Текст книги "Плотина"

Автор книги: Иван Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

К зиме, когда бетонные работы сильно пошли на спад – под шатрами, в тесноте и парильне, слишком широко не развернешься! – снова прозвучал подзабытый Голос Сомнения, впервые прозвучавший в конце памятного партийного актива стройки. Он был теперь не столь категоричен, в нем слышались и нотки заботы, и какого-то смутного предупреждения. Дескать, не провалимся ли мы с этим досрочным пуском? Ведь если сегодня идем такими темпами, если и тут и там видим недоработки, срывы, так как же успеем к новому сроку? Не зарваться бы нам. Не надорваться бы. Не вышла бы нам эта досрочность боком!

И опять вопрос: надо ли, стоит ли прислушиваться к таким голосам в ходе начавшегося наступления? Первый и самый простой ответ: не надо! Первая реакция нередко бывает и самой верной. Но если задуматься и что-нибудь вспомнить… «Сомневайся во всем», – советовал один древний мудрец. О пользе сомнений часто говорят творческие кадры. Возможно, что и в сомнениях, касающихся стройки, есть свой резон, поскольку в них содержится невредный призыв к трезвости, к благоразумию, к проверке желаний расчетами. Может быть, в них звучит предостережение от безоглядности?

Все может быть.

И мы пока что не будем отвечать на прозвучавшие здесь вопросы, ибо единственно убедительный ответ на все сомнения может дать лишь конечный результат дела, итог наступления. Победил – и ты прав во всем, на всех этапах. Проиграл – значит ошибался на всех этапах или на самых главных. Победителей, как водится, не судят, проигравшим остается анализировать и признавать перед всем честным народом свои ошибки, делать выводы на будущее, не ждать ни наград, ни повышений – и делаться более осторожными впредь. Вот ведь какая жестокая цена проигрыша не в спорте, а в деле! Здесь надо обязательно выходить в победители. Не сомневаться и не оглядываться.

У гидростроителей есть еще и свои особенности, даже своя особая психология.

Установим для начала, что психика и нервы у них в общем-то здоровые, крепкие. Как-никак, люди все время работают на свежем и чистом воздухе, на вольных ветрах; здесь можно приобрести радикулит, но не психическое расстройство. Однако представьте себе такую работу, которую приходится делать годами, на которую уходит целое десятилетие жизни, а конечного результата все нет и нет – и не скоро увидишь! Укладываешь тысячи кубов бетона, но надо обязательно съездить в отпуск, чтобы заметить, что плотина все-таки немного растет-подрастает. Тут и заскучать не трудно. Случается, что и заскучают – и начнут собирать чемоданишко. Но остающиеся, то есть 99 из ста, продолжают тянуть свой однообразный воз исправно, с каким-то дивным упорством, внутренним интересом и задором, придумывают по ходу дела что-то новое, пробуют, отлаживают – и на следующую стройку везут это новое как уже отработанное и апробированное. А там придумывают еще новое – и опять кладут бетон, поднимаются вместе с плотиной и сами все выше и выше.

Растут люди, живут, люди, и некогда им останавливаться, некогда сомневаться. Все начатое положено доводить до конца уверенно, терпеливо и без колебаний. Сомнения должны кончаться на уровне изысканий и проектирования. В строительстве только и можно, что быть победителем. Даже генерал может иногда проиграть бой, но затем ловким маневром выправить положение и одержать победу: строитель же не может кое-как сляпать фундамент и первый этаж, а второй и третий сделать на «отлично» – все равно они рухнут из-за плохого фундамента. Нужна только победа.

И то сказать: проигравших, побежденных строителей практически не бывает. Почти не бывает. Так или иначе, с натугой или без оной, худо ли, бедно ли, но почти все начатые объекты доводятся до завершения и пусть не всегда с высокой оценкой, но сдаются госкомиссии, вводятся в строй, доводятся в строю. Каждый строитель может сказать себе: «Сдавали другие – сдадим и мы!»

Многие так и решают, на том стоят.

И все тут вроде бы верно, все мудро. Практически мудро.

Но отчего же тогда вдруг заноет что-то под сердцем у генерала-строителя, у генерального строителя, разбудит его среди тихой поселочной ночи и заставит прокручивать в голове варианты решений или решать уравнения с целой системой неизвестных? Из-за чего разыгрываются настоящие баталии на утренних летучках, партийных собраниях, на советах бригад? Почему люди волнуются, ожидая ответов ЭВМ на какие-то коренные вопросы стройки? И опять воюют друг с другом и с возникающими трудностями, переживают, не спят ночами… Ведь сдавали же другие – сдадим и мы.

Есть тут какая-то тайна, какая-то истина.

И она скорей всего в том, что другие строят и сдают свои объекты, а ты – свой, в известной мере неповторимый. Даже если он возводится по типовому проекту, для тебя он – неповторим, уникален, потому что он – твой. Ты отвечаешь за него перед людьми и перед самим собой, ты живешь им и как бы вместе с ним долгие годы, и для тебя он навеки останется этапом в жизни. И в твоей биографии не будет более гордых и серьезных строк, нежели названия крупных строек, к которым ты причастен.

В молодости большая стройка – все равно как мать для тебя. Потому что она и учит, и воспитывает, а когда ты уходишь от нее – благословляет тебя на дорогу, на дальнейшую самостоятельную жизнь. Она в то же время и как подруга тебе, потому что ей отданы лучшие годы зрелой поры твоего бытия, отданы любовь и страсть. А потом она и дочь твоя, эта стройка, дитя любви и забот, и она навсегда заносится в твой трудовой паспорт.

Вот так вот: и мать, и подруга, и дочь. И заодно – твоя репутация, твой престиж, твое самосознание и самоутверждение. Твой сегодняшний и твой завтрашний день. Она как бы объединяет твое настоящее с будущим, продлевает тебя в будущее. Ведь только тому светит ясное будущее, кто светло живет в настоящем. Строй – и не будешь забыт! И тут не имеет значения – руководитель ты с крупным именем или простой рядовой трудяга, бригадир, или звеньевой, или руководитель так называемого среднего, то есть серединного, сердцевинного звена.

Начальник и рабочий – тоже проблема. Теперь и не поймешь, кто из них важнее, кому из них живется вольготнее. Если не хватает рабочих – начальнику полный зарез. Есть рабочие, есть материалы и хорошее оборудование, но попался плохой начальник – опять беда! Бывает, что начальник мечется по заводскому двору или по стройплощадке подобно чернорабочему, с одного места на другое, кого-то зовет, кого-то просит, а его подчиненный трудяга, устроившись за каким-нибудь негодным оборудованием или за тарой, спокойненько, не тратя нервов, потягивает из бутылки. Потягивает да посмеивается или изрекает что-нибудь обалденно современное, зашибательное, потрясное.

Однако же, справедливости ради, надо сказать, что в основе-то своей рабочий народ любит хорошую организацию дела, материально обеспеченный план, стабильный заработок, отсутствие отвлекающих помех и раздражителей.

Сумеет начальник обеспечить все это – и у него гармония в отношениях с народом, в тональности разговоров. Хорошая работа не утомляет и его самого.

Гармония… Как хорошо бы на этом слове и остановиться, и задержаться, и пусть бы оно всегда торжествовало в нашей напряженной жизни. Но ведь у начальника тоже свои сложности, свои помехи и раздражители. На него с одинаковой силой действуют мощные магниты и снизу, и сверху. Иногда он и рад бы в этот рай гармонии, да, как говорится, грехи не пускают. Свои ли, чужие ли. То есть все они тут перемешиваются и нарушают гармонию. И возникают вспышки. Работа идет не по НОТу.

Сверху от начальника по большей части требуют: повысить, увеличить, ускорить, перевыполнить. Он все понимает: действительно, есть такая необходимость. Но у него не хватает силенок, ресурсов, мощностей. Его выслушают. К его сложностям и сомнениям отнесутся достаточно терпимо и тоже с пониманием. Посочувствуют. И еще раз скажут: «Надо все же ускорить. Просто необходимо в сегодняшней ситуации». – «Да я понимаю, что надо и необходимо, но поймите и вы, что у меня не хватает фондов, оборудования, рабочей силы, жилья для рабочих». «Составьте мотивированную бумагу – кое-что дадим. Но и сами не сидите там сложа руки. Действуйте, добывайте, выбивайте, что можно, на месте, пробивайте у нас!»

Ну что ты тут скажешь?

«Деньги-то хоть отпускайте не по чайной ложке», попросит на прощанье.

«Деньги везде нужны большими дозами, – ответят, протягивая для пожатия добрую руководящую руку. – Звони, если что…»

Вот так и Острогорцев. Поехал в начале года в Москву – надо было кое-что согласовать и досогласовать, кое-что попросить, кое-что попробовать доказать. Штаб подготовил мотивированные и обоснованные бумаги и расчеты. Сам он хорошо подготовился к серьезным и напряженным беседам. Прилетев в Москву, прошел по всему заветному кругу, включающему Госплан и Госбанк, министерство и Комитет по науке и технике. Все, что полагалось на текущий момент, высказал, все, в чем нуждался, попросил, хотя и не все выпросил. И оставалось самое ясное, не требующее особых доказательств дело: разъяснить, что если в минувшем году стройке было отпущено сто миллионов рублей, то на текущий, при запланированном ускорении, ей потребуется не менее ста двадцати, а не восемьдесят, как определили. Его выслушали. Посочувствовали. «Разве восемьдесят миллионов – не деньги?» – сказали ему. И перечислили, сколько чего можно построить и сделать на такие деньги.

Уехал.

Так они и знали, что все равно уедет и будет строить.

А он, прилетев домой, только ближайшим своим помощникам и пожаловался. А всех остальных сам должен был убедить, чтобы экономили, по одежке протягивали ножки, изыскивали резервы… Разве забыли, куда идут сегодня огромные средства?!

На стройке он сам – главный распределитель и главный разъяснитель. Он может, конечно, сослаться на то, что ему не дали, в какой-то раздраженный момент он и сошлется, но что толку? Разве после этого можно будет сократить работы на плотине или здании ГЭС? Ни в коем случае! Просто придется и в самом деле скрести по сусекам, изыскивать резервы, выкручиваться. Придется составить еще одну мотивированную бумагу, а перед тем провести подготовку в высших сферах, найти поддержку. В конце концов, наверно, прибавят десяток-другой миллионов. А с этим уже можно жить.

Вернувшись на стройку, он сильнее испытывает уже другие на себе воздействия – снизу. На начальников снизу всегда смотрят придирчиво, строго и с надеждой. Не всегда говорят о том, что думают при этом, но смотрят всегда и видят почти всё. Чуть промахнулся, оступился, чего-то не заметил, не доглядел – и уже молва: мышей не ловит! И пример какой-нибудь исторический вспомнят: «При Бочкине такого не бывало!»

«Да я не в силах, дорогие мои! – криком кричит душа начальника стройки. – Не способен один человек, будь он дважды Бочкиным, всюду поспеть, за всем уследить. Будьте вы сами построже к тому, что делаете, к тому, что видите!»

– Не привыкайте быть почтальонами! – обращается Острогорцев уже не мысленно, а вслух в конце летучки к своим помощникам, начальникам управлений и служб. – Это ведь проще простого: получил указание – передал его другому – и успокоился. «Какие будут еще указания?..» Так вот указание номер один: лично следить, лично проверять, лично докладывать об исполнении!

Нет, не сладкая доля у начальников строек, хотя они и генералы по всем статьям! А с другой стороны, очень многое зависит от того, каков начальник, как он наладит и поведет к победе свою армию, каких подберет помощников, какой создаст штаб, какой силой убеждения, запасом уверенности и терпения обладает.

В войне Борис Игнатьевич Острогорцев, кстати сказать, не участвовал – не успел по годам, но военную терминологию обожал с детства, а генеральское мышление вырабатывал на крупных стройках. Он уже твердо знал: раз объявлено и начато наступление, все намеченные рубежи должны быть достигнуты к намеченному сроку. Все соединения, подразделения, тылы и поддерживающие средства обязаны двигаться в заданном направлении и овладевать заданными рубежами («Все службы – на службу бетону!»). Когда возникают трудности, надо нажимать на все рычаги, пускать в дело поощрения, усиливать контроль. Еще летом он усилил премиальную систему в бригадах, а самых лучших ребят представил к награждению орденами и медалями. На бетонном конвейере тогда же установил круглосуточное дежурство ответственных инженеров и управленцев. Огромный фронт работ, множество своих и субподрядных управлений, воздействие многочисленных факторов на ход дела потребовали улучшения и механизации методов управления – и Острогорцев выписывает через министерство новую современную ЭВМ, которая, для начала покапризничав, все же стала неплохо помогать штабу в расчетах, в определении сроков работ по объектам, в выборе оптимальных решений. Она же вносила теперь и некоторое оживление в ход летучек. Чуть что – и вопрос: «А что говорит машина?»

– Машина выдала, что вы слишком много времени и сил отдаете своим огородам, – ответит Острогорцев спросившему.

– Да? – переспрашивает тот вполне серьезно, с доверием.

– Да. Садитесь…

Вот вам и веселая минутка, вот и разрядка.

Или еще такое:

– Машина вызывает начальника автотранспорта.

– На месте! – поднимается невзрачный, но гладенький начальник в буровато-вишневой куртке.

– Вот вы направили в райком комсомола письмо о том, как обсудили и наказали комсомольца Шмакова за пьянство и хулиганство в районном центре. Поделитесь с нами опытом, как это проходило у вас.

– Все прошло на высоком уровне, при высокой принципиальности, – доложил начальник.

– Поподробней, пожалуйста. У нас и на других участках бывают нарушения, так что положительный опыт может пригодиться.

– Ну, значит, собрали общее собрание, поставили вопрос, начались активные выступления. Высказали ребята все напрямую и начистоту, потребовали неповторения.

– Сами вы тоже выступили?

– Не потребовалось, Борис Игнатич. Ребята задали такой принципиальный тон…

– А что же говорили, как убеждали нарушителя?

– Я сейчас не припомню, но не было ни одного либерального выступления.

– Как же реагировал сам Шмаков?

– Дал слово. Обещал исправиться и не повторять.

– Но выговор все-таки влепили парню?

– Так ведь надо было отреагировать на сигнал сверху.

– Ну так вот: примите этот выговор на себя, товарищ дорогой! – Острогорцев повысил голос. – За явный обман! За отписочную липу!

– Я вас не понимаю, Борис Игнатич.

– Я поясню. Никакого Шмакова в вашем управлении – ни комсомольца, ни ветерана – нет и в последние два года не было. Наврал этот Шмаков комсомольскому патрулю, и те поверили, прислали бумагу к вам. А вы, не глядя… отреагировали.

– Тут какая-то неувязочка, Борис Игнатич. Я лично проверю.

– Уже проверено. Через кадры… И мне очень стыдно за вас! Была бы моя воля… Однако продолжим летучку…

Острогорцев на минутку задумался, что было для него не типично, и все начальники невольно притихли, ожидая, не вспомнит ли он еще о чьей-то провинности или «неувязочке».

А Варламов продолжил неоконченную мысль Острогорцева:

– Была бы моя воля, я бы гнал таких трепачей со стройки в три шеи…

28

Штаб заседал теперь в другом месте. В связи с разворотом работ в нижнем котловане он перебрался на голый уступ скалы левого берега. С нового места отлично была видна вся строительная площадка здания ГЭС – и с близкого расстояния и чуть сверху. Так что и установка ажурной арматуры фундаментов первых гидроагрегатов, и работы на самих агрегатах, и монтаж стальных водоводов, глядя на которые вспоминаешь тоннель метро, иначе говоря, все неотложные предпусковые и все последующие работы на левом берегу отныне будут проходить под неослабным присмотром недреманного и всевидящего ока штабного.

Зато отодвинулся штаб от водосливной плотины и всех правобережных работ. Никакого урока для действовавших там бригад и участков от такого перемещения, разумеется, не предвиделось: рост и состояние плотины определяются не на глаз, а по отметкам, чертежам, и показаниям контрольно-измерительной аппаратуры. Глазом такую махину не прощупаешь, не оценишь, разве что заметишь, где она повыше, а где пониже. Да и то не всяким глазом и не с первого взгляда. Внимание и требовательность начальства от перемещения штаба тоже не зависят. Словом, ничего тут как будто бы не менялось… И все-таки Николай Васильевич Густов, строивший водосливную часть плотины, начал вдруг ощущать какое-то непонятное внутреннее неудобство.

Он никогда не был большим любителем бегать в штаб, мозолить глаза начальству – не было у него такой насущной потребности. Однако видеть командный домик с красным флагом над крышей как бы в центре всех дел, всего движения стройки стало для него привычным, даже необходимым. Не обязательно туда ходить – достаточно видеть… И вдруг все исчезает. Ни привычной Штабной горки, ни приятного зеленого домика на ней, а взамен всего появилось на выступе левобережной скалы нечто сильно стеклянное, похожее на нынешние городские «аквариумы». «Не будут ли там пиво продавать?» – пошутил для начала Николай Васильевич. И на первых порах его интерес к этому сооруженьицу вроде бы закончился.

Не ходил туда Николай Васильевич и не заводил разговора о новой «стекляшке». Но какое-то любопытство все же тлело в душе ветерана, все же хотелось ему зачем-то узнать, как там внутри и даже – как выглядит та чудотворная машина, которая может и считать, и давать рекомендации, и чуть ли не предсказывать ход дела. Старожилу стройки не подобало чего-то не знать. И вот в один спокойный добрый час, когда все три бригады спокойно, без задержек «упирались» в своих выгородках, он отправился в путь. Спустился на лифте вниз, прошагал через весь разворошенный, исполосованный дорожками и тропками, весь в холмах и лужах котлован, выбрался из него в неудобном месте, по лесенке, на левобережную дорогу, к автобусному «пятачку», поднялся затем еще по одной лесенке, уже более чистой и парадной, – прямо к новому зданьицу. На площадке перед ним остановился, чтобы посмотреть на свои владения. И показались они ему отсюда прямо-таки окраиной, провинцией, отдаленной местностью, где, может быть, полагается даже надбавку за отдаленность платить. И подумалось, что здешним штабным людям будет теперь еще труднее понимать, чувствовать, угадывать заботы дальних участков – особенно первого и второго. Третий-то, как говорят, перебьется, там начальник прыткий, в штаб бегает без приглашения по два раза на день, так что они не продадут – и участок, и начальник. Совсем недавний тому пример: когда первый СУ передвинулся к берегу, к скале, от него забрали и «уступили» Николаю Васильевичу одну секцию, По справедливости полагалось бы после того одну секцию второго участка передать третьему, но проворный Губач, как видно, что-то уже предпринял, и все остается по-прежнему. Конечно, не очень и хотелось бы передавать кому-то свою, старательно выведенную до такой высоты секцию, но ведь не справиться, не одолеть. И так уже отстает участок по высоте своих столбов. Правда, и Губач ближнюю секцию что-то не тянет вверх, и слышно было, что его участок тоже расширяют, но в сторону станционной части плотины. Там надо как можно скорее подойти к необходимой отметке, чтобы подключить к плотине водовод для первого агрегата, этого всеобщего нынешнего кумира и баловня. Все на него теперь брошено, как в момент генерального наступления…

Стоял так Николай Васильевич на площадке, размышлял о своих и всеобщих делах, а тут как раз выходит из своей новой сверкающей обители Борис Игнатьевич Острогорцев.

– Ну что там у вас? – задал он, пожалуй, самый привычный свой вопрос.

– Да вот, созерцаю, – ответил Николай Васильевич. – Далековато отодвинулся наш фланг от вашего командирского глаза – не вдруг и разглядишь, что там делается.

– Ничего, поставим на крыше стереотрубу, – включился в предложенную «военную игру» и Острогорцев.

– Разве что стереотрубу…

– Тебе что-то не нравится? – уловил, почувствовал Острогорцев в голосе ветерана нотку недовольства или сомнения.

– Всегда плохо, когда отстают фланги, а когда твой собственный…

Он не собирался вести такого разговора, поскольку хорошо видел и понимал весь ход работ, всю их неотложность. Срок пуска первого агрегата приближался, что называется, с курьерской скоростью, а дел оставалось невпроворот. Расчеты руководства были вполне ясны: справимся здесь – подтянем и водосливную плотину. В общем-то, как ни крути, но когда-то приходится действовать по-фронтовому и на мирных стройках: вначале все силы на главное направление, затем начинать подтягивание отставших и тыловых частей.

Все видел, все понимал старый солдат и старый строитель плотин, и ничего не требовалось ему здесь допонимать. Но вроде бы показалось обидным тащиться где-то в стороне от главного направления, потом подумалось, что сроки наступления здесь не могут быть такими, как на фронте, – для частей прорыва одни, для развития успеха – другие. Тут они не могут быть разными, тут для всех пусковых работ – общие! Ничего не выйдет без общей выровненной высоты плотины – ни первого, ни второго агрегата не пустишь…

Острогорцев ответил Николаю Васильевичу именно так, как и предполагалось:

– Справимся здесь – подтянем и твой фланг. А пока надо нажимать повсюду. Если бы ты еще немного прибавил в темпе…

Тут попросились, навернулись у Николая Васильевича слова насчет добавочной секции и насчет Губача, но задержал он их, не высказал. Кивать на другого – это все же не его тактика, да и не знал он доподлинно, какая ситуация сейчас у самого Губача. Перемолчал он это дело. Что же касается «прибавки», то об этом, пожалуй, и сам Острогорцев говорил не всерьез, так что Николай Васильевич просто пошутил:

– Как говорят французы, даже самая красивая женщина не может дать больше того, что имеет.

– Но у нее все-таки больше возможностей! – с веселой назидательностью заметил Острогорцев. И Николай Васильевич явственно вдруг увидел, что ждет начальник теперь уже и серьезного слова. Ждет прямого ответа. А если еще яснее, то ждет, так сказать, новых повышенных обязательств.

Вот тебе и пошутили, вот и побалагурили!

– Да я и так на пределе… – начал Николай Васильевич.

– Все вижу, все знаю! – остановил его Острогорцев. – Не слепой. Но очень надо – вот в чем беда. Ты же сам все понимаешь и видишь.

Обсуждать больше было нечего.

Долго молчал начальник участка, и молчал, и никуда ведь в этот раз не торопился начальник стройки.

Николай Васильевич соображал: найдется ли у него хоть какой резервишко? И ничего реального не видел. Все, что было раньше обнаружено, – давно пущено в ход. Можно, конечно, еще выжать кое-что на сверхурочных, можно еще разок пройтись по всему циклу и попытаться максимально сократить всякие ожидания – бетона, опалубки, сварщиков, работяг из Гидроспецстроя. Но не все, к сожалению, зависит от участка и начальника участка. А сверхурочные утомляют и самых больших любителей заработка.

– Ты всерьез, что ли, Борис Игнатьевич? – несколько растерянно спросил Николай Васильевич.

– Прошу – всерьез. Требовать не хватает совести, и так вижу…

«Ага, все-таки видишь!» – не без удовольствия отметил Николай Васильевич.

– Ты же прекрасно знаешь, – продолжал Острогорцев, – что в таких ситуациях, когда меньше давать уже совершенно нельзя, еще чуть больше можно все-таки выжать. За счет азарта, инерции, энтузиазма…

«Зачем я сюда пришел? – тоскливо подумал Николай Васильевич. – Чего я тут не видел и чего такого не слышал? Сидел бы у себя в прорабской, которую поднял, слава богу, вместе с бригадными домиками на плотину, прямо к блокам, сидел бы на вольном воздухе, поблизости от размеренной доброй работы и ждал, пока там кому-то потребуешься».

Однако за этой тоской и самоосуждением все продолжалась уже начавшаяся прикидка: где и что можно еще выгадать в смысле прибавления темпа? Ощутимых, видимых резервов нет – это ясно, но если действительно пошариться кое-где по мелочам, по минуткам, по отдельным операциям и позициям – может, кое-что и наскребется? Конечно, тут надо сперва все тщательно, пунктуально просмотреть, расчетливо прикинуть, прежде чем говорить…

– Официально обещать ничего не могу, Борис Игнатьевич, – сразу предупредил он начальника.

– А мне от тебя и не надо никаких официальных заверений, – тут же выразил начальник полное доверие к любому обычному слову ветерана.

«Капкан да и только!» – промелькнуло в сознании Николая Васильевича. Но и деловые мысли не оставляли его.

– Новенький манипулятор не подбросите? – вдруг спросил он.

– Уже прослышал? – удивился Острогорцев.

– Даже и про то, что на машиностроительном заводе его нам сделали. А это – марка!

– Верно, машина отличная. Обалдеть можно, как сказала одна специалистка.

– Вот я и говорю. А то у меня всего один настоящий-то, второй часто барахлит.

– Отправь его в ремонт.

– Отправить недолго, да потом ждать скучно.

– Я скажу Сорокапуду.

– Насчет нового?

– А если насчет нового?

– Ну тогда помозгуем. Поскребем по сусекам.

– Договорились! – Острогорцев дождался того, что нужно, и перевел разговор: – Как твой Юра? Поправляется?

– С палочкой, но ходит.

– А тот бандюга сбежал из больницы.

– Похоже, что и наш мотоцикл прихватил. Пропала машина!

– Долго мы без милиции обходились, а теперь, наверно, придется просить…

Внутрь штаба Николай Васильевич так и не заглянул, машины не повидал. Побрел обратно – по лесенкам, по дорожкам, по лужицам, уже подмерзающим. Потащил на своей широкой, чуть пригнувшейся за последние годы спине новые заботы. По дороге продолжал журить себя: «Нельзя нарушать солдатские заповеди, незачем лезть на глаза начальству…» Но в то же самое время сквозь всю эту новую озабоченность, сквозь сомнения и смутные пока что деловые прикидки пробивалась из глубин сознания удивительная бодрящая мысль: «Нужен еще в серьезные моменты и старый бетоновоз! Не спишешь его так запросто в металлолом…»

29

Продолжалась стройка, и продолжалась вместе с тем всякая иная жизнь и деятельность, свойственная всем человеческим коллективам, как большим, так и маленьким.

Одни люди старели, другие нарождались, добавляя все новые коляски у подъездов новых домов.

Появился энтузиаст, который начал вести кинолетопись местной жизни, то есть прежде всего событий на стройке. Увлекся одним делом – прибавилось другое: начал собирать вообще все, что попадется по истории Сиреневого лога, начиная с древнейших времен. Уже не стало хватать места в квартире, а он все тащит, и к нему тащат. Возник конфликт с женой, возник вопрос о выделении в будущем Доме культуры комнатки для будущего музея.

Справляли люди праздники – общие и чисто семейные.

Под окнами Густовых время от времени повторялся негромкий вечерний диалог:

– Опять ты, Любка, шаришься?

– Как же мне не шариться, если его, проклятого, все еще дома нету.

– Выпивши, девка, так и нету.

– Дак если б не выпивши – чего бы я шарилась?

– Мало ли чего…

А то пройдут двое молоденьких.

– Ты что успела сдать, Кать?

– Русский письменный и математику.

– Ой, какая счастливая! А я русского так боюсь, так боюсь!

Домохозяйки, встречаясь, жаловались на снабжение, не без оснований, надо сказать. Мужчины в ответ развивали охоту и рыбалку.

Местная газета не без гордости писала о деятельности друзей природы:

«Дежурства „зеленого патруля“ и общественной охот-инспекций приносят свои результаты. Так, прошлой весной меньше ломали багульник и рвали цветы, меньше было повреждено берез и подожжено кедров. Больше уделяется внимания чистоте и сохранению насаждений. Однако работники магазина „Соболь“, сжигая мусор, подожгли березу, а в АТК-2 вылили на землю целую цистерну лака этиноля, там же стекает с территории в реку масло, выжигая траву…

С наступлением зимы первоочередной задачей становится борьба с браконьерством, поскольку в прошлом году были зарегистрированы случаи отстрела таежного зверя без лицензий…»

На двух досках, в разных концах поселка, постоянно появлялись разнообразные объявления:

«Внимание! Кто потерял кошелек с деньгами, обратитесь по адресу…»

«В деревне Славянка продается картошка. Спросить бабу Дуню, крайняя изба слева».

«Объявляется дополнительный прием рабочей молодежи в школу бального танца».

«Продается новое платье, вечернее, длинное, размер 46–48».

«Продается парик и новый холодильник. Парик размера 56–58, цена 120 р. Холодильник 90 рублей».

«В фойе кинозала „Сибирь“ открыта выставка репродукций – „Титаны Ренессанса“».

«Ищу няню к двухлетнему ребенку». Надпись наискосок: «Ха-ха-ха!» Другая надпись: «Ищу к 22-летнему».

Молодежь постоянно вела разговоры о любви.

– Если она есть – слова не нужны, – говорил юный философ.

– А как же узнать, что она есть? – спрашивала его ученица.

Еще о любви:

– Приезжала к нам после института девушка-туркменка. Познакомилась со своим земляком и родила от него ребенка. А жениться парень вроде как не собирался. Тогда пошла девушка известным путем – к начальству, в партком. Стали парня совестить и уломали – женился. А девушка все печальная ходит, глаз не поднимает. Товарки спрашивают ее: «Ну что ты, милая, у тебя же все хорошо теперь, муж есть, к тебе хорошо относится». – «А! – горестно отвечала молодая женщина. – Формально относится…» Уехали они оба.

– А у меня, девочки, так была: решила аборт сделать, хотя муж и не возражал против ребенка. Жили мы тогда в Дивногорске, взяла я пятьдесят рублей и поехала в Красноярск в больницу ложиться. Сошла с автобуса, а в обувном магазине шикарные импортные туфли выбросили. Стала в очередь и думаю: что же лучше – аборт сделать или туфли купить? Рассказала всю свою ситуацию соседке по очереди – она чуть постарше меня была. «Аборт-то, наверно, важнее», – говорит она, подумавши. А я купила туфли, и так у меня сынок появился.

Велись разговоры о Плотине:

– Плотина – сплачивает…

– Плотина и мусор со всей Реки собирает…

– С плотин начинаются теперь города…

Разговаривала с Плотиной Река.

– Все растешь, все толстеешь? – спрашивала Река.

– Ну дак…

– Думаешь запереть и сдержать меня?

– Мне, девка, нечем думать.

– Но я-то живая, живая! Живая и сильная!

– Ничего-о…

По-прежнему приезжали на стройку различного ранга гости, участники содружества, партийные, министерские и госплановские работники. В очередной раз прилетел из Ленинграда седой, хотя еще и не справлявший своего пятидесятилетия, главный инженер проекта. Уединялся для беседы со здешним руководством. Разговаривали они – «гип», Острогорцев и главный инженер стройки – только втроем, за закрытой дверью. Но дело происходило в штабном кабинетике Острогорцева, куда постоянно кто-нибудь заглядывает и уж если не содержание, то стиль и тон разговора успевает уловить. Впрочем, и содержание всяких таких бесед в узком кругу обязательно доходит каким-то образом до народа, проникая и сквозь глухие, и сквозь стеклянные стены. И вот проникло, стало известно, что тон разговора был там несколько напряженным, а существо дела касалось так называемой инженерной политики на стройке. «Гип» будто бы выразил недовольство качеством некоторых работ, недооценкой технологии, недостаточной точностью и тщательностью исполнения проекта. В ответ ему тоже кое-что высказали – о задержках рабочих чертежей, например… Словом, каких-либо кардинальных новостей во всем этом не содержалось. Но зато на очередной летучке, проходившей в присутствии «гипа», все увидели нового Варламова. В самом конце ее, когда оперативные вопросы были решены, он попросил слова и непривычно спокойно, тихим голосом, поглядывая время от времени на «гипа» и на большой, в полстены, фотоснимок с макета будущей ГЭС, заговорил о проекте и проектировщиках.