернулся к Наташе.
– Как-нибудь в другой раз, – из солидарности отказалась и она.
Но Юра уже знал, что скоро пойдет с нею и на левый, и на правый берег, поведет ее вверх по своему любимому Сиреневому логу и по другим логам и распадкам, по заветным тропкам и нетоптаным травам.
15
В первую же субботу они встретились в центре поселка. У Наташи в руках была небольшая корзинка.
– Говорят, черника созрела, и дома мне посоветовали… – как бы извинилась девушка.
– Наберем! – пообещал Юра.
Он вырос в семье гидростроителя, где уважаются и ценятся первобытные радости таежной жизни: съездить на рыбалку, сходить пешком или сгонять на мотоцикле в тайгу и вернуться домой с корзинкой грибов, ведерком ягод и охапкой цветов в придачу. Здесь каждая хозяйственная семья заготавливает на зиму добрый запасец сушеной, вяленой и соленой рыбы, грибов и ягод. Это доставляет людям приятные хлопоты и дает не менее приятную добавку к рациону, нигде не лишнюю.
Последними «строениями» поселка, которые уже вклинивались в заросли Сиреневого лога, были собачьи конуры; в них местные любители охоты содержали своих лаек, натасканных на таежных зверьков. Собаки провожали молодых людей жалобным повизгиванием и требовательным лаем. Они как будто просили: «Возьмите нас с собой… Выпустите… Дайте же побегать, черт возьми!»
Дальше начиналась настоящая тайга. Справа и слева сопки, густо поросшие березой и сосной, прямо по распадку – тропа, проложенная вдоль ручья. Позади еще слышалось пульсирующее, наплывами, гудение «белазов», а здесь особая птичья тишина, запахи трав и листвы – и волюшка вольная!
Юра и Наташа шли теперь молча. В поселке они обсуждали предстоящий поход, проходя через «собачий городок», дружно пожалели бедных животных, которым за свою привязанность к человеку приходится расплачиваться своей свободой, – но вот все привычное осталось позади, и словно бы там же остались все подходящие слова. Юра еще очень мало знал Наташу и, как выяснилось, не слишком хорошо знал себя. Не такой он, оказывается, говорун!
Так они и шли, обмениваясь лишь необходимыми и незначительными фразами: «Осторожно, тут переход по камням…» – «Ой, какие милые березки! Как пять сестер…» – «Они и есть сестры…»
Если мало говорили Наташа и Юра, то бегущий навстречу ручей не затихал ни на минуту.
Он всегда говорлив, этот старый Юрин знакомец. Он всегда весел и приветлив. Только после дождей начинает вдруг сердиться, рычать и даже катит вниз камни. Тогда он становится мутным и недобрым, тогда не становись на его пути!
Но чаще он все-таки вот такой, как сегодня: резвый и не злой. И ведет свою нескончаемую жизнерадостную песенку. Журчим, дескать, работаем, бежим, бежим, торопимся – чтоб встретиться с Рекой. Там ждет нас жизнь особая, течение раздольное: каньонами, долинами, тайгой, холодной тундрою – и прямо в Океан!.. И вот когда, – слышится далее в песне ручья, – вот когда мои скромные струи приобщатся к истинному, невероятному могуществу, о каком здесь, за своей работой в логах и распадках, нам даже мечтать не приходится! Может быть, только там и только тогда, когда принесешь Океану-отцу свою малую кровинку, вольешься в него и сольешься с ним, – только там и познаешь весь истинный смысл своих здешних ручейковых трудов. Есть, есть в них смысл! И всегда будет – отныне и до века. Для того и бежим, для того и торопимся, в пути сливаясь с братьями, чтоб влиться в Океан…
Работяга ручей. Мудрец ручей…
Разные, как уже говорилось, бывают у него состояния, разные песни. В дожди – одна, в жару – другая, журчливая. Но всегда он – в труде. И всегда что-то напевает.
В это солнечное нежаркое утро он напевал, наверное, лучшую свою песенку – мелодичную, свежую и чистую. Об общей радости бытия. О прелести движения, которое суть и потребность наша. О счастье слияния с какой-нибудь резвой речушкой. Об общем устремлении к большой воде, в которой только и отразится вся неоглядность и чистота голубого неба.
Счастливого тебе пути, ручей-брат!..
– Юра, вы не знаете, где он начинается? – заинтересовалась Наташа. – Сколько идем, он все бежит и бежит.
– Я как-то шел весь день – и все время он был, – отвечал Юра. – Если не рядом с тропой, то в овражке… Где-то есть родник, наверно.
– Вы говорите – целый день. А когда же домой вернулись? – спросила Наташа.
– Ночью.
– И не страшно было?
– Тут есть один секрет, в этих логах: очень трудно повернуть обратно. Хочется идти, идти, смотреть… Даже не поймешь, в чем дело.
– Кажется, и я начинаю это ощущать, – проговорила Наташа, промолчав добрые две-три минуты, словно бы проверяя в это время правильность Юриных слов.
А ручей, пока говорили о нем, успел раздвоиться: один бежал теперь по правой стороне тропы, другой – по левой. Прошли еще немного – и целых три образовалось: два по бокам, один – по самой середине размытой, труднопроходимой каменистой ложбинке. Задуматься, так один этот ручей – целая экологическая система. Где он пробежал – там свежесть, прохлада, травы и песня… А может, и все эти лога, распадки – тоже работа ручьев? В таком случае хорошими они были творцами, продуманно и красиво разместили здешние сопки, проложили пути между ними. Сколько ни шагай, сопки не заступят тебе дороги. Впереди может возникнуть, после очередного поворота, какая-нибудь широкая гора, заслоняющая весь видимый горизонт и словно бы преграждающая себе дорогу, но приблизишься к ней и увидишь, что можно обойти ее, и там опять откроются перед тобой новые распадки, новые пути, новая бесконечность.
Появились противные маленькие мухи. Привяжется – и толчется перед глазами, как будто на невидимой резиновой паутинке подвешенная, и сколько ни отгоняй ее – она все тут. Не иначе, хочет войти в контакт с человеком.
Чтобы избавиться от этих мошек, надо подняться повыше. И как раз неподалеку начиналась, ответвляясь от нижней, верхняя – заветная Юрина тропка. То есть ее знали и другие – иначе она не стала бы тропой! – но знали только немногие любители дальних походов, и Юра привык считать ее своей. Не очень заметная, местами и совсем пропадающая в траве, она поднималась здесь на гребень невысокого длинного хребта, и по ней можно было идти далеко-далеко. И чего только не встретишь на этом долгом красивом пути! Привольные духмяные полянки и резкие, неожиданные «прорастания» голых скал (как на красноярских «Столбах»), небольшие семейства старых патриархов тайги – кедров и заросли низкорослого шиповника, а потом будет еще и такое возвышение, с которого, оглянувшись назад, можно увидеть Реку, спокойную и тихую, словно бы приостановившуюся в своем движении. Так она выглядит, так она сообщает о себе издали. Поработала, мол, на славу – вон какой коридорище в горах проточила! – а теперь и отдохнуть не грех. Вот и улеглась она в своем привольном ложе и только чуть светится под голубым небом, чуть взблескивает под солнцем своей богатырской кольчугой…
Но это еще впереди. А пока что Юра показал Наташе «свою» тропу, и девушка вдруг сорвалась с места и побежала по склону хребта, по высокой траве, размахивая своей корзинкой, вверх. За нею и Юра. Он мог бы легко догнать ее, но не спешил. Он был все же старшим и «хозяином» здесь. Он обрадовался, что Наташа наконец-то почувствовала себя свободно, – и пусть порезвится! Пусть думает, что он не мог догнать ее. Пусть почувствует себя победительницей.
Так они взбежали одним махом наверх, на привольный гребень хребта. Запыхались. Посмотрели друг на друга. И начали смеяться. Просто так. От хорошего, веселого настроения. От легкого движения молодой крови. Оттого, что здесь так красиво и что впереди еще много непройденного.
Словно бы завершая эту свою радость, они поцеловались. Юра увидел совсем близко глаза Наташи. В них были восторг, недоумение и отвага.
– Но ты… не плохой, Юра? – все же спросила, мягко отстраняясь, Наташа.
– Я совсем-совсем хороший, – отвечал Юра.
И снова им было весело. Наташа закружилась, размахивая корзинкой, и вдруг бросила ее вниз по склону.
– Не хочу быть сборщицей ягод, хочу быть вольною птицей!
И они пошли, полетели, не отрываясь от земли, дальше.
После быстрого подъема и неожиданного поцелуя они еще как следует не отдышались и теперь жадно вдыхали здешний легкий и душистый, от разогретого разнотравья, воздух, смотрели то на синие сопки, толпившиеся вдалеке, то себе под ноги, где столько росло красоты земной! То тут, то там, одиноко возвышаясь над травами, желтели и розовели крупные горные лилии, целыми колониями и в одиночку стояли свежие сиреневые ромашки, в изобилии рос несеяный клевер и стелилась рядом с ним вика, попадались очень рослые одуванчики и радовали глаз маленькие полевые гвоздики – от розоватого до черно-вишневого цвета. Идешь, идешь – и вдруг блеснет из травы этакий пятиглазый светлячок, блеснет и приманит к себе, и захочется тебе сорвать его – именно за то, что так красив. Но воздержись, человек! У цветка ведь такой же, как у тебя самого, цикл жизни: весна – лето – осень – зима. Дай же ему прожить всю его жизнь до конца, до зимнего холодного засыпания. Нагнись к нему и посмотри, как чудесно подобраны в этом малом творении цвет и форма, как сочетаются свежесть и глубина тона, как хорош контраст основному, царящему здесь зеленому фону! Тут и смелость, и трогательность, красота и беззащитность. Пять алых лепестков – как пять живых континентов… Нагнись, поклонись этой красоте – и шествуй дальше, могущественный и умный! Шагай в открытую перед тобой бесконечность – и радуйся ей. Бесконечность и малый цветок – в извечном родстве между собой. И как хорошо, что в мире есть и то, и другое! Иначе пришлось бы все создавать самому человеку. Не стал бы человек прозябать без цветов – и не смирился бы с отсутствием бесконечности. Пришлось бы создавать и бесконечность, ибо всякий раз, наткнувшись на какую-то стенку, человек стал бы пробивать ее, чтобы посмотреть, что там за нею. Сколько длительных лишних трудов!.. Наверное, так же трудно создать заново и цветок. Сохранить-то легче…
– Теперь я понимаю, почему мой брат влюбился в эти места и меня позвал, – говорила на ходу Наташа, все стараясь опередить Юру, идти впереди него.
– Мы тут все влюбленные, – не пожелал Юра быть хуже Варламова.
– Бывает, что и безжалостно любите, – заметила Наташа.
– А что создаем-то здесь!
– Я слышала, что искусственные моря на Волге покрываются ряской. Вот что вы создаете!
– Наша Река не зацветет – слишком быстрая. Да и холодная. А когда наберем водохранилище, еще холоднее станет.
– Говорят, что это тоже плохо.
– Да, купаться в ней не придется.
– А тем, кто в ней живет, – как придется?
– Рыбы – холоднокровные, им не страшно.
– Там есть и другие обитатели…
«Да ты у меня серьезная!» – подумал Юра, внимательно посмотрев на Наташу.
– Так хочется, чтобы нигде ничего не ухудшалось! – в ответ на его взгляд проговорила Наташа. – Нигде-нигде, ни у кого, ни у кого.
То смешливая, то серьезная, Наташа все больше нравилась Юре. Ему хорошо было, когда он шел рядом с нею, он любовался, глядя на нее издали, а Наташа явно наслаждалась привольем и свободой, ни минуты не оставаясь на одном месте. То она бежала к старику кедру, то наклонялась над каким-то новым цветком, то пыталась поймать бабочку… Так они подошли к той возвышенности, к той горбинке на спине хребта, с которой, если оглянуться назад, можно увидеть и ленту Реки и несколько домов поселка. С краю этого возвышения торчала «проросшая» из земли голая скала «Дикая Бара» – так прозвали ее туристы. Она и в самом деле немного напоминала женщину с распущенными волосами. Угадывались плечи и грудь, а дальше был крутой обрыв к говорливому ручью.
