Текст книги "Россiя въ концлагере"

Автор книги: Иван Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

Вдругъ гдe-то сзади меня раздается зычный голосъ:

– Иванъ Лукьяновичъ, алло! Товарищъ Солоневичъ, алло!

Я оборачиваюсь. Спрыгнувъ съ изумительной ловкостью изъ вагона, ко мнe бeжитъ нeкто въ не очень рваномъ бушлатe, весь заросшiй рыжей бородищей и призывно размахивающiй шапкой. Останавливаюсь.

Человeкъ съ рыжей бородой подбeгаетъ ко мнe и съ энтузiазмомъ трясетъ мнe руку. Пальцы у него желeзные.

– Здравствуйте, И. Л., знаете, очень радъ васъ видeть. Конечно, это я понимаю, свинство съ моей стороны высказывать радость, увидeвъ стараго прiятеля въ такомъ мeстe. Но человeкъ слабъ. Почему я долженъ нарушать гармонiю общаго равенства и лeзть въ сверхчеловeки?

Я всматриваюсь. Ничего не понять! Рыжая борода, веселые забубенные глаза, общiй видъ человeка, ни въ коемъ случаe не унывающаго.

– Послушайте, – говоритъ человeкъ съ негодованiемъ, – неужели не узнаете? Неужели вы возвысились до такихъ административныхъ высотъ, что для васъ простые лагерники, вродe Гендельмана, не существуютъ?

Точно кто-то провелъ мокрой губкой по лицу рыжаго человeка, и сразу смылъ бородищу, усищи, снялъ бушлатъ, и подо всeмъ этимъ очутился Зиновiй Яковлевичъ Гендельманъ6 такимъ, какимъ я его зналъ по Москвe: весь сотканный изъ мускуловъ, бодрости и зубоскальства. Конечно, это тоже свинство, но встрeтить З. Я. мнe было очень радостно. Такъ стоимъ мы и тискаемъ другъ другу руки.

6 Имя, конечно, вымышлено.

– Значитъ, сeли, наконецъ, – неунывающимъ тономъ умозаключаетъ Гендельманъ. – Я вeдь вамъ предсказывалъ. Правда, и вы мнe предсказывали. Какiе мы съ вами проницательные! И какъ это у насъ обоихъ не хватило проницательности, чтобы не сeсть? Не правда-ли, удивительно? Но нужно имeть силы подняться {153} надъ нашими личными, мелкими, мeщанскими переживанiями. Если наши вожди, лучшiе изъ лучшихъ, желeзная гвардiя ленинизма, величайшая надежда будущаго человeчества, – если эти вожди садятся въ ГПУ, какъ мухи на медъ, такъ что же мы должны сказать? А? Мы должны сказать: добро пожаловать, товарищи!

– Слушайте, – перебиваю я, – публика кругомъ.

– Это ничего. Свои ребята. Наша бригада – все уральскiе мужички: ребята, какъ гвозди. Замeчательныя ребята. Итакъ: по какимъ статьямъ существующаго и несуществующаго закона попали вы сюда?

Я разсказываю. Забубенный блескъ исчезаетъ изъ глазъ Гендельмана.

– Да, вотъ это плохо. Это ужъ не повезло. – Гендельманъ оглядывается кругомъ и переходитъ на нeмецкiй языкъ: – Вы вeдь все равно сбeжите?

– До сихъ поръ мы считали это само собою разумeющимся. Но вотъ теперь эта исторiя съ отправкой сына. А ну-ка, З. Я., мобилизуйте вашу "юдише копфъ" и что-нибудь изобрeтите.

Гендельманъ запускаетъ пальцы въ бороду и осматриваетъ вагоны, проволоку, ельникъ, снeгъ, какъ будто отыскивая тамъ какое-то рeшенiе.

– А попробовали бы вы подъeхать къ БАМовской комиссiи.

– Думалъ и объ этомъ. Безнадежно.

– Можетъ быть, не совсeмъ. Видите ли, предсeдателемъ этой комиссiи торчитъ нeкто Чекалинъ, я его по Вишерскому лагерю знаю. Во-первыхъ, онъ коммунистъ съ дореволюцiоннымъ стажемъ и, во-вторыхъ, человeкъ онъ очень неглупый. Неглупый коммунистъ и съ такимъ стажемъ, если онъ до сихъ поръ не сдeлалъ карьеры – а развe это карьера? – это значитъ, что онъ человeкъ лично порядочный и что, въ качествe порядочнаго человeка, онъ рано или поздно сядетъ. Онъ, конечно, понимаетъ это и самъ. Словомъ, тутъ есть кое-какiя психологическiя возможности.

Идея – довольно неожиданная. Но какiя тутъ могутъ быть психологическiя возможности, въ этомъ сумасшедшемъ домe? Чекалинъ, колючiй, нервный, судорожный, замотанный, полусумасшедшiй отъ вeчной грызни съ Якименкой?

– А то попробуйте увязаться съ нами. Нашъ эшелонъ пойдетъ, вeроятно, завтра. Или, на крайнiй случай, пристройте вашего сына сюда. Тутъ онъ у насъ не пропадетъ! Я посылки получалъ, eда у меня на дорогу болeе или менeе есть. А? Подумайте.

Я крeпко пожалъ Гендельману руку, но его предложенiе меня не устраивало.

– Ну, а теперь – "докладывайте" вы!

Гендельманъ былъ по образованiю инженеромъ, а по профессiи -инструкторомъ спорта. Это – довольно обычное въ совeтской Россiи явленiе: у инженера нeсколько больше денегъ, огромная отвeтственность (конечно, передъ ГПУ) по линiи вредительства, безхозяйственности, невыполненiи директивъ и плановъ, и по многимъ другимъ линiямъ и, конечно, – никакого житья. У инструктора физкультуры – денегъ иногда меньше, а иногда больше, {154} столкновенiй съ ГПУ – почти никакихъ, и въ результатe всего этого -возможность вести приблизительно человeческiй образъ жизни. Кромe того, можно потихоньку и сдeльно подхалтуривать и по своей основной спецiальности. Гендельманъ былъ блестящимъ спортсменомъ и рeдкимъ организаторомъ. Однако, и физкультурный иммунитетъ противъ ГПУ вещь весьма относительная. Въ связи съ той "политизацiей" физкультуры, о которой я разсказывалъ выше, около пятисотъ инструкторовъ спорта было арестовано и разослано по всякимъ нехорошимъ и весьма неудобоусвояемымъ мeстамъ. Былъ арестованъ и Гендельманъ.

– Да и докладывать въ сущности нечего. Сцапали. Привезли на Лубянку. Посадили. Сижу. Черезъ три мeсяца вызываютъ на допросъ. Ну, конечно, они уже все, рeшительно все знаютъ: что я старый сокольскiй деятель, что у себя на работe я устраивалъ старыхъ соколовъ, что я находился въ перепискe съ международнымъ сокольскимъ центромъ, что я даже посылалъ привeтственную телеграмму всесокольскому слету. А я все сижу и слушаю. Потомъ я говорю: "Ну, вотъ вы, товарищи, все знаете?" – "Конечно, знаемъ". "И уставъ "Сокола" тоже знаете?". – "Тоже знаемъ". "Позвольте мнe спросить, почему же вы не знаете, что евреи въ "Соколъ" не принимаются?".

– Знаете, что мнe слeдователь отвeтилъ? "Ахъ, говоритъ, не все ли вамъ равно, гражданинъ Гендельманъ, за что вамъ сидeть – за "Соколъ" или не за "Соколъ"?". Какое генiальное прозрeнiе въ глубины человeческаго сердца! Представьте себe – мнe, оказывается, рeшительно все равно за что сидeть -разъ я уже все равно сижу.

– Почему я работаю плотникомъ? А зачeмъ мнe работать не плотникомъ? Во-первыхъ, я зарабатываю себe настоящая, мозолистыя, пролетарскiя руки. Знаете, какъ въ пeсенкe поется:

"... Въ заводскомъ гулe онъ ласкалъ

Ея мозолистыя груди"...

Во-вторыхъ, я здоровъ (посылки мнe присылаютъ), а ужъ лучше тесать бревна, чeмъ зарабатывать себe геморрой. Въ третьихъ, я имeю дeло не съ совeтскимъ активомъ, а съ порядочными людьми – съ крестьянами. Я раньше побаивался, думалъ – антисемитизмъ. У нихъ столько же антисемитизма, какъ у васъ -коммунистической идеологiи. Это – честные люди и хорошiе товарищи, а не какая-нибудь совeтская сволочь. Три года я уже отсидeлъ – еще два осталось. Заявленiе о смягченiи участи?

Тутъ голосъ Гендельмана сталъ суровъ и серьезенъ:

– Ну, отъ васъ я такого совeта, И. Л., не ожидалъ. Эти бандиты меня безъ всякой вины, абсолютно безъ всякой вины, посадили на каторгу, оторвали меня отъ жены и ребенка – ему было только двe недeли – и чтобы я передъ ними унижался, чтобы я у нихъ что-то вымаливалъ?..

Забубенные глаза Гендельмана смотрeли на меня негодующе.

– Нeтъ, И. Л., этотъ номеръ не пройдетъ: Я, дастъ Богъ, отсижу и выйду. А тамъ – тамъ мы посмотримъ... Дастъ Богъ {155} – тамъ мы посмотримъ... Вы только на этихъ мужичковъ посмотрите – какая это сила!..

Вечерeло. Патрули проходили мимо эшелоновъ, загоняя лагерниковъ въ вагоны. Пришлось попрощаться съ Гендельманомъ.

– Ну, передайте Борису и вашему сыну – я его такъ и не видалъ – мой, такъ сказать, спортивный привeтъ. Не унывайте. А насчетъ Чекалина все-таки подумайте.

СРЫВЪ

Я пытался прорваться на Погру на слeдующiй день, еще разъ отвести душу съ Гендельманомъ, но не удалось. Вечеромъ Юра мнe сообщилъ, что Якименко съ утра уeхалъ на два-три дня на Медвeжью Гору и что въ какой-то дополнительный списокъ на ближайшiй этапъ урчевскiй активъ ухитрился включить и его, Юру; что списокъ уже подписанъ начальникомъ отдeленiя Ильиныхъ и что сегодня вечеромъ за Юрой придетъ вооруженный конвой, чего для отдeльныхъ лагерниковъ не дeлалось никогда. Вся эта информацiя была сообщена Юрe чекистомъ изъ третьяго отдeла, которому Юра въ свое время писалъ стихами письма къ его возлюбленной: поэтическiя настроенiя бываютъ и у чекистовъ.

Мой пропускъ на Погру былъ дeйствителенъ до 12 часовъ ночи. Я вручилъ его Юрe, и онъ, забравъ свои вещи, исчезъ на Погру съ наставленiемъ -"дeйствовать по обстоятельствамъ", въ томъ же случаe, если скрыться совсeмъ будетъ нельзя, разыскать вагонъ Гендельмана.

Но эшелонъ Гендельмана уже ушелъ. Борисъ запряталъ Юру въ покойницкую при больницe, гдe онъ и просидeлъ двое сутокъ. Активъ искалъ его по всему лагерю. О переживанiяхъ этихъ двухъ дней разсказывать было бы слишкомъ тяжело.

Черезъ два дня прieхалъ Якименко. Я сказалъ ему, что, вопреки его прямой директивe, Стародубцевъ обходнымъ путемъ включилъ Юру въ списокъ, что, въ частности, въ виду этого, сорвалась подготовка очередного эшелона (одна машинка оставалась безработной), и что Юра пока что скрывается за предeлами досягаемости актива.

Якименко посмотрeлъ на меня мрачно и сказалъ:

– Позовите мнe Стародубцева.

Я позвалъ Стародубцева. Минутъ черезъ пять Стародубцевъ вышелъ отъ Якименки въ состоянiи, близкомъ къ истерiи. Онъ что-то хотeлъ сказать мнe, но величайшая ненависть сдавила ему горло. Онъ только ткнулъ пальцемъ въ дверь Якименскаго кабинета. Я вошелъ туда.

– Вашъ сынъ сейчасъ на БАМ не eдетъ. Пусть онъ возвращается на работу. Но съ послeднимъ эшелономъ поeхать ему, вeроятно, придется.

Я сказалъ:

– Товарищъ Якименко, но вeдь вы мнe обeщали.

– Ну и что же, что обeщалъ! Подумаешь, какое сокровище вашъ Юра. {156}

– Для... Для меня – сокровище...

Я почувствовалъ спазмы въ горлe и вышелъ.

Стародубцевъ, который, видимо, подслушивалъ подъ дверью, отскочилъ отъ нея къ стeнкe, и всe его добрыя чувства ко мнe выразились въ одномъ словe, въ которомъ было... многое въ немъ было...

– Сокровище, г-ы-ы...

Я схватилъ Стародубцева за горло. Изъ актива съ мeста не двинулся никто. Стародубцевъ судорожно схватилъ мою руку и почти повисъ на ней. Когда я разжалъ руку, Стародубцевъ мeшкомъ опустился на полъ. Активъ молчалъ.

Я понялъ, что еще одна такая недeля – и я сойду съ ума.

Я ТОРГУЮ ЖИВЫМЪ ТОВАРОМЪ

Эшелоны все шли, а наше положенiе все ухудшалось. Силы таяли. Угроза Юрe росла. На обeщанiя Якименки, послe всeхъ этихъ инцидентовъ, расчитывать совсeмъ было нельзя. Борисъ настаивалъ на немедленномъ побeгe. Я этого побeга боялся, какъ огня. Это было бы самоубiйствомъ, но помимо такого самоубiйства, ничего другого видно не было.

Я уже не спалъ въ тe короткiе часы, которые у меня оставались отъ урчевской каторги. Одни за другими возникали и отбрасывались планы. Мнe все казалось, что гдe-то, вотъ совсeмъ рядомъ, подъ рукой, есть какой-то выходъ, идiотски простой, явственно очевидный, а я вотъ не вижу его, хожу кругомъ да около, тыкаюсь во всякую майнридовщину, а того, что надо – не вижу. И вотъ, въ одну изъ такихъ безсонныхъ ночей меня, наконецъ, осeнило. Я вспомнилъ о совeтe Гендельмана, о предсeдателe прiемочной комиссiи БАМа чекистe Чекалинe и понялъ, что этотъ чекистъ – единственный способъ спасенiя и при томъ способъ совершенно реальный.

Всяческими пинкертоновскими ухищренiями я узналъ его адресъ. Чекалинъ жилъ на краю села, въ карельской избe. Поздно вечеромъ, воровато пробираясь по сугробамъ снeга, я пришелъ къ этой избe. Хозяйка избы на мой стукъ подошла къ двери, но открывать не хотeла. Черезъ минуту-двe къ двери подошелъ Чекалинъ.

– Кто это?

– Изъ УРЧ, къ товарищу Чекалину.

Дверь открылась на десять сантиметровъ. Изъ щели прямо мнe въ животъ смотрeлъ стволъ парабеллюма. Электрическiй фонарикъ освeтилъ меня.

– Вы – заключенный?

– Да.

– Что вамъ нужно? – голосъ Чекалина былъ рeзокъ и подозрителенъ.

– Гражданинъ начальникъ, у меня къ вамъ очень серьезный разговоръ и на очень серьезную тему.

– Ну, говорите. {157}

– Гражданинъ начальникъ, этотъ разговоръ я черезъ щель двери вести не могу.

Лучъ фонарика уперся мнe въ лицо. Я стоялъ, щурясь отъ свeта, и думалъ о томъ, что малeйшая оплошность можетъ стоить мнe жизни.

– Оружiе есть?

– Нeтъ.

– Выверните карманы.

Я вывернулъ карманы.

– Войдите.

– Я вошелъ.

Чекалинъ взялъ фонарикъ въ зубы и, не выпуская парабеллюма, свободной рукой ощупалъ меня всего. Видна была большая сноровка.

– Проходите впередъ.

Я сдeлалъ два-три шага впередъ и остановился въ нерeшимости.

– Направо... Наверхъ... Налeво, – командовалъ Чекалинъ. Совсeмъ какъ въ корридорахъ ГПУ. Да, сноровка видна.

Мы вошли въ убого обставленную комнату. Посерединe комнаты стоялъ некрашеный деревянный столъ. Чекалинъ обошелъ его кругомъ и, не опуская парабеллюма, тeмъ же рeзкимъ тономъ спросилъ:

– Ну-съ, такъ что же вамъ угодно?

Начало разговора было мало обeщающимъ, а отъ него столько зависeло... Я постарался собрать всe свои силы.

– Гражданинъ начальникъ, послeднiе эшелоны составляются изъ людей, которые до БАМа завeдомо не доeдутъ.

У меня запнулось дыханiе.

– Ну?

– Вамъ, какъ прiемщику рабочей силы, нeтъ никакого смысла нагружать вагоны полутрупами и выбрасывать въ дорогe трупы...

– Да?

– Я хочу предложить давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК сажаетъ въ эшелоны подъ видомъ здоровыхъ... Въ вашей комиссiи есть одинъ врачъ. Онъ, конечно, не въ состоянiи провeрить всeхъ этапниковъ, но онъ можетъ провeрить людей по моимъ спискамъ...

– Вы по какимъ статьямъ сидите?

– Пятьдесятъ восемь: шесть, десять и одиннадцать; пятьдесятъ девять: десять.

– Срокъ?

– Восемь лeтъ.

– Такъ... Вы по какимъ, собственно, мотивамъ дeйствуете?

– По многимъ мотивамъ. Въ частности и потому, что на БАМ придется, можетъ быть, eхать и моему сыну.

– Это тотъ, что рядомъ съ вами работаетъ?

– Да.

Чекалинъ уставился на меня пронизывающимъ, но ничего не {158} говорящимъ взглядомъ. Я чувствовалъ, что отъ нервнаго напряженiя у меня начинаетъ пересыхать во рту.

– Такъ... – сказалъ онъ раздумчиво. Потомъ, отвернувшись немного въ сторону, опустилъ предохранитель своего парабеллюма и положилъ оружiе въ кабуру.

– Такъ, – повторилъ онъ, какъ бы что-то соображая. – А скажите, вотъ эту путаницу съ замeной фамилiй – это не вы устроили?

– Мы.

– А это – по какимъ мотивамъ?..

– Я думаю, что даже революцiи лучше обойтись безъ тeхъ издержекъ, который совсeмъ ужъ безсмысленны.

Чекалина какъ-то передернуло.

– Такъ, – сказалъ онъ саркастически. – А когда миллiоны трудящихся гибли на фронтахъ безсмысленной имперiалистической бойни, – вы дeйствовали по столь же... просвeщенной линiи?

Вопросъ былъ поставленъ въ лобъ.

– Такъ же, какъ и сейчасъ – я безсиленъ противъ человeческаго сумасшествiя.

– Революцiю вы считаете сумасшествiемъ?

– Я не вижу никакихъ основанiй скрывать передъ вами этой прискорбной точки зрeнiя.

Чекалинъ помолчалъ.

– Ваше предложенiе для меня прiемлемо. Но если вы воспользуетесь этимъ для какихъ-нибудь постороннихъ цeлей, протекцiи или чего – вамъ пощады не будетъ.

– Мое положенiе настолько безвыходно, что вопросъ о пощадe меня мало интересуетъ... Меня интересуетъ вопросъ о сынe.

– А онъ за что попалъ?

– По существу – за компанiю... Связи съ иностранцами.

– Какъ вы предполагаете технически провести эту комбинацiю?

– Къ отправкe каждаго эшелона я буду давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК даетъ вамъ подъ видомъ здоровыхъ. Этихъ списковъ я вамъ приносить не могу. Я буду засовывать ихъ въ уборную УРЧ, въ щель между бревнами, надъ притолокой двери, прямо посрединe ея. Вы бываете въ УРЧ и можете эти списки забирать...

– Такъ. Подходяще. И, скажите, въ этихъ подлогахъ съ вeдомостями -вашъ сынъ тоже принималъ участiе?

– Да. Въ сущности – это его идея.

– И изъ тeхъ же соображенiй?

– Да.

– И отдавая себe отчетъ...

– Отдавая себe совершенно ясный отчетъ...

Лицо и голосъ Чекалина стали немного меньше деревянными.

– Скажите, вы не считаете, что ГПУ васъ безвинно посадило?

– Съ точки зрeнiя ГПУ – нeтъ.

– А съ какой точки зрeнiя – да?

– Кромe точки зрeнiя ГПУ, есть еще и нeкоторыя другiя {159} точки зрeнiя. Я не думаю, чтобы былъ смыслъ входить въ ихъ обсужденiе.

– И напрасно вы думаете. Глупо думаете. Изъ-за Якименокъ, Стародубцевыхъ и прочей сволочи революцiя и платить эти, какъ вы говорите, безсмысленныя издержки. И это потому, что вы и иже съ вами съ революцiей идти не захотeли... Почему вы не пошли?

– Стародубцевъ имeетъ передо мною то преимущество, что онъ выполнить всякое приказанiе. А я всякаго – не выполню.

– Бeлыя перчатки?

– Можетъ быть.

– Ну, вотъ, и миритесь съ Якименками.

– Вы, кажется, о немъ не особенно высокаго мнeнiя.

– Якименко карьеристъ и прохвостъ, – коротко отрeзалъ Чекалинъ. -Онъ думаетъ, что онъ сдeлаетъ карьеру.

– По всей вeроятности, сдeлаетъ.

– Поскольку отъ меня зависитъ – сомнeваюсь. А отъ меня зависитъ. Объ этихъ эшелонахъ будетъ знать и ГУЛАГ... Штабели труповъ по дорогe ГУЛАГу не нужны.

Я подумалъ о томъ, что штабели труповъ до сихъ поръ ГУЛАГу на мeшали.

– Якименко карьеры не сдeлаетъ, – продолжалъ Чекалинъ. – Сволочи у насъ и безъ того достаточно. Ну, это васъ не касается.

– Касается самымъ тeснымъ образомъ. И именно – меня и "насъ"...

Чекалина опять передернуло.

– Ну, давайте ближе къ дeлу. Эшелонъ идетъ черезъ три дня. Можете вы мнe на послeзавтра дать первый списокъ?

– Могу.

– Такъ, значитъ, я найду его послeзавтра, къ десяти часамъ вечера, въ уборной УРЧ, въ щели надъ дверью.

– Да.

– Хорошо. Если вы будете дeйствовать честно, если вы этими списками не воспользуетесь для какихъ-нибудь комбинацiй, – я ручаюсь вамъ, что вашъ сынъ на БАМ не поeдетъ. Категорически гарантирую. А почему бы собственно не поeхать на БАМ и вамъ?

– Статьи не пускаютъ.

– Это ерунда!

– И потомъ, вы знаете, на увеселительную прогулку это не очень похоже.

– Ерунда. Не въ теплушкe же бы вы поeхали, разъ я васъ приглашаю.

Я въ изумленiи воззрился на Чекалина и не зналъ, что мнe и отвeчать.

– Намъ нужны культурныя силы, – сказалъ Чекалинъ, дeлая ударенiе на "культурный". – И мы умeемъ ихъ цeнить. Не то, что ББК.

Въ пафосe Чекалина мнe послышались чисто вeдомственныя {160} нотки. Я хотeлъ спросить, чeмъ собственно я обязанъ чести такого приглашенiя, но Чекалинъ прервалъ меня:

– Ну, мы съ вами еще поговоримъ. Такъ, значитъ, списки я послeзавтра тамъ найду. Ну, пока. Подумайте о моемъ предложенiи.

Когда я вышелъ на улицу, мнe, говоря откровенно, хотeлось слегка приплясывать. Но, умудренный опытами всякаго рода, я предпочелъ подвергнуть всю эту ситуацiю, такъ сказать, "марксистскому анализу". Марксистскiй анализъ далъ вполнe благопрiятные результаты. Чекалину, конечно, я оказываю весьма существенную услугу: не потому, чтобы кто-то его сталъ бы потомъ попрекать штабелями труповъ по дорогe, а потому, что онъ былъ бы обвиненъ въ ротозeйствe: всучили ему, дескать, гнилой товаръ, а онъ и не замeтилъ. Съ точки зрeнiя совeтскихъ работорговцевъ – да и не только совeтскихъ – это промахъ весьма предосудительный.

СНОВА ПЕРЕДЫШКА

Общее собранiе фамилiи Солоневичей или "трехъ мушкетеровъ", какъ насъ называли въ лагерe, подтвердили мои соображенiя о томъ, что Чекалинъ не подведетъ. Помимо всякихъ психологическихъ расчетовъ – былъ и еще одинъ. Связью со мной, съ заключеннымъ, использованiемъ заключеннаго для шпiонажа противъ лагерной администрацiи – Чекалинъ ставитъ себя въ довольно сомнительное положенiе. Если Чекалинъ подведетъ, то передъ этакимъ "подводомъ" онъ, вeроятно, подумаетъ о томъ, что я могу пойти на самыя отчаянныя комбинацiи – вeдь вотъ пошелъ же я къ нему съ этими списками. А о томъ, чтобы имeть на рукахъ доказательства этой преступной связи, я уже позабочусь – впослeдствiи я объ этомъ и позаботился. Поставленный въ безвыходное положенiе, я эти доказательства предъявлю третьей части. Чекалинъ же находится на территорiи ББК... Словомъ, идя на все это, Чекалинъ ужъ долженъ былъ держаться до конца.

Все въ мiрe – весьма относительно. Стоило развeяться очередной угрозe, нависавшей надъ нашими головами, и жизнь снова начинала казаться легкой и преисполненной надеждъ, несмотря на каторжную работу въ УРЧ, несмотря на то, что, помимо этой работы, Чекалинскiе списки отнимали у насъ послeднiе часы сна.

Впрочемъ, списки эти Юра сразу усовершенствовалъ: мы писали не фамилiи, а только указывали номеръ вeдомости и порядковый номеръ, подъ которымъ въ данной вeдомости стояла фамилiя даннаго заключеннаго. Наши списки стали срывать эшелоны. Якименко рвалъ и металъ, но каждый сорванный эшелонъ давалъ намъ нeкоторую передышку: пока подбирали очередные документы – мы могли отоспаться. Въ довершенiе ко всему этому Якименко преподнесъ мнe довольно неожиданный, хотя сейчасъ уже и ненужный, сюрпризъ. Я сидeлъ за машинкой и барабанилъ. Якименко былъ въ сосeдней комнатe. {161}

Слышу негромкiй голосъ Якименки:

– Товарищъ Твердунъ, переложите документы Солоневича Юрiя на Медгору, онъ на БАМ не поeдетъ.

Вечеромъ того дня я улучилъ минуту, какъ-то неловко и путанно поблагодарилъ Якименко. Онъ поднялъ голову отъ бумагъ, посмотрeлъ на меня какимъ-то страннымъ, вопросительно ироническимъ взглядомъ и сказалъ:

– Не стоитъ, товарищъ Солоневичъ.

И опять уткнулся въ бумаги.

Такъ и не узналъ я, какую собственно линiю велъ товарищъ Якименко.

ДEВОЧКА СО ЛЬДОМЪ

Жизнь пошла какъ-то глаже. Одно время, когда начали срываться эшелоны, работы стало меньше, потомъ, когда Якименко сталъ подъ сурдинку включать въ списки людей, которыхъ Чекалинъ уже по разу, или больше, снималъ съ эшелоновъ – работа опять стала безпросыпной. Въ этотъ перiодъ времени со мною случилось происшествiе, въ сущности, пустяковое, но какъ-то очень ужъ глубоко врeзавшееся въ память.

На разсвeтe, передъ уходомъ заключенныхъ на работы, и вечеромъ, во время обeда, передъ нашими палатками маячили десятки оборванныхъ крестьянскихъ ребятишекъ, выпрашивавшихъ всякiе съeдобные отбросы. Странно было смотрeть на этихъ дeтей "вольнаго населенiя", болeе нищаго, чeмъ даже мы, каторжники, ибо свои полтора фунта хлeба мы получали каждый день, а крестьяне и этихъ полутора фунтовъ не имeли.

Нашимъ продовольствiемъ завeдывалъ Юра. Онъ ходилъ за хлeбомъ и за обeдомъ. Онъ же игралъ роль распредeлителя лагерныхъ объeдковъ среди дeтворы. У насъ была огромная, литровъ на десять, аллюминiевая кастрюля, которая была участницей уже двухъ нашихъ попытокъ побeга, а впослeдствiи участвовала и въ третьей. Въ эту кастрюлю Юра собиралъ то, что оставалось отъ лагерныхъ щей во всей нашей палаткe. Щи эти обычно варились изъ гнилой капусты и селедочныхъ головокъ – я такъ и не узналъ, куда дeвались селедки отъ этихъ головокъ... Немногiе изъ лагерниковъ отваживались eсть эти щи, и они попадали дeтямъ. Впрочемъ, многiе изъ лагерниковъ урывали кое-что и изъ своего хлeбнаго пайка.

Я не помню, почему именно все это такъ вышло. Кажется, Юра дня два-три подрядъ вовсе не выходилъ изъ УРЧ, я – тоже, наши сосeди по привычкe сливали свои объeдки въ нашу кастрюлю. Когда однажды я вырвался изъ УРЧ, чтобы пройтись – хотя бы за обeдомъ – я обнаружилъ, что моя кастрюля, стоявшая подъ нарами, была полна до краевъ, и содержимое ея превратилось въ глыбу сплошного льда. Я рeшилъ занести кастрюлю на кухню, поставить ее на плиту и, когда ледъ слегка оттаетъ, выкинуть всю эту глыбу вонъ и въ пустую кастрюлю получить свою порцiю каши. {162}

Я взялъ кастрюлю и вышелъ изъ палатки. Была почти уже ночь. Пронзительный морозный вeтеръ вылъ въ телеграфныхъ проводахъ и засыпалъ глаза снeжной пылью. У палатокъ не было никого. Стайки дeтей, который въ обeденную пору шныряли здeсь, уже разошлись. Вдругъ какая-то неясная фигурка метнулась ко мнe изъ-за сугроба, и хриплый, застуженный дeтскiй голосокъ пропищалъ:

– Дяденька, дяденька, можетъ, что осталось, дяденька, дай!..

Это была дeвочка лeтъ, вeроятно, одиннадцати. Ея глаза подъ спутанными космами волосъ блестeли голоднымъ блескомъ. А голосокъ автоматически, привычно, безъ всякаго выраженiя, продолжалъ скулить:

– Дяденька, да-а-а-ай...

– А тутъ – только ледъ.

– Отъ щей, дяденька?

– Отъ щей.

– Ничего, дяденька, ты только дай... Я его сейчасъ, ей Богу, сейчасъ... Отогрeю... Онъ сейчасъ вытряхнется... Ты только дай!

Въ голосe дeвочки была суетливость, жадность и боязнь отказа. Я соображалъ какъ-то очень туго и стоялъ въ нерeшимости. Дeвочка почти вырвала кастрюлю изъ моихъ рукъ... Потомъ она распахнула рваный зипунишко, подъ которымъ не было ничего – только торчали голыя острыя ребра, прижала кастрюлю къ своему голому тeльцу, словно своего ребенка, запахнула зипулишко и сeла на снeгъ.

Я находился въ состоянiи такой отупeлости, что даже не попытался найти объясненiе тому, что эта дeвочка собиралась дeлать. Только мелькнула ассоцiацiи о ребенкe, о материнскомъ инстинктe, который какимъ-то чудомъ живетъ еще въ этомъ изсохшемъ тeльцe... Я пошелъ въ палатку отыскивать другую посуду для каши своей насущной.

Въ жизни каждаго человeка бываютъ минуты великаго униженiя. Такую минуту пережилъ я, когда, ползая подъ нарами въ поискахъ какой-нибудь посуды, я сообразилъ, что эта дeвочка собирается тепломъ изголодавшагося своего тeла растопить эту полупудовую глыбу замерзшей, отвратительной, свиной – но все же пищи. И что во всемъ этомъ скелетикe – тепла не хватитъ и на четверть этой глыбы.

Я очень тяжело ударился головой о какую-то перекладину подъ нарами и, почти оглушенный отъ удара, отвращенiя и ярости, выбeжалъ изъ палатки. Дeвочка все еще сидeла на томъ же мeстe, и ея нижняя челюсть дрожала мелкой частой дрожью.

– Дяденька, не отбирай! – завизжала она.

Я схватилъ ее вмeстe съ кастрюлей и потащилъ въ палатку. Въ головe мелькали какiя-то сумасшедшiя мысли. Я что-то, помню, говорилъ, но, думаю, что и мои слова пахли сумасшедшимъ домомъ. Дeвочка вырвалась въ истерiи у меня изъ рукъ и бросилась къ выходу изъ палатки. Я поймалъ ее и посадилъ на нары. Лихорадочно, дрожащими руками я сталъ шарить на полкахъ подъ нарами. {163} Нашелъ чьи-то объeдки, полъ пайка Юринаго хлeба и что-то еще. Дeвочка не ожидала, чтобы я протянулъ ей ихъ. Она судорожно схватила огрызокъ хлeба и стала запихивать себe въ ротъ. По ея грязному личику катились слезы еще не остывшаго испуга. Я стоялъ передъ нею, пришибленный и растерянный, полный великаго отвращенiя ко всему въ мiрe, въ томъ числe и къ самому себe. Какъ это мы, взрослые люди Россiи, тридцать миллiоновъ взрослыхъ мужчинъ, могли допустить до этого дeтей нашей страны? Какъ это мы не додрались до конца? Мы, русскiе интеллигенты, зная вeдь, чeмъ была "великая французская революцiя", могли мы себe представить, чeмъ будетъ столь же великая революцiя у насъ!.. Какъ это мы не додрались? Какъ это мы всe, всe поголовно, не взялись за винтовки? Въ какой-то очень короткiй мигъ – вся проблема гражданской войны и революцiи освeтилась съ безпощадной яркостью. Что помeщики? Что капиталисты? Что профессора? Помeщики – въ Лондонe, капиталисты – въ Наркомторгe, профессора – въ академiи. Безъ виллъ и автомобилей – но живутъ... А вотъ всe эти безымянные мальчики и дeвочки?.. О нихъ мы должны были помнить прежде всего – ибо они будущее нашей страны... – А вотъ – не вспомнили... И вотъ, на костяхъ этого маленькаго скелетика – миллiоновъ такихъ скелетиковъ – будетъ строиться соцiалистическiй рай. Вспоминался карамазовскiй вопросъ о билетe въ жизнь... Нeтъ, ежели бы имъ и удалось построить этотъ рай – на этихъ скелетикахъ, -я такого рая не хочу. Вспомнилась и фотографiя Ленина въ позe Христа, окруженнаго дeтьми: "не мeшайте дeтямъ приходить ко мнe"... Какая подлость! Какая лицемeрная подлость!..

И вотъ – много вещей видалъ я на совeтскихъ просторахъ – вещей, на много хуже этой дeвочки съ кастрюлей льда. И многое – какъ-то забывается. А дeвочка не забудется никогда. Она для меня стала какимъ-то символомъ, символомъ того, что сдeлалось съ Россiей.

НОЧЬ ВЪ УРЧ

Шли дни. Уходили эшелоны. Ухудшалось питанiе. Наши посылки активъ изъ почтово-посылочной экспедицiи лагеря разворовывалъ настойчиво и аккуратно -риска уже не было никакого: все равно на БАМ. Одинъ за другимъ отправлялись на БАМ и наши славные сотоварищи по УРЧу. Твердунъ, который принималъ хотя и второстепенное, но все же весьма дeятельное участiе въ нашей травлe, пропилъ отъ обалдeнiя свой послeднiй бушлатъ и плакалъ въ мою жилетку о своей загубленной молодой жизни. Онъ былъ польскимъ комсомольцемъ (фамилiя -настоящая), перебравшимся нелегально, кажется, изъ Вильны и, по подозрeнiю неизвeстно въ чемъ, отправленнымъ на пять лeтъ сюда... Даже Стародубцевъ махнулъ на насъ рукой и вынюхивалъ пути къ обходу БАМовскихъ перспективъ. Очень грустно констатировать этотъ фактъ, но отъ БАМа Стародубцевъ какъ-то отвертeлся.

А силы все падали. Я хирeлъ и тупeлъ съ каждымъ днемъ. {164}

Мы съ Юрой кончали наши очередные списки. Было часа два ночи. УРЧ былъ пустъ. Юра кончилъ свою простыню.

– Иди ка, Квакушка, въ палатку, ложись спать.

– Ничего, Ватикъ, посижу, пойдемъ вмeстe.

У меня оставалось работы минутъ на пять. Когда я вынулъ изъ машинки послeднiе листы, то оказалось, что Юра усeлся на полъ, прислонился спиной къ стeнe и спитъ. Будить его не хотeлось. Нести въ палатку? Не донесу. Въ комнатe была лежанка, на которой подремывали всe, у кого были свободные полчаса, въ томъ числe и Якименко. Нужно взгромоздить Юру на эту лежанку, тамъ будетъ тепло, пусть спитъ. На полу оставлять нельзя. Сквозь щели пола дули зимнiе сквозняки, наметая у карниза тоненькiе сугробики снeга.

Я наклонился и поднялъ Юру. Первое, что меня поразило – это его страшная тяжесть. Откуда? Но потомъ я понялъ: это не тяжесть, а моя слабость. Юрины пудовъ шесть брутто казались тяжелeе, чeмъ раньше были пудовъ десять.

Лежанка была на уровнe глазъ. У меня хватило силы поднять Юру до уровня груди, но дальше не шло никакъ. Я положилъ Юру на полъ и попробовалъ разбудить. Не выходило ничего. Это былъ уже не сонъ. Это былъ, выражаясь спортивнымъ языкомъ, коллапсъ...

Я все-таки изловчился. Подтащилъ къ лежанкe ящикъ опять поднялъ Юру, взобрался съ нимъ на ящикъ, положилъ на край ладони и, приподнявшись, перекатилъ Юру на лежанку. Перекатываясь, Юра ударился вискомъ о край кирпичнаго изголовья... Тоненькая струйка крови побeжала по лицу. Обрывкомъ папиросной бумаги я заклеилъ ранку. Юра не проснулся. Его лицо было похоже на лицо покойника, умершаго отъ долгой и изнурительной болeзни. Алыя пятна крови рeзкимъ контрастомъ подчеркивали мертвенную синеву лица. Провалившiяся впадины глазъ. Заострившiйся носъ. Высохшiя губы. Неужели это конецъ?.. Впечатлeнiе было такимъ страшнымъ, что я наклонился и сталъ слушать сердце... Нeтъ, сердце билось... Плохо, съ аритмiей, но билось... Этотъ короткiй, на нeсколько секундъ, ужасъ окончательно оглушилъ меня. Голова кружилась и ноги подгибались. Хорошо бы никуда не идти, свалиться прямо здeсь и заснуть. Но я, пошатываясь, вышелъ изъ УРЧ и сталъ спускаться съ лeстницы. По дорогe вспомнилъ о нашемъ спискe для Чекалина. Списокъ относился къ этапу, который долженъ былъ отправиться завтра или, точнeе, сегодня. Ну, конечно, Чекалинъ этотъ списокъ взялъ, какъ и прежнiе списки. А вдругъ не взялъ? Чепуха, почему бы онъ могъ не взять! Ну, а если не взялъ? Это былъ нашъ рекордный списокъ – на 147 человeкъ... И оставлять его въ щели на завтра? Днемъ могутъ замeтить... И тогда?..