Текст книги "Полигон"

Автор книги: Иван Сажин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Что вы так смотрите на меня, Женя?

Он рассмеялся.

– Извините за вольность, но я думаю, что актриса Ермолова в молодости была похожа на вас. Помните, мы беседовали о портрете работы Серова?

Ему хотелось избавиться от неловких молчаливых пауз, и он настраивал девушку на тот счастливый, сближающий разговор о живописи, который вышел у них на озере.

– Вы что-то элегически настроены.

– Я всегда такой после учений.

– Чем же это вызывается, усталостью?

– Да нет, наверное. Скорее чувством одиночества.

– Но у вас есть товарищ!

– Странно слышать такие слова.

– Что же тут странного?.. Почему вы замолчали, Женя?

Он видел, что Лена тоже волнуется. Сердце его запрыгало испуганно и пылко. «А если сказать ей сейчас все, все!» – расхрабрился он, и почувствовал приступ робости. А еще вспомнил себя; несчастного и жалкого, в те ужасные дни, когда первая избранница сердца жестоко оттолкнула его, курсанта Дремина. Он тогда думал, что на всю жизнь останется несчастным. И вот…

Девушка явно наслаждалась остротой затеянной игры. На ее лице сияла многообещающая улыбка. Она испытывала сладостное, пьянящее ощущение своей значимости, власти над поклонниками. Раньше как-то и не задумывалась, чего она стоит. Но вот увидела себя глазами молодых офицеров, и поняла нечто важное, необыкновенно волнующее и приятное.

С таким обожанием к ней еще никто не относился. Она заметила это с первой встречи, – тогда уже прочла в изумленных взорах лейтенантов, что они поражены. Они тоже понравились ей. Вначале думалось: так, между прочим. Но в последние дни все определеннее чувствовала, что ей не хватает этих милых ребят. Правда, пока не знала, которого из них.

Разумеется, она не раз влюблялась. Да и теперь дружила с однокурсником Саней Луговским – степенным, вдумчивым, трудолюбивым. Возможно, будущим медицинским светилом. Они вместе встречали Новый год, девчонки и мальчишки с третьего курса. Кто-то в шутку нарек женихом и невестой ее и Саню, стали требовать, чтобы они поцеловались…

Провожая ее домой, Саня, хмельной и возбужденный, дружески уговаривал: «Слушай, Ленок, выходи за меня замуж!» С предками я уже толковал – они не возражают. Жить будем у меня, комната есть.

Предложение мало взволновало ее. Замуж она не спешила, и для Сани она слишком обыкновенная, земная, без притягательной новизны и поэтичности. Ну, может, чуть интереснее некоторых подруг.

Лейтенанты же ее так возвысили, как никто не возвышал! И у нее закружилась голова, словно на качелях в весенний, сверкающий день, когда и дух захватывает от ощущения полета, и сердце замирает жгуче, трепетно.

Лена была романтичной, несколько взбалмошной. Воспитание в доме отца-актера, где о многом говорилось возвышенно, а о любви – особенно, конечно же, не прошло бесследно. Это и толкнуло ее сегодня приехать сюда. Благо, отец занят в театре допоздна, а мать – в командировке. Так что сама себе хозяйка… Сначала хотела просто узнать, как добраться до их части. После обеда пришла на автобусную остановку. Подумала, как здорово удивит Женю и Толю, села в автобус…

– Так что вы хотели сказать? – весело допытывалась она.

Евгений дрожал от холода и горел от жара одновременно.

– О чем?.. Я так теряюсь, что на меня мучительно смотреть. И лицо серое от усталости, и язык мой сер…

– Напротив, я вижу, как румянец заливает ваши щеки! Это я с дороги выгляжу тусклой.

Евгений вскинул голову. Будто подсвеченные изнутри, глаза его горели необыкновенным светом.

– Лена, зачем вы наговариваете на себя? Вы прекрасны!.. В выражении вашего лица что-то небесное. Будь я даже художником, то и тогда не сумел бы передать, какая вы сейчас. Вы – совершенство.

Он не преувеличивал. Дочь актера Русинова была красивая, особенно в эту минуту. Чуткая молодая жизнь играла в ней, в глазах сказывался ум, тонкий, изящный. И как она реагировала на все – быстро, точно, возвышенно!

«А он сейчас признается в любви!» – поняла она и, чуточку оробев, рассмеялась.

– Ой, Женя, вы меня смешите!.. Но вы так и не сказали, отчего испытываете чувство одиночества.

Быть с ней вместе – и хорошо и тревожно. Евгению трудно было пережить волнение этой минуты. Может, сейчас ему суждено обнять ее! Неужели эти губы отзовутся на поцелуй?.. Анатолию она тогда сказала не очень-то приятные слова.

Он снова остудил себя, спросил внезапно осипшим голосом:

– Разрешите, я закурю?

– Ради бога!.. Тут вы хозяин. Я всего лишь гостья.

Он торопливо раскурил папиросу, затянулся.

– Это так сразу не выразишь. Друзья и товарищи – все это, конечно, здорово. Но ведь хочется еще и счастья!

«Да, да! – подумал он, волнуясь. – Она хороша! С ней я был бы счастлив всю жизнь… А если нарвусь на равнодушие? Но и не сказать уже нельзя».

– В ваших глазах такое нежное, доброе выражение, – продолжал он. – Знаете, Лена, в моей жизни вы первый человек, который так понимает меня. Я думал о вас на учениях. Не верите?..

– Почему же! – поспешно отозвалась она, ободряя его взглядом. Ей передалось его волнение.

– Мне запомнилась ваша улыбка, этот жест, которым вы откидываете назад волосы, ваши глаза… Когда я думаю о вас, мне кажется, что в мою жизнь вошло что-то большое и светлое… Извините, я путаюсь, а хочется сказать так много…

В коридоре послышались твердые, уверенные шаги. Евгений умолк: говорить о любви в спешке – кощунство. Вошел Русинов. Увидев в комнате Лену да еще взволнованную, с блестящими глазами, и необыкновенно возбужденного Евгения, он вначале застыл на месте. Соображал, как поступить: входить или скрыться за дверью?

Но тут же махнул на все рукой. Впрочем, махнул мысленно, поскольку руки были заняты, – держал какие-то бутылки, бумажный кулек, батон. Решительно вошел, точно ничего не замечая (надо же освободиться от ноши).

Он бурно обрадовался дорогой гостье, и едва спихнув на стол покупки, шагнул к ней с распростертыми объятьями.

– Ленка! Вот здорово, что вспомнила о нас! Добрый вечер, пропащая душа. Давай я тебя расцелую.

– Это вовсе не обязательно! – От объятий она уклонилась. Русинов снял фуражку, поерошил густой темный чуб, будто успокаивая себя. Сел напротив на свою койку.

– Наконец-то заявилась!.. Чего ты забыла нас?

– Здравствуйте, я ваша тетя! Я их забыла. Сами-то хоть раз напомнили о себе за три минувших недели?.. А тут сессия, зачеты – не продохнуть.

– Ладно, не будем счеты сводить. Мы рады видеть тебя, дорогой товарищ Лена. – Анатолий помолчал с выражением досады на смуглом лице. – Ах, как я не догадался? Прихватил бы хоть «сухарика».

– А что такое «сухарик»?

– Сухое вино.

– Но ты же принес какие-то бутылки!

– Это всего лишь безобидный лимонад. Поленился идти в гастроном – взял, что было в буфете. Думаю, подкормлю Женьку…

Евгений завидовал настырному товарищу, этой его простоте общения с девушкой. Стараясь подражать ему, задиристо воскликнул:

– Он обо мне заботился!.. Сказал бы честно, что сам большой любитель прохладительных напитков.

– А знаете, я тоже за лимонад! – отозвалась Лена.

– Тогда проблема гостеприимства счастливо решена.

Достав складной нож, Анатолий принялся за дело: откупорил бутылки, попросил товарища ополоснуть стаканы и пригласил девушку к столу. Янтарный напиток искрился и шипел. Рука парня чуть подрагивала от волнения, горлышко бутылки звякало о край стаканов.

– Итак, уподобимся Лимонадному Джо, – пошутил Евгений. – За ваш приезд, Лена, поднимаем безалкогольный тост.

– Спасибо, ребята, не откажусь. День был жаркий – пить хочется. – Осушив стакан, девушка окинула лейтенантов благодарным взглядом. – Осунулись вы, наверное, очень утомились?

– Немного есть. – Анатолий пытливо глянул на гостью. – А как твои дела, Елена Борисовна?

– Свалила третий курс, перебралась на четвертый.

– О-о, поздравляем! – воскликнул Евгений и взялся за бутылку. – По такому случаю еще лимонаду. Экзамены прошли успешно?

– Почти.

После жаркого дня шипучий напиток освежал и бодрил. – фу-у-у! Вот теперь я напилась. – Лена отставила стакан, спросила: – Что же вы, кавалеры, поите меня, а ничем не угощаете?

Русинов достал один из принесенных кульков, высыпал прямо на стол конфеты в простой пестренькой обертке.

– Можно и угостить. Прошу!.. Извини, не думал, что ты приедешь. Купил бы что-нибудь получше.

Взяв конфетку, девушка обрадованно воскликнула:

– «Золотой улей»!.. Это как раз мои любимые. – Раскусила, выпятила губы и зажмурилась от удовольствия. – Так чудно пахнет! И, кажется, акацией. Странно, у этих конфет всегда разнообразный аромат. Не знаю, почему, но мне нравятся.

– Запах меда! – Анатолий тоже раскусил карамельку, посмотрел на золотистую начинку. – А мед всегда разный, в зависимости от того, с каких цветов брали взятки пчелы.

– Так просто?

– У меня дед пчеловодом был, и я это знаю.

– Придется поверить знатоку.

Анатолий рассмеялся, покрутил головой.

– Лена, тебе не скучно с нами?

– С вами всегда весело, – усмехнулась она. – Сама не знаю, почему.

– Приезжай к нам почаще, как-нибудь выясним.

– Нет уж, теперь вы должны приехать.

– Последнее время у нас это не очень получается, – вздохнул Анатолий. – Почти не вылезаем с полигона.

С минуту молчали, доедая карамель. Заметно вечерело. По небу разливался послезакатный розовый свет, потянул ветерок. Клен под окнами зашелестел листвой.

Евгений быстро глянул на часы, вспомнив наказ ротного.

– Да, Толик!.. Приходько дал ценное указание: одному из нас быть на вечерней поверке.

– Разве это так важно? – спросила Лена.

– Это очень важно – для порядка, для дисциплины. – Анатолий тоже посмотрел на часы.

– Вы заметили, Лена! – весело ухмыльнулся Евгений. – Будущий маршал уже изрекает афоризмы.

– Ему это даже идет!

Русинов заметно смутился.

– Вот же народ пошел: на любом слове поймают.

– Толя, мы шутим, – промолвил товарищ, как бы приобщая к себе Лену, и посмотрел на нее: не вызовет ли это протеста?

– И потом все переводят в шутку.

– А кто из вас повезет меня обратно домой? – спросила неожиданно гостья. – Автобуса-то больше нет…

Она ждала, что откликнется Евгений, но он молчал. Ее это задело. Она повернулась к Русинову, который смотрел на нее с ухмылкой, – дескать, все равно вам без меня не обойтись!

– Может, Толя согласится? – осторожно спросила она.

– Не откажусь. Мотоцикл настроен, осталось только оседлать его, как говорили в старину… А как же ты, Жень?

– Что я? Тебя пригласили… Пойду на вечернюю поверку.

Евгений встал и начал собираться. Внутренне он противился этому, но у Анатолия крепче рука и тот гораздо выносливее. А сам он, Евгений, может уснуть за рулем. Уже готовый, опоясанный ремнем, в фуражке, повернулся к Лене.

– Так у вас теперь каникулы?

– Да!.. Блаженствую. – Она шутливо зажмурилась. – Читаю книги, хожу в кино, смотрю телевизор…

Евгений вздохнул.

– Тоже хотелось бы побездельничать, но задерживают отпуск. Говорил на днях с ротным – пока одни обещания… Но когда вырвусь, приглашаю вас, Елена Борисовна, в путешествие по Волге.

– Заманчиво, – отвечала она. – Меня всегда тянет к новым местам и впечатлениям. Во всяком случае, я подумаю…

Непроизвольно повернулась к Анатолию, который неотрывно, с напряженным лицом смотрел на нее. Не выдержав его взгляда, она опустила глаза.

– До свидания, Лена! – сказал Евгений. – Счастливого пути. Передайте привет Кире Андреевне и Борису Петровичу.

– Всего вам доброго, Женя.

Когда он ушел, девушка взволнованно прошлась по комнате. Ее охватило вдруг беспокойство: «Неужели и Анатолий будет признаваться мне в любви?» Русинов сидел в оцепенении. Казалось, он решал трудный вопрос. Но вот, пересилив себя, поднялся и начал убирать со стола бутылки и стаканы. Нет, он не спешил с признанием.

Лена не сердилась на него, не сохранила ни малейшего неприятного воспоминания о том, что он тогда был агрессивен, и если что-то держало ее на расстоянии, так это его грубоватые манеры.

– Ты как будто не в духе? – спросила она, прерывая молчание.

– А, пустое! – Он вдруг подошел к ней, улыбнулся. – Вот ты приехала к нам… а что же дальше?

Она натянуто рассмеялась.

– Ничего, Русинов!.. Главное – вовремя вернуться домой, чтобы мама и папа не знали, где я пропадала.

Он взял ее за плечи, стиснул ладонями.

– Ох, Ленка, задушил бы я тебя! Так соскучился… Ты в этой кофте, словно цыпленок, которого хочется взять и подержать.

– Русинов, уберите свои конечности!

– Русинова, не притворяйтесь недотрогой, – буркнул он скучным голосом, однако тяжелые свои руки снял с ее плеч.

Она поправила кофточку, откинула назад волосы, зябко поведя плечами. В эту минуту они оба сознавали, что понимают друг друга и обоим почему-то сделалось неловко.

– У тебя, Толя, зверский аппетит к жизни.

– Без аппетита люди чахнут. А я чахнуть не собираюсь… Ленка, почему в твоем присутствии мне хочется делать глупости?

– Этой особенности твоей натуры я не знаю.

– Пора бы знать, не маленькая, – обронил он и тут же, смутившись, постарался замять свои слова. – А ну включим радиоточку!

– Передаем легкую музыку, – вырвалось из репродуктора.

– Отлично! Специалисты уверяют, что от легкой музыки даже трава лучше растет. – Он хлопнул ладонями. – Лена, приглашаю!

– С одним условием, Русинов: ты не полезешь целоваться.

– Для меня это условие – смерть. Но я принимаю его, как говорят в ООН, с небольшой поправкой: теперь ты поцелуешь меня.

Танцуя, Лена встретила его слова шутливым смехом.

– Можешь считать, что я тебя поцеловала.

– У нас это называется вредной условностью.

– Это просто символический поцелуй.

– Ладно, Ленка, плачу той же монетой: ты меня символически поцеловала, я тебя символически отвез домой. Идет?

– Но это нечестно!.. А мне и в самом деле пора.

Они остановились. Парень внезапно поскучнел.

– Пора так пора. Пошли!.. Бери свою сумку.

Он надел фуражку, взял плащ-накидку, обронив:

– Вечер свежий – просквозит тебя в твоей цыплячей кофточке.

На улице Анатолий проворно вывел мотоцикл из деревянной будочки (сколотили вдвоем с Евгением). Усадил Лену, укутал ее в плащ-накидку. Велел крепче держаться и не смотреть по сторонам. Нажал на стартер – мотор сразу затрещал.

– А ты знаешь, я трусиха, боюсь быстрой езды! – призналась она, напрягая голос.

– Не морочь голову, Ленка, – проворчал он, усаживаясь. – В эту неделю я спал по два часа в сутки. Ежели ехать черепашьими темпами, непременно усну. Спасенье – в скорости.

И тронул с места. Мотоцикл загудел, понесся стрелой – по сторонам сразу все закружилось и замелькало. У Лены не было другого выхода, как последовать совету парня. Вся съежилась, закрыла глаза, положила голову на его напряженную спину, прижалась и замерла. Слышала только свист рассекаемого мотоциклом воздуха.

Не один раз пожалела она, что согласилась ехать с шальным лейтенантом. Замирала на каждом повороте, и временами ей казалось, что они летят в черную бездну, которой нет конца. Небо над головами давно уже притушило дневные краски.

Неожиданно Анатолий остановился, спросил оборачиваясь:

– А ты не уснула?

– Нет-нет! – Она как-будто очнулась. Как, мы уже приехали?

– Не совсем. Но через несколько минут ты будешь в своей уютной постели. – В голосе его слышалась ирония.

Едва тронулись с места он крикнул ей: «Держись!», и они опять полетели. Впрочем, теперь не так быстро и вскоре действительно оказались около дома, где жила девушка. Лейтенант остановил мотоцикл у того самого каштана. Суховато кинул, не вставая с сидения мотоцикла:

– До свидания, Ленка!

– Ты сразу назад?

– А что делать?

Девушка неторопливо скинула с плеч и передала ему плащ-накидку. Она и сама не знала, зачем задерживает его.

– Ты чего-то не договариваешь, Толя!

Русинов повернул к ней темное в сумерках лицо.

– Я не люблю красивых слов – они нынче не в цене. Да и слишком жирно было бы для тебя – в один вечер услышать два признания. В дураках не желаю ходить, тем более – перед тобой. Все, Ленка, будь!

Он словно и не заметил ее протянутой руки – развернулся и улетел на своем мотоцикле. Она еще долго стояла под злосчастным каштаном, пока сверху из окна ее не окликнул отец.

В тот вечер, вернувшись с учений, майор Загоров, уставший и раздраженный, не решился идти к Анне. Но на следующий день, едва освободившись от командирских хлопот в батальоне, заторопился к телефону-автомату, с которого обычно звонил ей на работу.

Шел с неспокойным сердцем. Непонятное охлаждение любимой мучило его и угнетало, В последнее время Аня будто избегала встреч с ним, ссылаясь на недомогание. А он воспринимал это так, словно она недовольна им после того неприятного разговора. Надо как-нибудь ободрить ее, успокоить.

Трубку подняла приемщица – он узнал ее хрипловатый, прокуренный голос.

– Здравствуйте, Раиса Антоновна!.. Мне бы Аню на минутку.

– К сожалению, Аннушки нет на работе, товарищ майор, – отвечала она. – Ей что-то нездоровится.

– Что с ней, Раиса Антоновна?

– Да прихворнула…

– Спасибо. Извините, пожалуйста, за беспокойство.

– Не стоит, ангел мой. Всего вам доброго.

Не то в шутку, не то по привычке, женщина уже не раз называла его так. Испытывая от этого неловкость и размышляя, что же с любимой, он зашагал к ней. Минут через десять нажал кнопку звонка у двери знакомой квартиры. Аня была дома. Ее смуглое красивое лицо казалось измученным, заплаканным.

Он снял фуражку.

– Звонил тебе на работу. «Ангел мой» сказала, что ты прихворнула. Вот и решил проведать.

– Спасибо, Алешенька. Ты не беспокойся. Говорят, собачья болезнь до поля, а женская до постели, – натянуто пошутила она и бледно улыбнулась. – Полежу немного и пройдет.

Он заметил, что ей трудно стоять, и тотчас уложил ее в постель, озабоченно спрашивая:

– Что это мы вздумали хворать?

Лицо ее неожиданно дрогнуло, она быстро отвернулась к стене, заставив его не на шутку встревожиться.

– Может, что-нибудь серьезное, да ты не говоришь?

– Нет-нет, я же сказала: ничего особенного.

Когда Аня повернулась к нему, он заметил настороженность, даже отчужденность в ее глазах. Ему стало не по себе.

– Хочешь, пойду в магазин, возьму продуктов?

– У меня все есть, – заверила она его. – Вчера ходила на базар, купила курицу, яиц. Колбаса еще есть, помидоры… Одной-то много ли надо! Может, ты хочешь кушать?

– Да нет, я не голоден.

В том, что Аня отвергала его участие, тоже была отчужденность. Казалось, она хотела, чтобы он ушел, не утомлял ее, не усугублял того, что безмерной тяжестью лежало на душе.

– Но я бы хотел помочь тебе, – молвил он расстроенно.

– Не надо, Алешенька. Теперь ничем не поможешь… Она снова отвернулась, и на этот раз уже не могла сдержать слез. Он участливо подсел к ней, стал гладить ее темноволосую голову, вздрагивающие плечи под цветастым домашним халатиком.

– Успокойся, родная, успокойся…

Какое-то тягостное предчувствие родилось в нем. Оно пришло вместе с подозрением: «Может, у нее и впрямь что-нибудь серьезное, да она скрывает, чтобы не расстраивать меня?..» Вспомнилось, что во время последней встречи она была скучной, безучастной ко всему. Почти через силу старалась казаться веселой.

– Пожалуйста, расскажи, что случилось? – умоляюще попросил он.

Она вытерла лицо уголком покрывала, приглушенно обронила:

– Ничего… Видно, всему однажды бывает конец.

Эти ее слова, ее подавленное состояние и нежелание сказать, что с ней, подействовали на него крайне угнетающе.

– Но стало быть, что-то случилось, раз ты так говоришь!

Она подняла на него печальные, милые глаза, полные слез и упрека:

– Алешенька, ты что, пришел мучить меня?

– Извини. – Загоров расстроился. Он сухо сглотнул колючий комок, внезапно подумав: «Сделала аборт или что-то еще… Боже мой, какой ты деспот! Довел любимую женщину до того, что она скрывает от тебя свою беду. Это уже совсем плохо, братец».

– Голубушка моя, скажи, ты ничего не делала с собой? – спросил он с болью в голосе. – Ну, скажи…

Она тихо покачала головой: ничего.

– Что же ты тогда такая безутешно грустная?

Аня не обращала внимания на его слова, занятая тем нелегким, что терзало ей душу.

– Мне тяжело, Алешенька?

– Да от чего же?

Аня помолчала и вдруг горестно промолвила:

– Оттого, что расстаюсь с тобой.

Ревниво подумалось, что тут замешан кто-то третий. Но тогда она не лежала бы больная!.. Он старался не докучать излишними расспросами, видя, что это в тягость ей. После некоторого молчания она заговорила сама – слезно, надрывно:

– Вот поправлюсь немного, возьму расчет и уеду к маме. Я уже написала ей… А ты можешь вернуться в свою квартиру. По общежитиям-то не сладко скитаться. И разговоров не будет…

Это несколько успокоило Загорова. Значит, третий никак не замешан, и состояние ее здоровья не безнадежное. Теперь оставалось лишь понять, что же явилось причиной такого решения.

– Но ты могла бы и здесь жить, – осторожно заметил он. – Квартира есть, зарабатываешь неплохо. А чтобы подлечиться, возьмем путевку в санаторий. Я могу похлопотать…

Аня поднялась на кушетке.

– Когда б могла, осталась бы с великой радостью, – она запустила пальцы в его русые волосы. Ее темные агатовые глаза ласкали его. – Мне ведь тяжело будет без тебя, Загоречек мой…

В голосе ее была пугающая отрешенность. Он притих, понимая, что причина ее болезни – их отношения, что эти отношения не могут больше продолжаться и что она вынуждена прервать их. Но почему, почему?..

Его охватило отчаяние. «Надо узнать, насколько она больна», – мелькнуло в голове, и он сразу ухватился за эту мысль, как за возможное спасение рушащегося здания любви.

– Ты обращалась к кому-нибудь из врачей?

– Ты напрасно беспокоишься.

– Как это напрасно?.. Ты страдаешь, намерена оставить меня, а я не должен беспокоиться! Нет, Аннушка, так не пойдет. Ты должна все рассказать, и вместе решим, как быть. Ведь я же люблю тебя!

Казалось, она вот-вот поддастся на уговоры и все объяснит. Был даже такой миг, когда в ее глазах зажглась решимость ничего не утаивать. Но потом она опять печально опустила голову. Он обнял ее, стал целовать щеки и губы, солоноватые от слез.

– Аннушка!.. Ну, родная!.. Ради нашей любви, ради всего святого. Ведь все было хорошо, мы даже не ссорились серьезно… А помнишь, как вместе отдыхали и ты была такой счастливой! У нас это снова будет. Вот возьму отпуск и отвезу тебя к Черному морю. Окрепнешь, поправишься.

Хотел ободрить ее, а добился обратного: она легла и заплакала. Он трудно замолчал, дожидаясь, когда она успокоится.

– Скажи мне хоть что-нибудь, – тихо молвил он. Она снова покачала головой. Недоумение и какой-то тайный упрек угадывались на ее лице.

– Нечего мне сказать, Алеша. Как решила, так и будет. Живи счастливо. – Губы ее дрогнули. – И не сердись на меня, пожалуйста.

Говорила нежным, почтя умоляющим током, однако он чувствовал, что она осуждает его. За что? Никогда не наталкивался на такое непреодолимое сопротивление. И мучительно думал, как помочь ей. Вид ее плох: не нужно особых познаний в медицине, чтобы понять это.

Забыв, что она не разрешает ему курить в квартире, достал папиросы, но тут же перехватив ее взгляд, снова спрятал их. Весь нахохлился, словно вглядывался в свою жизнь. Что виделось в ней? Вырос сиротой, семейных традиций не воспринял. Но о призвании, назначении человека думал много. И был счастлив, что выбрал профессию по душе, что не замыкался в одних рамках, что всегда старался достичь намеченной цели. Еще в Суворовском начал обливаться холодной водой, и хоть первое время простуживался и болел, однако позже закалился, окреп. На здоровье жаловаться не приходилось. В танковом училище много читал и это помогло ему стать образованным человеком. А вот в отношениях с любимой женщиной оказался профаном…

Притихла и Аня. Она и сама толком не знала, что с ней происходит.

– Неужели ты так и не скажешь? – повторил он свой вопрос.

– Нечего мне сказать, голубчик мой. То, что случилось, имеет отношение только ко мне. И потому я должна уехать.

Говоря это, она следила за ним тоскующими, покорными глазами. Нерастраченный запас любви и слепой страсти толкал ее к нему, но она удерживала себя. Почти суеверно подумала: «Если нам суждено быть вместе, то так и будет. Алексей сам поймет и решит. И тогда окажутся не нужными мои объяснения».

– Не переживай, Алешенька. И не будем об этом больше. – Ее горестный тон подсказывал, что расспросы не нужны: они ни к чему не приведут, а сделают лишь хуже.

В душе у него нарастало недовольство. Но сейчас нельзя ни говорить, ни показывать этого недовольства, можно все погубить. Наконец он поднялся. Сославшись на то, что надо кое-что купить для нее, вышел из квартиры.

Ходьба уняла смятение. Мысли начали выстраиваться в логической последовательности и уже напрашивался вывод: Аня была у врача, тот сказал ей что-то нехорошее, пугающее. А поскольку врач знает о причине ее болезни, то у него можно узнать, в чем дело. «В регистратуре скажут, у кого она была, и надо сейчас же зайти в поликлинику», – решил он, и шаг его стал стремительным.

Спохватился Загоров поздно: прием в поликлинике окончился, кабинеты были почти все закрыты. Он приуныл и, задумавшись, задержался перед выходом. Пожилая женщина в темном халате делала в коридоре влажную уборку. На позднего посетителя поглядывала с явным неодобрением.

– Простите, из врачей никого нет? – спросил он ее.

– Майже никого. Он тильки Нина Кондративна затрымалась.

Нина Кондратьевна – жена Одинцова. Серьезная, независимая женщина, под стать своему мужу. Загоров колебался: обращаться к ней или не стоит?

В то время, когда он уступил Ане свою квартиру, не обошлось без пересудов. Чтобы их пресечь, в кабинет командира были приглашены представители от жен-совета, в том числе и Нина Кондратьевна. Хоть и неприятно было объясняться в присутствии женщин, майор ничего не утаил. Выслушав, Одинцов поморщился, сказал:

– Не мудрили бы, Загоров. Живите по-человечески, раз вы любите ее и она к вам приехала.

На этом и заглохло. Да, видно, не совсем. «Теперь снова начнутся сплетни, – вздохнул он. – Ну и пусть. А узнать я должен!» Набравшись решимости, подошел к указанной двери, постучал.

– Да, войдите! – донеслось из кабинета. Одинцова тоже закончила прием больных – только что отпустила последнюю посетительницу, и теперь, собрав инструмент и закрыв его в шкафчике, просматривала журнал учета. Лицо у нее с виду простоватое, курносое. Щеки с румянцем, волосы темно-русые, поседевшие на висках. Она не красила их, считая, что человек в любом возрасте должен быть самим собой.

Войдя в просторный, с ширмой в углу кабинет, Загоров тихо поздоровался и в нерешительности остановился у двери.

– Вы ко мне, Алексей Петрович? – Одинцова знала многих из сослуживцев своего мужа.

– К кому-то надо бы обратиться, – заговорил он неуверенно. На лице у него было тревожное выражение, в глазах – сухой блеск.

– Слушаю вас.

Естественно, он смущался, и потому не мог сразу сказать о деле. Но сказать надо. Иначе зачем же вошел?

– Аня посетила кого-то из врачей… И вот молчит.

– Она была у меня. – Одинцова выжидательно опустила глаза.

– У вас?.. Что с ней? Что вы ей наговорили? – Вопросы вырвались невольно, как бы сами собой. В них было столько тревоги и боли, что это вызвало улыбку на лице пожилой женщины-врача.

– Не волнуйтесь, Алексей Петрович, сейчас узнаете. Извините, я помою руки, сниму халат и закрою кабинет. По дороге домой мы с вами и поговорим. Подождите меня на улице.

Он остановился возле газона и, чтобы унять смятение, закурил. Солнце висело уже низко – вот-вот закатится. Было тихо в этот ласковый вечерний час.

Сзади послышались шаги – подошла Нина Кондратьевна в легком платье, с непокрытой головой.

– Прежде чем сказать о вашей подруге, должна задать один вопрос, – начала она и предупредила его недоуменный взгляд словами: – Вопрос к делу… Вы с этой женщиной в тех же отношениях, как тогда, когда просили поселить ее в вашей квартире?

– Да, мы давно так условились. Нас это устраивает.

– Возможно, вас это устраивает. Что касается Скороходовой, то для нее пагубна та жизнь, которую вы ей навязали.

– Не понимаю, что тут плохого.

– Сейчас поймете, – продолжала Одинцова осуждающим тоном, который не предвещал ничего хорошего. – Ваша подруга может быть нормальной и здоровой женщиной только в том случае, если будет вести семейную жизнь, рожать и воспитывать детей. В противном случае то, что произошло сегодня, станет печальной системой… У нее начались головокружения, во время работы она упала, потеряла сознание. Я нашла, что нервная система у нее на пределе. С ней может случиться что-нибудь с трагическим исходом…

– Вы так и сказали ей! – расстроенно воскликнул Загоров.

– Это вам я так говорю, Алексей Петрович! – недовольным голосом заметила Нина Кондратьевна. – А ей сказала, что надо поберечь здоровье, переменить образ жизни…

– Простите, я расстроен… Но почему вы считаете, что причина ее недомогания кроется в наших взаимоотношениях?

– Не задавайте наивных вопросов. Время и без того напряженное, а вы создали человеку дополнительный источник переживаний. Сами-то вы верите, что можете так жить? А она – нет, и неуверенность отравляет ее сознание. Кончается это обычно нервной депрессией.

– Да-а, неприятная история…

– Когда речь идет о нервной системе – шутки в сторону. Стоит однажды чему-то случиться, как оно может дать осложнение. Итог – искалечена жизнь, погублено счастье.

– Что же делать? – удрученно спросил он.

– Я уже сказала: прервать сложившиеся отношения. Аня должна расслабиться, отдохнуть и устроить свою судьбу иначе.

– Не понимаю… Сколько авторитетных людей писали и говорили: такие отношения возможны и желательны, за ними будущее.

– Теоретически – да. Кое-кто осуществляет это на практике. Но обычно женщина предпочитает семейные отношения простому сожительству. Это определяется ее положением в обществе, биологические законы требуют продления рода. Добавьте к этому заботу о здоровье, силу привычек, взглядов, А вы решили, что все можно нарушить, начитавшись умных книг?

– Так что, выходит, нельзя следовать сложившимся идеалам?

– Порой нельзя. Поверьте мне, как врачу, как женщине и как матери, не все могут отрываться от грешной земли и улетать в космос.

– Понятно, теперь понятно, – подавленно молвил Загоров, и опять спросил: – Что же вы нам советуете?

– Разъехаться, – словно приговор, изрекла Одинцова. – Вы встретите женщину, которая разделяет ваши взгляды, Аня найдет мужчину, желающего иметь семью. И со временем все станет на свои места.

Совет не на шутку испугал его. Они с Аней питают нежную привязанность друг к другу, тоскуют в разлуке, а тут – разъехаться!

– Легко сказать! – горько выдохнул он.

– Нелегко, я знаю… Но что другое можете вы предпринять?

– Мы же любим друг друга!.. Зачем вы такое посоветовали Ане?

Нину Кондратьевну это задело, она заговорила взвинченно: