Текст книги "Остров жизни (СИ)"

Автор книги: Иван Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

На лице женщины отразилось удивление. Понимание. Опустившись, петух с общипанным горлом лёг на столешницу по соседству с его же головой.

– Дети, выйдите, пожалуйста, нам с вашим отцом нужно поговорить.

Переглянувшись, счастливые молодые поспешили послушаться совета. Тяжело поднявшись, Дезири рукой поддерживала живот, Банне же метался вокруг, как мотылёк у пламени. Даже как будто боясь дышать. Увидь это Зое, она непременно рассмеялась бы, назвав братца наседкой. Знаете, вполне возможно, в чём-то она была бы права.

Они честно попытались выйти, но неожиданно замерли в дверях, наткнувшись на нежданную преграду.

– Здравствуйте, – в почтении наклонил голову Банне.

– Чего «вуйте»? – оттопырив большое, но крепкое ухо, переспросила старушка. – Да нет, вязать я не умею. В молодые годы могла ещё, а потом-то уж и не до того было.

Мужчина следил за этой сценой взглядом, полным наивного непонимания.

– Дети, останьтесь, куда же вы?

– Ивес, ты должен вернуть деньги.

Без стеснения усевшись на освободившееся место, старушка принялась обсасывать сухарь. Ивес моргнул. Радость на его лице понемногу сменилась раздраженьем. Улыбка вернулась спустя каких-то пару мгновений, но была уже какой-то натянутой. У балаганных артистов, что вместе с шатрами мяли раскисшие дороги, сияли вот такие же улыбки, и глава дома в этот момент чувствовал себя именно так.

– Ты шутишь, да? Нет… Твою да через. Ты с ума, что ли, сбрендила? Как так верни? Наконец, и от этого кровопийцы хоть какая да польза!

– Ивес! Либо ты их возвращаешь, либо сам можешь убираться из этого дома!

Бесцветные, растрескавшиеся губы растянулись. Никто даже не мог предположить, что Марта себе надумала.

Пройдясь по влажной, прохладной доске, рука Зое коснулась чего-то тёплого. Ей бы остановить, но, не сделав этого, загорелые пальцы, сжали кисть юноши.

[1] Только поговорить! Ничего такого.

[2] Вполне возможно, нет, даже, скорее всего, так и было. Чем ещё он мог их натереть? Здесь?! В двух днях от ближайшего города.

[3] У кого б ещё руки дошли.

Глава 3. Рёв в молоке.

Долбил заросшую пепельным лишайником чёрную кущу дятел, и клочья тумана плыли над верхушками деревьев. Этой осенью лес ревел. Олени, во множестве прятавшиеся где-то в чаще, били раздвоенным копытом и сталкивались рогами, отстаивая чувства.

Ещё пару месяцев назад они за лье учуяли бы постороннего. Они летали бы над поваленными стволами и, отведя головы с тяжеловесными рогами назад, вмиг скрывались в чаще. Ещё пару месяцев назад у хищника не было и шанса догнать их, но только не теперь. Красной осенью любовь кипела в жилах, и многие вещи теряли своё значение, каким бы важным оно ни было.

«Ру-у-у-у!» – ревел лес, и столкновение рогов слышались сквозь молоко, опутавшее чёрные, уходящие в небо стволы.

Чёрные стволы поднимались над водой. Чёрные стволы уходили вдаль. Чёрные стволы, между которыми неспешно брела серая тень. Раскидистый шаг, при котором изгибалось длинное тело и проминалась, хрустела подстилка. Негромкий шелест костяных, сросшихся на брюхе в пластины чешуй и пахнущий дымом туман, что прорывался меж клинков зубов.

«У-у-у-у-у-у-у», – проревел лес слева, и одетые в роговую чешую пальцы чуть приостановились, упираясь когтями в пучок травы. Длинная голова неспешно повернулась, блеснул серебром огромный глаз.

В паре тройке шагов от отливающей тусклой медью фигуры из-под нападавшей хвои выглядывала окостеневшая вилка. Ветка? Да нет. Чересчур правильной была её форма. Раздувшись, ноздри змея, втянули туман. Из окованной в треугольные чешуи пасти вырвался пахнущий болотом дымок, раздалось пронизывающее до костей гортанное дыханье.

Рога и ничего более. Олень сам сбросил их по весне, а теперь на месте старых уже красовались другие. Дракону не было ни малейшего дела до этого. Он был выше подобного.

Не так пусты эти места. Вот хотя бы летом. Взобравшись на берег, змей подметил, единичный след, что продавил жирный ил на подъёме. Кабаном пахла сырая, перемешанная с ряской земля берега. Молодым, а значит, с ещё мягким, хрустящим пятачком и едва показавшимися из-под верхней губы клыками... Тот и сейчас, скорее всего, бродил где-то здесь, подрывая коренья и грызя опавшие жёлуди в тени изрезанных узорами коры деревьев. Молодой искатель. Весьма и весьма неплохой обед.

Следов было в таком множестве, что даже столь острый, неведомый человеку ум не мог разобрать, охватить всё. Белка пробежала, неся орех. Вслед за ней – лисица. Древолазку та, впрочем, так и не догнала и вскоре вновь прошла это место, обойдясь лишь парой полёвок, которых зачем-то тащила в зубах. Больше о лисице ничего известно не было.

Тройка выискивающих червей – кабанов. Следы даже старше тех, что встречались у озера. Запах барсучий, мышиный, олений и… человечий. Выдохнув пару белёсых струек, дракон чуть разомкнул страшные челюсти.

Зарождаясь где-то под гортанью, глухое горловое дыхание – вырвалось на волю гулким:

– Гру-у-у-у-у-у-Уу-у-у-у-у-у-у…

Несколько чёрных крыльев взмыли в воздух, сумрачными тенями пройдясь по пронизывающим молоко столбам света. Вездесущий голод. Зверь с минуту стоял неподвижно, смежая и вновь раздувая ноздри. Размышлял. Он выдохнул трубно, после чего чуть переместил центр тяжести. Хруст высохшей хвои. Длинный хвост с рядом роговых выступов по бокам покачнулся, и дракон двинулся дальше, загребая былую жизнь этого леса. Пока что он удалился. Пока что.

Повеяло огнём. Предсмертное мычание и корчившийся в молоке хруст не перекусываемых, не глодаемых, как это делают звери, а давимых и раздираемых в игре немыслимой силы костей.

***

Коум медленно сполз спиной по грубой, заиндевевшей коре. Упал. Пальцы его до боли, судороги сжимали топорище, а губы корчились в непонятной улыбке. Вопреки утренней прохладе тело лесоруба взмокло под котероном, а по грубой пепельной щетине тёк пот наполовину со слезами.

Плыли клочья тумана. Глаза мужчины были абсолютно трезвы.

***

Жилы человека или ароматный, питательный и нежный олений жир. Сказать по правде, дракон не раздумывал особенно долго. Он мог бы ещё той, первой весной в ночь уничтожить деревню, пожрав множество жизней, но тогда бы не стало и коров и молока.

Чересчур уж много посторонней ерунды таскали при себе эти двуногие. Зверь заглатывал целиком, и, как ни очищай, всё одно что-то да попадалось. От того говоруна «в наследство» дракону, к примеру, досталась металлическая перчатка, которая по сей день переваливалась в лужёном желудке и неприятно его оттягивала.

«Все стены впустую оббил», – подумал бы зверь в раздражении, возникни сама мысль – подумать.

В желудке его было полно, и одетое в свой собственный панцирь брюхо лежало на твёрдой из-за обилия корней почве. Сапфировые костяные наросты, бурые пятна и кровяное нутро широких и сильных крыльев, всё это не оставляло и шанса скрыться в зарослях.

Рассказывали, что когда-то и Тэр-реск был таким. Когда-то многие и многие жизни назад, во времена молодых гор. Да, давно. Всё выше становились заледенелые иглы, и с тем темнела шкура на его боках, пока молодость и бойкость не уступили выгоревшему углю.

Юный дракон был алым, и это обстоятельство сводило на нет все шансы напасть из засады. И только. Существовало множество иных способов умерщвления. Чуть раньше или чуть позже, но змей подловит и одного сома.

Спустя пару дней ещё одна корова исчезла, и на сей раз пастух даже не мог с уверенностью сказать, когда конкретно это произошло. Пепин, много ли возьмёшь с этого разгильдяя?

– Когда это произошло? – требовательно пробасил Брис, и кустистые брови мельника сошлись на переносице.

Острый кадык юноши дрогнул, а глаза его забегали, будто ответ скрывался где-то за спинами собравшихся.

– Ну, на выгон Бурка точно пришла.

– Хорошо, – одобрил начало дородный мужчина. – А что там?

Неловкая улыбка расплылась по кривой физиономии.

– Да я заснул как бы.

Пепин получил по шее, но кроме взять с юного бездельника было, в общем-то, и нечего. Пасти запретить? Так кто же за него будет таскаться? Ну нет! Юнец будет выходить на выпас, и пусть только попробует сбежать!

Сомнений на предмет того, что сталось с Буркой, не возникало, и всё ж, дабы подтвердить очевидное, пара смелых, одним из которых оказалась Зое, а вторым Бод, двинулась на выпас, поискать следы или останки. Гай, хотя от него уже давно никто и ничего не требовал, увязался следом.

– Н-да, хорошо белорогую потрепали… Да не мечись ты! Твою да через телегу, нету тут уже никого! – выкрикнула Зое в направлении оруженосца и тут же пожалела о сказанном. Что-то чересчур часто она стала использовать отцовские фразочки. Надо было с этим что-то делать.

Без предупреждения[1] получивший под ребро юноша обиженно надул щёки. От кого-кого, а от Зое он этого не ожидал.

– Думать мешаешь, – поспешила обосновать свои действия она, и чтобы слова не расходились с делом, в самом деле, призадумалась. Золотарник был примят, дёрн вместе с травой будто прорезали кольцами, и запёкшиеся разводы застыли на выбивающихся, ломаных пучках осоки. Всё, что она видела, говорило о борьбе, но как, чёрт побери, змей мог подобраться незаметно?!

«Полсотни саженей до ближайших деревьев», – прикинула Зое на глаз, и тут же отбросила последние сомнения по поводу засады. Этого просто не могло быть! Но как же тогда?.. Вот ведь задачка. Живой, как ни у кого из присутствующих, ум её взялся за дело, и чистый разум вскипел от обилия вопросов. Никто другой в деревне не был способен на подобное, и, осознавая это, девушка старалась, как никогда.

Тянущиеся к свету буки. Покачивались розовые колокольчики и уже не такое зелёное, увядшее разнотравье. Облачка плыли по небу безмятежно… небо. Ну конечно! Небо!

Словно гром посреди ясного, возникла мысль!

Будь Зое чуть моложе, она подпрыгнула бы на месте, а то и сделала бы победный жест коленом, но только не теперь. Ей уже исполнилось семнадцать и как человек исключительно взрослый, здравомыслящий она лишь улыбнулась, предвещая собственный триумф.

– А если…

– Четыре пальца,– жуя мягкую горбушку, ни к лесу ни к городу, отметил Бод.

Улыбка стекла и померкла, будто-то была намалёвана. Зое бросила в сторону говорящего раздражённый взгляд. Так и не располнел. Уже и не такой рыжий юноша против всякой логики рос крепким в отца и уже на голову превосходил сверстников. Шли годы, а на лице его по-прежнему читалось всё тоже непонятное для многих и многих раздражающее полнейшее равнодушие.

– И что это значит?

Как и раньше, пылающий взгляд, равно как и поджатые губы, не произвёл на юношу ни малейшего впечатления.

– Да ничего не значит, кроме того, что на лапе его четыре пальца, – пожал он плечами и, немного подумав, добавил. – И перепонок нет.

Предусмотрительно зыркнув на Гая, тот уж больно улыбался, Зое заглянула за кочку. Порой каким бы сообразительным ты ни был, всё одно первым заметит тот, кто стоит ближе.

«В кадушку его засуну», – пообещала себе Зое, и, точно почувствовав неладное, Гай поёжился.

Обратная дорога, в общем-то, могла и не запомниться. Зое, разозлившаяся на себя за невнимательность, дулась на Бода, которому это, в общем-то, всё также было безразлично, ну и заодно на самозваного защитника. Оруженосца было жалко, но что ж делать. Дорога могла бы и не запомниться, однако она это сделала.

– Простите? Это ведь «тот» остров.

– Ну конечно, «тот», – ничуть не боясь ошибиться, бросила Зое, и только после задумалась, кому, собственно, она это сказала. По счастью, на сей раз обошлось. Мужчина как мужчина. Потрёпанный журнад и походные сапоги, завязанные под коленями. Не иначе очередной торговец, по случаю заехавший, дабы взглянуть на прославившегося «змея острова».

– И там, значит, нора? – и не подумав удовлетвориться уже сказанным мужчина.

– Ну да.

– И «тот» зверь, в самом деле, такой огромный?

Несколько ошарашенная напором, Зое пригляделась к необычно въедливому зеваке повнимательней. Всё то же самое. Протёртые колени и кожаные сапоги, говорящие о привычке ходить пешком. Единственное, на рукавах незнакомца виднелись странного вида пятна. И что с того? Она сама восъмицу не могла от синих ежевичных разводов избавиться. Не пыталась вот и не могла.

– Чернила. – Забитый и затравленный, Гай выглядел необычно серьёзным. – Притом свежие. Церковную грамоту чертали?

– С чего…

– У самого такие же рукава бывали. Не отмываются. Легче куски под заплату вырезать.

У Зое глаза на лоб вылезли от подобного заявления. «Это… это ж… как так?!»

– Ты что... ты грамоте обучен?! – ещё не сформулировала, но уже удивилась она.

– Я много чему обучен, – произнёс Гай, не отводя взгляда. – Так что? Откуда пятна?

Уже не надеющийся, что удалось сбежать от ответа, мужчина бросил раздражённый взгляд.

– Как вы и сказали. Заполнял церковную… Собственно, велика ли разница? Друзья, мы же здесь не ради этого собрались?

«Друзья», – повторила про себя Зое, и послевкусие, которое оставило это слово, девушке совершенно не понравилось.

«Какие мы ещё «друзья»?! Ходят здесь разные, и все в «друзья» метят».

– Мы и не собирались, – отрезала она. – Смысл? Как вы говорите, «тот» зверь сейчас всё больше по земле ходит. Коум, лесоруб наш, чудом сбежал, так супруга третий день из запоя вывести не может.

Неизвестный глянул на неё с недоверием. Кивнул и, сглотнув как-то дико, покосился на лес. Рёв, если прислушаться, летел над водой, и разобрать, что это был за зверь, не представлялось возможным.

– Неужели?

– Корову вот утянул, – почувствовав слабину, тут же подначила Зое. – И главное, как непонятно. До леса далеко. Убежать должна была, ан нет. В крови всё.

– След в три пальца глубиною, – привычным будничным тоном констатировал Бод, и во взгляде юноши промелькнула вселенская скука.

Незнакомца пробил холодный пот.

– Думаю, мне пора.

Скоро распрощавшись, неизвестный скрылся с такой скоростью, будто ему и в самом деле было «пора». Мужчина пропал, но неприятный осадок после встречи сохранялся ещё долго. Зое пылала возмущением. Уши её алели так, что Гаю оставалось лишь благодарить небеса за то, что любимая её хворостина осталась дома. Охладил разгорячённую девчонку ледяной взгляд Ивеса. Предложив Зое горбушку (та уже устала отказываться), Бод прошёл дальше, к виднеющейся чуть в стороне от прочих строений обветшалой внешне мельнице. У девушки такой возможности не было, так что, взяв оруженосца под руку, она прямо и открыто – прошествовала вдоль забора, а затем и сарая. Проскользнула вместе с ним к дому. Скрипнула и хлопнула дверь. Все звуки стихли.

– Твою да через, – вдохновенно повторил Ивес, но желудку, говорящему с ним посредством резей, отчего-то легче не стало.

Поднявшись, кончик тростинки, вновь опустился, уткнувшись в загаженную землю.

– Твою да через телегу! Ну, он же точку пятую здесь впустую протирает!

В затянутых пеленою злобы глазах не возникло и тени сомнения. Утка отщипнула лист, заглотнула и, не обращая на мужчину ни малейшего внимания, прошествовала дальше, зыркая в поисках чего-то съестного и косолапо загребая.

Вечер пробирал до костей.

[1] Зое вообще, себе на беду, придерживалась схемы сделал-сказал-подумал.

Глава 4. Изо дня в день.

Изо дня в день. Каждое утро, поднимаясь, солнце высвечивало сосну, и также часто, выходя, Зое сталкивалась с отцом. Разболевшимся и старым. Мать выгнала его из дому, однако мужчина всё одно выполнял все свои обязанности, будто и не произошло ничего. Лицо его посерело и блестело от пота, однако, хрипя и кашляя, глава семейства по прежнему грузил сено и возился в огороде. Стоная сквозь сжатые зубы и хрустя коленями. Один.

Спектакль и притом не самый лучший.

Кашлял Ивес напоказ, лишь когда было для кого, да и не так он голодал, и всё же не особенно радостно было наблюдать, как разваливается семья. Как-то странно сжимало в груди, и горьковатое послевкусие оставалось от этой мысли. Марта подходила к окну, и тут же кашля становилось вдвое больше, он делался куда гуще, а грабли тяжелее.

Мысли редко долго задерживались на языке Зое.

– А как отец? – бросила она однажды утром.

Лязгнула посуда. Молоко, желтоватое и жирное, потекло по деревянной столешнице мимо горлышка горшка. Охнув, женщина бросилась вытирать.

– А что с ним, солнышко?

Зое улыбнулась. Мать вообще говорила мало, но, если и обращалась, называла её исключительно «солнышка». Зое не знала почему так, но и представить, чтобы было по-другому, уже не могла.

– Ну, он там, на сеновале, а скоро осень. Холодает.

Плавные движения полукругом вмиг собрали пролитое. Перекрыв молоку движение к краю, Марта быстро и ловко загнала его в центр стола и, выжав тряпицу, убрала оставшееся.

– Он подумает, поголодает, и примет правильное решение.

«Скорее мир перевернётся, чем отец изменит своё решение», – подумала Зое. Пара реплик как раз по случаю уже плясала на её языке, но стоило ли их озвучивать. Наверно, в первый раз в жизни подумав, перед тем как сказать, Зое предпочла этого не делать. Не в последний бы.

Натянув войлок на уши и вооружившись ставшей привычной тростинкой, она попыталась насколько возможно быстро проскочить двор. Налетела вечно голодная птица, путаясь под ногами, и Пеструшка упёрлась, будто её никогда и не выгоняли.

Остекленевший взгляд до последнего момента не оставлял спину девушки.

– Твою да через телегу.

Нет хуже участи, чем стать оруженосцем в конце семнадцатого века рыцарства.

Во время очередного просвещения и всеобщей утонченности Гай чувствовал себя хуже, чем если бы он угодил в средневековье. Утром мытьё горшков, а к вечеру уроки высоких манер. В обед подковка лошади, где тогда ещё мальчишку без конца били по голове, а ночью он учил к чему, с точки зрения просвещённой медицины, это приводит. И так день за днём, и ночь за ночью. Всё по кругу. Разом! Эти бесконечные, бескрайние груды грязной посуды и пена… б-р-р-р!

«Не люблю воду», – в стотысячный раз повторил про себя Гай, и мороз пробежал по спине.

Он семь лет плясал на грани двух эпох, и, казалось, словно тело и сознание его вот также разделились надвое. Какое-то неестественное сочетание, которое и права на существование не имело. Странно. Как так не имело? Он ведь жил на этой грани, а значит, есть она. Существует.

Слишком много в этом мире находило место для себя. Слишком. Пора было сокращать. Хотя бы число тех же неистребимых драконов, вепрей и им подобных. Именно из-за этих обрывков старых сказаний по дорогам всё ещё бродили призраки рыцарства, а дворяне носили все больше тяжёлые латы, нежели рониры, которые пусть и изящны, но излишни, когда живот твой пронзают когти, а плоть рвут клыки и топчут копыта.

«Неистребимых» тварей? О нет. Он с ними справится!

Единолично изничтожит всех! Всех до последнего, и начнёт, пожалуй, с кровавого змея, что занял чёрный остров посреди медной воды.

Не озираясь воровато, как он делал в первые дни, а идя прямо и открыто, Гай поднялся по меже. Трёхполье – гениальная система, при которой одно из трёх полей всегда оставалось под паром. Слева покачивались солнечные колосья, перед оруженосцем же стояла сухая яблоня. Дичка конечно, но это ничуть не мешало её ветке послужить весьма и весьма неплохим снарядом.

Окунувшись в овёс, грубая рука нащупала мешковину. Медленно двигаясь к краю, рука в последний момент будто не удержалась, сорвалась, сомкнувшись на отполированной ладонью рукояти.

Деревянный меч – его гордость. Эвлибир!... Вариант восьмой. Получилось, конечно, не особенно хорошо. Центр тяжести не тот, да заточка отсутствует. Возможна ли она, кстати, у дерева? Гаю в своё время приходилось ночи просиживать в кузнице, перебирая гвозди и греясь у горна. Он читал про обработку кожи для поводьев, и сам лично неоднократно чинил сапоги. Он о многом имел представленье, но дерево… пожалуй, про него Гай не знал практически ничего, и, точно мстя за это, меч то и дело выдёргивал сустав. Кисть синела, и не было уже ни малейшей возможности удержать что-либо.

Зое и не подозревала, не догадывалась, но Гай редко бездельничал в её отсутствие. Вставая рано настолько, насколько это позволяли привычки, юноша делал всё, что мог. Умирал, крутясь с тяжёлым тренировочным мечом, но толку от этого не было ни на денье. Выпад! Оборот! И снова выпад! Танец. В котором он поборол сухостой, и… и очередная ошибка. Как же так? Всего одно неловкое движение, и, выйдя, запястье отозвалось тугой и пронизывающей болью, поднимающейся как будто к плечу и оттуда расходящейся по невидимой паутине.

– Телега!

Юноша скрипнул зубами, но это ничуть не помогло. Дерево выскользнуло из ослабевших пальцев. Боль пронизывала, но вместе с тем какое-то томное удовлетворение скрывалось за ним. Гай смог. Больше трёх дюжин выпадов! Неудобство схлынет за пару дней, а пока что можно было и другой рукой поработать.

С левой у него по какой-то причине всегда получалось чуть лучше.

«Леворук», – припомнив долгие ночи за пыльными фолиантами, сам себе поставил диагноз Гай. И тут же всплыло в памяти: «Леворук или левша опасен тем, что удары наносит в обратную сторону, и защититься от такой атаки, заранее не зная, нет никакой возможности».

«Получается, я неуязвим», – теша себя, подумал юноша, и гордость за непонятную леворукость тёплом разлилась в грудине. Техника его уже стала куда лучше, а через пару лет… хотя чего уж там.

«Три дюжины ударов!» Этого уже более чем достаточно, чтобы завалить любого противника. Он уже почти рыцарь, а вскоре станет рыцарем великим! Непобедимым! Достаточно умелым, чтобы победить алого зверя.

– Бесовски кривая техника.

От неожиданности Гай чуть было не выронил меч. Будто мальчишка, которого застали за шалостью, оруженосец втянул голову в плечи. Развернулся… однако позади никого не было. Ни за, ни перед ним. Утоптанное разнотравье и землистая дорожка по меже, сколько хватало взгляда. Покачивался желтоватый овёс по левую руку, а перед ним стояла лишь яблоня.

– Полевик? – в порыве малодушия предположил Гай и тут же отверг эту блудную мысль. Он же не ребёнок, в конце концов. Юноша перевалил через второй десяток, и он знал, что голос полевика схож с шелестом травы, этот же больше напоминал… даже не знаю. Голос человека, но хриплый, кашляющий и притом каким-то образом умудряющийся гнусавить. Весьма слабо верилось, что живое существо способно говорить подобным образом.

– Твою да через… телегу.

Эту «телегу» невозможно было не узнать. Враз успокоившись, Гай присмотрелся повнимательней. Жёлтые вызревшие колосья, чуть красноватый ствол с обрывками отставшей и оббитой коры и золотарник… Вот! Ну конечно! Как это он мог не заметить мужчину в сером журнаде, что сидел, подпирая спиною злаки.

Давно ли он здесь? Впрочем, какая, в сущности, разница давно ли? «Зое с ним не разговаривает, а остальное и не важно».

Вытянувшись и приняв вид статный и величественный, как ему самому показалось, юноша взглянул на мужчину исподлобья.

– Что вам угодно?

Ивес прыснул в кулак.

– Полевые головастики. Теперь-то я понимаю, чего моя так расхохоталась. То ещё зрелище.

Чёрная бровь чуть приподнялась. Сунув одну руку под завязку, другую же положив на рукоять, уперев деревянное остриё в землю, Гай чуть наклонил голову. Кроме этого, он мог бы разве что встать на цыпочки, но весьма сомнительно, что это бы помогло.

– Простите…

– Да что ты извиняешься вечно?! Воспитание так жить мешает? – Опершись на жилистое колено, Ивес поднялся. Мужчину тут же повело. – Твою ж… засидел.

«Значит, давно здесь», – отметил про себя Гай, но легче ему от этого ничуть не стало.

– Так что вы здесь делаете?

– Да за тобой вот наблюдаю. Каждый день так время прожигаешь?

– Тренируюсь, – поправил юноша, и по непонятной для него причине в груди тут же поднялась сжигающая волна стыда и возмущенья. – Я стану рыцарем не хуже сэра Ланца!

Как и всегда, при упоминании привилегированного сословия, лицо Ивеса перекосило, будто под нос ему сунули нечто съестное, но позавчерашнее.[1]

– Таким же мёртвым, из того, что я видел.

Уши юноши воспылали не хуже фонарей. Крылья переносицы побелели:

– Сер Ланц был великим воином. Да… да что вы вообще можете знать?! Сэр Ивес из дома, что у дома, что стоит у озера. Вы меч-то хоть раз держали?!

Ивес поморщился, но, вопреки обычному, стерпел. Палка пастуха, которую он использовал вместо трости, поднялась и чуть ударила безыскусно выструганный снаряд.

– В этом ты прав. Деревянный никогда. Гай Деревянный! Звучит, не находишь. Продемонстрируй-ка, что можешь. Если не трус.

– Рыцарь не поднимет меча на простого селянина, – продекламировал Гай.

Он должен был это сказать, однако возмущение уже затуманило разум. «Сэр Ланц был великим человеком!» Кровь ударила юноше в голову, и вместо того, чтобы поступить, как учили, он переложил меч в левую.

Рваный удар по касательной сверху вниз, и… мужчина исчез. Вот он был, и вот его не стало. Стаял точно мираж, а в следующее мгновенье нечто деревянное и тупое ужалило юношу под мышкой. Ошарашенный Гай отступил… Попытался это сделать, но под пяткой неожиданно обнаружилась всё та же палка. Юноша потерял равновесие, полетел, и лишь по удаче ствол пролетел чуть левее затылка.

Ошарашенный и огорошенный, Гай взбрыкнул аки кузнечик, но неожиданно затих. Эвлибир завис в опасной близости от его носа. Пусть и деревянное, но увесистое лезвие вполне было способно раскроить череп.

– Вы увернулись! Это… это же бесчестно!

В глазах мужчины промелькнул соблазн. Очень сильный. Чрезвычайный, и объективных причин сопротивляться даже сам юноша не видел. «Лезвие» пошло вниз. Гай зажмурился, и… ничего не произошло. Мгновение, другое.

– Вставай. Чего валяешься?

Трели доносились со стороны леса. Покачивались колосья, и их золотистые отблески ходили по протянутой загрубевшей и изрытой мозолями руке.

– Я стоял прямо перед тобой, а то, что ты не увидел... Ну что ж, это уже не мои проблемы, – добавил мужчина, буквально выдернув юнца из травы. В пояснице Ивеса что-то напряжённо затрещало.

– Как вы…

– Дружок, я три года только и делал, что черепах навроде тебя валял, – выплюнул глава семейства, и в голосе его промелькнула настоящая, непоказная злость. Он хотел продолжить, однако в последний момент сдержался, лишь взлохматив затылок. – Дочь моя в индюка одного такого влюбилась.

– Да?

– Да!.. Ай!

– Осторожней.

– Хочешь рубиться не хуже рыцаря? Хочешь? Тогда придётся тебя этому научить.

От подобного заявления из уст крестьянина у Гая глаза из орбит повылазили.

– Что вы имеете в вид…

– Твою да через телегу!... – при резком движении в спине мужчины что-то хрустнуло, зажав Ивеса в не совсем удобном положении. – Твою да через… телегу!

Размахивая руками как канатоходец, мужчина не особенно уверенно подбрёл к яблоне. Рухнул на неё грудью, так что ноги остались далеко позади, и обхватил дерево.

– Тугой на ухо ты, что ли? Я три года как тебя видел доспех, и как его рвали! – медленно сползя, мужчина таки сел. На лице его отразилось величайшее облегчение. Вы-ыдох.

– Нашего брата рубить я тебя не научу, уж извини. Просто рубиться – не проблема.

Всё такой же ошарашенный, если не больше, Гай соскользнул по ободранному стволу рядом.

– Но как же так.

– Если так бить по нагруднику, соскользнёт зазря. Подныриваешь и ударяешь в щель. Ну, или хотя б локоть опускай чуть пониже. Себя быстрее покалечишь, чем противника.

– А-а…

– И уборочная, кстати, со следующей восъмицы, так что здесь уже не помашешь.

Откинув голову назад, Гай упёрся затылком в твёрдую кору. Небо играло лучами меж чёрных ветвей.

– Ну ладно.

***

Зое покинула дом, и всё сразу же стихло. Куры клевали осколок глиняного горшка, не иначе найдя его весьма аппетитным, в сарае шуршало сено, и позвякивала цепь во дворе по соседству. Всего этого как будто и не существовало в висящем утре комнаты. Разве что тихий стук.

«Тук… тук-тук». «Тук» – пропело стекло, и неясная тень прошлась по охваченной предрассветным сумраком комнате.

Поморщившись, Гай стянул одеяло со спины на голову, и сразу же затих, будто и мысли у него не возникло проснуться. Вполне возможно, что так и было.

«Тук!» – затрепетал воздух, и на сей раз эта была отнюдь не пустая угроза.

С приевшимся за годы щелчком окно отворилось, и косматая голова просунулась в комнату. Пройдясь по длинной нижней рубахе, сумрачный взгляд остановился на юноше, мирно спящем у стены.

Ивес нахмурился.

Волосы Гая были растрёпаны, а поскольку лоскутное сползло, ничто в неверных утренних отсветах не мешало рассмотреть четыре свежие борозды, широко прошедшие по острой лопатке юноши. Мужчина сумрачно прицокнул языком. Брови его сошлись. Ему не требовалось видеть, чтобы знать – на губах спящего застыла довольная улыбка.

– Вставай, кряква заспанная!

Одеяло поднялось ещё выше, обнажая вторую лопатку. Свежие царапины мазали чистую ткань, что само по себе наводило на не особенно радовавшие рассуждения.

Вилы по плечи вошли в сырую землю. Покосившись на них с некоторым сомнением и сожалением в то же время, мужчина выдохнул носом. Выдернув тройку длинных зубьев и перехватив их на манер пики, он скрылся за сараем.

Заскрипели узлы, и ведро, поднимаемое на плетённой верёвке, загудело, ударяясь об обложенный край, выплёскивая значительную часть содержимого. Утки, которых любое упоминание влаги приводило в неописуемый восторг, налетели всем скопом, гогоча и махая крыльями.

«Телега». Даже две трети ведра оттягивали плечо и неприятно отдавали в спину. Пришлось поднапрячься, чтобы, поддёв его под дно, выплеснуть готовую застыть влагу в нутро дома.

– Какого?! Чёртов стар… – вторая порция ледяной воды, на сей раз уже в лицо, не дала Гаю закончить. Спасла его.

– Тренироваться! – объявил Ивес, с невероятным облегчением переворачивая опустевшее ведро. Последовавшие крики бальзамом пролились на исстрадавшуюся душу.

– Это даже может мне понравиться.

[1] Сыр тот же он, кстати, ел и не жаловался.