Текст книги "Полигон"

Автор книги: Иван Сажин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

«Все устроится! А то, что Женька проболтался, чепуха», – думал он, и нежная волна подхватила его, понесла… Лена писала, что дома у них кладбищенская тоска: отец и мать который день не разговаривают ни друг с другом, ни с ней. Закончила ободряющими словами: они все равно согласятся. В конце письма просила без задержки дать ответ.

Ответ пока не написал, – некогда. Кроме него, в роте остался лишь лейтенант Винниченко, так что в пору караул кричать. И танко-стрелковые тренировки, и огневая, и вождение – все на нем. И крутится он, как белка в колесе. Сегодня даже на обед не ходил: в спешке готовился к занятиям по легководолазной подготовке. К Одинцовым Анатолий пожаловал с опозданием, заметно уставший от быстрой ходьбы. Открыла ему, Нина Кондратьевна. В нарядном вечернем платье, с обдуманно-строгой прической, она встретила его приветливой улыбкой.

– Входите, Толя! Ждем вас.

На Русинова повеяло праздничной обстановкой, царившей, в доме. Едва поздоровался с хозяйкой, как увидел плечистого кареглазого лейтенанта с румяными щеками. Удалью, молодостью дышала его завидная стать. Вылитый Георгий Петрович! Разве что лоб не так выпирал – русые волосы зачесаны не назад, а вправо, с низким пробором.

– Наш меньший, Володя! – сообщила мать ласковым голосом.

«Так вот какой тут важный разговор! – уразумел Русинов, и тоже озарился улыбкой. – Теперь понятно». Они обменялись взглядами, как бы оценивая друг друга. В облике и в пожатии юного Одинцова была сила, располагающая простота.

В это время из комнаты вышел сам хозяин – в легкой армейской рубашке при погонах, но по-домашнему без галстука. И как-то особенно выделялся иней седины на его висках.

– Мне уже выделили жилье в городе, так что мы с Ниной Кондратьевной скоро отчаливаем от этой пристани.

– Спасибо, Георгий Петрович, – еще раз поблагодарил Загоров. – А не многовато ли для нас двоих?

– Это квартира командира полка. Дается она тебе авансом, с расчетом на прибыль в семье. Квартира счастливая. Мы с женой тут вон каких двух орлов вырастили. Того же и вам желаем!

Нина Кондратьевна пригорюнилась и по извечной женской повадке потянула платочек к глазам: жаль было оставлять обжитый уют.

– Отец, а где Володя-то голову приклонит?

– Не волнуйся, мать: холостяку найдется место в общежитии.

– А знаете, я передам ему и свой взвод, и свою счастливую койку! – весело сказал Анатолий. – С условием, что новый командир полка уступит мне прежнюю квартиру. Тоже с расчетом на прибыль.

– Ай, Русинов! Не теряется нигде, – мотнул темноволосой головой Чугуев. – А не боишься, что снова заупрямятся родители невесты?

– Не заупрямятся. Я все обдумал… Мы тогда избрали неверную тактику – пошли в лобовую. Вот и отбили нашу атаку. На войне ведь главное – маневр… Короче говоря, я скоро женюсь.

Слова лейтенанта были встречены веселым одобрением.

– Как, Алексей Петрович, возражения будут? – спросил Одинцов.

– Возражений нет. Но желательно, чтобы жених при маневре не нарвался на новый сюрприз.

Тут Георгий Петрович обратился к Русинову:

– Доложили мне, лейтенант, что на зачетном упражнении все твои люди стреляли отлично. Как это тебе удалось? – он повернулся к Загорову. – Алексей Петрович, это не потемкинские деревни?.. А то ведь трудно поверить, чтобы все до единого наводчики и командиры танков показали высший результат.

– Оценки заслужены честно, – отвечал Загоров. – Сам проверял. А вот как он их добился, откровенно говоря, тоже удивляюсь.

– Секрет фирмы! – рассмеялся Анатолий с озорным блеском в глазах.

– А все-таки?

– Я сделал простую вещь: каждому из наводчиков и командиров танков своего взвода поручил солдат из двух других взводов. Три недели так вкалывали на танко-стрелковых, что небу жарко было. И вот – результат!

– Что ж, такому результату не грех и позавидовать.

– Русинов не может без мудростей, – заметил Чугуев с усмешкой в усах. – Додумаются же! Некоторые из наводчиков и во сне бормочут то, что будут делать при выполнении упражнения.

– На то и командир: не только руками да ногами, но и головой работать должен. Головой даже больше… А это хорошо, Русинов, что вытянул роту из прорыва, – одобрил Одинцов.

Анатолий вдруг поднялся, серьезный, сосредоточенный.

– Разрешите и мне сказать?.. Предлагаю выпить за суровую, мудрую школу полковника Одинцова. За ту школу, которая началась в годы войны и обогатилась в дни мирной учебы. За вас, Георгий Петрович!

Тост был принят с одобрением. Нужен был такой тост. И хорошо, что сказал его молодой командир роты.

– Спасибо, Русинов. Для такого ученика, как ты, ничего не жалко… Спасибо, я тронут.

На долгом и сложном пути каждого военачальника немало узловых станций, много раз приходилось переходить с одной должности на другую. Но тяжелее всего оставлять полк. Это не просто очередная ступенька – это родная семья, где ты стал отцом для многих.

– Спасибо, – молвил он еще раз, как видно, справившись с волнением. – Вот сын у вас остается… Как, Володя, не подведешь отца?

– Буду стараться, папа, – отвечал Одинцов-младший.

– Старайся, сынок. Если вначале даже поскользнешься где-нибудь – в службе всякое бывает – все равно старайся. Это заметят. И оценят, и поверят, и помогут… А вообще, откровенно говоря, трудно тебе будет служить в моем полку. Если иному подчас можно и кое-как, то тебе никогда нельзя расслабляться.

Давно наступил вечер. Догорали лиловые зарницы и по небу рассыпались яркие звезды. Русинов возвращался в общежитие в чудесном настроении.

– Толя! – неожиданно позвал его знакомый женский голос.

Русинов оглянулся и увидел под ветвистым кленом заведующую столовой.

– А, Люба!

Едва подошел, она прильнула к нему.

– Ты был у командира?

– Да… А ты откуда знаешь?

– Мы, бабы, все знаем… У Одинцовых сын приехал из училища, будет служить здесь. А сам-то Георгий Петрович скоро улетит в верхи.

– Вот это осведомленность! – подивился Анатолий.

– Ах, не о том я хотела сказать! – вздохнула Люба; голос у нее пресекся, стал жалобным.

– Что случилось?

– А-а, старая песня!.. Муж опять недругом стал. Как приехал из отпуска, так и отделился. – Ее душили слезы, и она уткнулась в его плечо. – Пришло письмо из села на мое имя. Пишет девушка, с которой он дружил раньше. Все равно, говорит, он к ней вернется… Да что я, совсем такая негодная, что ли? Придет домой, ляжет на раскладушке и дерет храпака. Разозлилась нынче я и говорю: «Раз не нужна тебе, пойду поищу другого!» И дверью хлопнула… Толя!

Анатолий вмиг протрезвел, сообразил, какая беда ходит за ним по пятам. Нет, хватит приключений!

– Поздно, Любушка, женюсь я!

Она вскинула голову, пристально глянула на него.

– Значит, и ты не пожалеешь меня?

– Пойми, жениться собрался!

– А если я приду к твоей молодой жене и скажу, что ты мой? – пригрозила она.

«Вот это да! – охнул он мысленно. – Ну спасибо за науку. И Женьке спасибо… Нет худа без добра».

– Не посмеешь, Люба, – твердо и неуступчиво прервал ее Анатолий.

Женщина оттолкнула его от себя с такой силой, что он больно ударился о дерево.

– Бесчувственный чурбан – вот ты кто! – негодовала она. – И дура та, что замуж за тебя пойдет…

К счастью для обоих, послышался призывной голос:

– Люба-а!.. Люба-а!

– Наконец-то зашевелился мой медведь! – с едким смехом заметила она. – Ну хоть позлю его… Да-а! – отозвалась она.

– Ты где-е?

– Поищи, родненький, поищи!

Анатолий поспешно удалился, но до его слуха донеслось:

– С кем ты тут шашни строишь?

– Что не видишь разве?.. Был молодец да улетел.

– Пошли домой! А то сверну голову и тебе, и полюбовнику.

– Смотри, какой грозный! Так я тебя и испугалась…

Голоса их, вначале громкие и рассерженные, постепенно затихали. Кончат они в объятиях друг друга. И позже будут повторять сцены неверности, вспышек страсти, ревнивых ссор и примирения. Что поделаешь, жизнь – штука сложная.

Анатолий заторопился к себе в общежитие.

– Ну, баба! – бормотал он ошеломленно. – Прямо разбойница. Холера, так сильно толкнула! Плечо-то болит… Знала ведь, что муж пойдет искать, и поджидала другого, чтобы подразнить. Ну, баба!

Темно-серые клочковатые тучи жались к самой земле, чуть ли не цепляясь за смотровую вышку. Дождь зарядил всерьез и надолго. Поле танкодрома, покрытое подпалинами раскисшей глины, пузырчатыми оконцами бесчисленных луж, представляло грустное зрелище.

– В такую погоду только у телевизора сидеть, – проворчал белобрысый младший сержант Савчук, отмывая в луже захлестанные грязью сапоги.

– Погода знает, что делает, – пошутил скуластый сержант Ковров. – Как говорил Суворов, тяжело в учении – легко в бою.

– Умолкни, остряк-самоучка! – осадил его насупленный Индришунас. – О трассе думай, еслиф не хочешь срезаться.

О трассе думали все. Думал и Гурьян Виноходов, который волновался больше других. Быть или не быть ему механиком? Неужели так и уедет домой, как самый неспособный и безнадежный? Самолюбие его задевало именно то, что на него смотрят, как на неисправимого растяпу.

Глаза Гурьяна обозревали поле с постигающей пытливостью. Да, тут бодряческим наскоком не возьмешь – нужен продуманный расчет, прикидка на каждое препятствие. Если смотреть на трассу от столбиков исходной линии, откуда ринутся вперед машины, то она кажется бесконечной, и теряется где-то там, за мутноватой дождевой завесой. Гурьян не то что изучил – ногами исходил танкодром вдоль и поперек. Но сегодня все – загадка. Воронка, конечно, залита водой, и танк будет почти нырять в желтоватый глинистый раствор; колейный мост по-рыбьи скользкий: чуть неточно возьмешь – сразу скатишься с него. И считай, приехал.

После недавнего собрания, где сослуживцы, наконец, приняли его извинение, вернули ему дружеское участие, он многое обдумал. Обидевшись тогда на сослуживцев, Гурьян долго держался отчужденно. И вдруг понял, что нет более тягостного ощущения, как сознавать себя в чем-то недостойным других. И потому сегодня хотелось не просто пройти трудную трассу, но пройти ее лучше всех.

Честно говоря, это Русинов перекроил ему наново душу. Дотошный лейтенант нигде не забывал о нем. Обладая цепкой памятью, терпеливой, уверенной настойчивостью, он обучал и наставлял солдата с твердым убеждением, что тот непременно вернется за рычаги танка. Что-то таилось в ротном, чертовски простое, завораживающее, и не было сил противиться его обаянию.

Недавно на тренировочном вождении Русинов подошел к нему, заговорил:

– Слушай, Виноходов, почему у тебя на поворотах танк идет, как балерина по сцене, туда-сюда? Силы в руках нет, что ли?

– Сила-то есть, да уверенности мало, – признался парень. – Чуть дернешь за рычаг, а танк уже «нервничает».

– Вот оно что!.. Знаю, был у нас в училище один дергун, так ему посоветовали… Слушай, это и тебе пригодится. Ты при поворотах – локтями в колени, слегка, для устойчивости рук. И тогда рычаг пойдет ровненько – движение руки будет приторможено. Давай попробуй, а завтра отработаешь этот прием на тренажере.

Первыми начали вождение офицеры роты, прапорщик Микульский. С ревом уходили с исходной линии бронированные машины, оставляя за собой широкие, тут же заливаемые водой ленты следов. Танки подгоняло зачетное время, отводимое на упражнение.

Затем настал черед командиров экипажей, механиков. Сидящий в остекленном, похожем на веранду помещении смотровой вышки, капитан-инженер Потоцкий ставил одну пятерку за другой. Оценки были заслуженные, – танкисты честно трудились накануне.

И вдруг молодой механик Гафуров едва-едва уложился в зачетное время. После него задерживался на трассе и очередной танк. За рычагами на сей раз сидел не новичок…

Вот пятьдесятпятка появилась на последнем пригорке, вздыбилась, показав замызганное днище, устремилась к финишу. Потоцкий деловито-озабоченно постучал пальцем по секундомеру.

– Видите, Русинов, вторая «удочка» наклевывается!

– Не знаю, что с ним стряслось! – недоумевал лейтенант. Пожав плечами, стал спускаться с вышки.

Подвел один из лучших танкистов роты, младший сержант Савчук. Ни разу не получал ниже четверки, а тут – на тебе, сорвался на зачете!

Танк резко затормозил у столбиков исходной линии, качнулся и замер. Савчук выбрался из люка, весь потный и красный.

– Почему в норму не уложился? – хмуро встретил его ротный.

– Кулиса заела на эскарпе, товарищ лейтенант.

– Она что, вышла из строя?

– Не знаю, – неопределенно отвечал механик, опуская голову: так сильно переживал свой промах.

– Все ты знаешь! Не в кулисе особинка. На царство потянуло – хотел поскорее проскочить препятствие, а машина взяла и скатилась назад. Вот и проворонил время. Так, что ли?

Парень кивком подтвердил: именно так и было. Он готов был провалиться сквозь эту мокрую, залитую дождем землю.

– Виноходов, на трассу! – кинул лейтенант и зашагал к вышке. Даже по спине видно было, как он расстроен срывом Савчука.

Гурьян не без робости занял место механика (двое перед ним срезались!). Проверил по себе сиденье, опробовал педали и рычаги.

На трассе немыслимы оплошности да заминки: потерянные секунды потом и зубами не вырвешь.

Вспомнилось, как и он краснел в апреле, не сдав на второй класс. По команде «Вперед!» он тогда поспешно отпустил педаль сцепления. Танк резко дернулся и замер. Прошло около шести лихорадочных секунд, прежде чем удалось оживить умолкший мотор. Случилась обычная для торопыг история: при трогании с места забыл добавить двигателю оборотов…

Сейчас Гурьян был точен во всем. Почувствовал проснувшуюся силу танка, по радио доложил о готовности. Включил вторую передачу, взял рычаг на себя, – решил стартовать с помощью планетарного механизма поворота. Все-таки усвоил тогда, на болоте, горький урок.

Машина легко взяла с места, быстро набрала скорость. Парень уже знал, что выиграл секунды полторы, и звук гудящего мотора вошел в него звонкой песней. Произошло то, чего никогда не бывало с ним: рычаги и педали танка стали как бы продолжением его самого. Руки и ноги, тысячекратно усиленные мощью стального богатыря, обрели небывалую чуткость и точность. Наверное, вот это единение с боевой машиной ветераны и зовут чувством слитности.

Первое препятствие – ограниченный проход на спуске – надвигалось лабиринтом пестрых столбиков: поворот за поворотом, только успевай подавать на себя то левый, то правый рычаги. А чтобы танк не задевал ограничители, упереться вот так локтями в колени, уловить ритм, и все будет хорошо!

Т-55 маневрировал с опаской живого существа. Прошел! Без штрафа!.. Теперь до очередного препятствия можно лететь вихрем, разметая грязь и воду. Да что могучему броненосцу этот дождь, эти лужицы!

Теперь одна мысль владела Гурьяном: вести машину быстрее, точнее. Разумеется, это не простое дело. Много нужно знать механику на трассе! И не переключать лишний раз передачи – это отнимает дорогие секунды, и не делать лишних поворотов – на них теряется скорость, и мгновенно действовать рычагами и педалями управления, и следить, чтобы двигатель работал на нужных оборотах.

Позади колейный мост, «минное поле», брод. Скорость, скорость! Все теперь от нее зависит. Гурьян почти телесно чувствовал, как отвоевывает дорогие секунды. Машина пела, несясь по трассе. Он знал, что идет с запасом времени, что получит высокую оценку, и предощущение радости волновало его. Давненько не навещала его удача, забыл ее вкус. А это так приятно! Не все же захватывать похвалы выскочкам да подлизам. Где теперь Савчук?.. На собрании распинался, чуть ли не в грудь себя бил: вот я уже второй класс нюхаю, а ты, Гурьян, как был, так и останешься с низкой солдатской квалификацией. Дудки! Посиди сегодня ты в луже. Он замедлил скорость у пригорка, включил первую передачу. Сам по себе пригорок не так уж крут, но есть там препятствие, именуемое эскарпом. Оно коварное! На нем-то и срезались Гафуров и Савчук. На мгновение сжалось сердце: «Неужели и я тут задержусь?» Преодолевать эскарп надо под прямым углом, и как только гусеницы коснутся его, плавно увеличить подачу топлива, чтобы машина поднималась без рывков, иначе заглохнет мотор. Гурьян так и делал. Но что это? Впереди, как раз по левой колее, каменная стенка обрушилась. «Это Савчук или Гафуров долбанули ее!» – понял танкист. Что теперь делать? Идти прямо – гусеница при подъеме соскользнет – земля-то сырая! – и танк скатится назад. Вот тебе и удача!

От напряженного раздумья сразу взмок. Отходить назад нет времени, – и он двинулся на препятствие с небольшим поворотом вправо, так, чтобы левая гусеница миновала разрушенный участок. Весь окаменел, пока танк, задирая нос, карабкался на стенку. – Не сорвись, родимый! – шептали его губы. Не подвела стальная гусеница, не соскользнула с препятствия. На какие-то доли секунды пятьдесятпятка зависла, оторвавшись кормой от грунта, перевалила центром тяжести через эскарп, облегченно загудела. Вот этого момента и ждал Гурьян с настороженностью зверя, – тотчас уменьшил подачу топлива. Иначе получится печальная музыка: богатырская машина без нагрузки взревет мотором, сделает прыжок, ударится всей тяжестью и заглохнет.

Передние катки с гусеницами плавно легли на землю. Теперь снова – скорость, скорость! И некогда смахнуть капли пота, обильно выступившие на лице. И опять все обернулось песней. Стальной мотор торжествующе орал об удаче, – это он вытянул многотонную махину на стенку, сделал немыслимое. В гуле его как бы угадывались слова: «А ты подружись со мной – не того еще добьешься! И классность тебе повысят, и звание присвоят, и еще раз утрешь нос зазнайке Савчуку».

Трасса осталась позади. Только что преодолена залитая водой воронка. С последнего взгорка Виноходов уже видел вышку, столбики исходной линии, стоящего около них командира роты с секундомером в руке. Тот ободряюще поднял большой палец. «Значит, время отличное!.. – обрадованно дрогнул Гурьян. – Значит, я снова механик. Ура!..»

Когда жаркий от неистового бега танк пересек финишную линию и застыл на месте, парень живо, по-мальчишески выскочил из люка.

– Ну как, товарищ лейтенант?

– Отлично! Поздравляю, – сказал ротный и пожал ему руку.

Русинов и себя поздравлял: он вытянул танкиста, от которого отмахнулись другие, помог ему обрести уверенность в себе. Видя как осветилось лицо солдата, он сам испытал чувство радости.

– Молодец ты сегодня! Лучше всех выполнил упражнение.

– Спасибо, товарищ лейтенант, – пробормотал Гурьян, взволнованный и смущенный похвалой. И тем, что встретили его у финиша. И тем, что руку пожали.

– Что там с эскарпом?

– Нарушилась стенка в одном месте. Теперь надо брать правее на полметра.

– Что ж, еще раз молодец… Слышал, Ковров?.. Твой черед.

По танкодромной трассе снова неслась стальная машина, оглашая окрестности могучим ревом. Русинов заполнял журнал учета боевой подготовки, сравнивал новые оценки с оценками за прошлые месяцы. Новые были намного выше. – «Ежели так и дальше пойдет, к октябрю рота станет отличной!»

Зажмурив глаза и заложив руки за смуглую шею, – весь напрягся, распрямил затекшую спину. Рабочий день окончен, можно и домой идти (ключ от полученной на днях квартиры лежит в кармане и напоминает о грядущих радостях бытия!). Да вот не отпускает этот самый журнал. Анатолий испытывал чувство гордости, не без удали восклицая в мыслях: «А ведь мы кое-что могем!» Помечталось об итоговом ротном собрании в конце года. Разумеется, что-нибудь бодрое, зажигательное сказать нужно танкистам.

Он обычно ставил перед собой конкретные цели. И новые мечты его были таковой целью. Вполне достижимой, реальной. Став ротным, Русинов умело приводил в действие внутренний механизм подразделения, и все шло так, как ему хотелось. Он теперь походя решал многое из того, над чем недавно ломал голову часами…

В канцелярию вошел Микульский. Фуражка победно сдвинута над влажным морщинистым лбом, в блеклых глазах – удовлетворение.

– Все, командир! – с облегчением молвил он, садясь около стола на табуретке. – Закончил беготню. Завтра выпишут документы.

– Поздравляю, Серафим Антонович.

Прапорщик брал последний отпуск перед увольнением в запас, и потому отвечал на поздравление сдержанным вздохом. Ротный понял его, спросил:

– Чем думаешь заниматься в отпуске?

– Рыбалкой, – Микульский достал сигареты. – Закурим?

– Давай… – Затянувшись дымком, Анатолий заговорил с задумчивой улыбкой. – Да-а, рыбалка вещь приятная. Когда-то любил ее крепко, хотя попадалась больше мелочь. Крупную браконьеры сетями повыдушивали. А у вас тут есть солидная?

– Ого! – рассмеялся Микульский, показывая желтые, изъеденные никотином зубы. – Иной раз такой чертяка залезет на крючок, что еле-еле управишься с ним. Помню, года три назад ездил с женой к ее родичам на Волынь. В колхозных озерах там карпы – что твои поросята. А сторож – свояк…

– Значит, снова отведешь душу на рыбке?

– Потешу себя, – подтвердил прапорщик.

В дверь канцелярии раздраженно и нетерпеливо постучали.

– Да-да! – разрешил ротный.

Вошел донельзя расстроенный Виноходов. По его грустному виду легко можно было догадаться, что получил он печальное известие.

– Что опять стряслось, Гурьян? – спросил Русинов.

– Стряслось… – Солдат положил на стол густо исписанные листки из тетради. – Вот какую цидулку мамаша накатала!

– Посмотрим, что тебя опечалило.

Взяв листки, Анатолий начал читать. Не письмо, а крики и проклятья человека, у которого прямо из рук вырвали жирный, лакомый кусок. И начиналось оно не с привета, а с крика:

«Гурьян! Да знаешь ли ты, несчастный, что наделал! Ты оставил отца-мать без куска хлеба на старостях лет – вот что ты наделал своим доносом. И сам себя, щитай, дочиста ограбил. Ты же мог иметь машину, и не одну. Да с гаражом, да с дачей! По гроб жизни обеспеченный был бы… А теперь у тебя – ну ничегошеньки нет! Даже с твоей долгосрочной книжки выхватили семнадцать тыщ. Клала, думала, сделаю тебе подарок к свадьбе… Ох, распаразит ты нещасный! Ведь пришло обэхээс и выскребло подчистую все мои загашники! А я столько лет по рублику собирала и пуще глаза берегла. Ну и что, коли я пьяньчужкам двадцать лет вино не доливала и разбавляла его водой? Никто из них не издох от етого, только здоровше остались, Зачем было указ такой давать? Ведь меня и с работы уволили без права поступать больше в торговлю!..

Чтобы ты провалился там, идиот нещасный! Чтоб тебя холера астраханская взяла! И не приезжай посля армии, гад полосатый. На пороге встречу скалкой. Чтоб ты околел там, буржуй проклятущий!..»

И дальше на двух страницах шло это самое «чтоб ты». Разгневанная мамаша не скупилась на крепкие слова. Русинов чуть не рассмеялся, – ничего другого не заслуживали дикие крики. Чего стоило только словечко «буржуй»!..

– Да-а, цидулка… А я думал, у тебя теперь все беды позади…

– То еще были не беды, – чуть не рыдал от жалкой утраты Гурьян. – Вот впереди – беда. Без дома я остался, без поддержки. Раньше, вон пишет мать, по гроб обеспечен был. А теперь?

Всей своей растерянной фигурой, голосом, выражением лица и глаз он вопил: «Вот что сделали вы со мной! Даже со сберкнижки вырвали, и мать от меня отказывается…»

– Э-э, да ты серьезно клюнул на эту отраву! – молвил ротный, укоризненно глядя на солдата. – Ну-ка садись да потолкуем по-мужски, без бабской истерики. – Кивнул на лежащее перед ним письмо.

– Что теперь говорить! – кинул Виноходов, судорожно кривясь, однако присел. – Загашники-то у матери выгребло обэхээс. А кого она обвиняет?.. Меня! Доносчиком называет.

Русинов подался назад спиной, хмуря густые черные брови.

– Только вот что, парень, не злись на товарищей, на нашу власть. Скажи спасибо, что так обошлось. И плюнь на то письмишко. Что за радость была бы у тебя, если бы мать так обеспечила тебя? Свинство это неразумное, поверь мне!.. Здесь, в городе, Микульский не даст соврать, одного уже обеспечили теща с тестем, подарили автомобиль. А потом корить да попрекать начали, в семейную жизнь вмешиваться. Ну молодой еще безобразнее повел себя, выпивохой стал, как шальной гонял на легковой. Собиралась автоинспекция отнять у него права, да он выкручивался. А однажды под хмельком летели по городу, и на перекрестке врезались в инвалидскую коляску. Убили ветерана войны, его жену и внука. Да и сами стали калеками – второй год лежат. Это радость?.. Вот это и есть «обеспечить по гроб жизни». Лучше бы они работали.

Парень смотрел на офицера с вредной недоверчивой ухмылкой.

– Что же тогда, ничего не иметь, что ли? Без штанов ходить и вкалывать до посинения?

Прилипчивые глаза смотрели обозленно, а чернявое лицо как бы еще больше потемнело. Казалось, и внутри у Виноходова черно, и мысли такие же. Да он и послал уже лейтенанта с его проповедью в некую нецензурную даль.

– Почему не иметь?.. Можно иметь все, что веселит человека, но чтобы оно было в меру сил и достоинства, а не до свинского обжорства. Предположим, начал ты работать, и с первой получки купил матери платок или кофту – это радость. А если при этом сшил несколько пар обуви, убрал хлеб или построил дом – тогда принес радость многим. Тебе заплатят за это, и ты будешь дорожить деньгами, как уважением к тебе, распорядишься ими с умом да с толком.

– А иначе ничего приобрести нельзя? – нагловато хмыкнул солдат.

Анатолий с досадой глянул на него. Хотелось накричать на него, что называется, разнести в пух и прах. Только вряд ли это помогло бы.

– Да приобретай себе и машину с гаражом, и дачу! Но наживи деньги честно, и будет в пользу. А богатство бездельнику – это все равно что футбол безногому. Понял, о чем я толкую, или совершенно не слышишь из-за маминого крика?

Виноходов молча дернул плечами, глядя в окно.

– Ты ведь долго обдумывал наедине, как жить с людьми, – продолжал лейтенант. – И начал уже понимать: хочешь быть человеком, иди в жизнь, а не к мамаше под крыло. Человек – потому и человек, что каждодневно утверждает себя. Надо привыкнуть к такой необходимости, сделать ее потребностью души. Без этого просто выродишься.

– Философские мудрости, товарищ лейтенант…

– Это жизнь, Гурьян! Вот вчера на вождении я увидел, что в тебе человек воскрес, и так обрадовался за тебя. Ну, думаю, теперь Виноходова опять поставят механиком, классность повысят, а то и звание «младший сержант» присвоят. – Русинов помолчал, прикурил потухшую сигарету. – Я думаю, теперь и самому не хочется, чтобы этот новый человек в тебе взял и умер. Да и мне горько было бы сознавать, что напрасно потратил на тебя время, обманулся.

Ох, и умел этот смуглый, с пронзительным взглядом лейтенант заглянуть в самые сокровенные тайники души! Умел задеть там что-то больное, ранимое, от чего заходится сердце.

Чуть склонив черную, округло стриженную голову, Гурьян трудно думал. Откровенно говоря, очень уж хотелось бузить после этого письма, наговорить всем дерзких слов, начиная с ротного. Но кому и что он докажет? Сам ведь заварил кашу – сам и расхлебывай.

– Легко вам рассуждать, – выдавил он со вздохом. – А каково мне? Куда подамся после армии? Ни гроша в кармане, ни пристанища…

Лейтенант понимал его состояние, улавливал ход его мыслей, и был терпелив, сдержан, мягок.

– Твое богатство – руки, знания, желание трудиться. Со специальностью механика – на любую стройку. Да вон хоть на БАМ езжай!

– Ха-ха!.. На БАМ по путевке берут. А кто мне даст ее?

– Дадут!.. Ты теперь не хуже других. Так что было бы желание, а путевка будет. Хочешь на БАМ поехать?

– Хочу!

– Иди зови Адушкина.

Солдат недоверчиво поднялся. Вскоре пришел сержант Адушкин, доложил о себе. Русинов велел ему садиться, читать письмо. На чернявом лице Гурьяна теперь было иное выражение. Бузить ему расхотелось, но он как бы намеревался сказать: сами втянули меня в эту историю – сами и вытаскивайте. Конечно, его задели забористые речи ротного, но он пока не видел в них проку. Речами сыт не будешь. А вот путевка не помешала бы.

Дочитав письмо, сержант насупил кустистые брови:

– Этого следовало ожидать. Сам же напросился. – Он презрительно глянул на Виноходова. – Да это и к лучшему.

– Все верно, Адушкин, – поддакнул Русинов. – Но ежели мы взялись помогать человеку, то надо поддержать его и теперь.

– Даже не знаю, что можно придумать. В таких случаях, как говорил Остап Бендер, спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Русинов сдержанно усмехнулся. Сержант, конечно, прав, но…

– Виноходову позарез нужна путевка на БАМ.

– Путевок дали три на роту. Едут Ковров, Индришунас и я.

– Свою путевку отдашь ему.

Сержант изумленно вытаращился на командира роты.

– А я что, у бога теленка съел?

Лейтенант помолчал, тая в глазах недоступную пока мысль.

– Тебе, Адушкин, выпала иная планета. – Он кивнул на сидевшего рядом Микульского. – Вот увольняется в запас Серафим Антонович, и батальон остается без начальника мастерских, а точнее – рота без зампотеха. Командир велел найти замену. Выбор мой пал на тебя, Миша. Так что продолжишь службу в родном полку.

– А что! – оживился Микульский. – Из Адушкина получится отличный зампотех роты. – Я только что хотел сказать о том же.

Сержант смотрел на них растерянно.

– Но у меня и мысли такой не было!

– Не было так будет… Поучишься, присвоят звание прапорщика, а там, глядишь, и офицером станешь, коли сдашь за училище.

– Загадку вы мне загадали…

Русинов уже видел, что Адушкин согласится, – продолжал с веселой уверенностью.

– Никакой загадки, Миша. Надо, понимаешь?.. На тебя надежда. Танковую технику знаешь отлично, со службой – в дружбе. Так что тебе и карты в руки… Завтра сходи в штаб, узнай, как оформляться, и принимай дела у Серафима Антоновича. Все!

Сержант поднялся, озадаченный неожиданным поворотом в судьбе. И не хотелось ему расставаться с мечтой – поехать на стройку века, и не мог отмахнуться от предложения командира роты. Не каждому выпадает такая честь.

Сказав, что подумает, он вышел. И лейтенант, обращаясь к Виноходову, заговорил оживленно:

– Ну вот, Гурьян, считай, что путевка в кармане. А пока назначаю тебя механиком в свой экипаж. Договорились?

Рот солдата растянула примиряющая улыбка.

– Договорились…

– Только постарайся, чтобы экипаж наш был не хуже других, – молвил ротный. – Будешь увольняться, я тебе и характеристику напишу по-братски, и на БАМе тебя встретят хорошо. Обеспечат жильем, помогут на первых порах. А там на хороший заработок выйдешь, матери станешь помогать. Напишешь ей: «Большой привет с большого БАМа!» – Темные глаза лейтенанта весело зажглись.

Гурьян невольно усмехнулся, вспомнив, как он бухнул эти слова на собрании. Кто бы мог подумать, что так все обернется! Когда он ушел, Микульский покрутил головой.

– Ну, товарищ командир, вытянули парня прямо из-под колес! – Он помолчал и предложил: – Моя Емельяновна по случаю отпуска голубцов наготовила. И к ним – еще кое-что найдется. Может, посидели бы вместе за столом, а?