Текст книги "Плотина"
Автор книги: Иван Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
– На отцовское место не пойду! И вы, пока он не захочет, не отстраните его от дела.
– Да мы не отстраняем и не устраняем – пойми ты это! – более жестко заговорил и Мих-Мих. – Мы повысить его хотим. Для пользы дела и для его собственной пользы. Чтобы он постепенно сбавлял нагрузки и переходил к более плавному образу жизни.
И опять надавил хитрый кадровик на самый верный клавиш! Юра и сам подумывал о том, что надо будет как-то позаботиться об отце на старости лет, обеспечить ему спокойную беспечальную жизнь. Он еще не знал, как это сделать, и понимал, что последнее слово будет принадлежать здесь самому «шефу», но ведь в таких случаях и от сыновей кое-что зависит.
– Если бы сыновья все время не приходили на смену отцам… – начал Мих-Мих новую, наверняка верную мысль, но Юра ворвался со своим:
– Поймите вы, дядя Миша: отец для меня – главный человек! Для вас он в данной ситуации, может быть, просто штатная единица, а для меня… я уже сказал. Так что для меня хорошо только то, что хорошо для него, и мне всегда надо быть…
– Правильно: надо быть! Сыновьям всегда надо быть на высоте. Одно плохо: ты так и не понял, что для меня он тоже не просто штатная единица. Мы с ним – фронтовики, Юра.
– Ну простите, если я не то… – повинился Юра.
Прощаясь у своего дома, куда они снова, за разговорами, вернулись, Мих-Мих приятельски и по-молодежному толкнул Юру плечом, что могло означать лишь полное примирение.
– Будем считать так, – сказал он, – я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал.
Юра охотно согласился, но, подумав, все же заметил:
– Я-то, конечно, слышал все-таки…
– А я просто разведку проводил, – сделал новый ход Мих-Мих. – Я хотел тебя прощупать.
– Хитрый вы! – без осуждения проговорил Юра.
– Такая служба.
– Но если вы действительно не будете трогать отца…
– Не будем, не будем, – вроде как пообещал Мих-Мих.
Но Юра уже и не знал теперь: не хитрит ли он снова?
4
Юра пошагал домой, попутно слушая отголоски и всплески затухающего праздника и заново обдумывая весь этот разговор. Было все-таки неприятно, что против отца втайне что-то готовилось, замышлялось то есть, может быть, даже и не против, но все же за его спиной. Вроде бы и заботится Мих-Мих о своем друге-фронтовике, но кто сегодня может точно сказать, отчего чаще страдают и болеют ветераны – от перегрузок или от малой подвижности после напряженно прожитой жизни? На соседней стройке одного известного гидротехника перевели с должности главного инженера на должность заместителя начальника стройки, а он возьми да и умри в тот же день от разрыва сердца. Теперь говорят, что он перетрудился, качая ручным насосом воду для своего огородика, но ведь он и раньше этим занимался. А вот в его семье говорят другое: очень не хотел он такого перевода, не нуждался в таком повышении.
Тут Юра спохватился, что не туда забрел в своих размышлениях, что ему такие аналогии ни к чему, – и незаметно прибавил шагу, словно бы надеясь поскорей удалиться от нежелательных и опасных сопоставлений.
Он проходил мимо мужского общежития. Большой пятиэтажный четырехподъездный дом все еще гудел праздничными голосами и музыкой, хотя соседние, «семейные» дома постепенно затихали. На балконах общежития «висели», как гроздья, веселенькие парни и задевали поздних прохожих, особенно девчат. Со всей щедростью сыпались и приглашения «на огонек», и комплименты женским достоинствам, и чуть ли не предложения руки и сердца – прямо с балкона. Девчата то хихикали, то боязливо прошмыгивали, а то и смело отвечали: «Гляди, не покачнись да не свались!»
Было что-то сказано и вдогон Юре, когда он проходил мимо четвертого подъезда, но он не стал оборачиваться. Ему только вспомнилось, что как раз в этом подъезде живут двое сегодняшних прогульщиков из бригады Шишко – Лысой и Щекотухин. Памятью плеч и рук, выдерганных за полсмены вибратором, вспомнилась заснувшая было злость на этих лоботрясов. Вспомнились разговоры в выгородке, даже пахнуло сырым бетоном и потом, и поиграла перед глазами тысячью чешуйчатых взблесков наплывающая на перемычку Река.
Он завернул в подъезд, взбежал по лестнице и остановился только на третьем, нужном ему этаже. В квартиру (общежития здесь строились с заглядом вперед, как обыкновенные многоквартирные дома) он вошел без звонка, поскольку дверь не была заперта. В прихожей стояли в ряд несколько пар плохо вымытых резиновых сапог, на вешалке громоздились брезентовки и другая рабочая одежда. Но в квартире было почему-то тихо.
Юра постучал в большую, точно такую же, как у них дома «балконная», комнату и сразу вошел. Лысой и еще двое каких-то не знакомых Юре парней играли за столом в карты, Щекотухин, одетый, лежал на койке – спал. Увидев постороннего, один из игроков – темноволосый, дремучий, с черно-красной узорчатой лентой через лоб (настоящий индеец!) – спокойным движением прикрыл газетой лежавшие на столе деньги. Все оглянулись на Юру. Лысой мотнул головой – поздоровался. «Индеец» смотрел на гостя как на представителя враждебного племени, но пока что выжидал – как гость поведет себя?
Юра тоже не торопился ступать на тропу войны и даже не стал прямо с порога бранить Лысого. Присел на свободный стул к столу. Невольно, в силу какого-то магнетизма, что ли, стал смотреть не на Лысого, к которому пришел, а на «индейца».
– Дать карту? – спросил тот, и на скуле его чуть дрогнул мускул.
– А сколько она у вас стоит?
– Недорого. Красненькую.
Юра достал из кошелька десятку и положил на газету, «индеец» умело и по-своему грациозно выхватил из-под колоды карту и протянул Юре.
Карта оказалась червонным тузом.
Юра посмотрел в чуть сощуренные глаза «индейца», почему-то уже поверив в свой выигрыш.
– А можно вторую из серединки?
– Для гостя – все! – «Индеец» перебрал пальцами колодцу, полувытащил оттуда карту. – Можно открыть?
– На весь банк. Идет?
– Давай.
– Открывай.
Вторая карта оказалась тоже тузом – трефовым.
Юра открыл первого туза.
– Ваша! – «Индеец» вернул Юре его десятку, сдернул с остальных денег газету и подвинул в его сторону «банк». Юра аккуратно складывал пятерки и десятки и заодно считал. Набралось шестьдесят рублей. Он положил их во внутренний карман куртки и встал.
– С тобой, Лысой, и со Щекотухиным я буду говорить завтра, – пообещал он бетонщику.
Лысой переводил взгляд с Юры на «индейца» и явно чего-то ожидал. Крепкий, мускулистый сибиряк, всегда такой уверенный и спокойный, сейчас заметно волновался и даже побаивался чего-то.
Юра не собирался уносить с собой так легко и неожиданно выигранные деньги, но пока что и не возвращал их. Чувствовал, как напряженно следит за каждым его шагом «индеец», и невольно дразнил его. Скорей всего, дразнящим был и его шаг к двери.
«Индеец» сделал столь же легкое движение наперерез.
Юра, словно бы в какой-то игре или борьбе, словно бы на борцовском ковре, сделал еще шажок к двери.
– Люблю! – вдруг признался ему «индеец».
– Кого? – простецки полюбопытствовал Юра.
– Поиграть.
– И я… если без шуток.
– Мы не шутим, – ввязался в игру и второй незнакомец, кудлатый, осовевший и опухший. – Так не положено: сгреб деньги – и ходу.
– А как положено – снова проиграть их?
– Продолжать игру, – пояснил «индеец».
– А ты как, Лысой, настаиваешь?
Лысой молчал.
– Видите, он не настаивает.
– Нас двое – и мы настаиваем, – вежливо улыбался «индеец».
– А кто у вас ответственный за комнату? – спросил Юра, глядя на Лысого.
– Ну я, так что? – проговорил Лысой, еще не зная, на чью сторону стать, кому подчиниться.
– Ага! – обрадовался Юра. – Тогда скажи: можно в общежитии играть в карты?
– Откуда я знаю!
– Так вот я знаю: нельзя! Абсолютно точно знаю.
– Все-таки не сильно возникай, инженер, – придвинулся тут поближе к Юре «индеец».
– Я вас слушаю, – повернулся к нему и Юра. – Моя фамилия – Густов, – протянул он руку. – Старший прораб второго СУ.
– Фамилия здесь известная, – вроде как польстил «индеец», сжимая Юре руку с одновременной демонстрацией силы.
– Но когда знакомятся – называют себя, – напомнил Юра, отвечая на демонстрацию тем же.
– Законно. Иванов, автоколонна-два, – соврал, не моргнув, «индеец».
– А правила знакомства надо соблюдать честно! – весело погрозил ему Юра. Потом вынул из кармана куртки выигранные деньги, взял из них свою десятку и отдал остальные Лысому. Предупредил его:
– Помни, что ты отвечаешь за комнату!
– А что я? Мне больше всех…
– И чтоб завтра, как штык – на работу! – не дал ему кончить Юра. – Щекотухину тоже передай. Ребята хотят встретить вас хлебом-солью.
Спускаясь вниз по лестнице, Юра подумал, что надо будет узнать у Лысого, что за тип этот явно липовый Иванов, – и на том его мысли о своем визите к прогульщикам закончились. О сделанном помнить не обязательно. Важнее то, что предстоит делать. И приближаясь к своему дому, он снова стал думать об отце, об ожидающей отца перемене, от которой ему все-таки со временем не уйти. Как-то он и сам заговаривал о своем будущем, но заканчивал почти всегда одинаково: «Что там гадать! Надо сперва дожить до этой критической даты». Но вот эта дата приближается. Что он сейчас думает, к чему готовится?
На пятом этаже, перед своей дверью, Юра неожиданно затоптался, прежде чем открыть ее. Усмехнулся: «Вот уже и начинаем вести себя соответственно!» И с этой потайной усмешкой вступил в дом, прошел в «балконную» комнату, где дорабатывал свой напряженный день телевизор. Отец с матерью смотрели на экране свою стреляющую, атакующую, наводящую переправы молодость, и никаких проблем сегодняшнего дня для них не существовало. На балконе, за двойными стеклами, сидела ссутулившись, совсем какая-то не праздничная Надя.
Юра направился к ней.
– Ну дак чо, Надь? – сыграл он этакого кондового сибирячка. – Своего шатуна ждешь-высматриваешь?
– Нужен он мне! – с подчеркнутым равнодушием отвечала Надя.
– Вот так и ври дальше, сестренка, – одобрил Юра. – Это по-нашенски: плачь, но смейся.
– Как ты, что ли?
Юра пододвинул к сестре невысокий кедровый чурбанок, точно такой, на каком сидела она, и предложил:
– Давай лучше помолчим.
В доме напротив, за утихшими соснами, начали гаснуть окна. Одно за другим. То тут, то там. Как будто ими управляли с какого-то скрытого пульта, и оператор слегка забавлялся, без разбора нажимая на кнопки.
Чем меньше оставалось освещенных окон в этом и в других домах поселка, тем отчетливей и резче проступала на фоке размытого неба правобережная скала-стена, особенно угрюмая в темноте. Угрюмая и немного таинственная, что-то в себе таящая и что-то за собою прячущая.
5
Юра смотрел поверх домов на темную скалу, а видел перед собой привольную красивую дорогу к знаменитым красноярским «Столбам». Он шел тогда с двумя приятелями, с которыми давно не виделся, и в планах у них было покорение какого-нибудь очередного «столбика». Он радовался приезду в знакомые, в общем-то даже родные места (когда строилась Красноярская ГЭС, он бывал здесь довольно часто), и все вокруг казалось ему в этот день особенно привлекательным и дорогим. Радовала и предстоящая жизнь на спортивной базе под боком у Красноярска. Большой город иногда манит бродяг-строителей. Постоянно жить в нем они не могут и не хотят, но наведаться вот так, на время, слегка покуролесить, поразвлечься – это приемлют. Поэтому Юра с охотой отозвался на приглашение клуба «столбистов», исхлопотал отпуск и вот уже шел на покорение «непокоренных».
За разговорами ребята не заметили, как рядом с ними оказалась девушка с микрофончиком в руке.
– Молодые люди, вы не в первый раз идете на «Столбы»? – обратилась она почему-то к Юре.
– Нет, а что?
– Это ваш воскресный отдых или спортивное увлечение? – продолжала девушка, и микрофончик в ее руке скова качнулся в сторону Юры.
Юра стал объяснять, что, когда он жил в Дивногорске, это было и спортом и отдыхом, а теперь строит ГЭС в Сиреневом логу, но вот пригласили друзья на сборы… Девушка заинтересовалась. Позабыв о «Столбах», начала расспрашивать о далекой стройке, о том, как живет и отдыхает там молодежь, какая там природа и скоро ли ГЭС будет построена.
Разговаривать на ходу было неудобно, и они приглядели в стороне ствол старой березы, поваленной ветром. Прошли к нему. Приятели Юры остановились поодаль, не зная, как быть им дальше. Перед обычной девчонкой они бы не стушевались, а эта – с микрофоном! И вообще, когда речь зашла о Сиреневом логе, они стали здесь лишними. А Юра чем дольше разговаривал с этой девушкой, тем меньше думал о своих спутниках. Ему было все интереснее, и он становился смелее. Уже почти не замечал змеиной головки микрофона, качавшейся между ними, не боялся и не уклонялся от прямого взгляда своей собеседницы, сумевшей расположить его к откровенности. Ему даже нравилось теперь отвечать на ее вопросы и видеть, что она довольна его ответами. Ему уже не хотелось, чтобы она вдруг поблагодарила его за интервью и отправилась на поиски кого-то другого. Пусть лучше спрашивает. В ней чувствовалось то, что нравилось Юре в девушках, но не часто встречалось: простота, доверительность. И возникло такое ощущение, будто они уже давно и хорошо знакомы…
– Да, у вас там, я вижу, много интересного, в вашем Сиреневом логу, – проговорила девушка, закончив расспросы и выключив свой «Репортер».
– Приезжайте – все увидите! – пригласил Юра.
– Н-не знаю, – усомнилась девушка. – Очень это далеко для меня, могут не отпустить. Вот если какой-нибудь особенно захватывающий материал подскажете.
– А какой вам нужен?
– Ну, например, какой-нибудь случай – необычный, героический или романтический. Чтобы поразил, удивил...
– Что хотите найдем! – расщедрился Юра. И вспомнил Ливенкова. – Вот у нас бригадир есть – рыбак, охотник, таежная душа. Как выходной, так он в моторку – и пошел вверх по реке. Бывает, на сотню, на две сотни километров забирается, заходит в речки-притоки, а там такая красота! Но дело не в этом. Как-то раз он утопил в реке именные часы. В общем-то потеря небольшая – у каждого хорошего бригадира таких часов до десятка накапливается; он даже искать их не стал. А через год вдруг получает письмо из Москвы: будете в столице – заходите по такому-то адресу; ваши часы-утопленники ждут вас на полном ходу.
– Интересно! – загорелась девушка. – И он что же, поехал?
– Специально не поехал, конечно, ко, когда пролетал через Москву к себе на родину, взял в аэропорту такси – и по адресу. Выяснилось: московские туристы ходили на байдарках по нашим рекам, остановились как раз в том месте, где Ливенков отдыхал, и выловили часы. А на них фамилия и название ГЭС.
– Забавно, – проговорила девушка, теребя свой «Репортер». – А что же дальше?
– Жену-москвичку привез.
– Прямо вот так, с налета?
– Ну а что тут особенного?
– Да, действительно… И она, что же, так и живет у вас? Не сбежала обратно в Москву?
– И не думает! Двое детей у них. И сама – в детском садике.
– Хотела бы я с ней встретиться.
– В чем же дело? Через месяц я буду возвращаться домой – только свистните!
– Я подумаю.
– А еще у него, у нашего бригадира, есть друг – егерь в таежной глубинке. – Юра вдохновился и готов был вспоминать и рассказывать сколько угодно, лишь бы его слушали, лишь бы заинтересовались. – Егерь тоже спортсмен и смельчак, отслужил в десантных войсках, так что браконьеры его владения стороной обходили. Но злобу копили. И вот однажды пришли к нему сразу трое, чтобы проучить. Ружья – в сторону, поскольку они в большинстве были, – и двинулись на егеря. Как вы думаете, что там произошло дальше?
– Я даже представить не могу.
– Всех троих повязал и сложил на полу.
– Не может быть!
– Я и сам не верил, пока не увидел этого парня. Настоящий!
Заинтересовать свою слушательницу Юре, кажется, удалось. Она пошла с ним и его друзьями дальше к «Столбам», слушая его рассказы. Осмелев, Юра взял у нее «Репортер», повесил через плечо и зачем-то без конца поправлял ремень.
Все вместе вернулись они в Красноярск и вместе затем поужинали. Потом ребята понимающе отстали, а Юра сказал, что ему хотелось бы пройтись по набережной Енисея – давно не бывал там.
– Ну что ж, ладно! – согласилась его спутница.
Они вышли к Енисею – на ту благоустроенную часть набережной, где на вечном приколе стоит исторический пароходик «Святитель Николай», непритязательный и по-старинному уютный. Прошлись вверх по реке. И когда на набережной никого поблизости не оказалось, Юра, дурачась, решил взять интервью у хозяйки «Репортера».
– Представьтесь, пожалуйста, радиослушателям, – поднес он микрофончик к ее лицу.
– Ева Буркова, – включилась она в игру.
– Так, очень хорошо. Где вы работаете – я уже понял. Скажите, вам нравится ваша работа?
– Нравится, когда бывает интересной.
– Расскажите, пожалуйста, что вас в ней увлекает?
– Разнообразие. Встречи с интересными людьми. Трудности.
– Так. А в чем трудности?
– Я думаю, вы скоро поймете, – улыбнулась Ева.
– Где?
– Здесь.
Юра подумал и вдруг понял, насколько это действительно нелегкое, странное и не слишком удобное занятие – расспрашивать незнакомого человека, держа перед ним эту ловящую слова головку. То есть вот так, как сейчас, в шутку, – это еще ничего, это забавно, а если всерьез? Ведь каждый человек живет своей жизнью, и по какому праву ты пытаешься влезть в нее – непонятно! Ну о работе еще можно кое-что спросить, а дальше о чем? Об увлечениях и досуге? О семье?
Он вспомнил, что именно об этом любят расспрашивать радио– и тележурналисты, и продолжал игру:
– Теперь расскажите нам, как вы проводите свое свободное время.
– В общем-то обыкновенно и скучно, – отвечала Ева.
– Вот уж не поверю! Такая девушка – и скучно. Это, говоря по-интеллигентному, нонсенс. Какая у вас семья?
– Тоже обыкновенная: муж, дочка, свекровь.
– Ага! Значит, муж и свекровь. – И больше Юра уже не мог ничего придумать, сколько ни напрягал свою затормозившуюся мысль.
– Вот видите, не так это просто – быть радиорепортером, – улыбнулась Ева.
Юра согласился и надолго умолк. Пожалуй, больше всего поразило его то, как спокойно, обыденно сказала на эти слова: «муж, дочка, свекровь». Ему почему-то казалось, что она должна была бы скрыть это. Хотя бы для начала. А тут прямо вот так.
Он молчал и смотрел, отвернувшись от Евы, на воду Енисея, заметно потемневшую за то время, пока они здесь гуляли. За их спинами, на благоустроенной части набережной, зажглись фонари… Издали позвал Юру далекий и милый отсюда Сиреневый лог.
– Вы поспешили с вопросом о семье, Юра, и сорвали весь репортаж, – проговорила Ева, хорошо уловившая его настроение.
И опять он поразился: она и это сказала совершенно спокойно, даже с улыбкой. Сам он боялся сейчас своего голоса.
Но все же пришлось ответить.
– Лучше раньше, – сказал он.
И вдруг начал прощаться.
– А меня, что же, одну здесь бросаете? – спросила Ева, и теперь ее голос не был так спокоен. – Привести женщину бог знает куда, бросить одну… Вы где воспитывались?
– В основном – на бетоне.
– Заметно.
– Ничего. Это не самое плохое воспитание. Там все в открытую и начистоту.
– А здесь?
В самом деле: куда более открыто и честно. Муж, дочка, свекровь...
Юра наконец понял, насколько глупо ведет себя, извинился, обозвал – и осознал – себя дикарем, и все-таки Ева обиделась, и они вроде бы слегка поссорились, едва успев познакомиться. И вот чудо: это не отдалило, а скорее сблизило их! Оказывается, бывает и так, когда взаимные упреки и обиды, рожденные взаимным неравнодушием, каким-то странным образом сближают мужчину и женщину. По крайней мере, у них появляется необходимость встретиться еще раз, чтобы получше объясниться и помириться.
Юра приехал через день. Разыскал радиокомитет, вызвал Еву на улицу и потащил в кафетерий на проспекте Мира, который помнил еще с тех времен, когда приезжал сюда из Дивногорска и когда еще любил пирожные.
Народу в этот раз в кафетерии почти не было. Юра и Ева сели в дальнем уголке, вовсе одни, и Юра начал восстанавливать чуть подпорченный им самим мужественный образ гидростроителя. Он стал разъяснять Еве, что на бетоне работают не какие-нибудь там дубы и мужланы, а вполне интеллигентные люди. Плотина даже не терпит дубового мышления. Плотина – это пример соединения искусственного и естественного воедино, для единой цели и службы в веках. Если уж на то пошло, такая работа, как строительство крупных гидроузлов на дикой первозданной природе, десантирование цивилизации в глухие углы, может быть, лучше всего способствует формированию гармоничного человека, надежного в деле, ответственного за дело и за завтрашний день, способного на крепкую дружбу и высокие чувства. У этого человека особая мера счастья и свой взгляд на отношения между мужчиной и женщиной: оба должны быть прежде всего единоверцами, преданными делу. Если я отдаю год за годом, десятилетие за десятилетием сначала одной, потом другой ГЭС, то и моя подруга должна понимать все это, идти со мной рядом, со стройки на стройку, не ныть от бытовой неустроенности, не набирать в дорогу лишнего барахла, – словом, быть навсегда надежным товарищем и спутником, то есть спутницей. Семья, созданная на основе общих крупных интересов и единой духовной программы, – самая крепкая. Большое совместно дело – и большая любовь. Это показало нам старшее поколение гидростроителей, которое прошло через войну…
Юра продолжал о том же и на улице, сам поражаясь своей говорливости и ясности той «программы», которую излагал в общем-то впервые. Ева слушала его, не перебивая, только увела незаметно с многолюдного проспекта Мира в тихий боковой переулочек. Там, кажется, была какая-то церквушка… а может, и не было.
Ева слушала и не мешала ему, а когда он выговорился, осторожно попросила:
– Юра, милый, вы не могли бы повторить все это в микрофон?
Юра остолбенел. Потерял дар речи вообще, не говоря уж о том, чтобы начать заново повторять свой монолог, прорвавшийся неизвестно из каких глубин.
– Ну, Юрочка! – продолжала упрашивать Ева. – Ну пожалуйста!. Хотите, я вас поцелую? Для храбрости.. – И действительно поцеловала его приятельски в щеку, и мягкие теплые губы ее надолго отпечатались этим своим теплом на его щеке. А он от этого действительно осмелел, по-медвежьи обхватил ее. Она же словно бы ненадолго забылась.
Однако ненадолго.
– Юра, Юра! – остановила его. – Ты слишком увлекся.
Освободившись из его рук, она некоторое время шла молча, хотя и не похоже было, чтобы сердилась. И не забывала, оказывается, о своем.
– Ну давай поразговариваем снова о том, с чего ты начал, – напомнила она. – Ты пойми: в наш век, когда молодые люди вот-вот разучатся говорить друг другу чистые искренние слова, когда быстро женятся и через год расходятся, им просто необходимы вот такие откровения, что ли. Да еще когда они от молодого исходят… Ты не представляешь, сколько получишь писем от девушек! – попробовала она соблазнить и этим.
И ведь сумела! Только не завтрашними письмами от девушек, а тем, как сама говорила с ним. И тем, как слушала. И тем, как радовалась его словам. В какой-то момент он уже и не понимал, к кому обращается, – не к ней ли самой?
Он видел, что она довольна, – и доволен, почти счастлив был сам. Пригласил ее в кино. Немного подумав, она согласилась: «Была не была!»
Билеты они взяли в самый последний ряд, то есть, собственно, Юра взял, и не без умысла. Уединившись, полузабывшись, они целовались там, как десятиклассники. Никакого кино, конечно, не видели. И когда пришло время уходить, Юра – опять не без умысла! – предложил:
– А что, если мы все-таки посмотрим эту картину?
И ведь действительно снова купили билеты, отсидели еще один сеанс… и опять не видели фильма.
Что же это все-таки было с ними, если поразмыслить на трезвую голову? Может быть, что-то сверхъестественное, нереальное? Может быть, все это происходило на экране, а они были только лишь честными, сильно сопереживавшими зрителями? Ведь в реальной-то повседневной жизни такого с людьми, наверное, не случается. Чтобы два раза встретились – и сразу такая любовь? Не просто любовь, а словно бы взрыв любви, настоящее безумие… прекрасное безумие.
Нет, не всё мы знаем о любви, не всё!
Без вина пьяные, бездумно счастливые, брели они потом по сумеречным улочкам-закоулочкам и оказались в чьей-то пустой квартире, где Ева почему-то должна была взять соковыжималку. Как потом выяснилось, это была квартира ее родителей, куда-то уехавших… Ева искала соковыжималку и показывала фотографии своих стариков, совсем не старых на этих снимках. Попалась фотография маленькой голенькой девочки, которую Ева быстро перевернула. «Дочка?» – спросил Юра. «Да нет, мама… в дочкином возрасте».
Они все время о чем-то говорили, хотя не смогли бы потом вспомнить, о чем именно. Все обволакивалось какой-то словесной дымкой, все уходило в нее. И случилось в тот вечер то, что нередко случается между мужчиной и женщиной, только, может быть, не всегда столь неожиданно.
Юра внутренне ахнул от удивления, восторга… и ужаса. От ужаса потому, что Ева была замужней, чужой, и еще потому, что все происшедшее здесь было резким контрастом той чистой радиопроповеди, которую он только что произносил и которая находилась тут же у кровати, в «Репортере», готовая обличительно зазвучать.
Прекрасное безумие продолжалось и дальше. Временами у Юры возникала даже такая иллюзия, будто есть у него теперь жена и дом, что он, можно сказать, семейный человек. Ева не мешала ему так думать, только просила не торопить ее и вообще не говорить пока что об их будущем. Ей было нелегко – он понимал это. И не торопил. Ему ведь не к спеху, у него «в запасе вечность». Поскольку им двоим все совершенно ясно теперь, поскольку они уже знают, что созданы друг для друга, то спешить им незачем и даже не нужно. Наоборот, все надо делать основательно и серьезно.
Плохо было лишь то, что Ева никак не отваживалась на разговор с мужем. Юра и тут понимал ее. Муж был намного старше ее, он был для нее и учителем, и большим другом… Но раз уж решили, надо когда-то отважиться. И Ева обещала: «Я скажу, скажу… Он поймет, он простит. Не сказать – это уж совсем подло, правда?»
Потом у Евы появился какой-то мистический страх за жизнь дочери. Она стала думать, что, если уйдет из семьи, дочь обязательно погибнет.
– Да воспитаем мы ее! – обнадеживал Юра. – Моя маманя троих вырастила, теперь за внуков возьмется.
– Ах, Юра, Юра, добрая ты душа! – вздыхала Ева.
Когда оставалось всего три дня до отъезда Юры, она взмолилась:
– Юра, милый, родной, самый лучший на свете, отпусти ты меня ради бога! То есть прогони, побей, оскорби последним оскорблением, чтобы невозможно было даже увидеться после этого. Я же – подлая, подлая. Неужели ты еще не видишь этого?.. Ну, сделай ты со мной что-нибудь, сделай!
– Иди домой и собирай чемодан, – сказал тогда Юра. – Быстро и сразу. Дочку заберешь потом, когда все немного отстоится.
Ева смотрела на него и не двигалась.
– Ну, пошли! – продолжал Юра. – Я возьму такси и буду ждать тебя за углом.
– За углом? – встрепенулась Ева.
– Если хочешь – пойду с тобой.
– За углом? – повторила Ева. И почти закричала: – Нет! Нет, Юра, нет! Нет!.
У них еще были и объяснения, и слезы, но Юра уже знал: домой он поедет один. И долго еще будет один..
Юра продолжал смотреть на скалу-стену и видел теперь только ее. Все промелькнувшее, все прожитое, хотя еще и не отжившее, осталось там, за нею, в том далеком отгороженном мире, где продолжается уже не очень понятная для него, какая-то иная жизнь.
Надя ушла спать.
Внизу, на первом или втором этаже, тихонько открылась балконная дверь и негромкий женский голос спросил ночную тишину:
– Любка, ты все еще шаришься?
– Как же мне не шариться, если его, проклятого, до сих пор дома нету, – отвечала расстроенная Любка.
– Выпивши, дак и нету.
– Дак если б не выпивши, я и не шарилась бы…
Вот и такие бывают еще тревоги.
А по дороге, чуть в стороне от поселка, проносились бессонные «белазы», для которых что день, что ночь, что праздник – что будни – все одно.
6
Среди непреложных житейских правил Николая Васильевича было и такое: приходить на работу не позже семи тридцати, чтобы застать на месте ночную смену и своими глазами увидеть, что за ночь сделано, что недоделано, где напортачено. В восемь он был уже в прорабской, готовый и к разговорам со своими помощниками, и к докладам высшему начальству.
Когда был помоложе, он ездил в котлован на мотоцикле и тем экономил немного времени, мог вставать на четверть часа позже. Потом мотоцикл передал Юре, а сам купил «Запорожец», но тут никакой экономии не получалось, возиться с утра с машиной вскоре надоело, так что пришлось перейти на общий для всех, за исключением большого начальства, транспорт – автобус. Он оказался, кстати, самым удобным и бесхлопотным. «Запорожец» использовался теперь для поездок на дальнее, пока еще рыбное озеро Утиное, где особенно хорош бывал зимний, подледный лов. Ветры и морозы там тоже хороши, но против них старый солдат применил военную хитрость: попросил младшего сына Сергея прорезать в днище машины отверстие, и рыбку ловил теперь с удобствами. Прорубив лунку, он наезжает на нее своим «Запорожцем», опускает через отверстие крючок с наживкой, включает в салоне отопление и радио – и вот так промышляет. Не рыбалка, а настоящий кейф, как говорят молодые ребята. Даже в лютую метель можно рыбачить.
Для летней рыбалки у них с Юрой есть моторка – она стоит за перемычкой.
Но это все так, к слову, упоминается. Главное же было в том, что каждый день, иногда и в воскресенье, он появляется на работе не позже семи тридцати, независимо от транспорта, погоды и настроения. Так было пять, десять, пятнадцать лет назад – и сегодня тоже.
Сегодняшнее утро ознаменовалось хотя и рядовым, хотя и привычным, но всегда приятным событием: первая бригада только что закончила бетонирование очередного блока. Вместе с бригадиром Ливенковым Николай Васильевич посмотрел готовый блок, затем они перешли на новый, куда уже подавали краном опалубку. Подавали и сразу ставили. Ливенковские ребята не любят прохлаждаться и раскачиваться, за что и любит их начальник участка. Особенно – бригадира, с которым работал еще на Красноярской ГЭС. За полчаса до конца смены другой бригадир и не подумал бы начинать работу на новом блоке, а этот начал. Так что у звена, которое заступит в дневную смену, сразу будет подготовленный фронт работы. Отсюда и постоянно хорошая выработка у этой бригады, и очень часто – первое место в соревновании…
«Надо будет как-то поощрить ребят в конце месяца», – подумал Николай Васильевич. А вслух сказал:
– Майский план не завалим?
– Был бы бетон, – ответил Ливенков.
