355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Сажин » Полигон » Текст книги (страница 2)
Полигон
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 14:09

Текст книги "Полигон"


Автор книги: Иван Сажин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Словно оглушенный, Евгений застыл на месте, глядя на то, как зампотех на малых оборотах двигателя включает первую передачу, трогает машину. Это же он, командир взвода, должен был преподнести урок растяпе Виноходову! Надо же, свалял такого дурака: приказал достать лопаты.

Через минуту Т-55 оказался на твердом грунте. Но прежде чем остановить, прапорщик выбрал на поле ложбинку и поставил машину так, что ложбинка оказалась под днищем: залезай, ремонтируй. Не надо ни копать, ни в грязь ложиться.

Выключив двигатель, Серафим Антонович выбрался из люка, спрыгнул на землю.

– Надо знать возможности боевой машины! – кинул он и подался к тягачу, на ходу доставая курево. Помощь его больше не нужна.

Пятьдесятпятка вскоре фыркнула мотором и умчалась.

Нечаянно выпавший случай вызвал у Серафима Антоновича усмешку: «Ткнул носом гордеца! А то ходит и ног под собой не чует». Сначала прапорщику не хотелось делать запись в блокноте: мало ли что? Дремин еще подумает, что он с ним сводит какие-то счеты. Однако Микульский все больше убеждался в том, что умалчивать о случае на болоте нельзя. Тут и халатность со стороны механика. Явная. И незнание техники. Тоже явное. И как итог – плохая работа с личным составом во взводе.

– Значит, надо доложить, – пробормотал Микульский, доставая свой блокнот. – Пусть комбат снимет стружку со взводного, авось поумнеет. А то будет налегать на лопаты там, где нужна смекалка.

Вечер уже давно наступил. Даль утопала в серой, постепенно густеющей дымке. А полигон словно и не думал отдыхать после дневных забот: в отдалении стальными глотками ахали орудия, приглушенно рассыпался дробный перестук пулеметных очередей. «Начались стрельбы во втором батальоне, – определил Дремин. – Завтра и нам предстоит всенощная».

Лейтенант постоял минуту около казармы, а потом вошел в офицерское общежитие. Квадратный, с колоннами посередине зал погружался в сумерки. Нечто давнее, домашнее, грезилось в них, зовущих к покою. Справа и слева уже похрапывали прилегшие на железных койках офицеры. В дальнем ряду кто-то медленно раздевался, не включая свет.

Евгений снял ремень и мундир, скинул с отяжелевших ног яловые сапоги, разобрал постель. Едва улегся и натянул на себя простынь, как почувствовал блаженное облегчение. «Сделано сегодня немало. Опять оставил позади Русинова. Куда ему гнаться за мной!.. Мог бы даже получить две отличные оценки, если бы этот губошлеп Виноходов не забыл законтрить муфту сцепления или же если бы Микульский не отминусовал за задержку на болоте, – вздыхал Евгений. – Да и шут с ним! Подумаешь, велика утрата – снизили оценку на один балл. Стоит ли печалиться? Вот только с лопатами поторопился: зампотех теперь будет звонить везде. Но старому прапорщику остается лишь ворчать да завидовать молодежи… Как там Русинов – пережил свой промах или еще ахает? За тактические учения ему тоже четверку поставили: недружно начал атаку. Да, кстати, где же он?..»

Приподнялся, ощупал койку товарища: пустая! «Сразу после ужина исчез, да так ловко, что я и не заметил, – размышлял Евгений. – Куда он мог ускользнуть? На него это не похоже: был примерным домоседом…»

На ужин собрались поздно. Анатолий все оттягивал, дескать, нечего спешить. А когда вошли в обеденную палатку, там было почти пусто. Заведующая, Любовь Гавриловна, статная и пышнотелая молодица с зеленоватыми, как у русалки, глазами подводила итог дня в окружении официанток. Она сама привечала Русинова и Дремина, словно те пришли в гости к ней.

«Неужели Толька завел шуры-муры с заведующей? – недоумевал Евгений. – Второй вечер куда-то исчезает незаметно. Если так, то он проходимец, каких поискать. Но вот вернется, прижму его к стенке».

Послышался сдержанный говор. Комбат Загоров, его заместитель по политчасти майор Чугуев и начальник штаба майор Корольков прошли в комнату для старших офицеров. Дверь почему-то осталась неприкрытой, и отчетливо слышны были голоса.

– Надоело возиться с этим нытиком! Не сдал тогда на классность, жаловаться начал, – ворчал комбат.

Евгений насторожился: речь шла о механике его взвода рядовом Виноходове. Оказывается, Микульский не просто доложил о задержке на болоте, но и сообщил, чем она вызвана. Приглашенный к майору Чугуеву на беседу, механик признался, что забыл законтрить муфту после регулировочных работ.

«А я так и не поговорил с ним после учений! – запоздало досадовал взводный. – Чего это прапорщик начал подкапываться? Вечно что-то выискивает… Ну погоди, Сарафим-Херувим, я тебя так отделаю при всех, что не захочешь больше соваться, куда не просят…»

Майор Чугуев уверял, что Виноходов впервые допустил такой промах и можно ограничиться выговором.

– Нет, Василий Нилович, тут вы в корне неправы, – возразил Загоров. – Что значит – впервые? В бою он подставил бы под удар своих товарищей, и для них это плохо бы кончилось. Для всех!.. Не говорят же, что сдался врагу или предал впервые.

Снова послышался сдержанно-возражающий голос Чугуева:

– Алексей Петрович, но нельзя же каждый такой случай возводить в трибунальную степень. В мирных условиях солдат учится всему: и умению воевать, и чувству высокой ответственности.

– Во-во-во! Чувству ответственности… А чтобы оно становилось нормой поведения, не следует ограничиваться душеспасительными беседами, как это делаете вы. Нужно наказывать – и пожестче. Только тогда будет толк. В каждом проступке, кроме факта нарушения дисциплины, надо видеть еще и тенденцию. Есть незначительные, на первый взгляд, грешки, но имеющие опасную направленность. Сегодня по вине механика засел на заболоченном участке танк. Завтра случится еще что-нибудь. А послезавтра какой-нибудь разиня-наводчик, запутавшись и потеряв ориентировку, расстреляет полигонную вышку, где будут люди.

– Не надо, Алексей Петрович. Нуль в квадрат не возводится. – Замполит любил оперировать математическими терминами. Евгений слышал, будто Загоров и Чугуев не ладят между собой. Теперь вот явственно почувствовал и усмотрел в этом угрозу для себя: спор-то зашел из-за солдата его взвода. Завтра наверняка вызовут и его, лейтенанта Дремина…

Разговор возобновился и после нескольких реплик приобрел неожиданное направление.

– Да-а, наше русское благодушие не истребила даже Великая Отечественная, – с горечью молвил комбат. – А ведь сколько прекрасных людей погубило оно! Во время войны я был пятилетним несмышленышем и то запомнил один случай. Не могу сказать, где это было, – под Гомелем или под Брянском. Мы оказались на территории, занятой фашистами. Меня то вел за руку, то нес на закорках сержант, человек сильный и добрый. Под вечер мы, очень голодные, осторожно вошли в небольшой хутор. И тут увидели такую картину: какой-то подлец ездит на подводе по дворам и требует, чтобы крестьяне сдавали продукты для вражеской армии. Сержант ловко обезоружил предателя и так его пугнул, что тот без оглядки бежал с хутора. Как вы думаете, верно ли он поступил?

– Пожалуй, верно…

– А вот и нет! Не успели мы поесть у одной старушки, как хутор оцепили немцы. Сержанта схватили и тут же убили. Вывод элементарный: встретил подлеца – не надо красивых и гуманных жестов. Пришиби на месте! Сделал бы это сержант и остался бы жив.

– На жестокость не каждый сразу решится, – подал голос Чугуев после некоторого раздумья. – Вы же сказали, что сержант был добрым.

– Не сразу – говорите?.. А враг идет на жестокость сразу! И мы должны помнить это, как дважды два – четыре. Значит, солдат наш должен быть не только обученным и сильным, но и решительным. В каких условиях живет и воспитывается наш солдат? Дома его родители опекают. В детском садике, школе – тоже хватает сердобольных. Чуть кто обидел будущего гражданина – сейчас же появится десять заступников. А в армии? Та же картина. Мы объективно воспитываем сострадание к подобному себе. Дело это нужное, важное, но оно окажет нам плохую услугу в случае военного конфликта. Сознание того, что человека надо жалеть, будет размагничивать солдата в боевой обстановке. Он будет думать, авось и здесь его пощадят, авось командир не пошлет на верную гибель. А командир обязан послать! На то он и поставлен, на то и власть ему дана. И война никого не щадит, и враг безжалостен. Его задача – убить тебя. В крайнем случае, так искалечить, чтобы ты не смог больше взяться за оружие… Жалость вредна еще и потому, что сам ты, приученный к ней, вольно или невольно будешь щадить врага. Дескать, люди же перед тобой! И вот уже сомнение: убивать или не убивать? А у солдата не должно быть такого сомнения, иначе он не солдат…

– Так можно далеко зайти, – возразил замполит. – Зачем же начисто исключать жалость и доброту? Это ведь тоже важно.

– Жалостливые и добренькие – сестры милосердия. А война все-таки мужское, жестокое дело. И какая грозит нам война! Не знать этого – все равно что, идя в бой, забыть боеприпасы.

– Значит, надо вырабатывать у солдат жестокость?

– Так точно.

– И для этого сурово наказывать их за малейшую провинность?

– Только так, Василий Нилович.

Замполит вдруг спросил:

– А школу выживания не предусматривает ваша философия?

Насмешка пришлась не по нраву. Голос комбата сразу стал ледяным:

– За кого вы меня принимаете?

– За способного офицера, вероятно, будущего командира нашего полка. Но извините меня, Алексей Петрович, не нравятся мне такие рассуждения.

– А мне вы не нравитесь! – вспылил Загоров.

– Ого!.. Дальше в лес – больше дров.

– Самые опасные люди в наше время – догматики. Они готовы умертвить живую практику ради торжества застывших догм. Чуть скажешь новое слово, чуть станешь думать не по шаблону, как тебя обвинят в злонамеренности. И даже не дадут себе труда пошевелить мозгами и понять, что спасение в новом слове, а не в старой догме.

– Зачем же такие громкие обвинения?

– А затем, что вы, товарищ Чугуев, устарели со своей жалостью и вам следует кое о чем подумать.

– Понял, товарищ командир, – обронил замполит изменившимся голосом. – Но в тридцать пять лет человек, связавший свою судьбу с армией, думает все-таки о службе и ни о чем другом.

– И вы надеетесь до пятидесяти просидеть в батальоне?

– Не надеюсь.

– Так просите, чтобы выдвинули. Я походатайствую.

– Понятно, понятно…

Слышно было, как в комнате для старших офицеров кто-то ворочается на койке и вздыхает. Наверное, майор Чугуев. «Он милый человек. Зря Петрович навалился на него со своей философией, – подумал Евгений. – И ни к чему тут намек на возраст. А Корольков тоже хорош. Ни слова не обронил в защиту товарища. Странное равнодушие».

Трудно сказать, что побудило нынче комбата Загорова открыться с самой несимпатичной стороны. Может быть, неприязнь к замполиту Чугуеву была тому виной? А может, просто подошло время и какое-то давнее горькое семя дало в душе росток…

Загоров вырос без родителей. И нередко подчеркивал это, добавляя, что он сам себя воспитал, сам себе выбрал жизненный путь еще на школьной скамье. Захотел попасть в Суворовское училище – и его просьбе пошли навстречу (отец его был командиром-пограничником).

Служебная карьера у него складывалась удачно. Вскоре после танкового училища получил должность ротного, через три года поступил в академию бронетанковых войск. Из нее прибыл в этот полк на должность командира батальона. И вот уже который год его батальон передовой, взял обязательство стать отличным. Поговаривают, что Петрович – так подчиненные зовут комбата – первый кандидат в командиры полка, когда уйдет Одинцов. Евгений еще долго думал об услышанном. Во «фронтовой философии», несомненно, что-то было, однако душа не принимала ее… Крутой, крутой человек Петрович! И если он станет командиром полка, то многим придется туго. Тут надо заранее сделать вывод для себя, – размышлял лейтенант, чувствуя, что его одолевает дремота.

Внезапно над полигоном трескуче прокатился удар грома. Налетел ветер, и распахнутые половинки окна задребезжали. «А ведь разобьет их! – забеспокоился Евгений. – Надо закрыть…» Вскочив, он захлопнул окно, опустил шпингалет и снова лег в постель. Натянул поверх простыни одеяло.

В это время кто-то вбежал в общежитие, у Евгения мелькнула догадка: «Это – Толька… Видать, гроза вспугнула!»

А через минуту в дверь проскользнула крупная фигура друга.

– Чего не спишь, Женя? – спросил Русинов.

– Да вот гроза мешает… А ты где задержался?

– Рыбачил с Микульским на озере. Ох, и клюют караси, отбоя нет!

Раздевшись, он забрался под одеяло. Поворочался, укладываясь и подтыкая подушку, облегченно спокойно задышал.

– Слушай, Толя, мне кажется, ты не туда удочки забрасываешь!..

– А-а, ты вон о чем! – рассмеялся товарищ тихо. – Что ж, нравится она мне. Жаль, что замужем…

– Зачем же тогда встревать в интрижку? Ведь это дурно пахнет.

– Ай, чего ты пристал?.. Что, и поговорить уже не смей с женщиной? Не корчи из себя святого. И давай лучше спать.

Из-за шума дождя голоса их еле улавливались. Все еще доносились раскаты грома.

– Святого я из себя не корчу и о женщине мечтаю, – сказал Евгений. – Но о такой, которая бы стала спутницей жизни.

– Я тоже за такую женщину. Если бы она завтра встретилась, то завтра бы и женился на ней. А пока что прикажешь делать?.. Тебе тоже советую не записываться в монахи. Я давно заметил, как поглядывает на тебя официантка Люда.

– Нужна она мне, рыжая! Пусть засматривается на других.

– Напрасно. Может, ей и нужен всего лишь один твой поцелуй, и она потом всю жизнь будет счастливая… Все, спим.

Русинов уронил голову на подушку и затих. Уснул или притворяется?.. Пожалуй, уснул. На бессонницу тут не жалуются.

– Надо и мне спать, – пробормотал Евгений. – Ох, и Толька! Опять чудачество… – шевелил он беззвучно губами, засыпая.

Через неделю танкисты покидали полигон. Проверив, все ли взято, Анатолий Русинов с чемоданом в руке и шинелью под мышкой вышел из пустой уже казармы. Боевые машины выстроены в походную колонну на обочине изъезженной дороги. Танкисты стояли несколько в стороне, на живописной поляне. Разбившись на группки, большей частью поэкипажно, судачили о предстоящем отъезде. Вился папиросный дымок, слышались шутки и смех.

День уже давно был в разгаре. С утра парило, и горизонт терялся в дымке. Казалось, плывущие вверху облака рождаются на краю неба и уплывают неведомо куда. Настроение у Русинова было приподнятое. И не только потому, что возвращались в часть, – за прошедшие ночные стрельбы его взвод получил высокую оценку. Тем самым лейтенант вернул расположение к себе старших начальников.

Анатолий имел цепкую крестьянскую натуру, помогавшую его далеким предкам стоически переносить жизненные невзгоды, а ему, их потомку, – тяготы и лишения армейской службы. Причем некоторые трудности, по определению веселых приятелей, он сам себе и создавал, чтобы потом мужественно преодолевать. В полку его считали, несомненно, популярной личностью в том смысле, что о нем можно было рассказать не одну забавную историю.

Ничего, тот промах – уже достояние истории. В будущем Русинов еще не раз покажет себя.

– Толя!

Разгонисто шагая и совершая в мыслях разные геройские дела, он не заметил заведующую столовой Сулиму, которая хотела что-то сказать. Остановился, весь озаряясь улыбкой. Ее привлекательное, тоже улыбчивое лицо дышало свежестью и лаской. Сияли зеленоватые глаза, подрагивали крутые брови, рдели розовые щеки.

– Добрый день, Люба! – приветствовал ее, пожимая руку; молодым, радостным трепетом наполнилось его тело. – Вы, я вижу, тоже свертываетесь! – И кивнул в сторону убранных палаток, автомашин.

– А что, мы хуже вас, что ли! – задиристо отвечала она, смеясь.

– Когда отъезжаете?

– Как только погрузимся… Собственно, почти все уже на машинах, девушки и шоферы постарались. Теперь бы самую большую палатку еще затянуть – и порядок.

Анатолий видел, что обеденная палатка, свернутая в большой, выше человеческого роста рулон, уже связана, около нее стоит грузовик с открытым бортом.

– Чтобы поднять такой тючок, нужна по меньшей мере аварийная лебедка, – усмехнулся он.

– Обойдемся без лебедки – у нас доска есть. Только откомандируйте нам четырех дюжих молодцов, чтобы помогли шоферам.

– Это можно. Сейчас пришлю вам таких парней, что не только палатку, но и вас в машину подсадят.

– Нечего нас подсаживать, – возразила Люба. – Никто не останется здесь – все хотят домой.

Анатолий смотрел на нее восхищенными, почти влюбленными глазами, ревниво досадуя на то, что она замужем. Пока молчали, между ними, кажется, произошел некий тайный разговор. Парень не понял его значения и, волнуясь, спросил:

– Может, встретимся нынче вечером?

Она рассмеялась загадочно и осуждающе:

– Муж прислал письмо: на днях пожалует домой из отпуска. Детей оставил у матери на лето…

– Муж для красивой женщины – не самая романтическая фигура.

– Толя!.. Цур – на крюк. Был грех, сорвались – и хватит.

Он с минуту оторопело смотрел на нее, кающуюся и неуступчивую.

– Чего уставился на меня? Небось, и сам думал о том же.

– На крюк, значит? – растерянно молвил он. – Но почему?

– Нельзя нам встречаться, Толя, – грустно вздохнула она. В голосе и взгляде – ласкающая нежность: нелегко оттолкнуть от себя красивого парня. Однако теперь её волновало что-то другое…

Поняв, что упрашивать бессмысленно, он вдруг спохватился:

– Всего хорошего, Люба! До встречи в нашей гарнизонной столице.

И заспешил к стоящим у дороги танкам. Поставил на корму своей машины чемодан, положил на него шинель. Одетые в танкошлемы и комбинезоны, похожие друг на друга офицеры и прапорщики собрались около командира роты Приходько. Тот лишь недавно получил очередное звание, и подчиненные теперь с особым удовольствием обращались к нему со словами «товарищ капитан». Поговаривали и о том, что в ближайшие месяцы его назначат начальником штаба батальона, и в кругу сослуживцев капитан уже признавался: при нем в органе командования и управления будет соблюдаться железный порядок.

Приходько как бы заранее оглашал свою новую служебную программу, убеждая себя и окружающих, что непременно выполнит ее. Даже бросил курить. Теперь то жевал спичку, то сосал таблетку «табекс», якобы помогающую преодолеть никотиновый голод.

Капитан был крепкого сложения. Коричневые глаза весело смотрели из-под темных бровей. Вот только нос у него не воинственный, а курносый, не импонирующий будущему начальнику штаба. На вид ротному никак не дашь тридцати, хотя этот рубеж он тоже недавно переступил.

С подчиненными Приходько справедлив и приветлив, – они отвечали ему взаимностью. Еще он любил нехитрую шутку, и когда что-либо рассказывал, среди окружающих звучал смех. Вот и сейчас, заметив подошедшего лейтенанта, весело спросил:

– Так что, Русинов, с какой дистанции лучше бить по танкам противника? Вот тут говорят, чтобы кувалдой можно было достать.

Лейтенант лишь вздохнул в ответ.

– Скоро выступаем, товарищ капитан? – спросил он.

– Да вот через полчаса подъедет командир части. Наверное, сам поведет колонну. Большая очень.

На полигоне находились танки двух батальонов, спецмашины, летучки, тягачи.

– Разрешите послать один экипаж к столовой военторга? Просят помочь погрузить на машину большую палатку.

– Тоже нужное дело, – заметил капитан. – Разрешаю.

Русинов подозвал сержанта Адушкина, сказал ему, что нужно сделать, добавив:

– Через десять минут быть на месте.

Забрался в танк, где было тенисто и прохладно, как в блиндаже. Остывшая за ночь броня еще не прогрелась. В люки падал дневной свет. Поставив чемодан внизу, справа от себя, положив на казенник орудия шинель, он опустился на свое сидение, задумался. Вон ведь как все обернулось! Приласкала его любушка-голубушка – и оттолкнула. Замужем она…

Русинов недолго отдавался горестным раздумьям. Рассудив здраво, пришел к выводу, что ничем иным и не могла она утешить его. Жизнь у нее отлажена, как говорится, на мази. Что ей, с мужем разводиться? И ему тоже нечего загадки загадывать. Что из того, что увлечен! Не бегать же по пятам за ней, не подкарауливать за углом, чтобы вымолить новую встречу, ведь не мальчишка уже…

Познакомились они прошлой осенью. В тот вечер Анатолий пришел на ужин в военторговскую столовую почти последним. Торопливо проглотил остывшие блинчики со сметаной, запил их стаканом теплого молока и расплатился. На улице шумел дождь, крупный и частый. Выйдя, Анатолий снял с ремешка свернутую в рулончик плащ-накидку, спасительницу от осенней непогоды, раскатал ее, встряхнул, накинул на плечи. И тут увидел, что у крыльца под навесом стоит молодая статная женщина.

– Забуксовали? – спросил он дружелюбно.

– Забуксуешь, – отозвалась она с досадой в голосе. – И откуда он взялся? Только собралась идти – вот тебе, полило на голову. А я по глупости зонт дома забыла.

– Наверное, ненадолго…

Холодные капли зернисто сверкали в свете призрачно-голубых уличных огней, шумели на крыше столовой, хлюпали в желобах. Небо нависало низко и мрачно.

– Да кто его знает! – с сомнением сказала молодица. – Ишь, какой шпарит без передышки. А мне надо срочно домой.

– В таком случае приглашаю к себе под крыло, – джентльменски предложил Анатолий, распахивая плащ-накидку.

– Придется, – согласилась попутчица.

Он укрыл ее полой накидки и повел по шумящей от ливня улице, выспрашивая, как ее зовут и откуда она. Он-де не видел тут таких ладных да пригожих. Женщина весело усмехалась, говоря, что он плохо смотрел. Она здешняя, заведует той самой столовой, в которую он ходит обедать.

– Вот как! – воскликнул Русинов. – А вы, товарищ заведующая, очень молоды для столь солидной должности.

– Вполне возможно.

– Разрешите пригласить вас завтра на танцы в Дом офицеров.

– Я свое оттанцевала. Уже четыре года замужем, двое детей. Старшего лейтенанта Сулиму знаете?

– Как не знать! В соседнем батальоне служит. Значит, он и есть ваш муженек?.. Понятно, – вздохнул Анатолий.

– Что же вы сразу приуныли?

– А чему радоваться?.. Как встретишь касатушку по нраву, так оказывается, что она замужем.

Люба заразительно смеялась, вынуждая попутчика сбиваться с ноги. Дождь захлестывал под плащ-накидку, и им волей-неволей приходилось прижиматься друг к другу.

– Шутник вы! – обронила она. – Как вас зовут?

Лишь только он назвался, снова расхохоталась.

– Так это вы зимой хотели увести жену нашего соседа из Дома офицеров?.. О, Русинов, вы опасный человек!

Он тоже рассмеялся.

– Она же не сказала! Спрашиваю, можно вас проводить? Отвечает, пожалуйста. Я ее под ручку, а тут муж…

Подойдя к ее дому, они остановились.

– Да, товарищ охотник за чужими женами, опаздывать не надо. Говорят, кто поздно ходит, тот сам себе шкодит, – усмешливо упрекнула Люба на прощанье.

С тех пор, встречаясь, они обменивались улыбками, которые доказывали одно: оба помнят дождливый осенний вечер, игривый разговор. И после каждой мимолетной встречи Русинов ловил себя на мысли, что думает О Любе. Влекла его пышнотелая статная молодка с чуть выпуклыми, зеленоватыми глазами.

Еще более дружескими стали их отношения на полигоне. Как-то во время позднего ужина (в обеденной палатке было почти пусто) Анатолий озорновато подмигнул Любе. Неожиданно, зардевшись, она по-девичьи опустила глаза. И он предложил:

– Приходите через часок к озеру. Вместе посмотрим на вечернюю зорьку… Боитесь, да?

Сказал наудалую, почти уверенный, что получит насмешливый отказ. А она вдруг вздохнула:

– Не шути, хлопец! Вот возьму и приду. Весна ведь…

Сердце у него запрыгало испуганно и пылко.

– А я на шучу. Приходите, рад буду…

Свидание вышло хмельное, беспамятное. А затем начался отрезвление, и потому сегодня Люба заговорила о муже, маме и детях. «Эгоистка она, купринская Шурочка, – досадовал Анатолий, не в силах заглушить тоски, обиды, разочарования. А между тем надо было как-то примириться с неизбежным, и он пожурил себя: – Советовал тогда отец: женись, Толька! И девка была приглядная, высоконькая, из соседских, и нравились тебе. Надо было послушаться старого. Теперь она замужем. А говорят, любила меня: сама подругам признавалась… Теперь вот бесишься».

Кто-то звал его. Русинов высунулся из люка – рядом с танком стоял сержант Адушкин с разгоряченным веселым лицом.

– Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнили, – доложил он.

Анатолий выбрался на корму, пружиняще спрыгнул на землю и сказал:

– Хорошо, ребята. Все там у них погружено?

– Вроде бы все… Да вон они уже поехали!

– Ну и ладно.

В это время прозвучала команда по машинам, и через пять минут бронированная колонна двинулась в путь. Семнадцать километров кое-как одолели за три часа, – много было задержек у переездов. В часть прибыли благополучно. Завтра – парковый день. Танки будут отмыты, очищены от пыли и грязи, их поставят в бокс до следующего похода на полигон.

Экипажи построились впереди своих машин. Загоров, как обычно, собрал в полукруг офицеров. Маршем он был доволен, распоряжения отдавал кратко. В заключение сказал:

– Завтра обслужить технику так, чтобы комар носа не подточил. А сейчас людям можно отдыхать. Командирам – тоже. В батальоне до отбоя остается капитан Приходько. Все, свободны!

Комбат вскинул руку углом, и офицеры, отдавая честь, начали расходиться. На засмуглевших, обильно запыленных лицах сияли усталые улыбки. Рыжеватый горбоносый лейтенант Винниченко, заглянув в карманное зеркальце, уже острил:

– А слышали, что в армии есть три степени грязности?.. Грязные, очень грязные и – танкисты!

– Ничего, сейчас отмоемся, – со смехом отвечали ему.

Доставали из танков чемоданы, шинели, стряхивали с себя пыль, снимали танкошлемы и комбинезоны. Личные вещи отправляли в ротные кладовые, наскоро ополоснувшись под кранами, спешили домой.

Вышли из городка и друзья-лейтенанты. Дремин был оживлен, говорлив. Трехнедельная полигонная страда позади, и теперь хотелось разрядки.

– Что хмуришься, Толя?

– Да так, – обронил Русинов; краснея и оглядываясь по сторонам, грустно добавил: – Да, Женя, ты, пожалуй, прав: не нужно мне водиться с той молодкой.

– Конечно, не нужно! А ты что, чудак, до сих пор сомневался?

– Не то, чтобы сомневался, а так… обдумывал.

– Тут и обдумывать нечего. Как ни крути, плохо. И кончилось бы это наверняка плохо. Так зачем тебе новое приключение на шею?

Евгений говорил громко, возбужденно. Анатолий снова беспокойно оглянулся: к счастью, поблизости никого не было… Товарищ прав. И может, к лучшему, что Люба сразу порвала с ним? Так что нечего унывать. И дела по службе налаживаются, и погода хороша. Солнце уже повернуло к вечеру.

– Все верно ты говоришь, – согласился он. – Только слушай, Женя, я тебя очень прошу: никому об этом ни слова!

Дремин снисходительно усмехнулся.

– Понял, не беспокойся. Умрет во мне.

Лейтенанты дошли до офицерской гостиницы, открыли свою комнату, – она показалась до того родной и уютной, что оба невольно растрогались. Прилегли каждый на свою койку: занемевшая от долгого сидения в танке спина просила отдыха.

В комнате было чисто и уютно: чьи-то заботливые руки навели здесь порядок. Должно быть, уборщица недавно заглядывала. Шкаф закрыт и в дверце торчит ключ. А сбоку, приколотый кнопками, белеет бумажный квадрат, где нарисован четкий круг с синей передвижной стрелкой. По кругу – секторы (очередное изобретение Русинова). В них написано: спортзал, кинотеатр, Дом офицеров, библиотека. Уходя после службы куда-либо, оба вместе или каждый порознь, друзья ставили стрелку на ту надпись, где они будут находиться. Таким образом, найти их было просто.

– Да-а, приятно вернуться в родные пенаты! – удовлетворенно молвил Евгений, глядя на «Аленушку»: та пригорюнилась на стене, над его койкой.

– Что верно, то верно, – подтвердил Анатолий; снял с гвоздя гитару, побренчал, настраивая. – Чувство такое, будто возвратился домой. Хотя, понятно, дом холостяцкий, не больно ласковый.

Евгений живо повернулся к нему.

– Толя, твои мысли начинают принимать опасное направление. Не забывай, что ты давал клятву, когда вступал в союз холостяков.

Оба рассмеялись. Был когда-то среди курсантов училища такой союз. Был да сплыл. Их товарищи, став офицерами, разъехались по разным гарнизонам. Многие давно женаты. А вот они двое еще держатся.

Настроив гитару, взял аккорд:

 
Где ты, где ты, мечта моя юная,
Где же сходятся наши пути?..
Помоги, помоги, семиструнная,
Недотрогу мою мне найти…
 

У Русинова был довольно приятный голос.

– Да, песенка хороша, – одобрил Евгений, когда Русинов умолк. – Знаешь, какую напоминает она мне?.. Мать ее любила. Там есть такие слова: «Покори-ила студентка-медичка непокорное сердце мое-о-о…»

– Вспомнил, вспомнил! – рассмеялся Анатолий, перебивая товарища. – Слушай. Мы ее когда-то в самодеятельности для забавы разучили…

Он пропел несколько куплетов и вдруг отложил гитару.

– Знаешь, Женька, что я подумал?.. Скоро выходной, не махнуть ли нам в субботу после обеда в театр?

– В театр? – Евгений приподнялся, снял с себя ремень и полевой мундир. – Так тебя Петрович и пустит!

– Пустит, куда он денется. Скажем, пришла пора невест глядеть. Если их нет здесь, то придется искать в другом месте.

– Ты смотри, о чем он мечтает!

– Жизненный вопрос… А то придут женатики с личной собственностью в Дом офицеров, и как только пригласишь какую на танец, так и косятся от ревности.

– Ты бы не косился?

Анатолий достал спортивные штаны, тапочки, переоделся.

– Откуда я знаю! Но чтобы на меня не косились, надо жениться. Надоели до чертиков холостяцкие стены. И ты, Женя, с твоими целомудренными проповедями надоел…

– Спасибо за комплимент! – Евгений гибко согнулся, присел несколько раз, разводя руки в стороны. – Пошли умываться, жених!

– Не обижайся. Я к тому сказал, что всему, видать, свое время.

– Ишь, как запел после уединенной встречи с чужой женой!

– Женя!.. Ты же дал слово.

– Не буду, не буду. Забыл, прости.

– Вот так ляпнешь где-нибудь, и начнется драма. А мы с ней всего-навсего постояли у озера да улыбнулись друг другу…

– На попятную пошел?.. Ладно, говори, что ты там надумал.

Анатолий достал из чемодана мыло, полотенце, зубную щетку. Смуглое лицо его приняло мечтательное выражение.

– Представь, что ты сейчас дома после учений. Тебя обнимает хлопотливая сорока, целует и говорит: родной мой, ты устал. А я тебя так ждала! Отдохни, пока ужин приготовлю. Приляжешь на диван, возьмешь в руки свежую газетку. И так легонько на душе станет, что забудешь об усталости и плохом настроении.

Евгений тоже мечтательно усмехнулся, поскреб в затылке.

– Тебя, я вижу, не на шутку разобрало. Но зачем спешить?

– Ему еще надо объяснять, что весна и прочее!

– Все равно не спеши. Бери пример с комбата. Ему тридцать два грохнуло, а он не думает жениться. Мы с ним как-то разговорились на полигоне. Сначала все выспрашивал меня, не думаю ли обзаводиться семьей. Когда я сказал, что не тороплюсь, он одобрил. Ну и в шутку, видимо, сказал: «Я тоже не спешу. Сначала дойду до генеральской звезды».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache