Текст книги "Полигон"

Автор книги: Иван Сажин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Уловив мысль замполита, Одинцов и сам подумал, что Загорову не провести собрания, как надо: и офицер из его батальона, и в конфликте они… Нет, лучше не рисковать. Открылась дверь, вошел Русинов. Вид у него был встревоженный, невеселый. Не успел он доложить, как Одинцов спросил:

– Что случилось? Русинов виновато вздохнул.

– Извините, товарищ полковник, но я вчера наврал вам. Не просил меня Дремин забирать у вас его рапорт.

Одинцов не знал, сердиться на него или нет. Вчера искренне поверил ему, будто Дремин сожалеет о своем необдуманном поступке (да и хотелось верить), и вернул рапорт Русинову, которого вызывал к себе для разговора.

– Значит, опять инициатива?

– Я думал, что поговорю с ним как друг, и все переменится к лучшему.

– И что же?

– Ни в какую!.. Дело гораздо хуже, чем я предполагал.

С минуту все трое молчали.

– Вот видишь, комиссар, еще одна поправка к докладу, – хмурился Одинцов. – Но что нам делать с инициатором?

– Так ведь он хотел как лучше.

Полковник был явно встревожен новым осложнением дело Дремина.

– Ладно, Русинов, мы подумаем над тем, что ты сообщил. Но я когда-нибудь взгрею тебя по пятое число, чтобы не повадно было врать. Можешь идти.

Ротный, видимо, не спешил – стоял в каком-то трудном раздумьи.

– Товарищ полковник, хочу еще сказать… Когда Дремина посылали за фильмами на базу, он заезжал к Русиновым, и девушка влепила ему пощечину. Это и сбило его с ног. Отец Лены говорит, что сцена вышла драматическая.

В кабинете установилась тишина.

– Еще новость! – обронил Одинцов и переглянулся с замполитом. – Но Дремин мог просто снахальничать, и заслуженно получил плюху!

– Нет, товарищ полковник. Друга я знаю: он так не поступит.

– Мда, плохи дела, – расстроился Георгий Петрович. – Мне теперь все понятно, но как быть, не знаю.

– Очевидно, надо вообще отложить собрание, – заметил Чугуев. – Оно может дать минусовый результат. Кончится новым рапортом.

– Если бы рапортом! – Комполка обратился к ротному: – Спросить хочу, Русинов. Может, Дремин, и в самом деле совершил промах, став офицером? Может, у него какое-то иное призвание?

– Да нет, товарищ полковник. Кабы он имел другое призвание, это было бы замечено. Его мать и дядя – люди образованные, чуткие, помогли бы ему, Евгений мечтал стать офицером.

Одинцов достал папиросу, начал разминать ее.

– А командир из него со временем мог бы выйти неплохой… Неглупый, образованный, физически развит, Я в людях толк знаю. Ему лишь перешагнуть ступеньку взводного, а там пойдет.

– Я тоже так думаю, – произнес Русинов. – Правда, у него один брачок. Парень он с винтиком: чуть чего – р-раз и выкрутился.

Командир полка невольно усмехнулся. Полистав личное дело Дремина, написал на листке несколько слов и подал лейтенанту.

– Дежурному по части: немедленно передать по назначению.

Анатолий быстро вышел, довольный тем, что отделался легким испугом. Ему влетело бы, и крепко, если бы Евгений принес новый рапорт.

Когда за ним закрылась дверь, полковник проговорил отцовским, потеплевшим голосом: – Ох, Русинов, Русинов! Башковитый парень, и шустрый, как метла. Нравится он мне. Перспективный офицер…

– Да, офицер, что надо, – задумчиво молвил Чугуев. – А ведь он только что удержал нас от большой неприятности. Люди с винтиками в тяжелую минуту выкручиваются иной раз так, что хуже не придумаешь.

– Все верно, все верно. – Одинцов досадливо припечатал ладонь к столу. – Опять Загоров кашу заварил! Вот же закоперщик… Ну ничего, я с ним сочтусь по-свойски. Хоть и сказано, что быть ему моим преемником, это дело можно еще переиграть. Как ты считаешь?

Замполит отвечал не сразу, боясь поспешных выводов, боясь ошибки. Конечно, проще заявить, что он не видит в Загорове ничего, кроме честолюбивых устремлений да перехлестов, о которых говорено довольно. Но ведь это будет неправда! В Загорове с избытком огня и энергии, чтобы достойно продолжать начатое…

Василий Нилович глянул прямо и открыто.

– Я так думаю: закрывать ему дорогу не надо. В нем есть то, что необходимо боевому командиру. Но и вывихи его нельзя оставлять. Вправьте ему мозги – вы умеете это делать, – и пусть он засучает рукава.

– Ладно, быть по сему. Передай Загорову, чтобы зашел ко мне. Да скажи дежурному по штабу: пусть пока никто не заглядывает в кабинет и не звонят.

Все, что говорил и делал полковник Одинцов, он делал и говорил предельно обдуманно, как бы заранее предвосхищая тот результат, какого хотел добиться. А как сегодня? Добьется ли он того, что хотел бы видеть в своем преемнике? Этот вопрос не на шутку занимав его.

Вскоре зашел Загоров, стройный, подтянутый. И полковник невольно залюбовался им. Подал руку, здороваясь. Указал на стул у окна. Присел и сам за свой стол.

– Так вот, комбат, недоволен я опять тобой, – начал он и, видя, как у Загорова вскинулись серые глаза, как он расстроился и замер, хмуро подумал: «Эк болезненно воспринимает накачки!.. Ну да лучше пусть болезненно, чем равнодушно».

– Я сделал что-то не так? – спросил майор. Голос его звучал натянуто и даже обиженно. Он же так старается!

– У тебя вновь появились рецидивы старой болезни.

– Она забыта, товарищ полковник! – искренне отвечал Загоров. Это был хороший признак: значит, хочет избавиться от недостатка.

– Увы, и я так считал. Но вот стычка с Дреминым показывает, что ты еще рубишь с плеча.

– Он хоть кого выведет из терпения!.. Конечно, мы сделали его таким: все берегли, отличали – и вырастили изнеженную барышню.

Недовольство и злость отразились на сухощавом лице комбата. И это не понравилось Одинцову, но он пока молчал.

– Сам Дремин не сделал ни шагу вперед, – продолжал майор. – Классность по вождению не повысил, многие нормативы выполняет с трудом. О каком личном примере командира можно говорить? Во взводе забыто золотое правило: «Делай, как я!» Потому и считаю, что его пора хорошенько встряхнуть… Но, может, я слишком горячо говорил с ним?

– Горячо говорить – не порок, Опасно горячиться, когда говоришь во вред службе. Какое намерение у вас было?.. Встряхнуть молодого офицера. А тут речь идет уже о том, что его надо спасать.

– Разве это не одно и то же?

– В данном случае – нет… Вам Русинов докладывал, что забрал у меня рапорт? Полчаса тот же самый Русинов признался мне, что забрал на свой страх и риск, без согласия Дремина. Больше того, у них чуть не случилась драка! – Одинцов ожидающе откинулся на спинку стула: что теперь скажешь, комбат?

На лице Загорова недоумение сменилось беспокойством. Да, батя не зря взял его снова в шоры. Надеялся, что после капитального разноса Дремин спохватится, начнется его обновление, а выходит не так все просто.

Он понял, что беседа будет неприятная, и ему стало грустно, как не было грустно еще ни разу в жизни. Георгий Петрович видел, что творится на душе у комбата, однако не спешил на помощь. Худшее было впереди.

– Давайте распутаем этот клубок… Прежние срывы Дремина объясняются тем, что он допустил просчет в подготовке танкистов. Вы потребовали устранить недостатки, но забыли об элементарной вещи – не помогли взводному. Как называется такая ситуация, Загоров?

– Требовательность впустую. И чем она строже, тем хуже, – честно признал майор.

– Добре, одну истину установили, – холодно констатировал полковник. – Но ведь прошлый раз лейтенант вел себя дерзко в иной обстановке. Вы спрашивали его не за дела взвода – речь шла о забытых формулярах. Почему же он встал на дыбы?

Загоров покрылся испариной от напряженного раздумья.

– Да-а, тут было что-то другое. Я допускаю, что ему неприятна моя резкость, что я был излишне придирчив и раздражен. Но, видимо, что-то добавилось к прежним негативным наслоениям!

– Так-так-так! Уже подходим к истине… Сами-то подумали, чем вызвана грубость и нетактичность? Или решили, что вам все ясно и сомневаться не в чем?

– Мне показалось, что все ясно… Почему же вы, не обдумав всего, написали рапорт и заставили командира полка идти по ложному следу?.. Отвечайте, Загоров!

Голос Одинцова стал резок и жесток. Руки на столе сжались в кулаки. Майор вскочил, словно подброшенный пружиной.

– Я погорячился, поддался чувству неприязни к этому офицеру.

Помедлив, Одинцов сбавил тон и доброжелательно продолжил разговор:

– Ценю вашу самокритичность. Надеюсь, теперь вы поняли?.. Русинов еще не докладывал вам, что случилось у Дремина?

– Нет, товарищ полковник.

– А случилась большая неприятность для молодого, влюбленного человека: девушка дала ему пощечину. Поэтому он слег тогда, вернувшись из города, поэтому задурил и нагрубил вам, комбат. А вы, не видя ничего, взяли его на рога и понесли. Хорошо, что дело кончилось только рапортом. Садитесь.

Майор сел, проговорил виновато:

– Да, моя горячность в таком случае была неуместной.

– Неуместной, – проворчал полковник, скомкав, смахнул со стола рапорт, – Она была вредной!.. Чтобы такие хреновины больше не поступали от вас. Это арбузная корка, на которой легко поскользнуться. Представляю, каким тоном разговаривали вы, поддавшись неприязни к молодому офицеру. Это брак, Загоров!

Майор снова поднялся, как бы давая понять, что целиком принимает обвинение, признает себя неправым.

– Ладно, хватит нам гвозди дергать. Садитесь, – подобрел Одинцов, – Я тоже веду себя не лучшим образом. Но вы заслуживаете того. И сами понимаете, что имею право на такой бесцеремонный разговор с вами.

Загоров подобрал свой рапорт и присел. Лицо полковника, до этого багровое от возмущения, понемногу приобретало обычный вид. Впрочем, хмуриться оно не переставало.

– Нельзя так вести себя командиру! Поймите это раз и навсегда. Я не намерен больше возвращаться к этому. Задача наказания не в том, чтобы пострадал виноватый, но чтобы его угнетало сознание собственной неправоты. Вот как вас… Это самая высокая мудрость воспитания, комбат. Стремитесь к ней всеми доступными формами.

Он достал папиросу, закурил, и в голосе появилось раздумье.

– А еще – соотносите усилия, затраченные на ваше личное обучение и воспитание, с усилиями, которые тратите вы на подчиненного. Тогда вам не будет казаться, что вы перетрудились. А если не затратили таких усилий, то не считайте собственной заслугой успехи подчиненного, когда он передовик, и не смейте питать к нему неприязни, когда он отстающий. Иначе нарветесь на взаимность, как это и было в случае с Дреминым. Есть какие-то неясности?

– Все понятно, товарищ полковник, – быстро отозвался майор.

– И последнее. Когда затратите усилия и поставите на ноги хотя бы одного такого, как Дремин, как вы сами, тогда убедитесь, что игра стоит свеч. Непременно приобретите такой опыт! И запомните: людьми распоряжаются не так, как повар картошкой – здоровые в котел, подгнившие в помои. У меня все.

Одинцов продолжительно посмотрел на Загорова, словно хотел взглядом сообщить ему то непредвиденное, что пришлось бы сказать при случае, да уже не будет возможности. И Загоров, окунувшись в этот умудренный взгляд, будто почерпнул новые силы. Встал и глухо промолвил:

– Спасибо, товарищ полковник. Я запомню этот урок на всю жизнь. Разрешите идти?

– Не разрешаю. – Одинцов тоже поднялся. – Обиды на меня не держишь?

– Обиды нет. Есть желание обдумать все и усвоить.

– Что ж, комбат, тебе это полезно.

Крупное лицо Одинцова вдруг стало задумчивым и просветленным. Он в живом человеке воплотил себя – свое понимание служебного долга, свой строй мыслей, свои заботы и страсти, свою молниеносную и точную боевую решимость. Имел он право и на торжественность, как счастливый отец, завершивший обучение и воспитание сына.

– Я вызвал тебя, Загоров, не только для неприятного разговора, – молвил он после короткого молчания. – Я вызвал тебя затем, чтобы оставить вместо себя. Запасайся чувством самоконтроля. Может статься, что в скором времени в полку тебя некому будет подправить. Наломать дров – дело не хитрое, ума не требует. А вот избежать ошибки – куда сложнее.

Майору было жарко. Он еще не пришел в себя после «бани», и не мог поверить тому, что говорил полковник. Рад был, что избежал неприятности, которая могла стрястись по его вине. Сколько раз внушал себе: не горячись, не кати бочку на подчиненного, а тут опять забылся… Прав, сто раз прав батя! Так что горячность и предвзятость надо с корнем вырвать из себя.

Между тем Одинцов написал черновик приказа по части, и снова встал, торжественный, благословляющий.

– Уезжаю завтра на беседу в округ. Возможно, получу новое назначение. Останешься за меня, пока временно. – Подал листок. – Зайди к Лавренко – в приказ по полку.

Загоров принял бумагу с немой благодарностью. Как визу в будущее. Батя смотрел на него с предусмотрительной заботливостью.

– Вот тебе совет. Научись держать в узде свой гневный пыл. Помни: если пасмурен командир, то всем темно. Так что не давай воли своей горячности. Больше полагайся на партийную организацию, на Чугуева. В таких вопросах, как работа с людьми, у замполита наметанный глаз. Постоянно советуйся с ним, забудь прошлые разногласия и не спеши сделать по-своему. Обдумай, взвесь, выслушай, разберись – это должно стать правилом, законом. Иначе сорвешься.

Внимательно выслушав Одинцова, Загоров сказал:

– Спасибо, Георгий Петрович! Я так и намерен поступать. Сколько бы мне ни пришлось командовать этим полком, хоть до увольнения в запас, вы не услышите о нем недоброй славы.

– Что ж, отрадно внимать таким речам. Но ведь ты, насколько я помню, собирался идти дальше!

– Было такое стремление…

– Пусть оно и будет. Но чтобы далеко идти, еще раз перешагни через себя.

Одинцов хотел сказать что-то еще, да послышался звонок по дальней связи. И он отпустил майора, велев прислать к нему лейтенанта Дремина.

…В парке танкисты обслуживали боевую технику, и Евгений находился около своих машин. Вялый, рассеянный, почти не принимал участия в работе. Когда сообщили, что его вызывает командир части, подумал не без аффектации: «Вот и начинаются казни египетские».

Идя в штаб, готовился к новой взбучке. В смятении возвращался на прежнюю малодушную позицию: увольняться из армии – и точка. Сказать, что Русинов переиначил с рапортом сам, без ведома и согласия его, Евгения. Пусть батя намнет бока молодому ротному за излишнюю самоуверенность.

В кабинет командира входил не без робости. Однако встретили его не так, как он ожидал. Здороваясь с ним за руку, полковник приветливо заговорил:

– Скажите, Дремин, где служит ваш дядя?

– Он военный инженер…

Евгений назвал место службы полковника Евграфова, мучительно размышляя: «Одинцов убежден, будто я в самом деле просил Русинова забрать рапорт. Надо сказать, что это неправда, иначе завтра на собрании окажусь в глупейшем положении».

– Товарищ полковник, тот рапорт… – нерешительно начал он.

Командир с виду добродушно усмехнулся.

– Ладно, Дремин, я не злопамятен: будем считать, что вы его и не подавали. А если так, то какой разговор! Повинную голову и меч не сечет. Так что не переживайте.

С благодарным трепетом осознал Евгений, что Одинцов умеет не только казнить, но и миловать. «Может, и собрания не будет? – с робкой надеждой подумал он. – Афишу-то у клуба сняли… Но почему Одинцов спросил о дяде? Неужели тот в беде?.. Он мне отца родного заменил».

– Вы что-то узнали о полковнике Евграфове? – спросил он.

– Мы только что познакомились с ним по телефону. Он в Ульяновске, получил отпуск. Говорит, рад был бы, если бы вы навестили родной город. – Одинцов помолчал. – Я звонил Загорову и Русинову, они не возражают против вашего отпуска.

Евгений сухо и трудно сглотнул подкатившую к горлу перхоту.

– Разрешите оформляться? – спросил он, еще не веря в чудесное избавление от собрания и кучи других неприятностей.

– Да, оформляйтесь, – разрешил полковник. – Счастливого пути!

Евгений не заметил ни выжидающе-задумчивого взгляда бати, ни его поспешности с пожеланием. Иным человеком выходил он из кабинета. И размашисто шагая по длинному коридору штаба в строевую часть, с облегчением думал: «Горит, горит еще моя звезда!»

Через полчаса, с документами в кармане, свободный и независимый, спешил в общежитие за вещами. Мысленно составлял маршрут: лучше самолетом через Москву. Завтра днем или к вечеру он будет в родном Ульяновске.

В этот субботний день все были дома. Борис Петрович, закончив театральный сезон, получил очередной отпуск, и в приподнятом настроении налаживал удочки. Завтра на зорьке можно выехать на рыбалку.

У Киры Андреевны выходной. После позднего завтрака и обычных хлопот на кухне она собиралась вместе с Леной пойти к знакомой портнихе, чтобы заказать кое-что из одежды на осень.

Около двенадцати часов в прихожей раздался короткий звонок. Открывать вышел сам хозяин. В коридоре он увидел кареглазого подполковника с темными усиками и своего юного земляка в гусарском парадном мундире с букетом цветом. Его смуглое лицо выражало некую мучительную отвагу и торжественность.

– Можно к вам, Борис Петрович?

– Прошу, прошу!

Праздничный вид у Анатолия был по двум, весьма уважительным причинам. Во-первых, на заседании партийной комиссии соединения ему только что вручили партбилет. О второй причине можно было догадаться по робости, с которой он вошел, передал Лене цветы, церемонно поздоровался с хозяйкой и поставил на стол в гостиной пузатую бутылку вина с нарядной этикеткой.

Он был верен своему слову – приехал свататься.

– Замполит нашей части, – представил лейтенант своего старшего товарища.

Василий Нилович недавно был повышен в звании, а поэтому и настроение имел приподнятое. Улыбаясь, он с явным удовольствием знакомился с актером, его супругой, их дочерью.

Лена уже поняла, что сие означает. Она сильно чувствовала это: загодя надела лучшее, цвета ранней сирени платье, сделала красивую прическу.

– Давно мечтал о встрече с вами, Борис Петрович! – признался Чугуев, поглаживая свои темные волосы. – Хотелось бы пригласить вас в гости к себе, если будет такая возможность.

– Что ж, при случае побываю у бравых танкистов, – отозвался актер.

– Спасибо!.. Если пожелает приехать кто-то еще из ваших коллег, будем весьма признательны.

– Не исключено, что желающие найдутся. Но что же мы стоим?

Гости присели на предложенные стулья, и разговор продолжался в том же приятном духе. Василий Нилович лестно отозвался о новом кинофильме с участием народного артиста республики Русинова.

– Говорят, что часть съемок проведена в городе.

Правда ли это?

– Здесь снимались многие фильмы. Город богат архитектурными памятниками. Это и привлекает киношников.

Хозяина что-то занимало, и он потер свою лысину.

– Вот думаю, как приехать к вам… К сожалению, побывать у вас мы сможем не раньше сентября. Только что закончили рабочий сезон, и весь актерский состав ушел в отпуск.

– Сентябрь нас вполне устраивает. Мы хотели бы видеть вас у себя в День танкиста.

– Тогда все осуществимо!

Борис Петрович думал, что именно затем и пожаловал учтивый темноусый подполковник. К нему нередко обращались с подобными просьбами с заводов, из колхозов и воинских частей.

Молодые люди, разумеется, не прислушивались к разговору старших. Внимание Лены приковал к себе Анатолий. Она впервые видела его таким взволнованно-трепетным, необычным. Он весь как бы светился. Девушка не отрывала глаз от его лица, смотрела отзывчиво, почти нежно. Она словно бы вошла в очарованный круг. С ним, с ним, Анатолием, теперь проясненно, без прежних мотаний и счастливо начнется ее жизнь. Ведь в серой обыденности у сердца есть только один великий праздник – любовь!.. И чувство освобождения от надоевшей родительской опеки ширилось в ней, уносило. Куда-нибудь, лишь бы с любимым, лишь ему хотела она смотреть в глаза. Ее обнаженные руки и плечи как бы ждали нетерпеливо любовных ласк…

Не вслушивалась в разговор и Кира Андреевна. Признаться, она была не очень-то рада гостям: опять срывается запланированный поход к портнихе! К тому же, глядя на стыдливо притихших Лену и Анатолия, она подумала: неужели затеяли сватовство? Однако прогнала эту мимолетную мысль и отправилась на кухню. Вскоре Кира Андреевна позвала к себе на помощь и Лену. Анатолий сидел со счастливым, улыбчиво-стесненным лицом. Внешне парень был спокоен. Глаза Лены говорили ему о согласии. И сватовство представлялось ему обычной житейской условностью. Вот выскажутся необходимые в таких случаях слова, и все станет на свои места. Их с Леной нарекут женихом и невестой, а там и до свадьбы – рукой подать. И скоро-скоро увезет он свою сказочную жар-птицу. В навсегда!

А все же он волновался, с той самой минуты, как объявил, что намерен сегодня сделать предложение своей избраннице, что просит замполита быть его посаженным отцом и сватом.

Чугуев начал колебаться: никогда не приходилось выступать в такой роли. Выслушав заверения жениха, что дела «на мази», он согласился. Авось обойдется как-нибудь!..

– Борис Петрович, наверное, трудно было стать актером? Или захотели и стали? – спросил Василий Нилович.

Хозяин весело и снисходительно улыбнулся, качнул в знак согласия продолжить приятный разговор и уверенно, с нескрываемым удовлетворением отвечал Чугуеву:

– Захотел и стал, если упрощенно… А вообще одного желания кем-то стать так же мало, как мнить себя космонавтом, забравшись на крышу высотного дома. Есть такое качество – упорство. Велика его сила, его гений. Оно не дает расслабиться, отступить.

– Неужели и актерам приходится преодолевать такое?

– Иногда тоже. Среди нашего племени были Певцов, Абдулов… Но это минувшее. Если хотите, расскажу более близкий случай.

– С удовольствием послушаем!

– Так вот, в Приуральском селе рос мальчишка. Двадцатые годы, школа с худой крышей, борьба за хлеб, первые самодеятельные представления… Пристрастился парнишка к огням клуба. Днем – подручный кузнеца, вечером – артист. Как играл, судите сами: двух букв не выговаривал.

Борис Петрович усмехнулся, вспоминая, и продолжил:

– В девятнадцать лет впервые попал в настоящий театр в Оренбурге. Смотрел «Марию Стюарт» Шиллера. Задыхался от счастья на галерке. Вот тогда и решил: буду актером! Потом – Москва, Центральный техникум театрального искусства. Теперь такого не существует… Не прошел с первого захода. Сказали: «Куда, голубчик! Речи-то у тебя совершенно нет. А без речи „какой вы актер?“» Приняли только на третий год. Все равно был на седьмом небе. Учился жадно. После техникума сбылась мечта: приняли в театр!..

Но тут война. Бронь порвал – и в военкомат. Хочу на фронт… Под Киевом получил тяжелое ранение в позвонок. Две операции перенес. Полтора года в госпитале провалялся. Костыли, хромота, скованность движений… Но огни рампы маячили вдали, звали. И стал себя преодолевать. Гимнастика, бег, гантели – изо дня в день. Упорно! Через год вернулся на сцену. И даже карьеру на ней сделал. Наверное, потому и полюбил известное стихотворение Евтушенко:

 
За осознание планеты
Шел Галилей один на риск.
И стал великим он. Вот это,
Я понимаю, карьерист.
Все те, что рвались в стратосферу,
Врачи, что гибли от холер,—
Вот эти делали карьеру,
Я с их карьер беру пример…
 

– Да с таких карьер можно брать пример, – почтительно заметил Василий Нилович. – Что добыто в труде, выстрадано – дорого стократ. И вообще жизненно лишь то, что взято у жизни с боем.

Собеседник все больше нравился Борису Петровичу, и он намеревался продолжить разговор. В это время чем-то озабоченная Кира Андреевна пригласила всех к столу.

Едва разлили по рюмкам вино, хозяин предложил выпить за приятное знакомство с Василием Ниловичем. Что и было сделано. Искристое токайское всем понравилось.

Однако застольный разговор вдруг начал глохнуть, как иссыхающий ручей в жару. Анатолий и Лена сидели в смущенном ожидании, изредка поглядывая друг на друга. Кира Андреевна, украдкой наблюдавшая за ними, настороженно молчала. Чугуев, раз и другой проговорив «такие дела», тоже приумолк. Наконец это заметил Борис Петрович.

– Что-то не ладится у нас! – удивленно заметил он. – А ну еще по рюмке!.. Вино редкое в наших местах. – Осмотрел красочную этикетку, налил каждому и спросил: – Может, дадим слово молодежи?

Тут Василий Нилович решил, что заветная минута настала, – взял свою рюмку и поднялся при общем молчании, взволнованно кашлянул.

– Когда дело дойдет до свадьбы, мы им такую возможность предоставим. А сейчас разрешите мне… Как говорили в старину, у вас красная девица, у нас – добрый молодец. И приехали мы сегодня к вам с великой просьбой: не откажите в чести породниться с вами. Анатолий Михайлович попросил меня быть сватом и посаженным отцом. Признаюсь, не хватило духу отказать ему в добром деле. Крепко уважаю его за ум и трудолюбие. Если согласны выдать за него Лену, будем счастливы и благодарны вам.

Хозяин с хозяйкой были заметно растеряны, не спешили поддержать ко многому обязывающий тост. Борис Петрович лишь теперь постиг истинный смысл сегодняшнего визита своего земляка.

– Да-а, тост трудный, – проговорил он, глядя то на жену, то на дочь. – Значит, вы свататься приехали?

– Как видите, – подтвердил Василий Нилович, и сделал поясняющий жест в сторону жениха. – Парень наш – передовой офицер, недавно назначен командиром роты.

Кира Андреевна упорно смотрела на вазу с яблоками, будто дала себе слово не поднимать глаза.

– Как-то неожиданно, – обронила она.

– Ничего неожиданного тут нет! – вдохновенно молвил Чугуев. – У вас девка давно невеста, у нас жених… Дело житейское.

– Да вы садитесь пока, – смущенно посоветовал Борис Петрович напористому свату. – Дайте нам хоть с мыслями собраться.

– Это можно, – Василий Нилович неловко крякнул и присел. – Прошу прощения, не учел, что потребуются размышления.

– Но тут особый случай, – заговорила хозяйка, наконец поднимая глаза. – Почему бы и не подумать?.. Лена еще не закончила институт, до занятий осталось не так много времени. Так что начинать свадебные хлопоты – не совсем разумно. Да и жених не под боком живет, сложно будет продолжать учебу.

– Эти затруднения при современном транспорте вполне преодолимы, – сказал Чугуев. – Да и здесь Лена может пожить необходимое время. Не откажете дочери-то!.. А парню скоро отпуск дадут, и сама жизнь разрешит эту проблему.

Василий Нилович оказался достойным сватом: говорил находчиво, доброжелательно, убедительно. Он еще полагал, что слышит обычные при подобных делах отговорки.

Между тем Анатолий уже сделал неутешительный вывод: не отдаст Кира Андреевна дочь по доброму согласию. Была еще надежда на Бориса Петровича (земляк же!), но тот почему-то избегал его взглядов.

– Так что, поднимем предложенный тост? – спросил сват.

– Нет-нет, с этим придется повременить! – поспешно отвечала хозяйка, и даже отодвинула рюмку с вином. Дескать, такие дела не вершатся быстро.

– Простите, как понимать ваши слова?.. Или продолжим разговор, или у вас имеются какие-то свои соображения?

– Как понимать?.. Чтобы все это правильно поняли, понадобится немало красноречия.

– Ну-у, Кира Андреевна! В этих делах красноречие – не самое главное… Вот давайте спросим молодых, что они скажут. – Чугуев обратился к девушке: – Лена, вы согласны выйти замуж за Анатолия?

Все ждали этой минуты, и когда она наступила, за столом установилась тишина. Парень и девушка быстро переглянулись, – в их взглядах было единение. Они уже сознавали взаимную близость.

– Да, я согласна, – отвечала Лена, опустив глаза. – А вы, Толя, согласны стать ее мужем?

Плотный вишневый румянец заливал щеки Анатолия.

– С великой радостью.

После некоторого раздумья актер вздохнул и промолвил как-то неуверенно:

– Особых возражений и у нас нет… Но я против спешки. Повремените год-полтора. С окончанием института дело приблизится, чувства свои проверите.

– Понятно, – молвил обескураженный сват. – А вы, Кира Андреевна, что скажете?

– То же самое, что и муж. – Она повернулась к дочери. – К тому же я знаю, Лена, ты дружишь со своим однокурсником, и вы уже почти пришли к согласию. Как это понимать?

– Он-то согласен, хоть завтра. А я – нет. Никогда!.. Так и понимать, – отвечала дочь несколько нервно. – Может, вспомнишь еще, с кем я дружила в школе?

– Ле-ена! – с упреком кинул отец.

– Что, папочка?.. Да, я хочу выйти замуж за Толю и не намерена ждать этого до второй молодости. Мы же любим друг друга! Или ты не хочешь, чтобы я уехала с ним?.. Скажи, тебя это волнует?

– Успокойся, – смутился отец. – Разумеется, здорово, когда любят друг друга. Любовь приходит, не спрашивая нас. А вот счастье!.. – Он помедлил, словно давая время подумать. – А счастье – не бесплатное приложение к желанию выйти замуж. Чаще это птичьи голоса в саду. Заливаются на все лады, а подойдешь – умолкла птичка. Вспорхнула и нет ее. Пустая ветка качается.

Борис Петрович повернулся к свату:

– Знаете, теперь у молодежи хорошо развита фантазия. Космический век!.. Каждое новое увлечение принимают за звездную любовь, а потом жестоко расплачиваются за легкомыслие.

– Папа, речь идет о судьбе двух близких тебе людей.

Киру Андреевну раздражала начавшаяся перепалка. Она попыталась угомонить строптивую дочь:

– Лена, почему ты не даешь родителям слово сказать?

– Ну говорите, только яснее! А то ваши доводы не слаще вчерашнего супа, – хмыкнула девушка и занялась яблоком.

– А я и скажу! – пообещала мать, что-то обдумывая.

Разумеется, эта пожилая, уважаемая в семейном кругу и на работе женщина хотела выдать замуж взрослую дочь. Не раз помышляла о ее свадьбе, и как у всех матерей, у нее с этим были связаны надежды и радостные ожидания.

Ничего не имела она и против Анатолия, – просто не видела в нем достойного дочери жениха. Она лишь недавно встречалась с матерью Сани Луговских, женщиной солидной и обаятельной, и у них снова возник разговор об устройстве будущего детей. Сколько близкого обеим матерям было в их приятной, доверительной беседе!.. И вот настырный лейтенант опрокидывает все разом.

– Простите, Василий Нилович, сможет ли наша дочь, живя где-то, закончить медицинский институт? И могут ли Анатолия послать в такие места, где, кроме электричества, все в большом количестве? Только, пожалуйста, без сиропа.

Чугуев усмехнулся словам из песенки, которую тоже слышал.

– Отвечу без сиропа… Институт Лена закончит. А послать офицера в принципе могут куда угодно – на то он и присягу давал.

– Вот видите, – подхватила хозяйка. – Но еще неизвестно, сможет ли она закончить вуз, когда поверх конспектов лягут пеленки… И вообще все это очень проблематично. У нас в тресте работает женщина. По возрасту ей пора на пенсию, а трудового стажа нет и семи лет.

– Что с ней случилось? – поинтересовался Чугуев. Вопрос не следовало задавать, потому что Кира Андреевна ждала его.

– В свое время у нее случилось то самое, что намечается у нас. Молодая неопытная дуреха вышла замуж за офицера: горячая любовь, счастье!.. Скиталась по медвежьим углам, учебу бросила, работать не могла. С переездом в наш город их пути с мужем разошлись. – Она чуть помолчала. – Что касается Толи, то о нем уже дал нелестный отзыв его близкий товарищ.