Текст книги "Плотина"
Автор книги: Иван Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– Пришлют тебе монтера, – сказал он наконец Жене.
– Так я пойду встречать? – спросила Женя.
– Встречай и привечай… А ты покажи мне теперь канцелярию, – обратился он к Юре. – Не запустили тут документацию?
– Старались не запускать, – проговорил Юра не очень уверенно, поскольку и в отсутствие «шефа» здесь сохранялось негласное распределение труда: Юра – по большей части на плотине, Гера Сапожников – с бумагами. Это подходило обоим по характеру, а Гера сверх того получал еще возможность посидеть лишний часок с Любой. В иные дни из-за таких гостеваний Любе приходилось потом оставаться после смены, чтобы подогнать свою работу, но тогда Гера оставался тоже и помогал ей…
– Ну что ж, проверим. – Николай Васильевич раскрыл лежавший на столе журнал производства бетонных работ.
Не сразу он вник в записи, сделанные торопливой рукой, малоразборчивым почерком. (Не умеют нынче молодые люди красиво писать, и научить их, наверное, уже некому, поскольку сами учителя такие же. Некоторые даже гордятся, что пишут неразборчиво, чуть ли не считая это признаком талантливости и совершенно не думая о тех людях, которым придется после них мучиться над каракулями.)
Не сразу вник и втянулся старый начальник в дело. Но когда втянулся, то посторонние мысли его уже не отвлекали и не смущали. А если вдруг прорывались в голову, он их отгонял, оттеснял. Никому не нужны они здесь, такие. Неподходящие они теперь для него. Хотя и грустно с чем-то дорогим расставаться, но если надо, так что поделаешь?..
– Когда вы только научитесь писать разборчиво! – проворчал он, закрывая журнал бетонирования и берясь за другой.
22
Как будто специально на буйный нынешний праздник осени приехала в Сиреневый лог группа столичных ученых. Они работали по программе «Природа». Был в ее составе и один археолог, которого интересовали здешние рисунки древнего человека. Острогорцев поручил было заниматься этой делегацией своему заместителю Мих-Миху, как наиболее дипломатичному и наименее занятому в эти дни горячими делами стройки, но делегация настоятельно просила встречи на самом высоком уровне. И в большом кабинете начальника стройки (в отличие от малого, что находился в штабном домике в котловане) состоялась беседа.
Для начала Острогорцев привычно рассказал о стройке, ее особенностях и проблемах, затем ученые изложили свои задачи и цели, которые в общем сводились к тому, чтобы «отвести угрозу от флоры и фауны при затоплении обширных пространств искусственными водохранилищами…»
– Ну вот, одна из особенностей нашей стройки как раз в том и состоит, – с гордостью заметил тут Острогорцев, – что у нас не будет обширных затоплений. Высокий узкий каньон позволит нам накопить необходимые запасы воды за счет глубины, а не площади водохранилища.
– Да, но затоплен будет этот изумительный каньон, – грустно заметил один из ученых.
– Что-нибудь всегда оказывается под водой, – ответил Острогорцев.
– А не есть ли это варварство под видом прогресса? – вскинулась тут молодая экспансивная женщина, которую все в группе ученых называли просто Маришей.
– А что такое прогресс? – спросил Острогорцев.
Ученые не захотели отвечать на столь элементарный вопрос.
– Ну все же? Хотя бы в самом общем определении? – настаивал начальник стройки.
– В самом общем, – чуть снисходительно отвечала Мариша, – это все то, что полезно человеку и не вредно природе. Я имею в виду истинный прогресс.
– Вы электричеством пользуетесь? – спросил далее Острогорцев.
– Я согласна перейти на лучину, – отвечала Мариша.
– Но тогда пришлось бы повсеместно вырубать леса, чтобы наготовить столько лучины. Опять урон для природы.
– Ну это же несерьезно, слушайте! – воскликнула и сама поразилась своей смелости Мариша.
– Вот именно! – Острогорцев поставил первую точку в этом разговоре. И продолжал: – Серьезность проблемы состоит в том, что нам необходима – и во все возрастающих количествах! – электрическая энергия. Мы бьемся сейчас над тем, чтобы скорее пустить в дело хотя бы один энергоблок… Я уже рассказывал вам, что здесь для этого делается и как в эту работу включилась чуть ли не вся страна. Вы думаете, что мы затеяли весь этот деловой шум ради того, чтобы покрасоваться и получить премии за досрочный ввод объекта? Нет, друзья дорогие. Эти полмиллиона киловатт, которые начнет вырабатывать первый энергоблок, позарез нужны здесь, в регионе, – для тех новостроек, которые уже начаты и будут еще начаты, для совхозов…
– Это все понятно, – проговорила мудрая Мариша. Но ее остановил на этот раз руководитель группы, молодой и серьезный кандидат наук (как очень скоро выяснится, сын Глеба Тихомолова, того Тихомолова, с которым Николай Васильевич вместе служил в Германии, в Крыму и на Чукотке).
– Мы все говорим «понятно», когда слышим очевидные вещи, – продолжал, чуть раздражаясь, Острогорцев. – Но сами же и требуем разъяснения очевидных истин… Вот вы говорите здесь о науке, которая предвидит, прогнозирует, предупреждает. Как говорится, дай бог ей здоровья! А теперь вспомним, когда у нас особенно широко развернулось гидроэнергетическое строительство? Да как раз в то время, когда науке при быстром ее развитии понадобились новые, невиданные энергомощности. И если уж продолжить о гидроэнергетике в интересующем вас плане, так вот вам еще одна очевидная истина: «гэсы» работают десятилетиями, не выбрасывая в атмосферу ни одного грамма копоти или углекислоты. Попробуйте представить себе, что вся сегодняшняя электроэнергия вырабатывалась бы на тепловых электростанциях. Сколько копоти и сколько топлива!
– Ну это, конечно… – начала Мариша уже несколько в иной тональности.
– Короче говоря, я предлагаю вывести нашу беседу из острополемического буруна в русло плавного течения, – сказал Острогорцев. – Поймите, что ваши заботы мне не безразличны. Но я буду продолжать наращивать плотину, мы затопим всю проектную площадь, и так будет повторяться и на этой, и на других реках еще довольно долго – даже при успешном развитии альтернативных видов энергии. Ее теперь требуется все больше и больше, и остановки тут не предвидится… К лучине нам уже никак не вернуться, уважаемая Мариша! – галантно закончил Острогорцев.
– Меня очень волнует то, – заговорил после небольшой паузы руководитель группы Иван Глебович Тихомолов, – что вы не собираетесь вырубать леса на месте затопления. Тут, казалось бы, и хозяйственная и экологическая задачи совмещаются.
– В хозяйственном плане – невыгодно, – сразу ответил Острогорцев. – Технически – почти невозможно. Представьте себе: как транспортировать лес с этих скал? Наверху – сплошные горы и сопки, внизу – бурная река, уже перегороженная. Наконец, сам лес – непромышленный… Но почему это вас волнует? – спросил он Тихомолова. – В конце концов лес сгниет…
– В этом-то и беда.
– Тут может быть только один путь, – с обещанием гениального решения проговорила Мариша.
– Какой? – спросил Тихомолов, готовый ухватиться и за соломинку.
– Отдать лес японцам: они найдут, как его вырубить, как вывезти и как использовать. Они даже щепу используют.
Все вежливо поулыбались и продолжали молчать.
– Ну что же, какие будут еще ко мне вопросы и пожелания? – спросил тогда Острогорцев.
Тихомолов попросил показать им зону затопления.
– Мой катер – в вашем распоряжении, – тут же ответил Острогорцев. – С вами поедет кто-то из моих заместителей, так что и новые вопросы, которые возникнут, вы сможете задать ему.
Он явно «закруглял» беседу и откровенно посматривал на свои электронные часы.
– Сможем мы встретиться с вами перед нашим отъездом? – спросил Тихомолов.
– Если возникнет такая необходимость…
Было ясно, что он торопится.
Было понятно – куда.
На другой день вся группа прошлась по плотине, ученые кое-чему подивились, но не слишком, поскольку помнили о своем противостоянии всему этому бетонному могуществу. Неспокойная Мариша, которая была теперь в джинсовом костюме и такого же тона курточке с капюшоном, не могла удержаться от восторгов, когда глянула с плотины вверх по Реке.
– И далеко простирается такая красота? – спросила она Мих-Миха, сопровождавшего группу.
– Чем дальше, тем больше, – отвечал Мих-Мих с гордостью.
– Варвары! – отозвалась она на его гордость.
По переходам и лесенкам ученые, Мих-Мих и моторист начальнического катера спустились в опустевший после перекрытия проезда верхний котлован, прошлись по перемычке, уже воспринимавшейся как нечто доисторическое, и вышли к рыбацким лодкам и катеру. Лодок здесь заметно поубавилось – владельцы перевезли их в поселок, а катер пока оставался на месте. Ученые рассаживались в нем шумно и теперь уже с остротами и изречениями. Кто на боковые скамьи, кто на корму. Мариша – рядом с мотористом.
Моторист вывел катер на середину Реки и повел вверх на малой скорости. Высокие берега Реки проплывали мимо с торжественной неторопливостью, позволяя обозревать себя в подробностях. Правый берег был еще в тени, зато уж левый, «в багрец и золото одетый», светился и праздновал за двоих. Река чуть повернет – и катер входит в тень, затем снова вырывается на солнце, и здесь словно бы происходит смена дня и вечера, смена тепла и прохлады, светлых и сумеречных тонов в природе. Каменный коридор, поросший негустыми и немощными лесами, казалось бы, не много несет в себе разнообразия, однако за каждым поворотом Реки открывалось что-то новое: отвесная стена уступала место лужайке с отдельными пышными деревьями на ней, потом возникали будто сложенные человеком крепостные башни, между ними – узкое ущелье, и через него – прорыв солнца. На высоком плече скалы – одинокая, оббитая ветрами елочка – как скелет селедки.
Зашли в устье небольшой речки, как видно, знакомой мотористу, и неожиданно открылась тихая и чистая заводь, маленькое озерцо с прозрачной водой. Темными молниями метнулась от катера рыба. Рокот мотора пробежался по скалам и затих. Прорезались голоса птиц, громкие и звучные, как будто их проигрывали со стереофоническим усилителем.
– Господи, вот тут бы и умереть! – проговорила негромко Мариша, и ее голос пошел гулять по горам, отражаясь от них.
– Неужели вы и этого не пощадите? – сказала она погромче. И берега начали повторять, сдваивая слоги: – Ели-ели… ите-ите…
Около полудня подошли к тем скалам, на которых были обнаружены наскальные рисунки древнего человека. Вышли на берег. И вот перед людьми начали доверительно открываться каменные страницы древности, наивные, скромные и прекрасные. Одна зарисованная плоскость была обращена к воде (и к восходу солнца), другая – к верховьям Реки (и к полуденному солнцу). На них наелись рядом быки и волки; быки – с тонкими породистыми ногами, волки – с тупо опущенными мордами. И овцы стояли кучкой поблизости. И сам человек (может быть, автор рисунков?) стоял поодаль с копьем, ни на кого в данный момент не покушаясь, только созерцая мир.
Он пользовался, ловкий неуч, всего лишь заостренным камнем и неведомой нам землистой краской, близкой по тону к состарившейся охре, но исполнил все как надо, не хуже своих будущих подражателей – примитивистов. Вряд ли он задумывался о смысле и целях искусства, но послужил и искусству, и истории… Но вот что же было для него побуждающим мотивом? – не в первый раз задумались люди. Они хорошо знали хрестоматийные истины, но им захотелось порассуждать именно вот здесь, у истоков, у каменных этих плоскостей, к которым прикасался, которые обрабатывал и заполнял своим видением мира неизвестный солдат человеческой культуры. В самом деле: кому он хотел рассказать об увиденном или придуманном? Что было раньше: озарение, зов таланта или некая необходимость? Что это было: стремление к самовыражению или бездумное отражение быта? Что двигало его рукой: честолюбие или любовь к женщине? Или он думал в это время о своих детях, о потомках, о нас?
– Можно задать тысячу вопросов – ив каждом из них уже будет какая-то часть ответа, – сказал в заключение археолог-энтузиаст. – И еще совершенно ясно одно: если мы сумеем верно понять его, мы лучше познаем и самих себя.
– А почему вы все время говорите – «он»? – вдруг спросила Мариша, и сама почувствовала, что славно придумала. – Почему не хотите себе представить, что это была женщина?
– Не тот круг интересов, – моментально ответил археолог. – Звери, охота – это для мужчин.
И женщина отъединилась, стала смотреть на другой берег. Ей показалось, что там мелькнуло что-то живое, и – да! – увидела живого, не нарисованного и не придуманного марала. Тихонько, чтобы не испугать зверя на другом берегу, она пропела:
– Смотрите, какой красавец! Какая осанка!
Все обернулись от рисунков к живой природе – все, кроме археолога.
Олень и в самом деле был красив, силен, молод, но чем-то обеспокоен: пробежит – замедлит бег – оглянется. И вскоре стало ясно, в чем дело: за ним гнались две собаки. Вот они выскочили из-за пригорка и сразу бросились на зверя, подступая к нему с боков, норовя схватить за ляжки. Зверь отбрыкнулся – они отскочили. Но потом опять нагнали его, а впереди был каменный завал – куда зверю кинуться? Он вошел в воду и поплыл, гонимый течением и страхом. Собаки же где-то там между камнями, между кустами продолжали азартно и неутомимо бежать, то появляясь, то пропадая.
– А собачки-то натасканы! – определил опытный моторист. – Смотрите: загнали в воду, а сами вперед и вперед по бережку. Будут там поджидать и встречать. Будут вот так гнать и день и два, пока не замучают или пока он ногу в камнях не сломает.
– Чьи же они могут быть? – задумался Мих-Мих.
– Тут один хозяин – Богачев, – ответил моторист.
– Это друг нашего Ливенкова, что ли?
– Ну!
– А у него разве есть собаки?
Теперь задумался, вспоминая, моторист.
– Еще тут старик Калина живет, —продолжал он, – но этот не станет. Ветеран войны все же.
– Значит, браконьерит кто-то.
– У Богачева не очень-то… Его побаиваются.
– Что это за люди, которые здесь живут? – прислушалась и заинтересовалась неуемная Мариша.
– Люди что надо, – отвечал моторист. И решил немного поинтриговать женщину: – Ветеран войны вам не может быть интересен, а вот егерь Богачев – это фигура! В прошлом – десантник, нынче – отшельник. Бородат и красив, как бог, но живет одиноко… Вы, конечно, читали «Отца Сергия» – так вот наш еще поинтересней будет…
– А не слишком ли вы спокойно наблюдаете и рассуждаете? Его спасать надо, а вы…
– Кого спасать? Егеря? – продолжал дурачиться моторист.
– Прежде всего – вас! От равнодушия! На ваших глазах гибнет прекрасное живое существо…
– Что вы предлагаете? Как дедушке Мазаю, подплыть к нему на катере?
– Я не знаю, это вы должны знать.
– Я знаю, что должен доставить вас всех обратно в целости и сохранности. На неразбитом катере, само собой.
– С вами поговоришь… – кажется, впервые за все свое здешнее пребывание полностью отступила Мариша.
Марал уплыл тем временем за мысок, собак не стало видно, и на этом берегу все вновь вернулись к наскальным рисункам, к картинам древней охоты, обреченным на гибель под водой. Их тоже надо бы спасти, но вставал тот же самый вопрос: как? Берег Реки не увезешь с собой…
– А нет ли где-нибудь еще таких рисунков? – спросил с надеждой в голосе археолог.
Моторист вспомнил: есть! За порогами.
– Тогда пошли за пороги! Я только сфотографирую все это…
Пошли за пороги. И там их ожидала всеобщая радость: древний мастер выбрал для своих изображений отдельные огромные камни, сложенные природой на берегу, как чемоданы, – один на другой. Такие камни, хотя и с немалыми трудами, можно все же увезти отсюда.
– Она как будто предвидела эвакуацию и подготовила чемоданы, – сказала Мариша о Реке или о Природе.
Археолог же начал лазать по камням с ловкостью горского подростка в поисках новых рисунков. И все просил моториста не забыть это место, этот редкостный заповедник…
Возвращались в молчании, как с похорон. Катер бежал по быстрине со скоростью хорошего автомобиля, а когда обозначились впереди белыми бурунами пороги, он понесся еще быстрее, и тревожная Мариша начала нагонять жуть на себя и на окружающих:
– Мужчины, неужели вам не страшно? Вам не кажется, что Река теряет терпение и закипает от злости? Злится на этих вот галантных варваров, – кивнула Мариша на Мих-Миха, – а поглотит за компанию и нас, своих защитников… В самом деле, мужчины: я только подумала вот так – и меня холодный ужас пробрал.
– Мне тоже страшно становится, – проговорил Тихомолов. – Лучше бы я сюда не приезжал.
– О как я вас понимаю, Иван Глебович! – уже совершенно серьезно отозвалась Мариша на слова руководителя.
– Приехать, чтобы убедиться в своем бессилии, – это действительно страшновато.
– Но ведь можно еще что-то предпринять!
– Единственное: думать над тем, как сохранить жизнь Реки в новых для нее условиях. Сохранить или восстановить. Большего нам уже не дано. А в дальнейшем – это уже другое деле! – в дальнейшем надо добиться, чтобы ни одна стройка на реках не проектировалась без нашего участия. Только тогда, когда проект закладывается, можно что-то предусмотреть и спасти. С нами согласовывают теперь готовые проекты, а надо, чтобы уже в состав проектной группы, на равных правах, включали инженера-эколога. Чтобы он бился там за природу насмерть, а главное – предлагал свои технические решения. Мы должны противостоять покушениям на среду в самой начальной стадии человеческого вмешательства и в конце концов освободить прогресс или НТР от варварства.
– Это вы прекрасно сказали, Иван Глебович! – похвалила Мариша. – Когда будете в Москве докладывать, начните именно так: освободить прогресс от варварства… Только вот насчет технических решений, – усомнилась она. – Мы ведь ничего не смыслим в гидротехнике, в проектировании.
– Нельзя сказать, что ничего, – возразил Иван, – но, конечно, мало. Поэтому надо ставить вопрос о подготовке инженеров-экологов, а всем проектировщикам давать экологическую подготовку. Тогда будет реальным путь, что предлагает Жак-Ив Кусто: иметь выбор и выбирать такие технические решения, которые совместимы с сохранением окружающей среды и всей экологической системы…
Пожалуй, внимательнее всех других прислушивался к этому разговору Михаил Михайлович. Ему все было интересно, он понимал заботы ученых, но всякий раз, как задевались его чувства старого гидростроителя, когда его причисляли к варварам, он готов был забыть о правилах гостеприимства и вступить в бой с этими близорукими людьми, которые не понимают, что без энергетики вся их наука, все разговоры, все хлопоты равносильны пшику. В конце концов он выбрал момент и сказал:
– Нам здесь приходится многое слышать, на многие отвечать вопросы, но пока что не доводилось быть в роли обвиняемых.
– Мы вас не обвиняем, Михаил Михайлович, – сразу же отклонил его обиду Тихомолов. – Вы делаете свое дело, мы – свое. А надо, чтобы мы эту общую работу делали вместе. Нам надо быть ближе друг к другу – вот в чем задача.
– Один новосибирский академик, – заметил тут кто-то из молчавших москвичей, – высказал любопытную мысль. НТР преподносит нам такие проблемы, говорит он, где нет ни правых, ни виноватых, где нет единственных решений, где один долг противопоставлен другому.
– Вот! – обрадовался Мих-Мих. – Долг против долга, но там и там – долг!
А катер все несся вниз по реке, и река несла его на своей бугристой спине то быстрее, то медленнее, и проплывали мимо, оставались позади обреченные берега, молчаливо предлагая людям еще раз посмотреть на них и попрощаться с ними. Какие бы потом ни предпринимались программы по сохранению Реки, эти берега уже ничто и никто не спасет, и этим деревьям уже в следующую осень придется уйти под воду, потерять свои листья, а затем и ветви и медленно догнивать потом мертвыми тычками на дне будущего глубокого водохранилища, А вода, здесь накопленная, будет пропущена сквозь азартную круговерть турбин, и ее сила потечет по толстенным жилам в окрестные города и села, обернется то светом, то новым движением, то электролизной реакцией – и все это будет на благо человека, отдавшего взамен частицу живой природы. Не будет ни правых, ни виноватых. И самые ярые защитники природы будут пользоваться электрическими бритвами, радиоприемниками, телевизорами, электроутюгами… а гидростроители будут орудовать уже на новой реке.
Соединятся ли, согласуются ли когда-нибудь усилия защитников и покорителей?
– Приезжайте через годик – увидите здесь новое море, – пригласил гостеприимный Мих-Мих, когда ученые высаживались из катера.
– Спасибо, – отозвалась на это одна только Мариша. Да и она поспешила добавить: – Нам-то лучше бы приезжать к Реке, а не к вашему морю.
Мих-Мих обиделся и замолчал. Все-таки он плохо понимал этих неблагодарных людей и был, пожалуй, доволен, что его миссия здесь завершилась.
Все направились к плотине, хорошо в этот час подсвеченной вечерним солнцем. На многих блоках оставались еще с зимы желтые, соломенного цвета щиты утепления, и в тех местах плотина была тепло-золотистой, как будто и не бетонной. Даже и голый бетон в этом мягком освещении выглядел не столь сурово.
С какой-то особой замедленной грациозностью поворачивались над плотиной высоко поднятые на блоки башенные краны. Поскольку людей видно не было, работа кранов воспринималась как некая фантастика. Они словно бы сами собой двигались, сами собой управлялись и временами тяжко, басовито вздыхали – от бессменной работы.
23
Но люди на плотине, конечно же, были всегда, и в этот благословенный час тоже. Продолжали свое, не сегодня начатое. Возводили поперек Реки несокрушимую и в какие-то моменты действительно красивую стену-скалу, эту рукотворную твердь, в общем-то не уступающую природной тверди.
Легко было творцу всевышнему! Сказал про свет – и стал свет, сказал про твердь – и стала твердь. За какие-то семь дней, без проектов и графиков, сотворил все сущее. А тут и после семи лет беспрерывных трудов разве что полдела сделано. И предстоит еще столько попотеть и помозговать! Без перерывов, без любований, без остановок. Так что и в нынешний вечер, как во все предшествующие дни и ночи, несли здесь свою поднебесную вахту невидимые и недоступные крановщики, а в сырости и сумраке потерны, в боковых галерейках, скрючившись над малыми бурильными станочками, сверлили-просверливали сначала бетонную, затем природную твердь угрюмоватые бурильщики, все укрепляя, усложняя и развивая «корневую систему» плотины. Не прекращалось конвейерное движение «белазов» и «мазов» между бетонным заводом и плотиной. Позвякивая цепями и зацепами, перехваченные толстыми кожаными ремнями, лазали по стойкам и прогонам будущей бетоновозной эстакады неторопливые монтажники. Верхние лазали и что-то там крепили, схватывали, а нижние ворчали: опять недослал завод-поставщик два ригеля! Как без них монтировать дальше? Что скажем Острогорцеву, который требует эстакаду хотя бы к сроку, если для досрочной сдачи у нас кишка тонка? Ему и в самом деле нужна позарез эта надземная магистраль, по которой бетон будут подвозить прямо к блокам.
Где-то тут же делали свое дело и менее заметные, не главные вроде бы, но совершенно необходимые другие люди: электрики, газорезчики, водопроводчики, даже повара и официантки (в ночной столовой) и еще многие и многие. Каталась вверх-вниз в железной коробке-клетке (настоящая беличья забава!) миловидная девушка-лифтерша в голубой косыночке. Она еще весела и забавна в это ранневечернее время, ловко пикируется с парнями, но пройдет еще часок, другой, третий, и начнет бедняжка позевывать – укатается! И станет больше помалкивать, вспоминая свою общежитскую кроватку в углу комнаты, где по ночам снятся все еще голубые и розовые сны.
Словом, все люди, необходимые для продолжения дневных дел ночью, были на местах – в кабинах ли кранов и бетоновозов, на блоках или в потерне.
В одной пустой выгородке на водосливной части плотины задержалась комиссия по приемке блоков. Саша Кичеева заметила, что нехорошо промыт старый бетон, обнаружила несколько щепок в углу и начала читать мораль Юре Густову:
217 – Как же ты так, Юра? Не проверил, доверился? Да?
Юра и в самом деле доверился новому бригадиру Руслану Панчатову, который до сих пор так старался показать свою преданность делу, а тут явно сплоховал, и не поймешь, по какой причине. Саша отгадала – доверился. Но признать это Юре не хотелось, и он пытался что-то бесполезно возражать ей, просил все же подписать акт, чтобы не тянуть время, не задерживать начало бетонирования.
– Время уже идет, Юра – мягко, но непреклонно заметила Саша.
– Каменная ты баба! – по праву старого приятеля беззлобно обозвал ее Юра.
– Скажи – бетоновая, – отвечала необидчивая Саша. – Каменных теперь и в степи не осталось – все в музеях.
Юра подозвал Панчатова, показал ему кулак и велел привести своих ребят, чтобы доделать то, что надо, и быстрее начать работу. Он и сам ушел бы, убежал бы отсюда вместе с Русланом, если бы мог. Потому что ему почти невозможно было находиться в этом коробе в присутствии трех женщин. Потому что одной из трех была Наташа Варламова, новый и неожиданный для Юры член приемочной комиссии. Она, правда, не участвовала в разговорах и за все время не сказала громко ни одного слова – только шепнет что-то Саше и опять замолчит. Она вообще вела себя тихо, как неопытный, сознающий свою неопытность, новичок. И так же, как подобает новичку, держалась: вроде бы в группе, вместе со всеми, и в то же время как бы чуть в сторонке. Главной фигурой была здесь Саша. С нею велись все переговоры, ее Юра только и видел, только и слышал. И не было, однако же, такой минуты, когда бы он не ощущал присутствия Наташи и не чувствовал от этого вяжущей и раздражающей скованности. Ему все время было не по себе. Он и говорил не совсем то, что полагалось бы, и у него даже голос изменился, стал каким-то пересохшим и чужим, трудно управляемым. Все тут было нехорошо – и то, что блок не принят, как говорится, с первого предъявления, и то, что его, Юру Густова, уличила и слегка отчитывала эта женщина, ходившая когда-то у него в подручных, как теперь пришла с нею Наташа. Уж не перед Наташей ли хочет унизить его хитрая степнячка?
Привычная и родная, как отчий дом, выгородка, хорошо пахнущая свежей древесиной, вдруг превратилась для Юры в своеобразную ловушку, и ему только одного хотелось теперь – поскорей из нее вырваться. Но для этого нужно было, чтобы комиссия подписала акт. За это он и сражался. Пусть бы они подписали и ушли, а дальше он бы сам здесь за всем проследил и сам бы поговорил по душам с Русланом Панчатовым…
– Когда ты у нас работал, ты требовал того же, – объясняла неуемная Саша свою настырность. – Надо же учить людей работать ответственно. Если не учить, тогда люди совсем испортятся и могут сильно повредить…
Она говорила, как газету читала, и была во всем, как газета, права, но Юру сейчас и правота раздражала.
Они остались в блоке уже только втроем – третий член комиссии, положась на Сашу, подписала акт и пошла себе домой. «Вот как поступают умные люди», – хотел было сказать Юра Саше, но не решился: когда насчет ума, она может всерьез обидеться. А Саша вдруг прекратила свои речи, взяла Юру под руку и повела к Наташе, стоявшей теперь действительно в сторонке. Здесь она заговорила уже не газетно, а как-то озабоченно:
– Ребята, вы что это? Что с вами делается? Какая кошка вас укусила?
– Ты хотела спросить про муху? – усмехнулся Юра.
– А, не все равно! – отмахнулась Саша. – Кошка укусила, муха пробежала, да? Я вижу, что вы укушенные, – вот и все!
– Не надо, Сашенька! – взмолилась Наташа.
– Что значит не надо? Друзья мы или кто-нибудь такие? – Саша уже сердилась.
– Друзья… Друзья… – почти одновременно пробормотали Наташа и Юра.
– Тогда слушайте меня… – Она расписалась на всех экземплярах акта и отдала бумаги Юре. – Слушайте меня и стойте здесь в углу – я вас наказала… Мне больше некогда, я пошла.
Наташа сделала какое-то пробное или просительное движение вслед за нею, но не смогла сдвинуться и осталась стоять, немного растерянная. Молчала.
Не мог начать разговор и Юра, хотя столько прокрутил заранее вариантов. Сейчас, здесь, все его варианты не годились. И вообще он подумал, что первое слово должна сказать Наташа, поскольку он был несправедливо обижен и непонятно за что отвергнут ею.
Первое – и не единственное – слово сказали незнакомые парни, проходившие поверху, по соседним блокам.
– В рабочее-то время! – осудил Юру и Наташу некто веселый.
– Государство им деньги платит, а они за казенный счет любовь крутят, – добавил другой.
– А девочку он откопал вот такую! – Это уже третий сделал свое наблюдение.
– Штабная, видать, чистенькая.
– Он и сам не хиляк…
Юра и Наташа прослушали все это, не отзываясь и не двигаясь. Сначала они смутились под чужими взглядами и от такого вот бесцеремонного обсуждения. Потом каждый про себя немного развеселился. И Наташа не выдержала первой.
– Чудаки какие-то, – сказала она.
– А мы с тобой? – Юра уже посмелей посмотрел на Наташу и увидел, что ей тоже плохо, что она тоже мучается. Так разве же можно тут считаться: кто первый, кто второй? Кто виноват больше, кто меньше…
– Наташа! – вразумляюще воззвал Юра.
– Юра! – подалась она к нему.
И вот они оказались совсем близко друг к другу, взялись крепко за руки, словно боясь, что их могут разъединить, и начали торопливо, полушепотом объясняться:
– Я была все эти дни как дурная…
– А я просто не знал, что делать!
– …как ненормальная, противная, никому не нужная.
– А я хотел уехать на Зею.
– Из-за меня?
– Ну из-за того, что вот так у нас…
– Ой, Юра! – вздохнула Наташа и умолкла – не то собираясь с мыслями, не то отдыхая от торопливости и успокаиваясь. – Я так боялась! Думала, что ни за что не смогу сказать тебе все это, и ты не захочешь слушать… А теперь вот говорю – и мне все легче делается… А тебе как сейчас?
– Я просто счастливый – и больше ничего. Спасибо тебе…
Тут подошли бетонщики со своим бригадиром, стали снова подтягивать водопроводный шланг. Оказался с ними и тот худощавый студентик, который в день размолвки Юры с Наташей так хорошо говорил о подготовке блоков к бетонированию и вспомнил какие-то мудреные слова профессора.
– Что ж ты, брат, забыл поучения своего учителя, – напомнил ему Юра.
– Это не моя работа, – обиделся студентик. – Я за всех не могу отвечать.
– А скоро придется, – сказал Юра.
Он поднялся вслед за Наташей по лесенке наверх и там спросил:
– Поедем домой?
– Нет, побудем еще здесь, – попросила Наташа. Кажется, ей не хотелось так скоро прерывать это наступившее между ними понимание и доброе согласие. Наступившее, но еще не очень устоявшееся, не утвердившееся. В нем еще оставалась пусть радостная, но все же нервическая возбужденность, похожая на неустойчивость. – Побудем, пока они все сделают, – придумала она деловой повод.
