Текст книги "Россiя въ концлагере"

Автор книги: Иван Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

Такъ вотъ: если это называется статистикой, планомъ и строительствомъ, – я позволю себe спросить: что же тогда должно обозначаться техническимъ терминомъ кабакъ?

ПСИХОЛОГИЧЕСКIЯ ОТРАЖЕНIЯ КАБАКА

Такъ вотъ: русскому молодняку твердили отцы: А ну-ка долбанемъ! А ну-ка – ухнемъ. Подтянемъ животъ, поголодаемъ, поднажмемъ – зато ужъ потомъ -сразу въ соцiалистическiй рай. Молоднякъ нажималъ, подтягивалъ животъ, подставлялъ свою головушку подъ "кулацкiй" обрeзъ, гибнулъ сотнями тысячъ: и отъ морозовъ – на зимней стройкe Магнитки, и отъ тифа – на {339} Днeпростроe, и отъ малярiи – въ Березникахъ, и отъ цынги въ Соликамскe, и отъ города – вездe, и отъ несчастныхъ случаевъ – на всeхъ стройках, ибо при всeхъ этихъ штурмахъ мeры охраны труда – были какъ на турецкой перестрeлкe.

И теперь, "выполнивъ и перевыполнивъ", онъ видитъ: тракторныя кладбища. И онъ чувствуетъ: все тотъ же голодъ. И онъ понимаетъ: все тотъ же кабакъ. "Кипитъ веселая соцiалистическая стройка", перерабатывающая металлъ въ ржавчину и людей въ рабовъ или въ трупы. А когда, послe всeхъ этихъ штурмов и побeдъ, онъ попробовалъ было заикнуться: Дорогiе папаши, да какъ это? -такъ его десятками тысячъ поперли въ концентрацiонные лагеря...

И сейчасъ, въ самое послeднее время, ему – этому молодняку -преподнесли еще одну "награду побeдителю" – отмeну карточекъ. Онъ, этотъ молоднякъ, на вольномъ рынкe не покупалъ никогда и ничего (средняя студенческая стипендiя была равна 60 рублямъ въ мeсяцъ). Теперь эта стипендiя уровнемъ новыхъ цeнъ урeзана больше, чeмъ въ два раза, слeдовательно, совсeмъ уже голодъ, и въ качествe приправы къ этому голоду -свeтятся икрянныя витрины "магазиновъ заочнаго питанiя"...

И еще документикъ – изъ "Комсомольской Правды": разсказъ секретаря азовскаго райкома о раскулачиванiи Кубани. Годъ не указанъ, но раскулачиванiе идетъ хронически – никакъ не могутъ раскулачить до конца:

"Въ пустой станицe не горeли огни и не лаяли собаки. Чернeли вздувшiеся трупы лошадей. Ежедневно погибало 50 штукъ тягловаго скота (а людей? И. С.). Изъ сорока пяти комсомольцевъ – 30 пришлось выслать, четырехъ арестовать за кражу (процентикъ-то какой? И. С.), одиннадцать бeжали вмeстe съ раскулаченными... Весной землю пахали дeвушки – некому больше было. А сeмена носили на поле на собственныхъ спинахъ – такъ какъ лошадей не осталось (а на чемъ пахали, если лошадей не осталось? И. С.)

...По поводу моего очерка о колхозной деревнe – въ ? 58 "Современныхъ Записокъ" я получилъ нeкоторое количество негодующихъ писемъ, написанныхъ эмигрантскими толстовцами и вегетарiанцами: сгущаю краски. Что-жъ? И "Комсомольская Правда", она тоже сгущаетъ краски?...

Здeсь, въ эмиграцiи, обо всемъ этомъ можно разсуждать благодушно, спокойно и, такъ сказать, академически: намъ тепло, не дуетъ, и въ Соловки не волокутъ. Совeтскiй студентъ, комсомолецъ, мужикъ, рабочiй – такъ разсуждать не могутъ. И не будутъ. Потому что одно – сочувствовать отцу умершаго ребенка и другое – хоронить собственнаго ребенка, погибшаго съ голоду...

...Со страницъ совeтской прессы на читателя смотрятъ круглыя, исполненныя энтузiазма и прочаго лица "смeны" (въ главe о спартакiадe я разскажу, какъ это дeлается технически). Да, смeна идетъ. Она не такая круглая и благодушная, какъ это кажется по фотографiямъ. Эта смeна -придетъ. Мeнять – она будетъ сильно... {340}

СПАРТАКIАДА

ДИНАМО ТАЕТЪ

Къ концу мая мeсяца наше каторжно-привиллегированное положенiе въ Медгорe закрeпилось приблизительно въ такой степени, въ какой это вообще возможно въ текучести совeтскихъ судебъ, и я (оптимистическiй человeкъ) сталъ было проникаться увeренностью въ томъ, что нашъ побeгъ, по крайней мeрe побeгъ изъ лагеря, можно считать вполнe обезпеченнымъ. Одно время возникла было нeкоторая угроза со стороны культурно-воспитательнаго отдeла, который довольно скоро сообразилъ, что Медоваръ играетъ только декоративную роль и что платить Медовару 300 рублей – когда мнe можно было заплатить только 30 – нeтъ никакого расчета. Отъ опасности со стороны КВО я отдeлался довольно просто: сманилъ Динамо на постройку новаго стадiона, благо прежнiй дeйствительно никуда не годился. Нашелъ площадку на пригоркe за управленческимъ городкомъ, спланировалъ постройку. Для нея ежедневно сгоняли изъ ШИЗО по 150-200 урокъ, приволокли откуда-то с лeсныхъ работъ три трактора, и КВО понялъ, что ужъ теперь-то Динамо меня не отдастъ. Словомъ -на Шипкe все было спокойно...

Потомъ, въ теченiе приблизительно трехъ дней все это спокойствiе было подорвано со всeхъ сторонъ, и передe нами (въ который это уже разъ!) снова встала угроза полной катастрофы.

Началось все это съ моихъ футбольно-террористическихъ списковъ. Хлeбниковъ оказался правъ: почти никого, кромe террористовъ, я среди лагерной физкультурной молодежи разыскать не могъ. Гольманъ же все настойчивeе и настойчивeе требовалъ отъ меня представленiя списковъ: люди по этимъ спискамъ должны были быть переведены въ составъ Вохра. Исчерпавъ свои возможности, я пошелъ къ Медовару и сказалъ ему – устройте мнe командировку въ другiя отдeленiя, здeсь все, что можно было выискать, я уже выискалъ...

– Да, да, – затараторилъ Медоваръ, – ну, это все пустяки... Вы объ этихъ спискахъ пока никому не говорите, понимаете, только дискредитируете себя... (я, конечно, это понималъ)... Сейчасъ уезжаю въ Москву, вернусь дней черезъ пять, все это обставимъ въ лучшемъ видe...

Какимъ образомъ можно было "обставить все это въ лучшемъ видe", я понятiя не имeлъ. Да и видъ у Медовара былъ какой-то очень ужъ разсeянно-жуликоватый. Медоваръ уeхалъ. Дня черезъ три изъ Москвы пришла телеграмма: {341}

"Медгору не вернусь тчк. вышлите вещи адресъ Динамо Москва тчк. Медоваръ".

Итакъ, великiй комбинаторъ исчезъ съ медгорскаго горизонта. Поползли слухи о томъ, что головка центральнаго Динамо проворовалась въ какихъ-то совсeмъ ужъ астрономическихъ масштабахъ, ходили слухи о полной ликвидацiи Динамо въ связи со слiянiемъ ОГПУ и Наркомвнудeла.

Кстати, объ этомъ слiянiи. Въ лагерe оно ознаменовалось однимъ единственнымъ событiемъ. На этакой трiумфальной аркe при входe въ первый лагпунктъ красовались вырeзанныя изъ фанеры буквы: ББК ОГПУ. Пришли плотники, сняли ОГПУ и приколотили НКВД. Заключенные толклись около и придумывали всякiя расшифровки новой комбинацiи буквъ. Всe эти расшифровки носили характеръ цeликомъ и полностью непечатный. Никакихъ другихъ перемeнъ и комментарiевъ "ликвидацiя" ОГПУ не вызвала: въ лагерe сидeли въ среднемъ люди толковые.

Почти одновременно съ Медоваромъ въ Москву уeхалъ и Радецкiй: подозрeваю, что Медоваръ къ нему и пристроился. Радецкiй получалъ какое-то новое назначенiе. Я остался, такъ сказать, лицомъ къ лицу съ Гольманомъ. Te^te-a`-te^te было не изъ прiятныхъ.

Вопросъ о спискахъ Гольманъ поставилъ въ ультимативномъ порядкe. Я отвeтилъ просьбой о командировкe на сeверъ и показалъ свои списки, больше ничего не оставалось дeлать:

– Развe Медоваръ вамъ о нихъ не говорилъ, – съ невиннымъ видомъ спросилъ я.

Гольманъ внимательно посмотрeлъ списки и поднялъ на меня свое испытующее, активистское око.

– Не везетъ вамъ, т. Солоневичъ, съ политикой въ физкультурe. Бросили бы вы это дeло.

– Какое дeло?

– Оба. И политику, и физкультуру.

– Политикой не занимаюсь.

Гольманъ посмотрeлъ на меня съ ехидной усмeшечкой. Потомъ сухо сказалъ:

– Оставьте эти списки здeсь. Мы выяснимъ. Я васъ вызову. Пока.

И "выяснимъ", и "вызову", и "пока" ничего хорошаго не предвeщали. На другой день Гольманъ дeйствительно вызвалъ меня. Разговоръ былъ коротокъ и оффицiаленъ: КВО настаиваетъ на моемъ переходe туда на работу, и съ его настоянiями онъ, Гольманъ, согласенъ. Въ виду чего я откомандировываюсь въ распоряженiе КВО. Однако, по совмeстительству съ работой въ КВО я обязанъ закончить стройку стадiона.

Я вздохнулъ съ облегченiемъ. У Гольмана ко мнe было тоже активистское чувство, какъ и у Стародубцева, – только нeсколько, такъ сказать, облагороженное. Гольманъ все-таки понималъ, что очень ужъ прижимать меня -не слишкомъ рентабильное предпрiятiе. Но мало ли какъ могло прорваться это чувство...

О футбольно-террористическихъ спискахъ ни я, ни Гольманъ не сказали ни слова... {342}

БЕСEДА СЪ ТОВАРИЩЕМЪ КОРЗУНОМЪ

Культурно-воспитательный отдeлъ ББК былъ здeсь тeмъ же, чeмъ на волe являются культурно-просвeтательные отдeлы профсоюзовъ. По корридорамъ КВО съ необычайно дeловымъ видомъ околачивались всякiе бибработники, музработники, агитпропработники – околачивался и я, и съ тeмъ же дeловымъ видомъ: дeлать что-нибудь другое еще, было рeшительно нечего. Во время одной изъ такихъ дeловыхъ прогулокъ изъ комнаты въ комнату КВО меня въ корридорe перехватилъ Корзунъ.

– Ага, тов. Солоневичъ... Что такое я хотeлъ съ вами поговорить... Вотъ и забылъ, чортъ возьми... Ну, зайдемте ко мнe, я вспомню.

Зашли. Усeлись. Кабинетъ Корзуна былъ увeшанъ фотографическими снимками, иллюстрирующими героизмъ строительства Бeломорско-Балтiйскаго канала, висeли фотографiи особо перековавшихся ударниковъ, и въ числe оныхъ – красовался снимокъ торжественнаго момента: на сценe клуба тов. Корзунъ навeшиваетъ ордена Бeлморстроя "лучшимъ изъ лучшихъ", тeмъ самымъ, которые послe торжества отправились въ Торгсинъ – выпить, закусить и разжиться валютой...

Я отвелъ глаза отъ фотографiи – встрeтился съ иронически-добродушнымъ взглядомъ Корзуна – видимо, о моемъ давешнемъ совeтe Смирнову онъ зналъ.

– У васъ, кажется, основательный стажъ въ области культработы.

Я отвeтилъ.

– Но вы едва-ли знаете, въ чемъ заключается принципiальная разница между культработой на волe и здeсь.

– Думаю, что принципiальной – никакой.

– Нeтъ, есть и принципiальная. На волe культработа должна поднять сознательность средняго трудящагося до уровня сознательности коммуниста. Здeсь мы должны поднять соцiальные инстинкты, – Корзунъ поднялъ палецъ, -понимаете: соцiальные трудовые инстинкты деклассированной и контръ-революцiонной части населенiя – до средняго совeтскаго уровня.

– Гмъ, – сказалъ я. – Перековка?

Корзунъ посмотрeлъ на меня какъ-то искоса.

– Всeхъ перековать – мы не можемъ. Но тeхъ, кого мы перековать не можемъ, – мы уничтожаемъ...

Утвержденiе Корзуна было форменнымъ вздоромъ: лагерь не "перековывалъ" никого, но даже и лагерь не былъ въ состоянiи "уничтожить" миллiоны неперекованныхъ...

– Боюсь, что для проведенiя въ жизнь этой программы пришлось бы создать очень мощный, такъ сказать, механизированный аппаратъ уничтоженiя.

– Ну, такъ что-жъ? – Взглядъ у Корзуна былъ ясный, открытый и интеллигентный...

Передъ этимъ "ну, что-жъ" – я замялся. Корзунъ посмотрeлъ на меня не безъ соболeзнованiя. {343}

– А вы помните Сталинскую фразу о тараканахъ? – спросилъ онъ...

Эту фразу я помнилъ: забыть ее – трудно. Изъ всего того, что было сказано о революцiи ея вождями, болeе гнуснаго, чeмъ эта фраза, не было сказано ничего. Той части партiи, которая въ ужасe остановилась передъ неисчислимостью труповъ, наваленныхъ на путяхъ коллективизацiи, передъ страданiями и гнeвомъ народа, – Сталинъ бросилъ презрительный упрекъ: таракановъ испугались. Для него "трудящiеся" были только тараканами. Выморить ихъ миллiономъ больше, миллiономъ меньше – не все ли равно. Я сжалъ зубы и отъ всякихъ комментарiевъ воздержался, ибо единственный подходящiй къ этому случаю комментарiй – это висeлица. Въ моемъ распоряженiи ея не было...

– Да, – продолжалъ Корзунъ, – вотъ поэтому-то Сталинъ и вождь, что онъ человeкъ абсолютной смeлости. Онъ ни передъ чeмъ не остановится. Если для интересовъ революцiи потребуется, чтобы онъ пошелъ цeловать туфлю римскаго папы, – онъ пойдетъ.

Что онъ дeйствительно пойдетъ – въ этомъ, конечно, не было никакого сомнeнiя. Я снова, какъ это часто бывало въ разговорахъ съ коммунистами, почувствовалъ себя во власти спокойной, увeренной, очень умной и безпримeрно наглой силы. Настолько большой, что она даже и не даетъ себe труда скрывать свою наглость... Весь нынeшнiй разговоръ былъ нелeпъ, ненуженъ, а можетъ быть, и опасенъ...

– Простите, тов. Корзунъ, мнe не хотeлось бы разрабатывать эту тему, въ особенности здeсь, когда я самъ, нахожусь въ положенiи таракана.

– Ну, нeтъ, вы – не въ положенiи таракана. Вы вeдь и сами это прекрасно понимаете... Но вы должны понять, что мы вынуждены къ безпощадности... И въ сущности – внe зависимости личной вины тeхъ, кого мы уничтожаемъ. Развe, напримeръ, есть какая-нибудь личная вина въ нашихъ безпризорникахъ – а вотъ... Ахъ, чортъ, наконецъ, вспомнилъ.... Я васъ по поводу безпризорниковъ и искалъ. Вы знаете о нашей колонiи на Водораздeлe. Мы тамъ организуемъ второе Болшево. Тамъ пока около двухъ тысячъ человeкъ (пока я доeхалъ до колонiи, въ ней оказалось болeе четырехъ тысячъ). Такъ вотъ, мы рeшили васъ туда командировать... Для постановки физкультурной работы. Вы вeдь сами понимаете, что лагерная физкультура – это мифъ... А тамъ – ударная работа... Словомъ – поeзжайте. Жить вы тамъ будете на положенiи вольнонаемнаго, ударный зачетъ сроковъ... Мы съ Гольманомъ этотъ вопросъ уже обсуждали. Онъ не возражаетъ...

Въ душe подымается острая боль обиды на судьбу... Водораздeлъ... Это около 250 верстъ до границы по совсeмъ непроходимымъ болотамъ. Если я – въ Водораздeлe, Юра – здeсь, Борисъ – въ Лодейномъ полe, то какъ списаться? У насъ пока – ни компасовъ, ни карты, ни сапогъ. Продовольствiя – какъ котъ наплакалъ... Въ водораздeльскомъ болотe можетъ насъ засосать – и въ переносномъ, и въ прямомъ смыслe этого слова. {344}

Что дeлать?..

Корзунъ продолжалъ расписывать прелести работы въ колонiи. Для того, чтобы выиграть время, я достаю папиросу, зажигаю ее, и спичка въ рукахъ прыгаетъ, какъ зайчикъ на стeнe.

Но отказываться нельзя. О, Господи... Снова придется какъ-то выкручиваться – длинно, мучительно и оскорбительно. И, главное, -совершенно неизвeстно какъ...

Отъ Корзуна я вышелъ въ какомъ-то оглушенномъ состоянiи. Удалось оттянуть отправку въ колонiю на два дня; и послeзавтра... Что дeлать?..

Забрался на берегъ рeчки, сидeлъ, курилъ, выработалъ планъ еще одной небольшой отсрочки. Пришелъ къ Гольману, доложилъ о моей полной договоренности съ Корзуномъ и сдeлалъ при этомъ такой видъ: ну, ужъ теперь я отъ васъ, тов. Гольманъ, отдeлаюсь, слава Тебe Господи, окончательно. Точно такой же видъ былъ и у Гольмана.

– А ваши динамовскiя дeла вы сдайте Батюшкову, – сказалъ онъ.

– Хорошо. Но такъ какъ Батюшковъ не находится въ совсeмъ трезвомъ видe, то нeкоторыя дeла по сооруженiю стадiона я хотeлъ бы передать лично вамъ.

– А какiя тамъ еще дeла?

– Вамъ прорабъ сдeлалъ неправильныя насыпи на виражахъ дорожки – онe осeли, нужно пересыпать. И, второе – тотъ строительный мусоръ, который привезли для теннисныхъ площадокъ, никуда не годится. Передайте, пожалуйста, Батюшкову, чтобы онъ подыскалъ подходящiе матерiалы....

Гольманъ посмотрeлъ на меня съ раздраженiемъ.

– Напутали вы съ этимъ стадiономъ, а теперь хотите на Батюшкова переложить. Нeтъ ужъ, извините, пока вы стадiонъ не закончите – ни въ какiя колонiи мы васъ не отпустимъ. Извольте немедленно взяться за стадiонъ и закончить его.

Я принимаю сдержанно-огорченный видъ.

– Позвольте, вeдь т. Корзунъ уже отдалъ приказъ...

– Это васъ не касается, беритесь немедленно за стадiонъ.

ПЛАНЪ ВЕЛИКОЙ ХАЛТУРЫ

Какая-то отсрочка была добыта. А дальше что? Я сообщилъ Юрe о положенiи вещей. Юра выдвинулъ проектъ немедленнаго побeга. Я только посмотрeлъ на Юру. Юра сконфузился: да, это просто ляпнулъ... Но можетъ быть, можно какъ-нибудь дать знать Борису, чтобы и онъ бeжалъ сейчасъ же...

Это все было утопiей. Бeжать до нашего общаго срока, значило подвести Бориса, если и не подъ разстрeлъ, то подъ отправку куда-нибудь за Уралъ или на Соловки. Дать ему знать и получить отъ него отвeтъ, что онъ принимаетъ новый срокъ, было почти невозможно технически, не говоря уже о рискe, съ которымъ были сопряжены эти переговоры.

Дня два я бродилъ по лeсу, въ состоянiи какой-то озлобленной {345} рeшимости: выходъ нужно найти. Я возстанавливалъ въ своемъ воображенiи всю мою схему совeтскихъ взаимоотношенiй, и по этой схемe выходило такъ, что нужно въ самомъ срочномъ порядкe найти какую-то огромную, вопiющую халтуру, которая могла бы кому-то изъ крупнаго начальства, хотя бы и тому же Корзуну или Вержбицкому, дать какiя-то новыя карьерныя перспективы. Возникали и отбрасывались культурно-просвeтительные, технически-производственные и всякiе другiе планы, пока путемъ исключенiя не вырисовался, пока только въ общихъ чертахъ, планъ проведенiя вселагерной спартакiады ББК.

Думаю, что въ эти дни видъ у меня былъ не совсeмъ вразумительный. По крайней мeрe, Юра, встрeтивъ какъ-то меня по дорогe въ техникумъ, безпокойно сказалъ:

– Этакъ, Ва, ты совсeмъ съ мозговъ слeзешь.

– А что?

– Да вотъ ходишь и что-то бормочешь...

Я постарался не бормотать. На другой же день пролeзъ въ машинное бюро управленiя ББК и по блату накаталъ докладную записку самому начальнику лагеря, Успенскому. Записка касалась вопроса объ организацiи вселагерной спартакiады, о томъ, что эта спартакiада должна служить документальнымъ и неоспоримымъ доказательствомъ правильности воспитательной системы лагерей, что она должна дать совершенно очевидное доказательство перековки и энтузiазма, что она должна опровергнуть буржуазную клевету о лагерe, какъ о мeстe истребленiя людей, ну, и прочее въ томъ же родe. Путемъ нeкоторыхъ техническихъ ухищренiй я сдeлалъ такъ, чтобы записка эта попала непосредственно къ Успенскому, безъ никакихъ Корзуновъ и Гольмановъ.

Записку взялись передать непосредственно. Я шатался по лeсамъ около Медгоры въ странномъ настроенiи: отъ этой записки зависeлъ нашъ побeгъ или, по крайней мeрe, шансы на благополучный исходъ побeга. Иногда мнe казалось, что весь этотъ проектъ – форменный вздоръ и что Успенскiй въ лучшемъ случай кинетъ его въ корзину, иногда мнe казалось, что это – идеально вывeренный и точный планъ.

Планъ этотъ былъ, конечно, самой вопiющей халтурой, но онъ былъ реально выполнимъ и, въ случаe выполненiя, заложилъ бы нeкоторый дополнительный камень въ фундаментъ карьеры т. Успенскаго. Временами мнe казалось, что на столь наглую и столь очевидную халтуру Успенскiй все-таки не пойдетъ. Но по зрeломъ размышленiи я пришелъ къ выводу, что эти опасенiя – вздоръ. Для того, чтобы халтурный проектъ провалился не вслeдствiе технической невыполнимости, а только вслeдствiе своей чрезмeрной наглости, нужно было предполагать въ начальствe хоть малeйшую совeстливость... Какiя есть у меня основанiя предполагать эту совeстливость въ Успенскомъ, если я и на волe не встрeчался съ ней никогда? Объ Успенскомъ же говорили, какъ о человeкe очень умномъ, чрезвычайно властномъ и совершенно безпощадномъ, какъ объ очень молодомъ партiйномъ администраторe, который дeлаетъ свою карьеру изо всeхъ силъ, своихъ и чужихъ. На его совeсти {346} лежало много десятковъ тысячъ человeческихъ жизней. Онъ усовeстится? Онъ не клюнетъ на такого жирнаго, халтурнаго, карьернаго червяка? Если не клюнетъ, тогда, значитъ, во всей механикe совeтскаго кабака я не понимаю ничего. Долженъ клюнуть. Клюнетъ обязательно...

Я расчитывалъ, что меня вызовутъ дня черезъ два-три, и по всей вeроятности, къ Гольману... Но въ тотъ же день вечеромъ въ баракъ торопливо и нeсколько растерянно вбeжалъ начальникъ колонны.

– Гдe тов. Солоневичъ... старшiй... Иванъ?.. Васъ сейчасъ же требуютъ къ товарищу Успенскому...

Съ начальникомъ колонны у меня въ сущности не было никакихъ отношенiй. Онъ изрeдка дeлалъ начальственныя, но безтолковыя и безвредныя замeчанiя, и въ глазахъ у него стояло: ты не смотри, что ты въ очкахъ... Въ случаe чего, я тебe такiя гайки завинчу...

Сейчасъ въ очахъ начальника колонны не было никакихъ гаекъ. Эти очи трепались растерянно и недоумeвающе. Къ "самому" Успенскому... И въ чемъ это здeсь зарыта собака?.. Юра дипломатически и хладнокровно подлилъ масла въ огонь:

– Ну, значитъ, Ватикъ, опять до поздней ночи...

– Такъ вы, товарищъ Солоневичъ... пожалуйста ... Я сейчасъ позвоню въ управленiе, что я вамъ передалъ..

– Да, да я сейчасъ иду... – И въ моемъ голосe – спокойствiе, какъ будто прогулка къ Успенскому – самое обыденное занятiе въ моей лагерной жизни....

СОЛОВЕЦКIЙ НАПОЛЕОНЪ

Въ прiемной у Успенскаго сидитъ начальникъ отдeла снабженiя и еще нeсколько человeкъ. Значитъ, придется подождать...

Я усаживаюсь и оглядываюсь кругомъ. Публика все хорошо откормленная, чисто выбритая, одeтая въ новую чекистскую форму – все это головка лагернаго ОГПУ. Я здeсь – единственный въ лагерномъ, арестантскомъ одeянiи, и чувствую себя какимъ-то пролетарiемъ навыворотъ. Вотъ, напротивъ меня сидитъ грузный, суровый старикъ – это начальникъ нашего медгорскаго отдeленiя Поккалнъ. Онъ смотритъ на меня неодобрительно. Между мной и имъ -цeлая лeстница всяческаго начальства, изъ котораго каждое можетъ вышибить меня въ тe не очень отдаленныя мeста, куда даже лагерный Макаръ телятъ своихъ не гонялъ. Куда-нибудь вродe девятнадцатаго квартала, а то и похуже... Поккалнъ можетъ отправить въ тe же мeста почти все это начальство, меня же стереть съ лица земли однимъ дуновенiемъ своимъ... Такъ что сидeть здeсь подъ недоумeнно-неодобрительными взглядами всей этой чекистской аристократiи мнe не очень уютно...

Сидeть же, видимо, придется долго. Говорятъ, что Успенскiй иногда работаетъ въ своемъ кабинетe сутки подрядъ и тe же сутки заставляетъ ждать въ прiемныхъ своихъ подчиненныхъ. {347}

Но дверь кабинета раскрывается, въ ея рамe показывается вытянутый въ струнку секретарь и говоритъ:

– Товарищъ Солоневичъ, пожалуйста.

Я "жалую"... На лицe Поккална неодобренiе переходитъ въ полную растерянность. Начальникъ отдeла снабженiя, который при появленiи секретаря поднялся было и подхватилъ свой портфель, остается торчать столбомъ съ видомъ полнаго недоумeнiя. Я вхожу въ кабинетъ и думаю: "Вотъ это клюнулъ... Вотъ это глотнулъ"...

Огромный кабинетъ, обставленный съ какою-то выдержанной, суровой роскошью. За большимъ столомъ – "самъ" Успенскiй, молодой сравнительно человeкъ, лeтъ тридцати пяти, плотный, съ какими-то, безцвeтными, свeтлыми глазами. Умное, властолюбивое лицо. На Соловкахъ его называли "Соловецкимъ Наполеономъ"... Да, этого на мякинe не проведешь... Но не на мякинe же я и собираюсь его провести...

Онъ не то, чтобы ощупывалъ меня глазами, а какъ будто какимъ-то точнымъ инструментомъ измeрялъ каждую часть моего лица и фигуры.

– Садитесь.

Я сажусь.

– Это вашъ проектъ?

– Мой.

– Вы давно въ лагерe?

– Около полугода.

– Гмъ... Стажъ невеликъ. Лагерныя условiя знаете?

– Въ достаточной степени для того, чтобы быть увeреннымъ въ исполнимости моего проекта. Иначе я вамъ бы его и не предлагалъ...

На лицe Успенскаго настороженность и, пожалуй, недовeрiе.

– У меня о васъ хорошiе отзывы... Но времени слишкомъ мало. По климатическимъ условiямъ мы не можемъ проводить праздникъ позже середины августа. Я вамъ совeтую всерьезъ подумать.

– Гражданинъ начальникъ, у меня обдуманы всe детали.

– А ну, разскажите...

Къ концу моего коротенькаго доклада Успенскiй смотритъ на меня довольными и даже улыбающимися глазами. Я смотрю на него примeрно такъ же, и мы оба похожи на двухъ жуликоватыхъ авгуровъ.

– Берите папиросу... Такъ вы это все беретесь провести? Какъ бы только намъ съ вами на этомъ дeлe не оскандалиться...

– Товарищъ Успенскiй... Въ одиночку, конечно, я ничего не смогу сдeлать, но если помощь лагерной администрацiи...

– Объ этомъ не безпокойтесь. Приготовьте завтра мнe для подписи рядъ приказовъ – въ томъ духe, о которомъ вы говорили. Поккалну я дамъ личныя распоряженiя...

– Товарищъ Поккалнъ сейчасъ здeсь.

– А, тeмъ лучше...

Успенскiй нажимаетъ кнопку звонка. {348}

– Позовите сюда Поккална.

Входитъ Поккалнъ. Нeмая сцена. Поккалнъ стоитъ передъ Успенскимъ болeе или менeе на вытяжку. Я, червь у ногъ Поккална, сижу въ креслe не то, чтобы развалившись, но все же заложивъ ногу на ногу, и покуриваю начальственную папиросу.

– Вотъ что, товарищъ Поккалнъ... Мы будемъ проводить общелагерную спартакiаду. Руководить ея проведенiемъ будетъ т. Солоневичъ. Вамъ нужно будетъ озаботиться слeдующими вещами: выдeлить спецiальные фонды усиленнаго питанiя на 60 человeкъ – срокомъ на 2 мeсяца, выдeлить отдeльный баракъ или палатку для этихъ людей, обезпечить этотъ баракъ обслуживающимъ персоналомъ, дать рабочихъ для устройства тренировочныхъ площадокъ... Пока, товарищъ Солоневичъ, кажется, все?

– Пока все.

– Ну, подробности вы сами объясните тов. Поккалну. Только, тов. Поккалнъ, имeйте въ виду, что спартакiада имeетъ большое политическое значенiе и что подготовка должна быть проведена въ порядкe боевого заданiя...

– Слушаю, товарищъ начальникъ...

Я вижу, что Поккалнъ не понимаетъ окончательно ни черта. Онъ ни черта не понимаетъ ни насчетъ спартакiады, ни насчетъ "политическаго значенiя".

Онъ не понимаетъ, почему "боевое заданiе" и почему я, замызганный, очкастый арестантъ, сижу здeсь почти развалившись, почти какъ у себя дома, а онъ, Поккалнъ, стоитъ на вытяжку. Ничего этого не понимаетъ честная латышская голова Поккална.

– Товарищъ Солоневичъ будетъ руководить проведенiемъ спартакiады, и вы ему должны оказать возможное содeйствiе. Въ случаe затрудненiй, обращайтесь ко мнe. И вы тоже, товарищъ Солоневичъ. Можете идти, т. Поккалнъ. Сегодня я васъ принять не могу.

Поккалнъ поворачивается налeво кругомъ и уходитъ... А я остаюсь. Я чувствую себя немного... скажемъ, на страницахъ Шехерезады... Поккалнъ чувствуетъ себя точно такъ же, только онъ еще не знаетъ, что это Шехерезада...

Мы съ Успенскимъ остаемся одни.

– Здeсь, т. Солоневичъ, есть все-таки еще одинъ неясный пунктъ. Скажите, что это у васъ за странный наборъ статей?

Я уже говорилъ, что ОГПУ не сообщаетъ лагерю, за что именно посаженъ сюда данный заключенный. Указывается только статья и срокъ. Поэтому Успенскiй рeшительно не знаетъ, въ чемъ тутъ дeло. Онъ, конечно, не очень вeритъ въ то, что я занимался шпiонажемъ (ст. 58, п. 6), что я работалъ въ контръ-революцiонной организацiи (58, 11), ни въ то, что я предавался такому пороку, какъ нелегальная переправка совeтскихъ гражданъ за границу, совершаемая въ видe промысла (59, п. 10). Статью, карающую за нелегальный переходъ границы и предусматривавшую въ тe времена максимумъ 3 года, ГПУ изъ скромности не использовало вовсе. {349}

Во всю эту ахинею Успенскiй не вeритъ по той простой причинe, что люди, осужденные по этимъ статьямъ всерьезъ, получаютъ такъ называемую, птичку или, выражаясь оффицiальной терминологiей, "особыя указанiя" и eдутъ въ Соловки безъ всякой пересадки.

Отсутствiе "птички", да еще 8-лeтнiй срокъ заключенiя являются, такъ сказать, оффицiальнымъ симптомомъ вздорности всего обвиненiя.

Кромe того, Успенскiй не можетъ не знать, что статьи совeтскаго Уголовнаго Кодекса "пришиваются" вообще кому попало и какъ попало: "былъ бы человeкъ, а статья найдется"...

Я знаю, чего боится Успенскiй. Онъ боится не того, что я шпiонъ, контръ-революцiонеръ и все прочее – для спартакiады это не имeетъ никакого значенiя. Онъ боится, что я просто не очень удачный халтурщикъ и что гдe-то тамъ на волe я сорвался на какой-то крупной халтурe, а такъ какъ этотъ проступокъ не предусмотрeнъ Уголовнымъ Кодексомъ, то и пришило мнe ГПУ первыя попавшiяся статьи.

Это – одна изъ возможностей, которая Успенскаго безпокоитъ. Если я сорвусь и съ этой спартакiадской халтурой – Успенскiй меня, конечно, живьемъ съeстъ, но ему-то отъ этого какое утeшенiе? Успенскаго безпокоитъ возможная нехватка у меня халтурной квалификацiи. И больше ничего.

...Я успокаиваю Успенскаго. Я сижу за "связь съ заграницей" и сижу вмeстe съ сыномъ. Послeднiй фактъ отметаетъ послeднiя подозрeнiя насчетъ неудачной халтуры:

– Такъ вотъ, т. Солоневичъ, – говоритъ Успенскiй, поднимаясь. -Надeюсь, что вы это провернете на большой палецъ. Если сумeете – я вамъ гарантирую сниженiе срока на половину.

Успенскiй, конечно, не знаетъ, что я не собираюсь сидeть не только половины, но и четверти своего срока... Я сдержанно благодарю. Успенскiй снова смотритъ на меня пристально въ упоръ.

– Да, кстати, – спрашиваетъ онъ, – какъ ваши бытовыя условiя? Не нужно ли вамъ чего?

– Спасибо, тов. Успенскiй, я вполнe устроенъ.

Успенскiй нeсколько недовeрчиво приподнимаетъ брови.

– Я предпочитаю, – поясняю я, – авансовъ не брать, надeюсь, что послe спартакiады...

– Если вы ее хорошо провернете, вы будете устроены блестяще... Мнe кажется, что вы ее... провернете...

И мы снова смотримъ другъ на друга глазами жуликоватыхъ авгуровъ.

– Но, если вамъ что-нибудь нужно – говорите прямо.

Но мнe не нужно ничего. Во-первыхъ, потому, что я не хочу тратить на мелочи ни одной копeйки капитала своего "общественнаго влiянiя", а во-вторыхъ, потому, что теперь все, что мнe нужно, я получу и безъ Успенскаго... {350}

ВВЕДЕНIЕ ВЪ ФИЛОСОФIЮ ХАЛТУРЫ

Теперь я передамъ, въ чемъ заключалась высказанная и невысказанная суть нашей бесeды.

Само собой разумеется, что ни о какой мало-мальски серьезной постановкe физической культуры въ концлагерe и говорить не приходилось. Нельзя же въ самомъ дeлe предлагать футболъ человeку, который работаетъ физически по 12 часовъ въ сутки при ясно недостаточномъ питанiи и у самаго полярнаго круга. Не могъ же я въ самомъ дeлe пойти со своей физкультурой въ девятнадцатый кварталъ?... Я сразу намекнулъ Успенскому, что ужъ эту-то штуку я понимаю совершенно ясно – и этимъ избавило его отъ необходимости вдаваться въ не совсeмъ все-таки удобныя объясненiя.

Но я не собирался ставить физкультуру всерьезъ. Я только обязался провести спартакiаду такъ, чтобы въ ней была масса, были рекорды, чтобы спартакiада была соотвeтствующе рекламирована въ московской прессe и сочувствующей иностранной, чтобы она была заснята и на фото-пластинки, и на кино-пленку – словомъ, чтобы urbi et orbi и отечественной плотвe, и заграничнымъ идеалистическимъ карасямъ воочiю, съ документами на страницахъ журналовъ и на экранe кино, было показано: вотъ какъ совeтская власть заботится даже о лагерникахъ, даже о бандитахъ, контръ-революцiонерахъ, вредителяхъ и т.д. Вотъ какъ идетъ "перековка". Вотъ здeсь – правда, а не въ "гнусныхъ буржуазныхъ выдумкахъ" о лагерныхъ звeрствахъ, о голодe, о вымиранiи...

"L'Humanite'", которая въ механикe этой халтуры не понимаетъ ни уха, ни рыла, будетъ орать объ этой спартакiадe на всю Францiю – допускаю даже, что искренно. Максимъ Горькiй, который приблизительно такъ же, какъ я и Успенскiй, знаетъ эту механику, напишетъ елейно-проститутскую статью въ "Правду" и пришлетъ въ ББК привeтствiе. Объ этомъ привeтствiи лагерники будутъ говорить въ выраженiяхъ, не поддающихся переводу ни на одинъ иностранный языкъ: выраженiяхъ, формулирующихъ тe предeльныя степени презрeнiя, какiя завалящiй урка можетъ чувствовать къ самой завалящей, изъeденной сифилисомъ, подзаборной проституткe. Ибо онъ, лагерникъ, онъ-то знаетъ, гдe именно зарыта собака, и знаетъ, что Горькому это извeстно не хуже, чeмъ ему самому...