Текст книги "Остров жизни (СИ)"

Автор книги: Иван Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Что случилось?

Вздрогнув, девушка обернулась на голос. Взглянула совершенно непонимающе, как и когда-то на бревне, но при этом иначе. Узнав, она попыталась взять себя в руки.

– Ланс, – произнесла Мона. Всхлипнула. Она честно попыталась, но жемчужины слёз сверкнули в воздухе. Никто не стал преследовать, когда, прикрыв лицо руками, она унеслась куда-то. К чему, когда всё и так ясно.

Зое было не по себе. То ли холодно, то ли просто грустно.

«Это всё рубашка виновата», – подумала она и, полностью убедив себя в верности последнего, вновь взглянула на медленно удаляющуюся карету.

Всё верно. Должно быть, троица только тем и занималась, что, напрягая спины, вытягивала увязающий гроб из скисшей от обилия дождей почвы. Теперь толкающих было семеро, и все они уже были по уши в «благах» ещё не начатой службы. Все одного цвета, и на одно лицо. Одинаковые, и всё же в фигуре, что в напряжении корчилась у левого колеса, не так сложно было узнать её друга. Вихры и скомканный воротник – Ланс. Мальчишка, который столько лет возился с ними как с малыми детьми и регулярно снабжал свистульками.

«Всего этого больше не будет», – неожиданно ясно осознала Зое. Осознала и смирилась, потому что поделать с этим ничего не могла. Карета бухнула последний раз, и радующиеся уже тому, что им удалось покинуть страшную деревню живыми, лошади скрылись за парой сцепившихся ветвями вязов на повороте.

[1] Даже Зое не могла воспринять де Воражину всерьёз. Этот огромный складчатый ворот и осыпающаяся пудра. Стыдно признаться, но она паяцев так представляла, и повадки юного месье лишь укрепляли этот образ.

[2] На варёную капусту, и на тот факт, что мясо оказалось по ту сторону стола.

Часть 2. Взбивая пену. Глава 1. Один в тишине.

Один в тишине. День, месяц, год. Прохладный ад, мгновения которого отсчитывали капли, как почки набухавшие и срывающиеся во тьму. Тихое «цок», и те разбиваются мириадами отблесков, оканчивая свою краткую жизнь. Вода в норе не застывала никогда. Жар дыхания согревал её, и корни со всего острова прорывали твердь, чтобы вклиниться в плотную арку, окружающую и опутывающую хребет дракона. Не давали возможности заснуть по-настоящему. Сейчас зверь уже немного оправился, но всё одно, отрешившись на пару лет, он рисковал проснуться в деревянных путах. Крылья подобного бы не потерпели.

Первая победа. Сом.

С тех пор множество рыбин было проглочено, но ту первую дракон запомнил очень хорошо. Плоскоголовая, но без отметины у плавника.

Зверь видел «меченую», неоднократно видел, но поймал ли? Нет! Не смог. Холодная ярость до сих пор скреблась в глубинах иного сознания, и исчезать она не собиралась. Дракон никогда не болеет. Дракон никогда не умирает. Дракон никогда и ничего не забывает. Лёжа здесь, в сырой тьме, зверь видел внутри себя мглу иную. Под ним тогда стелилась не грязь, а облака. Белёсые хлопья, размывающиеся под крылом, столь велика была скорость. Гранитные иглы, вздымающиеся столь высоко, что прошивали небо, и целые хребты здесь, где их никто не мог найти.

Он был там. Куда больше. Опытнее. Опаснее. Повинуясь внутреннему чувству, красный претендент резко сменил направление, рассекая небо в опасной близости от обледеневшего пика этого, иного мира. Ничего не происходит. Всё так же сияют звёзды. Луна своим холодным оком высвечивает каждую чешуйку меж двух огромных кожистых крыл. Сбегающее от времени ледяное царство, под которым кипела жизнь. Голубоватые вспышки за тонким полотном. Отсвет, и ещё один, отразивший тень неразличимого пика. Звуков здесь почти не было (к чему миру, где никто не живёт, такая, в сущности, мелочь как звук?), и тем не менее дракон чувствовал вибрацию. Ощущение странное и неизведанное для многих. Точно покалывание под нижним нёбом, когда трещит, разрываясь вслед за светом, воздух. Беззвучный грохот, это стон стихии. Гул, с которым рвутся жилы скал, и молнии ударяют в балконы, вынуждая те ссыпаться в мир, заполненный до краёв.

Всполох прямо внизу отразил тень крыльев.

Мысли дракона быстры, так что лишь молния способна была угнаться. Импульс в клубке образов меж круглых глаз, и зрачки резко расширились: «Тень со стороны света?»

Удар крыльев. Быстро, почти сразу же, но это «почти» как и всегда подвело. Доля мгновения, и новый воздушный поток подхватил бы, но вместо этого пепельная в свете луны завеса лопнула, точно скорлупа, и чёрная морда сбила полёт. Вцепилась и утянула в промежуточный мир.

Холод ран. Немыслимо горячие молнии. Кровь! Когти! Воздух выгорал в груди! Первородный ад, каким он и должен быть в исконном смысле. В выси полной боли. Сцепившись здесь, два чудовища рвали плоть друг друга как и где могли. Бессвязные взмахи раздирали облака. И лишь белые всполохи давали увидеть клыки врага, его горло, бока. В грохоте сотен колоколов следовал – удар. Во вспышке блестели когти. Во вспышке разевалась чудовищная пасть. Кровь лилась. Цепью чёрных сапфиров она струилась вниз, в мир, за который и шло сраженье. Ад, вскипающий огнём двух глоток!

Тишина.

Дрогнув, второе веко отползло в сторону, а зрачок расширился, отражая отвердевшие от обилия корней стены норы. Легчайший плеск пробудил чудовище. Он продолжался у входа, закручивая холодную медную гладь озера наподобие водоворота. Окаймлённые острыми чешуями ноздри расширились, всасывая тёплый и пропахший сыростью воздух.

И снова тот запах. Окончательно осмелев и поднабрав жиру, сомёнок вновь дразнил зверя, крутясь у самого выхода. Плескаясь в его зрачках и отстранённо холодном сознании. Игра в кошки-мышки, затянувшаяся на годы и раздражающая до боли в зубах и клокота в груди.

«Наглая добыча», – в которой раз подумал дракон, и шелест, трескучий, но при этом глухой, заполнил нору. И зачем он это делает? Сиё действие повторялось уже не раз, так что не приходилось сомневаться: не успеет вода коснуться лап дракона, рыбина уже отойдёт. Подбирая крылья, зверь протиснется под низкой аркой корней, а противник уже в стороне. Корни позади и зверь уже готов броситься, а сом уже у коряжника.

Дракон выбрался на свет. Он даже не глянул, зная, что рыба скрылась в нагроможденье, что чуть левее прошивало гладь костяными сучьями.

В наречии, на котором говорили драконы, не было такого слова как «имя». Зверя, что раз в несколько столетий драл юнца, называли Терреск, по горе удерживаемой. Он жил в ней, и так его называли. Так называли его предшественника, и так со временем назовут претендента, что ютился сейчас посреди озера в сырой норе.

Для драконов такого понятия как имя не существовало, но именно эта рыбина ассоциировалась у зверя с чем-то юрким и назойливым, навроде комара. Декстер, именно так назвал бы его дракон, если бы имя имело какое-то значение.

Новый, резкий виток мысленного коловорота, и в то же мгновение холодок ярости прошёлся по широкой спине, перетекая на лопатки и пульсируя на гранях кожистых крыльев. Ряд длинных, как кинжалы, клыков распался, демонстрируя изогнутые подобно волне челюсти, в которых каждое лезвие при смыкании заходило за другое. Ужасающая машина смерти. Звёздный холод глаз и жар, что волной, вонючим паром разошёлся над водой. В деревне, что стояла на берегу, тут же взвыли собаки, а лягушки, подняв гвалт, попрыгали с зеленеющих заплатами кубышек, скрываясь в водной глади.

Зверь найдёт его. Подловит, чего бы это ни стоило.

Зелёное око светило посреди дня со дна озера, и водный мох плясал под неспешно движущимся чудовищем. Окуни, гольпы и даже щуки, разбегались наравне с мелочью при приближении громады. Не сказать, что все они уже были с ним знакомы. Не все были местными. Дракон почти не трогал мелочь, но даже так ничего не осталось бы, не заходи рыба вместе с речушкой, наполняющей и оживляющей эти берега. Мгновение. Щелчок. И три хвоста блеснули и исчезли, растворяясь в бездонной глотке, точно одинокая крупинки в иле дна. Дракон парил. Он застыл, расставив лапы, в то время как зелёное око солнца смотрело в спину. Между дном и воздухом огромное тело медленно приближалось к границе берега, пологого и заросшего разнотравьем. Тихо. Даже чересчур.

Всё из-за Декстера. Давно уже зверь не позволял себе подобного проявления чувств. Он ни от кого не прятался. Никого не боялся. Не было для дракона причин достаточно весомых для того, чтобы скрываться, но и демонстрировать своё присутствие ему также было незачем. Замкнутость, самолюбование, стремление к превосходству – не более чем набор звуков для сознания столь отличного от нашего. Дракон просто жил неподалёку от деревни, и пока та не мешала, пока в ней не появилось нечто нужное, его всё вполне устраивало.

Око стало светить чуть ярче, когда зверь приблизился к невесомой границе воды. Прохладная, не имеющая никакого вкуса влага. У зарослей, где зыбун уже начал показывать своё уродливое лицо, всё было тихо. Неподвижно. Пока что.

Стрекот. Стайки белёсых бабочек кружились над водой, отплясывая свой беззаботный танец над чёрным стеклом глади и сырой травой, а из чуть приоткрытого окна, из дома, что затаился за сливами, вновь доносилось дыхание будней.

– Снова, свинья, нажрался! Вот тебе! – кричала Леа, и звенела, и звенела посуда.

Оставалось лишь удивляться, откуда у бражничавшего который год Коума столько всего бьющегося. Гоготали гуси, и стадо в двадцать три рога на тринадцать голов неспешно брело, загребая пыль со стороны поля. Летний жар ещё только намеривался разгуляться, и, отгуливая свои последние хорошие часы, мошкара лезла всюду, куда только могло протиснуться тело чуть больше ягоды бузины. Скотина спасалась, мотая мясистыми хвостами, для девчонки же не оставалось ничего другого, кроме как терпеть, лишь изредка опускать хворостину – попусту. Руки и лицо её загорели, а плотная холщовая рубаха прилипла к взмокшей спине, изгибаясь по лопаткам.

Что она делала? Не женское это занятие, но обескровленная три года назад деревня уже не делала различий. Девчонка или парень. Заботы были всё те же, и всё так же кому-то надо было всё это делать[1].

– Ах ты, богапродавец! – донеслось из проплывающего мимо окна. Показалось лицо с хрестоматийной улыбкой и тут же исчезло, будучи вбитым в пол тяжёлым глиняным горшком. Откуда у них до сих пор целый горшок? Эта была загадка, которая навряд ли когда будет разгадана.

Присвистнув, девчонка огрела отставшую круторогую хворостиной: Огнёвка по старой привычке отвернула в сторону и ломала молодые сливы у старой ограды. Зафыркав, та опустила морду ускоряя ход. Ну как на такую можно сердиться?

Глаза у коровы были большие, а ресницы такие же длинные, как и те, что мастера крепили к фарфоровым куклам в городах. Замычав, она недовольно махнула хвостом, отбиваясь от мошкары, и вновь моргнула, демонстрируя чёрные, слипшиеся и будто напудренные ресницы.

Мыча и толкаясь налитыми, лоснящимися боками, скользя по глине, стадо вошло в воду.

Не механика. Не повторение из раза в раз одних и тех же движений до тех пор, пока те отметинами не останутся на костях и не впитаются в жилы. Нет. Углы и тонкости на самом деле не имели никакого, даже малейшего значенья. Лишь полёт. Ни мыслей, ни каких-либо желаний, только огромное тело и воздух, расступающийся перед ним. Один на один с пустотой. Только тогда ты сможешь сказать, что обрёл крылья. В момент, когда, петляя между скал, будешь чувствовать лишь голод и вкус, что поджидает где-то там впереди.

В воде добиться этого было нисколько не сложнее. Всего за десяток лет рыбной диеты мышцы на боках и хвосте приобрели столь нужную гибкость, но это ещё ничего не значило.

Розовые с пепельными крапинками ноздри животной раздувались, а длинные ресницы затрепетали. Шаг, не особенно умелый. Раздвоенные копыта врезались в дно, поднимая ил и мутя прохладную воду. Больше десятка животных, есть из чего выбрать. Несколько уставшая фигурка по ту сторону глади упёрлась ладонями в колени. Выдохнула и, вновь выпрямившись, решительно махнула длинной хворостиной, пытаясь хоть как-то отогнать мошкару.

Свистящий полёт дерева замер[2]. Удар! Удар резкий и несравнимо более мощный, точно взрыв. Он выбросил обтекаемое тело из воды. Лапы поджались. Мириады сверкающих капель застыли в воздухе. Жемчуг, в котором плясали и преломлялись отсветы проплывающего тела. Отражая образ.

Алое, будто кровь, тело вытянулось, прижимая лапы к бокам, крылья сложились, а голова – распалась, выставляя чудовищные клыки.

Морской змей, существо подобное, а быть может и родственное, нападая чуть закатывает глаза, позволяя мигательным перепонкам защитить уязвимый орган, но дракон не змей. Чудовище до последнего мгновенья не отводило взгляда от добычи. С поражающей чёткостью в чёрных зрачках его отразилась землистая морда. Большие чувственные ноздри. Пара рогов, один из которых был спилен, и жёсткая щетина на подбородке. Дракон видел добычу, но это ничуть не помешало ему залить гортань жирной и сладковатой жидкостью.

Девушка лет шестнадцати. Всего мгновение, но в холодном мозгу чудовища отпечатался каждый волосок, прилипший к взмокшему загорелому лбу. Ни намёка на страх. Просторная холщовая рубаха с закатанными рукавами. Плотная юбка, по голень. Удивление и не более того.

Мгновение сверкнуло в холодном мозгу подобно молнии и утонуло в кровавой пене, мычании и жизни, захлёбывающейся в его клыках. Изогнувшись, блестящее тело, обратилось к воде, оттолкнулось всеми лапами и исчезло с той же быстротой, с какой появилось. Удар хвоста, и вот лишь круги на воде подтверждали реальность видения.

Мычание и толкотня. Движение в доме за сливами.

И всё.

– Огнёвка? – несколько удивлённо проговорила Зое, и вверху переносицы, меж изогнутых, будто крылья бровей залегла задумчивая морщина.

– Как так?

[1] А если совсем откровенно уж лучше это, чем гнуть спину, выбирая одуванчики и прочий сор меж грядок.

[2] Померк в сравнении со скоростью, с которой двигалась смерть.

Глава 2. Остров в огне.

Хвоя на старой, изогнувшейся над водой сосне казалась насыщенно-красной в свете заката. Красным казался лес. Красными дворы и крыши. Даже лягушки, прочно обосновавшиеся в ряске, на мелководье, и те казались красными. Тем вечером они не пели, как не будут ещё с восъмицу, хотя об этом никто не догадывался. Тихо было в деревне, и нигде не было видно никого живого.

Собравшись, мужчины обсуждали проблему.

Их было семеро в тёмной комнате. Заслонивший спиной и брюхом окно Брис, в широкой рубахе и при широкой бороде. Коум, первым делом схватившийся за кувшин, и долговязый, вечно оправляющийся Понс с Рином. Тянуло рыбой, – это Фалкет, чьей второй профессией было вываживать хвостатых из многих местных озёр, поставил между ног своих ведро. Занявший табурет у гардины Обэ, и Дехан, чьё лицо было худощаво, а залысины зашли так далеко, что нельзя было сказать с уверенностью, начинаются ли где его волосы. Тарелка перед Ивесом вновь полнилась зеленью. В глазах хозяина дома по этому поводу читалось раздражение, на языке же его крутилось столько эпитетов, что хватило бы не на одну речь.

Брис поставил глиняную чашку, и толстые, исчерченные белыми полосами пальцы его сцепились в замок. Широкие мозоли и жирные пятна на загоревшей дочерна коже. Мельник казался отлитым в бронзе мыслителем в масленой полутьме свечей. Брови его сошли на широкой переносице. Согнулись и выгнулись, отражая ход глубоких измышлений.

– А может, ей показалось. Зойке-то? – произнёс мельник, и это предположение сразу пришлось всем по вкусу. Обтерев ладонь об бороду, прореженную серебром, Брис развил мысль: – Солнце ударило, да и вообще, тот ещё народ девки эти. И ящерка им драконом показаться может.

Возгласы одобрения поднялись под потолок и пронеслись мимо старого комода с рукотворным кривым узором, за который Зое в своё время оборвали уши. По дощатому полу, сквозь гардину и на кухню, где Марта безустанно кропотала над похлёбкой и кашей.

Даже Обэ, чей двор Огнёвка больше пяти лет обеспечивала молоком, и тот оказался согласен.

– Вот-вот, – подтвердил земледелец, и голова его забилась будто пестик в колоколе. – Мужика ей надо! Где это видано, чтоб пятнадцатую зиму баба без мужика коротала?! Откуда ж разум-то возьмётся?

– Она таким разом старой девой у тебя останется, – озвучил то, о чём другие предпочитали молчать, Понс, и по лицу его сына расплылась улыбка.

Скрежет. Резкий и режущий слух. Это вилка, ранее без особенного воодушевления гуляющая меж варёных морковок, нашла, наконец, себе жертву. Волосы на шее хозяина дома начали вставать дыбом.

– Она слепая получается? – произнёс Ивес, не разжимая челюсти. – Ты это сказал, или я что-то там недопонял?

Фалкет и Коум, которого интересовал, казалось, лишь кувшин, непонимающе переглянулись.

– Чего? – Именно этот вопрос ясно читался на их лицах ещё до того, как он был озвучен.

Раздражённый взгляд.

– Огнёвка, говорю, где?! Косой фунтов мяса, его в карман не сунешь и под юбкой не унесёшь!

– А это у вас спросить надо! Она заснула, а корова та и ушла!

Коум, пользуясь отсутствием супруги, уже позволил себе. Он вяло поднял руку. Выпрямил указательный палец и беспорядочно им помахал.

– Не-не. На подходе она точно была. На сливках смола ещё липкая. Я шёл, во как замазался, – заявил лесоруб и, чтобы слова не расходилась с делом, тут же отхлебнул, разочарованно вгляделся в дно, поставил и оттянул рукав.

– Значит, вы и стащили, – не стал ходить далеко за решением Обэ. – На что угодно поспорить могу, – спустись в погреб к вам, и сразу найдётся пропажа.

Ивес резко поднялся, и тарелка с варёной морковью полетела на белую скатерть.

– Что-что? Это я, получается, ещё и вор?!

– А разве нет?! – последовал его примеру Обэ.

– Молчать!

Опустившись на застеленный стол, тяжёлая ладонь заставила посуду вздрогнуть. По широкому лицу пошли багровые разводы.

Фалкет пробормотал что-то, привлекая внимание. Рыбак делал это уже не раз, и когда разгорался спор, и до этого, но его просто не замечали. Наконец, решив что-то для себя, старик повысил голос.

– Рыба пропала, – произнёс он. Произнёс не настолько и громко, но уже спустя мгновение все взгляды были обращены к нему. Не чересчур ли много внимания?

– В Роне. Весной и окунь, и карась есть. Щучки попадаются и сомики наглые. Всё как всегда, а уже к середине лета то ли на дно уходит, то ли и правда, нет уже ничего. Жрёт их всех кто-то.

Сумрачная тишина раздумий окутала души присутствующих, и даже Коум отставил кувшин. Старая, но ещё вполне надёжна мебель. Повидавшие и не такое стены и семеро мужей, пред которыми стояла сложнейшая, почти непосильная задача. Они должны были решить, что делать.

– Корову так просто не заколешь, да и спрятать времени не было, – здраво рассудил мельник, и брови его лишь сильнее сошлись. Скулы под медной бородой взыграли, а ноздри раздулись.

– Будем думать.

Рыжий хвост. Красные отблески на длинных, заострённых, будто колья, листьях. Несколько кровинок блестели на обступающей тропу сорной стене. Шуршал, покачиваясь от легчайшего ветерка, тростник, рогоз и ещё не распушившийся камыш. По щеке текло нечто тёплое.

Моргнув, Зое утёрлась. На загорелых пальцах остались бурые разводы. Коровы больше не было.

– Страшно было? – спросила Мона, и к щекам девушки прилила краска от одной мысли, что подобное может приключиться и с ней.

– Да нет, – пожала плечами Зое и ничуть при этом не слукавила. – Это было… странно.

– Будь я на твоём месте, точно бы удар хватил, – пылая, призналась Манон, сминая юбку.

Бод молчал. Ничуть не изменивший своего отношения к жизни, уже не мальчишка, он – по-прежнему молчал. К чему ему промежуточная мысль, когда реальный вес имел лишь результат. На коленях его лежала горбушка, и юноша щипал мягкий мякиш, бросая его птахам. Куры уже улеглись, так что никто не мешал наглым воробьям, валяясь в алой на закате пыли, делить лучшие куски.

За стеной кипели нешуточные страсти, сама же Зоя сидела во дворе. Спину её холодила стена, а в руках крутился всё тот же прутик. Клыки рисовало ей воображенье.

Страх? Или нет. Какая разница, если уже всё в прошлом.

– Наверно, они там обсуждают, как бы меня женить, – озвучила Зое, наконец, скребущуюся в глубине мысль.

Мона поджала губы. Взгляд пампушки, с косою в руку толщиной, сделался тусклым и понимающим, как, впрочем, случалось в последнее время на удивление часто.

– Да, мой тоже. Только и делает, что об этом твердит. Выбирай да выбирай. Выбрала же я уже, и притом давно.

Хворостина чуть покачнулась, вновь переворачиваясь в загорелых пальцах.

– Ланса ждёшь?

Взгляд из-под бровей.

– Жду.

– Три с четвертью года, – озвучила Зое, за что и была тут же пришпилена тяжёлым взглядом.

Прихлопнув навязчиво подбирающегося к щеке комара, она поёжилась. Лето было в самом разгаре, однако в вечернем стрекоте кузнецов притаился холод.

Полузабытый сон или видение. Нечто неопределённое маячило в глубине сознания в последние часы, и, хотя вспомнить что-то конкретное Зое не удавалось, взгляд её вновь и вновь возвращался к чернеющей калитке. Тёмно-бурая трава, стена сора, за которой прятались лягушки, и медная гладь воды. Остров был, как кольями, утыкан изрядно разросшимися деревцами. Два вяза чуть на боку, точно рога. Бараний остров. Сказка, не сказка. Рассказ, не рассказ. Правдивая выдумка была связана с этим его именем. Переплетенье крон алело. Зое вгляделась, выдохнула в задумчивости и неожиданно сама для себя улыбнулась.

Задолго до её рожденья. Однажды сырым и туманным весенним утром, ни у кого не спросив и ни с кем не посоветовавшись, на лысом, как темя Ивеса, островке, поселился, как это ни смешно, баран. Не олень, из тех что весьма неплохо гребут копытами, а именно баран. Самый что ни на есть обыкновенный. Была ли это кара небесная или чья-то злая шутка, до сих пор неизвестно, но баран появился, и с этим нельзя было поспорить.

Коум, тогда ещё молодой и находящийся в доверии супруги, всё видел ещё на рассвете, однако, о рогатом стало известно позже. И притом не от него, а от бабки Аннет, что решила сходить к соседке за свёклой и новостями. Новости нашли её сами с протяжным «бе-е-е» со стороны воды. Глядь – баран. Обыкновенный баран, с заходящими за уши рогами и белой бородкой. Человеком бабка Аннет была души широкой, так что уже к обеду о рогатом знали все, до кого она только смогла добраться, сгорбившись и опираясь на столетнюю палку. Не жалко ей было новости.

Ясное дело. Кто первым заберёт, в хозяйстве у того и будет прибавка. Всякий это понимал, но люди есть люди. Всегда можно договориться и, поскольку здесь пахло мистикой. Поскольку поделить одну тушку на всех не представлялось возможным, решили не трогать её вовсе. На том и сошлись, и разошлись, возвращаясь к делам насущным.

Люди есть люди, и каждый спустя какой-то час столкнулся с каждым на водной глади. Вся рыбацкая флотилия деревни вышла на вёслах, обнаружила себя, и тут уж стало не до реверансов.

– Моё, – коротко и ясно утверждали Брис и Ивес.

– Кто первый того и баран.

– С дороги! – выл Коум и бил Фалкета веслом. Тощий рыбак, с редкими, цвета мёда, усиками, не спорил и лишь, как более опытный, в тихую раскачивал лодку соперника.

Тогда ещё зелёные и молодые, они забыли о главном, – лишь общими усилиями в таком отдалении от столицы можно выжить. Первым перевернулся кузнец. После Коум и Брис.

Бой шёл до самой дойки, а после все вместе, взмыленные и сырые, мужчины выбрались на берег. Каркасы лодок послужили прибежищем для рыб, а баран так и жил на островке, щипал травку на «висках», пока не пропал. До людей ему не было дела.

Много уже переменилось, и земля на бараньем острове пропала: одни деревья да кустарник. Ветерок перебирал листья, и, казалось, будто остров был захвачен огнём.

Скрип петель. Весь взмыленный, точно после помолки, Брис на ходу обтирал сырую шею. Он зримо удивился, обнаружив подростков во дворе. Платок отправился в боковой карман журнада, а лицо мужчины спешно избавилось от взволнованного выражения. Напрасный труд, и мельник это понял очень быстро.

– Всё нормально будет, – произнёс он уверенно. – Завтра же в Арлем весть отправим.

Сверкнув где-то над чёрными далями[1], солнце скрылось, и алое зарево понемногу начало стухать.

[1] Чуть левее сосны.