Текст книги "Полигон"

Автор книги: Иван Сажин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Да, Загорову нынче пришлось крепко попотеть! – хмыкнул Лавренко. – Как видно, сомневался в верности принятого решения.

– Плох тот командир, который ни в чем не сомневается. Знаете, почему? – Обычно задавая в разговоре вопросы, Георгий Петрович сам и отвечал на них. – Потому что в случае прокола у самоуверенного нет запасного варианта. У сомневающегося таких вариантов два-три.

– Откуда же неповоротливость у Станиславского?

– Откуда?.. От склонности шаблонно мыслить. Раз намечается ядерный удар, значит, дело в шляпе. Рассуждают горе-стратеги так: «Что, неприступная оборона? Атомный кулак прошибет дорогу. Стоит ли изворачиваться, напрягать мозги!» И попадают впросак. – Пустив дым, Одинцов продолжал: – Самая опасная и вредная штука – это склонность к шаблонному мышлению. Дескать, зачем мудрить, когда есть ракеты с ядерными боеголовками! А противник-то не дурак и разведка его не дремлет. Он только и ждет, чтобы мы на чем-то споткнулись, чтобы слабее оказались… Идти на заведомый риск охотников мало. Вот к примеру, немцы в минувшую войну так и не решились применить газы. В чем же дело?.. Им, конечно, не Женевская конвенция помешала. Они знали, что у нас этого добра навалом, у наших союзников – тоже, и понимали: никакой выгоды не извлекут.

– На сей раз, если дело дойдет до того, пожалуй, не избежать тотальной войны, – заметил Чугуев.

– Как бы там ни было, Василий Нилович, все равно не обойтись без орудий, танков, самолетов, боевых кораблей. И тотальная война вовсе не предполагает отсутствия мозгов, как в том анекдоте о полковнике, который получил звание генерала. – Одинцов нынче был в благодушном настроении, шутил, что случалось с ним не часто. – За последнее время некоторые товарищи слишком уверовали в то, что сверхмощное оружие пробивает дорогу. Нет, братцы, оно еще и загораживает ее! Это тоже надо иметь в виду. А то почитаешь в иной книжке: ядерный удар – и пошли вперед!.. Такая уверенность в атомной панацее становится вредной и опасной.

Чугуев засовывал газеты в полевую сумку.

– А все-таки мне кажется, уверенность в победе не помешает ни при каких обстоятельствах.

– Ну и упрямый вы человек! – поморщился Георгий Петрович. – О чем я говорю?.. О том, что уверенность должна быть глубоко обоснованной, диалектической, что ли. Иначе она приведет к обратным результатам. Думаете, почему немцы оказались битыми в прошлую войну?.. Не надо, не отвечайте. У нас передовой строй, мы вели справедливую войну, а фашисты по-разбойничьи напали на нас… Но был еще один фактор, и о нем не следует забывать. А то некоторые теоретики и сегодня рассуждают подобным образом: раз у нас передовой строй, то победа обеспечена в любом случае…

Он потушил папиросу и продолжал:

– Нет, милые мои, далеко не все! Давайте рассуждать просто. Если бандит решился на преступление, он не посмотрит на твои распрекрасные идеалы, они только больше озлобят его. Лишь одно соображение будет вязать ему руки: справится он с тобой или нет? Так вот, если бы у немцев во время сражения за Москву оказалось несколько больше танковых дивизий, то еще неизвестно, какие беды обрушились бы на нас, какие испытания пришлось бы выдержать.

Чугуева все больше интересовал начатый разговор.

– Что же им помешало иметь дополнительные дивизии?

– Прусская самоуверенность… Да-да, не усмехайтесь! Не с потолка взято. Они полагали, что блестяще расправятся с нами наличными силами. И это ослепило их, помешало критически мыслить. Они слишком уверовали в свою непобедимость, и добились обратного результата.

– Так и мы перед войной очень даже верили…

– Что поделаешь, был зазнайский грех и у нас. Но мы дорого заплатили за него с первых же дней, и у нас хватило ума, силы и выдержки, чтобы перестроиться. Кроме того, наша вера имела творческое начало: мы ее воплощали в новые полки, в новую технику, в стратегические планы, в умение и смекалку в бою. Каждый наш солдат и командир сознавал: выстоишь, придумаешь что-то, схитришь – одолеешь врага… Такое качество, такую струнку и надо уметь ценить, лелеять в офицере. Это не значит, что можно закрывать глаза на некоторые его художества. Но все ценное в нем надо вырастить, сохранить. Вот задача!

Чугуев не возражал больше, – притих, задумчиво глядя перед собой. Он понял мысль командира полка: всегда быть в поиске, жить в беспокойстве, учиться тому, как работать с людьми и как растить их. Одинцов словно делал завещание, начав этот разговор, он показывал, как заронить в душу человека ту самую искорку, от которой потом зажжешь любое пламя.

Евгений удобно устроился на корме танка, стоявшего в глубоком окопе. Время отдыха определено, охрана выставлена, разостлан брезент. Спина и руки гудели от усталости: вместе с экипажем рыл укрытие для боевой машины.

Ночь была прохладной. Но сквозь жалюзи от нагревшегося чрева тяжелой машины веяло благодатным теплом. Сами собой смежались веки. Время позднее, и сон на учениях краток: всего лишь три часика отведено на него. Кто знает, когда снова разрешат прилечь…

– Женя, ты не спишь? – позвали сверху.

С края окопа нависал Русинов. Вынырнувшая из-за туч луна осветила его плотную фигуру в комбинезоне и фуражке. В руке он держал длинный шест.

– Засыпаю… Что ты хотел, Толя?

– Пошли на разведку оврага! Механика можешь прихватить… Я только что от комбата: все на мази. Атака получится здорово!

«С нареза сорвался, что ли?» – недовольно и даже с обидой думал Евгений. Масляное тепло танка убаюкивало до того сладостно, что просто не было сил оторваться от греющего ложа.

– Перестань выдумывать. Спать хочу – язык не поворачивается говорить с тобой…

– Да верное же дело! Твой взвод пойдет следом за моим. Обнюхаем овраг загодя!

– Отстань, не пойду…

Русинов постоял над окопом, сожалеюще вздохнул.

– Ладно, спи. Только вот что: аппарель слишком крута. Смотри, не застрянь.

– Не застряну… Отцепись, Толька! – проворчал Евгений. Выдумает тоже! В училище преподаватель заверял: если бы ввернуть в небо крючья да зацепить на них тросы, то танк и в космос полез бы, – такова сила двигателя.

– Извини. Спокойной ночи.

Анатолий подался прочь, по земле, затихая, еще отдавались его шаги. Затем в тишине растворились и эти звуки. Сон сморил Евгения. А Русинов спешил, жалея потерянной минуты на пустой разговор с товарищем. Надеялся, что поможет. Ну да шут с ним, и без него можно обойтись… Подойдя к своим танкам, тоже упрятанным в окопы, тихо позвал:

– Сержант Адушкин!

На корме ближней машины кто-то приподнялся.

– Да-а!

– Остаешься за меня. Можешь отдыхать. Индришунас! Виноходов! Пойдете со мной, Взять по лопате.

– Спать хочется, товарищ лейтенант, – жалуясь, отозвался латыш.

– После учений специально выделю тебе сутки для затяжного сна.

Индришунас, зевая, тяжело отрывался от кормы танка.

– Лучше бы сейчас пару часиков.

Виноходов встал молча, – он теперь был покорным, исполнительным. «Спать им хочется! – мысленно ворчал Русинов на Индришунаса, на Евгения и на кого-то еще, кто вязал его собственную волю. – Я бы тоже плюнул на все и завалился где-нибудь. А не могу же!»

Да, всем хочется спокойно спать, отдыхать в праздники, на досуге отдаваться любимым увлечениям. Но в наше время вопрос стоит так: чтобы все беззаботно спали, кто-то непременно должен бодрствовать, забывать о праздниках и собственном покое.

Подошел Микульский, который ужинал на ходу. Аппетитно доносился запах колбасы, свежего огурца.

– Заправляемся? – кинул Русинов.

– А что делать? Жена насовала в чемодан жратвы на неделю – боюсь, испортится. Чем добру пропадать, нехай лучше пузо лопнет.

– Бери меня в помощники, у меня пузо крепкое.

Прапорщик сунул ему в руку изрядный кусок колбасы, огурец.

– Хлеба только нет.

– А мы ее без хлеба.

Солдаты выбрались из окопа с лопатами в руках, и Русинов с Микульским пошли в ночь, жуя запашистую, с приправами колбасу.

– Похоже, что домашняя.

– Жинка у меня мастерица на эти штуки. Микульского не случайно назначили в разведку: и полигон знает, как свой карман, и никто лучше его не сможет определить, пройдет ли боевая техника по оврагу.

– Ох и ловкач батя! – весело сказал он. – Лет пять держал в запасе этот овраг. Прикидывал, как поудобнее в оборот пустить.

Анатолий остановился в кустарнике, достал складной нож и принялся срезать длинные ореховые прутья. Солдатам подал индивидуальные пакеты, – ими запасся у фельдшера батальона.

– Отрывайте от бинтов по клочку и привязывайте на концы флажками. Вешек нужно штук пятнадцать, а то и больше.

Ночь стояла сырая, небо затянуло почти сплошными истонченными тучами. Сквозь них временами проглядывала кособокая луна. Тишину нарушало только однообразное шуршание ветра. Готовые вешки подавали Микульскому. Лейтенант спросил его, сколько их сделано. Тот отвечал, что семнадцать.

– Хватит, пожалуй, – Русинов поднял с земли свой шест. – Идем!

Разведчики взяли правее, и теперь двигались по краю неширокой топкой впадины, которая образовалась около вытекающего из оврага ручья. Под ногами путались редкие низкие кустики.

– Больше нагибайся, Индришунас! – сказал взводный рослому механику. – Тебя за версту видно.

Лейтенант беспокоился, чтобы их не заметили, чтобы овраг оказался проходимым и чтобы обход высоты по нему хорошо удался. Снова выглянула любопытная луна, и все четверо залегли, притаились: оборона противника близко. Минуты через три, когда потревоженные ночные сумерки плотно сгустились, осторожно двинулись дальше.

Русинов первым подошел к застрявшему, сиротливо темневшему танку, концом шеста стукнул в башню. Никто не отзывался. Место было неприветливое, топкое. Правее, где невнятно бормотал ручей, шест глубоко уходил в податливый грунт. Однако левее можно было проехать, – разве что бросить парочку бревен под гусеницу, чтобы не застревали идущие следом танки.

– Я так и чувствовал, что тут муха! – торжествовал Анатолий, ставя первую вешку.

Овраг сужался, делался глубже. На обрывистых, осыпающихся склонах не успевали прижиться кусты и трава. Зато заболоченное дно было затянуто жирной растительностью. Русинов обшаривал его шестом, указывая Индришунасу, где воткнуть очередную вешку. Он не случайно поручил это делать механику: его машина пойдет первой. С нее и бревна будут сбрасывать. Несколько дальше, за земляным изломом, танки могут свободно двигаться по склону оврага. Лишь в одном месте стена вздымается очень круто, придется подрыть ее и обрушить.

– Давай, Виноходов, приступай! – шепотом приказал Русинов. – Да только так, чтобы лопата ни разу не звякнула. Понял?

– Понял, товарищ лейтенант.

– Копай и прислушивайся. Чуть что – прячься.

Шагали дальше, прощупывая дно шестом, поглядывая на обрывистые, местами как бы отпиленные бока земляной щели. Работы было не так много – там подкопать, там бревно кинуть. Но вот вопрос, где танки могут выбраться из оврага?

Прошли метров двести, когда глинистая расщелина сильно сузилась, образуя теснину. Из левого берега мостовым быком торчал камень. Как раз выглянула луна, и камень был хорошо виден. Изъеденный временем, наполовину вымытый из грунта дождями, он начисто преграждал путь.

– Полезли бы – и попали в ловушку, – досадовал прапорщик.

– Да-а, обратно только задним ходом. Развернуться и не думай, – согласился лейтенант, опечаленный такой неожиданностью, почесал затылок. – Холера его возьми, этот камень! – ругнулся он и стал прощупывать дно, особенно топкое в этом месте.

Все-таки решили обследовать овраг до конца. Кое-как миновав препятствие, двинулись дальше. Дно медленно поднималось, – овраг почти перерезал взгорье и кончался пологим склоном, что порос кустами. Для выхода и сосредоточения танков место было прямо-таки идеальное. Неужели нельзя проскочить сходу?

Обследовав склон, разведчики снова вернулись к камню. Ощупали его со всех сторон.

– Что же делать? – мучительно размышлял вслух Анатолий. – Ежели б не эта холера, мы запросто провели бы танки по оврагу.

– А попробуем свалить его! – сказал прапорщик.

– А что, можно попробовать!.. Только шум будет, и западные раскроют наш замысел. Наверху наверняка есть кто-нибудь.

Надо сделать так, чтоб не заметили.

– Понял, понял! – Русинов быстро повернулся к Микульскому. – А знаешь что, Серафим Антонович, поднимись с Индришунасом наверх, да разведай, нет ли кого. А я скажу Виноходову, чтобы сбегал и притащил пару ломов. Лопатой ведь не сковырнешь эту холеру.

– И пусть отпилят два коротыша от бревна для ваги.

– Тоже верно! А то опоры тут никакой.

Русанов был рад: с бывалым прапорщиком можно любое дело сварганить. Не успевал один высказать стоющую мысль, как второй тут же ее развивал.

– Даже если не удастся ломами свалить, все равно пройдем, – уверенно говорил Микульский. – Подкопаем камень с той и с другой стороны, а потом зацепим тросом, и танк запросто свалит его.

– Нет, это надо сделать загодя. Заложить за него несколько взрывпакетов и вывернуть во время артподготовки… Ну, идите! Возвращайтесь сюда же, к камню. Да поосторожнее там!

– Не беспокойся, лейтенант: я еще на фронте ходил в разведку.

Микульский с Индришунасом выбрались из оврага и растворились в вязких сумерках ночи. Анатолий прислушивался с минуту: сверху не доносилось ни звука. Тяжело опираясь на шест, подался назад. Ноги у него дергало от усталости, голова казалась чугунной.

Прошел сотни полторы метров, когда заметил в овраге знакомую фигуру. Виноходов курил: огонек папиросы то ярко светился, то тускнел, опускаясь вниз. Лейтенант подскочил к нему, зашипел:

– Сдурел, что ли? Брось сейчас же папиросу!.. Все там сделал?

– Так точно. – Виноходов затоптал окурок. – Танк свободно пройдет.

– Ну молодец. Старайся. Во время атаки сядешь за рычаги танка вместо Гафурова – он пока слабак. Не подведешь?

– Спасибо, товарищ лейтенант. Проведу как по ниточке.

– Хорошо… Иди сейчас к Адушкину. Отрежете от бревна с моей машины две полуметровые чурки да прихватите два лома. Камень там дорогу перегородил, надо сковырнуть. Пусть Адушкин выделит тебе в помощники Усачева.

Вернувшись к камню, Анатолий увидел там трех человек. Вначале удивился, но тут же понял, что разведчики взяли «языка». Все трое беспечно курили, пряча в горсти огоньки папирос.

– Курить запрещаю! – кинул лейтенант.

– Да тут теперь никого нет! – заверил его прапорщик веселым голосом. В нем еще не улеглось возбуждение, вызванное удачной вылазкой.

– Сейчас нет – через минуту будет. Табачный дым ночью далеко чуется… Ладно, дайте и я затянусь разок.

Русинов присматривался к «пленному». Это был осеннего призыва курносый и круглолицый солдат в шинели и пилотке. Опечаленный тем, что его насильно увели с поста, он сидел нахохлившись.

– Как взяли его?

– Как на фронте! – со смехом отвечал прапорщик. – Пробираемся мы, значит, кустиками над склоном оврага, приглядываемся. Луна как раз вылупилась. Видим, будто маячит чья-то голова впереди. А он присел в окопчике и задремал. Подползли к нему сзади. Индришунас навалился броском и пикнуть не дал.

– Ладонь вот укусил, – сказал механик, подняв крупную руку.

– Не брыкался?

– Да где ему!.. Автомат и ракетницу мы у него забрали, предупредили: если попытается кричать, заткнем рот его же пилоткой. Ну и пошел с нами, как миленький.

– Что ж, это хорошо. – Затоптав окурок, Анатолий приказал механику: – Отведи его на кухню, чаем напоить и спать уложить. Автомат верните, чтобы не переживал. А ракетницу оставим.

У лейтенанта появилась интересная мысль, но он пока не хотел выкладывать ее. Забрав ракетницу, сказал «пленному»:

– Не горюй, парень! Наступление начнется – с комфортом доставим снова на высоту.

Механик с солдатом ушли, а Русинов с Микульским налегли на лопаты: время было дорого. К счастью, камень сидел не так уж глубоко, и теперь стало ясно, что ловушка эта – для простаков. Наверное командир полка не один раз прикинул, прежде чем родился замысел…

Минут через сорок пришли уставшие Виноходов и Усачев. Первый держал под мышкой полуметровые чурки, второй нес на плече ломы. Чурки тут же пристроили, поддели камень ломами.

– Что ж, попробуем! – раззадорился прапорщик, поплевав на руки. – Индришунаса зря пустили: он бы навалился – дай боже… Налегли!

Глыба качнулась и снова подалась назад.

– Шевелится! – воскликнул Русинов, радуясь. – Виноходов! Бери лопату, и как только камень отшатнется, бросай за него землю… Готовы?.. И-и-и… ррраз!.. И-и-и… рраз!

Дело пошло. Камень постепенно расшатывался. А так как за него бросалась земля, то он после каждого качка отклонялся от глинистой стенки. Наконец тяжело плюхнулся в болотное ложе оврага. Все четверо облегченно вздохнули.

– Там ему и место! – ликовал Русинов, утираясь платком. – Раньше мешал танкам проехать, а теперь будет помогать. Как, Серафим Антонович, проскочим тут?

– Запросто! Главное – чтобы не скатывались машины в трясину.

– А мы подроем стенку, где нужно, и порядок в танковых войсках. Так что иди к комбату с докладом: проход готов!

– Да нет уж, лучше я поработаю, – возразил прапорщик. – Сам иди докладывай, ты старший. Оставь со мной одного человека.

Русинов колебался недолго.

– Ладно, пойду, – сказал он. – С тобой остается Усачев. Когда все сделаете тут, отправь его к ячменному полю, на тот край взгорья. – Лейтенант подал ракетницу солдату. – Начнется атака – ракету в сторону поля! Чуть погодя – следующую. Пусть западные думают, что их атакуют с того фланга.

– Хм, забавная мысль! – усмехнулся прапорщик. – Стоит подыграть.

– Только осторожнее работайте. Обидно будет, когда сорвется налаженное дело.

– Не сорвется!

Взяв на плечи по лому и прихватив шест, Русинов и Виноходов подались из оврага. Вскоре лейтенант отчитывался перед комбатом, который долго и с нетерпением ждал его.

– Ну, Русинов, вы первым открыли эту дорожку – первым и пойдете по ней! А сейчас – спать, – распорядился Загоров.

…Сигнал о наступлении передали за час до рассвета. Луна уже зашла и было совершенно темно. Освободившееся от туч небо утомленно мигало бесчисленными зрачками звезд.

Евгений бодро поднялся, велел солдатам скатать брезент. Хоть недолго спал, а чувствовал себя отдохнувшим. Надевая танкошлем, припомнил, как Русинов звал его на разведку оврага. «Чудак! Наверное, всю ночь глаз не сомкнул», – усмехнулся он.

А над полем учебного боя уже рвались заряды тротила. Разнеслась долгожданная команда: «Заводи-и-и!» Боевые машины ожили, глухо зарычали моторами в земляных углублениях. Загоров передал по радио:

– «Лафет» – один, два, три!.. Я «Лафет». Вперед!

Все пришло в движение. Темными глыбами вырастали танки из ямин окопов, один за другим потянулись к оврагу. Механики включили приборы ночного видения. Мягкий, зыбкий зеленоватый свет таинственным образом пронизал мрак, не вспугивая его.

Пятьдесятпятка Дремина тоже двинулась вверх по аппарели, но вдруг сорвалась на глинистой крутости. Механик прибавил обороты двигателю – машина натужно задрожала, дернулась, и опять съехала вниз. У Евгения все похолодело: вот тебе и крюки в небе с тросами, вот тебе и космос! Сам себя посадил… Поспешил вчера доложить, что окопы готовы, а крутости поленился убавить, не потребовал, чтобы экипажи поработали лишних двадцать минут. Как же вырваться?..

Его охватила растерянность. Он смутно видел в темноте, что последние машины уползают в ночь. Только рядом, в соседнем окопе, натужно ревел мотором – Т-55 сержанта Коренюка. «Неужели весь взвод засел?» – Лейтенант ошалело выскочил наверх и побежал по позиции взвода. Танк сержанта Негоды все же вышел из окопа и умчался.

Вернувшись к своей машине, отчаянно крикнул механику Савчуку:

– В чем дело?

– Не берет подъем! – виновато отозвался тот. – Глина скользкая, траки забила…

– А ну попробуй еще раз!

Спустился в танк, включил рацию, со страхом думая, что скажут ему Приходько и Загоров. Докладывать о случившемся не решался, надеясь выбраться, догнать своих. Однако медлил напрасно: новая попытка ничего не дала. Т-55 дергался на отсыревшей глине, съезжал назад. Евгений совсем упал духом. Должно быть, Приходько заметил, что вышла не вся рота. Сделал по радио запрос: кто остался, доложите! Тут Евгений и сообщил, что два его танка не вышли из окопов.

– Ну знаете!.. В бою за такие штучки по шее дают. Немедленно выбирайтесь! – И угрожающе выключил рацию. Помочь засевшему командиру взвода он не мог: рота уже втянулась в овраг.

На Евгения вдруг повеяло фронтовой трибунальской суровостью. Велел Савчуку заглушить напрасно тужавшийся двигатель (в окопе нечем было дышать от газов), он ощутил тяжесть, словно тело его наполнили не кровью, а ртутью. Подбежал сержант Коренюк.

– Что будем делать, товарищ лейтенант?

– А вы сами не знаете? – напустился на него Евгений, срывая злость. – Немедленно за лопаты – и копать, копать!.. Стойте! Сперва все к моему танку. А мы вас потом на буксире выведем.

Воистину «хорошая мысля приходит опосля». Догадайся он о буксире десятью минутами раньше, пока здесь была машина Негоды, и не свалилось бы на голову горькой напасти. Да и крутости аппарелей можно было убавить еще ночью, когда приходил Анатолий, стоило лишь внять спасительному благоразумию.

«А то спать тебя тянет! Упарился, бедняжка, раскис!» – мысленно сек он себя, глядя, как танкисты торопливо, с запоздалым усердием орудуют лопатами. Сам он светил, держа в руке фонарик.

Через полчаса, когда начался рассвет, его танки вырвались из ловушки. Он дал команду двигаться вперед и торопливо, с замирающим сердцем доложил по радио командиру роты.

«Следуйте на высоту „Длинная“!» – передал Приходько.

Едва поднялись на гребень высоты, изрытой мотострелками и уже покинутой ими (танкисты успешно выбили их с занимаемых позиций), Евгений велел Савчуку остановиться. Правее, у куста, стояли танк комбата и «уазик» командира полка.

Лейтенанта ждали с настороженностью.

– Что случилось, Дремин? – холодно спросил Одинцов. Выслушав объяснение, сел в легковую и укатил.

Напряженный, трепещущий, Евгений повернулся к комбату. Лицо Загорова было негодующим, в гневных румянцах. Он только что выслушал внушение из-за взводного и был вне себя от ярости. Так великолепно все разыграли! Батальон наверняка получил бы высшую оценку. Сам командир полка не скрывает, что маневр проведен блестяще. Как вдруг из-за одного растяпы ставят четверку с минусом…

Не приняв оправданий, с тяжелым сердцем пообещал:

– Ну погоди, ты у меня попляшешь!

– А чего вы меня пугаете? – озлобился вдруг лейтенант.

И тут Загоров совершенно вышел из себя.

– А что мне на вас – богу молиться?! Да знаете ли вы, что на фронте я запросто пристрелил бы вас и оставил валяться на этом длинном бугре, как предателя.

Под горячую руку Алексей Петрович не стеснялся в выражениях. Однако выкричавшись, поутих и приказал:

– Следуйте на танках за моей машиной. Будем догонять.

Разгоралось новое утро. Оно было ясным и тихим. Взошедшее вскоре солнце озарило летящие по полю стальные машины. Высветило и осунувшееся под танкошлемом лицо Евгения, его повлажневшие, несчастно мигавшие глаза.

Общежитие встретило застоявшейся духотой. Наверное уборщица не заглядывала в их комнату с тех пор, как они уехали на полигон. Анатолий распахнул настежь окно и двери.

– Аромат здесь еще тот! – проворчал он и повесил в шкаф, тоже дохнувший утробным теплом, плащ-накидку, ремень и фуражку.

Снял с себя амуницию и Евгений. И прямо в мундире повалился на свою койку, облегченно промолвил:

– Наконец-то добрались до цивилизации!

Анатолий тоже прилег и припомнил, как танки ползли по склоку оврага, ощупывая путь приборами ночного видения. «А все-таки здорово обошли высоту! – не без удовольствия подумал он. – Оборона и ушками не трепыхнула, когда напали сзади».

– Интересно прошли учения.

– Хорошо тебе трепаться – в кармане пятерка, – опечаленно вздохнул Евгений. – А на моем месте и ты скулил бы… Тут танки не вышли из окопов, там Загоров навалился. А на разборе только обо мне и говорили: «За такие штуки на фронте к стенке ставят…» Хоть петлю на шею.

– Ладно, не переживай – пошумят да перестанут.

Евгений повернулся на бок, уперся локтем в подушку.

– А тебе Загоров не кажется слишком властным?

– Нет, – ответил Анатолий, подумав. – Горячий – это верно. Так ведь за дело болеет и налаживает его.

– Налаживать можно спокойно, с толком, не так, как делает Загоров. Как он смотрел на меня там, на холме, с деревянным высокомерием! «Да знаете ли вы!..»

– Он гневался, ясное дело. А тебе хочется, чтобы улыбался, по головке погладил? Молочка в бутылочке принес да подогрел…

– Перестань глупости пороть! Что я, младенец, что ли?

– Ну не буду, – миролюбиво отозвался Русинов и замолчал, не желая расстраивать друга.

Евгений снова откинулся навзничь. Дремота еще не приходила: слишком утомлен, взволнован и расстроен. Из души никак не выветрится едкий осадок от разговора на разборе учений. Гордый, привыкший к похвалам, он мучился от сознания, что его так грубо отчитали при всех. Его-то и при всех!

Достав лезвие безопасной бритвы, принялся срезать заусеницы вокруг ногтей. Срезал до боли, местами до крови, и слизывал выступавшие алые капельки языком, – давняя, еще школьная привычка. Это занятие помогало ему отвлечься, сосредоточиться.

Хотелось развенчать Загорова, доказать, что он посредственность, – отсюда уже само собой следовало бы, что комбат не имел никакого морального права отчитывать при всех его, Дремина.

– Батальону за учения поставили четверку, так это, видите ли, душевно терзает Петровича, – заговорил он с сарказмом. – Пусть скажет спасибо лейтенанту Русинову, что помог найти верное решение – двинуть танки по склону оврага.

Анатолий смущенно махнул рукой.

– Да брось ты! Он и без меня нашел бы этот путь. Что я? Я только мозгами раскидывал да высказывал свои соображения.

Евгений живо повернулся к нему.

– Ты Петровичу мысль ценную подкинул! И он ухватился за нее, точно малыш за веточку. Я же слышал, как Корольков рассказывал Приходько: «Лежим на высоте колодами. Мозги трещат, а ничего придумать не можем. А тут Русинов советует: по оврагу можно!..» Так что гордись, будущий маршал: ты обштопал комбата и его начштаба.

Анатолия, понятно, радовало, что товарищ такого высокого мнения о нем. Однако у него и в мыслях не было выставлять себя на первый план. Ну подал намек, а комбат оценил его и развил. Вряд ли тут уместен разговор о том, кто кого обштопал.

Словно отвечая на эти мысли, Евгений продолжал:

– Если бы ты не подал ему идею, не нашел бы он этот вариант. И в лобовой атаке высоты потерпел бы поражение, как Станиславский. Вот тогда был бы потише. А то благодаря тебе заработал четверку, так ему этого мало.

– Перестань, Женя! – поморщился Русинов.

– Не перестану. Я бы на твоем месте не дал Петровичу пожинать лавры за проведенный бой.

– Что бы ты сделал?.. Пошел к бате и сказал: это я придумал!

– Не надо. Шепни соседям: вот так надо подсказывать комбату выигрывать бой! Дойдет до Станиславского, и тот сумеет обыграть это так, что и Одинцову станет понятно.

Русинов начал скрести темную, залохматевшую голову, – в баню бы сходить да и в парикмахерскую – тоже.

– Нет, Женька, не дело говоришь. Не хватало еще глупость сморозить. Не буду я никому ничего шептать.

– Потому что ты охломон, выгоды извлечь не умеешь… А ловкачи этим пользуются. Знаешь, что Загоров выиграл ходом по оврагу?.. Должность командира полка! Если бы он проиграл бой, не видать ему повышения, как своих ушей без зеркала. Вот и получается, что теперь о комбате говорят, словно о выдающемся полководце, а о тебе никто и не заикнется.

Бывает, что судьба твоя зависит от какого-то случая. И сам ты порой не знаешь, кто и куда перевел стрелки на рельсах удачи. То ли катишься на «зеленый» по далекому маршруту, то ли отправляешься в заросший травой тупичок на стоянку. И если Русинов, на очередном разъезде оказался смекалистым стрелочником в карьере Загорова, то греха тут немного.

– Нет, Женька, я с тобой не согласен, – возразил Анатолий. – Нечего нам себя выставлять: до полка еще далеко. Так что обойдемся без театральных афиш. Надо работать, а не бить кулаком в грудь и кричать: я герой, подавай мне медаль!

– Во всех других случаях – да, а в случае с Загоровым – нет.

– Да оставь ты его, ради бога! – почти взмолился товарищ.

– Не оставлю, пока не развею у тебя иллюзию, будто можно рассчитывать на его благодарность. На учениях я усвоил одну печальную истину: комбат не наделен чувством справедливости. Сто раз сделай превосходно – не оценит, но промахнись разок – он тебя сырым и без соли съест.

Недовольно морщась, Русинов поднялся, сказал:

– Угомонись, Женя. Тебе нынче все кажется мрачным. Пойдем лучше покормимся.

– Не пойду никуда и тебе не советую. Столовая, наверное, уже закрыта.

– Если закрыта, зайду в продмаг, куплю чего да перекусим.

Евгений зевнул. Выговорившись, он начал успокаиваться.

– Охота человеку еще куда-то тащиться! Я бы, кажется, лишнего шага больше не ступил.

Русинов все-таки надел фуражку и вышел. Минут через семь после ухода Русинова в дверь дробно и робко постучали, словно били о стол вареное яйцо. Уже начавший дремать, Евгений досадливо поднял голову: «Неужели посыльный? Значит, снова в полк вызывают…»

– Входи смелее! – крикнул он.

А когда дверь открылась, был до того ошарашен, что в миг исчезла его сонливость. Тут же скатился с постели – в комнату вошла Лена. Ее сопровождал капитан Приходько.

– Вот здесь они и проживают.

Румяная, несколько смущенная, как бы вдруг вышедшая в полосу яркого света, девушка спросила:

– К вам можно?

Она была в желтой, с короткими прорезными рукавами кофточке, бежевых брюках-клеш и босоножках. Через плечо на ремешке висела светлая сумочка. Нежданая гостья ошеломила Евгения, и он был растерян. Из этой длившейся минуту неловкой ситуации вывела его сама девушка:

– Добрый вечер!.. Вы удивлены?

– Нет, но… Добрый вечер!.. Я сейчас…

Евгений быстро натянул сапоги, поправил измятые постели, что-то пнул ногой под койку.

– Я вижу, такие сюрпризы на вас действуют сильнее, чем приказы начальства! – едко усмехнулся ротный и кивнул на девушку. – Вот обнаружил подозрительную личность около Дома офицеров. Спрашивала, как найти двух друзей-лейтенантов. Кстати, где ваш приятель?

– В столовой или в гастрономе. Должен скоро быть.

– Я отпустил домой старшину. У него жена родила дочь… Так что кому-то из вас двоих надо прийти в роту на вечернюю поверку. Решайте тут сами. – Капитан деликатно кашлянул и попрощался.

Когда за ротным закрылась дверь, Евгений спросил:

– Давно ли приехали?

– Минут пятнадцать назад, – отвечала гостья. – Захотелось посмотреть, как живете. Вы же столько раз приглашали…

Лейтенант предложил ей сесть. Сел и сам верхом на стул, запустил пятерню в русые волосы: он волновался. Неожиданный приезд Лены – подарок самой судьбы. Вот если бы только… Забывшись, Евгений пристально уставился на девушку. Она слегка нахмурила брови.