Текст книги "Россiя въ концлагере"

Автор книги: Иван Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

– Меня тов. Гольманъ предупреждалъ, чтобы я работалъ "безъ пренiй".

– Здeсь хозяинъ не Гольманъ, а я. Да, я знаю, у васъ съ Гольманомъ были въ Москвe не очень блестящiя отношенiя, оттого онъ... Я понимаю, портить дальше эти отношенiя вамъ нeтъ смысла... Если возникнуть какiя-нибудь недоразумeнiя – вы обращайтесь ко мнe, такъ сказать, заднимъ ходомъ... Мы это обсудимъ, и Гольманъ съ Медоваромъ будутъ имeть мои приказанiя, и вы здeсь будете не причемъ... Да, что касается вашихъ бытовыхъ нуждъ – мы ихъ обезпечимъ, мы заинтересованы въ томъ, чтобы вы работали, какъ слeдуетъ... Для вашего сына вы придумайте что-нибудь подходящее. Мы его пока тоже зачислимъ инструкторомъ...

– Я хотeлъ въ техникумъ поступить...

– Въ техникумъ? Ну что-жъ, валяйте въ техникумъ. Правда, съ вашими статьями васъ туда нельзя бы пускать, но я надeюсь, – Радецкiй добродушно и иронически ухмыляется, – надeюсь – вы перекуетесь?

– Я ужъ, гражданинъ начальникъ, почти на половину перековался, -подхватываетъ шутку Юра...

– Ну вотъ, осталось, значитъ, пустяки. Ну-съ, будемъ считать наше совeщанiе законченнымъ, а резолюцiю принятой единогласно. Кстати -обращается Радецкiй ко мнe, – вы, кажется, хорошiй игрокъ въ теннисъ? {305}

– Нeтъ, весьма посредственный.

– Позвольте, мнe Батюшковъ говорилъ, что вы вели цeлую кампанiю въ пользу, такъ сказать, реабилитацiи тенниса. Доказывали, что это вполнe пролетарскiй видъ спорта... Ну, словомъ, мы съ вами какъ-нибудь сразимся. Идетъ? Ну, пока... Желаю вамъ успeха...

Мы вышли отъ Радецкаго.

– Нужно будетъ устроить еще одно засeданiе, – сказалъ Юра, – а то я ничегошеньки не понимаю...

Мы завернули въ тотъ дворъ, на которомъ такъ еще недавно мы складывали доски, усeлись на нашемъ собственноручномъ сооруженiи, и я прочелъ Юрe маленькую лекцiю о спортe и о динамовскомъ спортивномъ честолюбiи. Юра не очень былъ въ курсe моихъ физкультурныхъ дeянiй, они оставили во мнe слишкомъ горькiй осадокъ. Сколько было вложено мозговъ, нервовъ и денегъ и, въ сущности, почти безрезультатно... Отъ тридцати двухъ водныхъ станцiй остались рожки да ножки, ибо тамъ распоряжались всe, кому не лeнь, а на спортивное самоуправленiе, даже въ чисто хозяйственныхъ дeлахъ, смотрeли, какъ на контръ-революцiю, спортивные парки попали въ руки ГПУ, а въ теннисъ, подъ который я такъ старательно подводилъ "идеологическую базу", играютъ Радецкiе и иже съ ними... И больше почти никого... Какой тамъ спортъ для "массы", когда массe, помимо всего прочаго, eсть нечего... Зря было ухлопано шесть лeтъ работы и риска, а о такихъ вещахъ не очень хочется разсказывать... Но, конечно, съ точки зрeнiя побeга мое новое амплуа даетъ такiя возможности, о какихъ я и мечтать не могъ...

На другой же день я получилъ пропускъ, предоставлявшiй мнe право свободнаго передвиженiя на территорiи всего медгоровскаго отдeленiя, т.е. верстъ пятидесяти по меридiану и верстъ десяти къ западу и въ любое время дня и ночи. Это было великое прiобрeтенiе. Фактически оно давало мнe большую свободу передвиженiя, чeмъ та, какою пользовалось окрестное "вольное населенiе". Планы побeга стали становиться конкретными...

ВЕЛИКIЙ КОМБИНАТОРЪ

Въ "Динамо" было пусто. Только Батюшковъ со скучающимъ видомъ самъ съ собой игралъ на биллiардe. Мое появленiе нeсколько оживило его.

– Вотъ хорошо, партнеръ есть, хотите пирамидку?

Я пирамидки не хотeлъ, было не до того.

– Въ пирамидку мы какъ-нибудь потомъ, а вотъ вы мнe пока скажите, кто собственно такой этотъ Медоваръ?

Батюшковъ усeлся на край биллiарда.

– Медоваръ по основной профессiи – одесситъ.

Это опредeленiе меня не удовлетворяло.

– Видите ли, – пояснилъ Батюшковъ, – одесситъ – это человeкъ, который живетъ съ воздуха. Ничего толкомъ не знаетъ, за все берется и, представьте себe, кое-что у него выходитъ... {306}

Въ Москвe онъ былъ какимъ-то спекулянтомъ, потомъ примазался къ "Динамо", eздилъ отъ нихъ представителемъ московскихъ командъ, знаете, такъ, чтобы выторговать и суточными обeды и все такое. Потомъ какъ-то пролeзъ въ партiю... Но жить съ нимъ можно, самъ живетъ и другимъ даетъ жить. Жуликъ, но очень порядочный человeкъ, – довольно неожиданно закончилъ Батюшковъ.

– Откуда онъ меня знаетъ?

– Послушайте, И. Л., васъ же каждая спортивная собака знаетъ. Приблизительно въ три раза больше, чeмъ вы этого заслуживаете... Почему въ три раза? Вы выступали въ спортe и двое вашихъ братьевъ: кто тамъ разберетъ, который изъ нихъ Солоневичъ первый и который третiй. Кстати, а гдe вашъ среднiй братъ?

Мой среднiй братъ погибъ въ армiи Врангеля, но объ этомъ говорить не слeдовало. Я сказалъ что-то подходящее къ данному случаю. Батюшковъ посмотрeлъ на меня понимающе.

– М-да, немного старыхъ спортсменовъ уцeлeло. Вотъ я думалъ, что уцeлeю, въ бeлыхъ армiяхъ не былъ, политикой не занимался, а вотъ сижу... А съ Медоваромъ вы споетесь, съ нимъ дeло можно имeть. Кстати, вотъ онъ и шествуетъ.

Медоваръ, впрочемъ, не шествовалъ никогда, онъ леталъ. И сейчасъ, влетeвъ въ комнату, онъ сразу накинулся на меня съ вопросами:

– Ну, что у васъ съ Радецкимъ? Чего васъ Радецкiй вызывалъ? И откуда онъ васъ знаетъ? И что вы, Федоръ Николаевичъ, сидите, какъ ворона на этомъ паршивомъ биллiардe, когда работа же есть. Сегодня съ меня спрашиваютъ сводки мартовской работы "Динамо", такъ что я имъ дамъ, какъ вы думаете, что я имъ дамъ?

– Ничего я не думаю. Я и безъ думанья знаю.

Медоваръ бросилъ на биллiардъ свой портфель.

– Ну вотъ, вы сами видите, И. Л., онъ даже вида не хочетъ дeлать, что работа есть... Послалъ, вы понимаете, въ Ленинградъ сводку о нашей февральской работe и даже копiи не оставилъ. И вы думаете, онъ помнить, что тамъ въ этой сводкe было? Такъ теперь, что мы будемъ писать за мартъ? Нужно же намъ ростъ показать. А какой ростъ? А изъ чего мы будемъ исходить?

– Не кирпичитесь, Яковъ Самойловичъ, ерунда все это.

– Хорошенькая ерунда!

– Ерунда! Въ февралe былъ зимнiй сезонъ, сейчасъ весеннiй. Не могутъ же у насъ въ мартe лыжныя команды расти. На весну нужно совсeмъ другое выдумывать... – Батюшковъ попытался засунуть окурокъ въ лузу, но одумался и сунулъ его въ медоваровскiй портфель...

– Знаете что, Ф. Н., вы хорошiй парень, но за такiя одесскiя штучки я вамъ морду набью.

– Морды вы не набьете, а въ пирамидку я вамъ дамъ тридцать очковъ впередъ и обставлю, какъ миленькаго.

– Ну, это вы разсказывайте вашей бабушкe. Онъ меня обставитъ? Вы такого нахала видали? А вы сами пятнадцать очковъ не хотите? {307}

Разговоръ начиналъ прiобрeтать вeдомственный характеръ. Батюшковъ началъ ставить пирамидку. Медоваръ засунулъ свой портфель подъ биллiардъ и вооружился кiемъ. Я, ввиду всего этого, повернулся уходить.

– Позвольте, И. Л., куда же вы это? Я же съ вами хотeлъ о Радецкомъ поговорить. Такая масса работы, прямо голова кругомъ идетъ... Знаете что, Батюшковъ, – съ сожалeнiемъ посмотрeлъ Медоваръ на уже готовую пирамидку, – смывайтесь вы пока къ чортовой матери, приходите черезъ часъ, я вамъ покажу, гдe раки зимуютъ.

– Завтра покажете. Я пока пошелъ спать.

– Ну вотъ, видите, опять пьянъ, какъ великомученица. Тьфу. – Медоваръ полeзъ подъ биллiардъ, досталъ свой портфель. – Идемте въ кабинетъ. – Лицо Медовара выражало искреннее возмущенiе. – Вотъ видите сами, работнички... Я на васъ, И. Л., буду крeпко расчитывать, вы человeкъ солидный. Вы себe представьте, прieдетъ инспекцiя изъ центра, такъ какiе мы красавцы будемъ. Закопаемся къ чертямъ. И Батюшкову не поздоровится. Этого еще мало, что онъ съ Радецкимъ въ теннисъ играетъ и со всей головкой пьянствуетъ. Если инспекцiя изъ центра...

– Я вижу, что вы, Я. С., человeкъ на этомъ дeлe новый и нeсколько излишне нервничаете. Я самъ "изъ центра" инспектировалъ разъ двeсти. Все это ерунда, халоймесъ.

Медоваръ посмотрeлъ на меня бокомъ, какъ курица. Терминъ "халоймесъ" на одесскомъ жаргонe обозначаетъ халтуру, взятую, такъ сказать, въ кубe.

– А вы въ Одессe жили? – спросилъ онъ осторожно.

– Былъ грeхъ, шесть лeтъ...

– Знаете что, И. Л., давайте говорить прямо, какъ дeловые люди, только чтобы, понимаете, абсолютно между нами и никакихъ испанцевъ.

– Ладно, никакихъ испанцевъ.

– Вы же понимаете, что мнe вамъ объяснять? Я на такой отвeтственной работe первый разъ, мнe нужно классъ показать. Это же для меня вопросъ карьеры. Да, такъ что же у васъ съ Радецкимъ?

Я сообщилъ о своемъ разговорe съ Радецкимъ.

– Вотъ это замeчательно. Что Якименко васъ поддержалъ съ этимъ дeломъ – это хорошо, но разъ Радецкiй васъ знаетъ, обошлись бы и безъ Якименки, хотя вы знаете, Гольманъ очень не хотeлъ васъ принимать. Знаете что, давайте работать на пару. У меня, знаете, есть проектъ, только между нами... Здeсь въ управленiи есть культурно-воспитательный отдeлъ, это же въ общемъ вродe профсоюзнаго культпросвeта. Теперь каждый культпросвeтъ имeетъ своего инструктора. Это же неотъемлемая часть культработы, это же свинство, что нашъ КВО не имeетъ инструктора, это недооцeнка политической и воспитательной роли физкультуры. Что, не правду я говорю?

– Конечно, недооцeнка, – согласился я. {308}

– Вы же понимаете, имъ нуженъ работникъ. И не какой-нибудь, а крупнаго масштаба, вотъ вродe васъ. Но, если я васъ спрашиваю, вы пойдете въ КВО...

– Ходилъ – не приняли.

– Не приняли, – обрадовался Медоваръ, – ну вотъ, что я вамъ говорилъ. А если бы и приняли, такъ дали бы вамъ тридцать рублей жалованья, какой вамъ расчетъ? Никакого расчета. Знаете, И. Л., мы люди свои, зачeмъ намъ дурака валять, я же знаю, что вы по сравненiю со мной мiрового масштаба спецiалистъ. Но вы заключенный, а я членъ партiи. Теперь допустите: что я получилъ бы мeсто инспектора физкультуры при КВО, они бы мнe дали пятьсотъ рублей... Нeтъ, пожалуй, пятисотъ, сволочи, не дадутъ: скажутъ, работаю по совмeстительству съ "Динамо"... Ну, триста рублей дадутъ, триста дадутъ обязательно. Теперь такъ: вы писали бы мнe всякiя тамъ директивы, методически указанiя, инструкцiи и все такое, я бы бeгалъ и оформлялъ все это, а жалованье, понимаете, пополамъ. Вы же понимаете, И. Л., я вовсе не хочу васъ грабить, но вамъ же, какъ заключенному, за ту же самую работу дали бы копeйки. И я тоже не даромъ буду эти полтораста рублей получать, мнe тоже нужно будетъ бeгать...

Медоваръ смотрeлъ на меня съ такимъ видомъ, словно я подозрeвалъ его въ эксплоатацiонныхъ тенденцiяхъ. Я смотрeлъ на Медовара, какъ на благодeтеля рода человeческаго. Полтораста рублей въ мeсяцъ! Это для насъ – меня и Юры – по кило хлeба и литру молока въ день. Это значитъ, что въ побeгъ мы пойдемъ не истощенными, какъ почти всe, кто покушается бeжать, у кого силъ хватаетъ на пять дней и – потомъ гибель.

– Знаете что, Яковъ Самойловичъ, въ моемъ положенiи вы могли бы мнe предложить не полтораста, а пятнадцать рублей, и я бы ихъ взялъ. А за то что вы предложили мнe полтораста, да еще и съ извиняющимся видомъ, я вамъ предлагаю, такъ сказать, встрeчный промфинпланъ.

– Какой промфинпланъ, – слегка забезпокоился Медоваръ.

– Попробуйте заключить съ ГУЛАГомъ договоръ на книгу. Ну, вотъ, вродe: "Руководство по физкультурной работe въ исправительно-трудовыхъ лагеряхъ ОГПУ". Писать буду я. Гонораръ – пополамъ. Идетъ?

– Идетъ, – восторженно сказалъ Медоваръ, – вы, я вижу, не даромъ жили въ Одессe. Честное мое слово – это же вовсе великолeпно. Мы, я вамъ говорю, мы таки сдeлаемъ себe имя. То-есть, конечно, сдeлаю я, – зачeмъ вамъ имя въ ГУЛАГe, у васъ и безъ ГУЛАГа имя есть. Пишите планъ книги и планъ работы въ КВО. Я сейчасъ побeгу въ КВО Корзуна обрабатывать. Или нeтъ, лучше не Корзуна, Корзунъ по части физкультуры совсeмъ идiотъ, онъ же горбатый. Нeтъ, я сдeлаю такъ – я пойду къ Успенскому – это голова. Ну, конечно же, къ Успенскому, какъ я, идiотъ, сразу этого не сообразилъ? Ну, а вы, конечно, сидите безъ денегъ?

Безъ денегъ я, къ сожалeнiю, сидeлъ уже давно.

– Такъ я вамъ завтра авансъ выпишу. Мы вамъ будемъ {309} платить шестьдесятъ рублей въ мeсяцъ. Больше не можемъ, ей Богу, больше не можемъ, мы же за васъ еще и лагерю должны 180 рублей платить... Ну, и сыну тоже что-нибудь назначимъ... Я васъ завтра еще на столовку ИТР устрою11.

БЕЗПЕЧАЛЬНОЕ ЖИТЬЕ

Весна 1934 года, дружная и жаркая, застала насъ съ Юрой въ совершенно фантастическомъ положенiи. Медоваръ реализовалъ свой проектъ: устроился "инспекторомъ" физкультуры въ КВО и мои 150 рублей выплачивалъ мнe честно. Кромe того, я получалъ съ "Динамо еще 60 рублей и давалъ уроки физкультуры и литературы въ техникумe. Уроки эти, впрочемъ, оплачивались уже по лагернымъ расцeнкамъ: пятьдесятъ копeекъ за академическiй часъ. Полтинникъ равнялся цeнe 30 граммъ сахарнаго песку. Питались мы въ столовой ИТР, въ которую насъ устроилъ тотъ же Медоваръ – при поддержкe Радецкаго. Медоваръ далъ мнe бумажку начальнику отдeла снабженiя ББК, тов. Неймайеру.

Въ бумажкe было написано: "инструкторъ физкультуры не можетъ работать, когда голодный"... Почему, "когда голодный, можетъ работать лeсорубъ и землекопъ – я, конечно, выяснять не сталъ. Кромe того, въ бумажкe была и ссылка: "по распоряженiю тов. Радецкаго"...

Неймайеръ встрeтилъ меня свирeпо:

– Мы только что сняли со столовой ИТР сто сорокъ два человeка. Такъ что же, изъ-за васъ мы будемъ снимать сто сорокъ третьяго.

– И сто сорокъ четвертаго, – наставительно поправилъ я, – здeсь рeчь идетъ о двухъ человeкахъ.

Неймайеръ посмотрeлъ на одинаковыя фамилiи и понялъ, что вопросъ стоитъ не объ "ударникe", а о протекцiи.

– Хорошо, я позвоню Радецкому, – нeсколько мягче сказалъ онъ.

Въ столовую ИТР попасть было труднeе, чeмъ на волe – въ партiю. Но мы попали. Было непрiятно то, что эти карточки были отобраны у какихъ-то инженеровъ, но мы утeшались тeмъ, что это – не надолго, и тeмъ, что этимъ-то инженерамъ все равно сидeть, а намъ придется бeжать, и силы нужны. Впрочемъ, съ Юриной карточкой получилась чепуха: для него карточку отобрали у его же непосредственнаго начальства, директора техникума, инж. Сташевскаго, и мы рeшили ее вернуть – конечно, нелегально, просто изъ рукъ въ руки, иначе бы Сташевскiй этой карточки уже не получилъ бы, ее перехватили бы по дорогe. Но Юрина карточка къ тому времени не очень ужъ была и нужна. Я околачивался по разнымъ лагернымъ пунктамъ, меня тамъ кормили и безъ карточки, а Юра обeдалъ за меня. {310}

11 Столовая "инженерно-техническихъ работниковъ" – самая привиллегированная лагерная столовка, гдe кормятъ лучшихъ ударниковъ изъ числа инженеровъ и техниковъ.

Въ столовой ИТР давали завтракъ – такъ, примeрно, тарелку чечевицы, обeдъ – болeе или менeе съeдобныя щи съ отдаленными слeдами присутствiя мяса, какую-нибудь кашу или рыбу и кисель. На ужинъ – ту же чечевицу или кашу. Въ общемъ очень не густо, но мы не голодали. Было два неудобства: комнатой "Динамо" мы рeшили не воспользоваться, чтобы не подводить своимъ побeгомъ нeкоторыхъ милыхъ людей, о которыхъ я въ этихъ очеркахъ предпочитаю не говорить вовсе. Мы остались въ баракe, побeгомъ откуда мы подводили только мeстный "активъ", къ судьбамъ котораго мы были вполнe равнодушны. Впрочемъ, впослeдствiи вышло такъ, что самую существенную помощь въ нашемъ побeгe намъ оказалъ... начальникъ лагеря, тов. Успенскiй, съ какового, конечно, взятки гладки. Единственное, что ему послe нашего побeга оставалось, это посмотрeть на себя въ зеркало и обратиться къ своему отраженiю съ парой сочувственныхъ словъ. Кромe него, ни одинъ человeкъ въ лагерe и ни въ какой степени за нашъ побeгъ отвeчать не могъ...

И еще послeднее неудобство – я такъ и не ухитрился добыть себe "постельныхъ принадлежностей", набитаго морской травой тюфяка и такой же подушки: такъ все наше лагерное житье мы и проспали на голыхъ доскахъ. Юра нeсколько разъ нажималъ на меня, и эти "постельныя принадлежности" не такъ ужъ и трудно было получить. Я только позже сообразилъ, почему я ихъ такъ и не получилъ: инстинктивно не хотeлось тратить ни капли нервовъ ни для чего, не имeвшаго прямого и непосредственнаго отношенiя къ побeгу. Постели къ побeгу никакого отношенiя и не имeли: въ лeсу придется спать похуже, чeмъ на нарахъ...

...Въ части писемъ, полученныхъ мною отъ читателей, были легкiе намеки на, такъ сказать, нeкоторую неправдоподобность нашей лагерной эпопеи. Не въ порядкe литературнаго прiема (какъ это дeлается въ началe утопическихъ романовъ), а совсeмъ всерьезъ я хочу сказать слeдующее: во всей этой эпопеe нeтъ ни одного выдуманнаго лица и ни одного выдуманнаго положенiя. Фамилiи дeйствующихъ лицъ за исключенiямъ особо оговоренныхъ – настоящiя фамилiи. Изъ моихъ лагерныхъ встрeчъ я вынужденъ былъ выкинуть нeкоторые весьма небезынтересные эпизоды (какъ, напримeръ, всю свирьлаговскую интеллигенцiю), чтобы никого не подвести: по слeдамъ моего пребыванiи въ лагерe ГПУ не такъ ужъ трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилiй. Матерiалъ, данный въ этихъ очеркахъ, расчитанъ, въ частности, и на то, чтобы никого изъ людей, оставшихся въ лагерe, не подвести. Я не думаю, чтобы въ этихъ расчетахъ могла быть какая-нибудь ошибка... А оговорку о реальности даже и неправдоподобныхъ вещей мнe приходится дeлать потому, что лeто 1934 года мы провели въ условiяхъ, поистинe неправдоподобныхъ.

Мы были безусловно сыты. Я не дeлалъ почти ничего, Юра не дeлалъ рeшительно ничего, его техникумъ оказался такой же халтурой, какъ и "Динамо". Мы играли въ теннисъ, иногда и съ Радецкимъ, купались, забирали кипы книгъ, выходили на берегъ озера, укладывались на солнышкe и читали цeлыми днями. Это {311} было курортное житье, о какомъ московскiй инженеръ и мечтать не можетъ. Если бы я остался въ лагерe, то по совокупности тeхъ обстоятельствъ, о которыхъ рeчь будетъ идти ниже, я жилъ бы въ условiяхъ такой сытости, комфорта и безопасности и даже... свободы, какiя недоступны и крупному московскому инженеру... Мнe все это лeто вспоминалась фраза Марковича: если ужъ нужно, чтобы было ГПУ, такъ пусть оно лучше будетъ у меня подъ бокомъ. У меня ГПУ было подъ бокомъ – тотъ же Радецкiй. Если бы не перспектива побeга, я спалъ бы въ лагерe гораздо спокойнeе, чeмъ я спалъ у себя дома, подъ Москвой. Но это райское житье ни въ какой степени не противорeчило тому, что уже въ 15 верстахъ къ сeверу цeлые лагпункты вымирали отъ цынги, что въ 60-ти верстахъ къ сeверу колонизацiонный отдeлъ разселялъ "кулацкiя" семьи, цeлое воронежское село, потерявшее за время этапа свыше шестисотъ своихъ дeтишекъ, что еще въ 20-ти верстахъ сeвернeе была запиханная въ безысходное болото колонiя изъ 4.000 безпризорниковъ, обреченныхъ на вымиранiе... Наше райское житье въ Медгорe и перспективы такого матерiальнаго устройства, какого – я не знаю – добьюсь ли въ эмиграцiи, ни въ какой степени и ни на одну секунду не ослабляли нашей воли къ побeгу, какъ не ослабило ея и постановленiе отъ 7 iюня 1934 года, устанавливающее смертную казнь за попытку покинуть соцiалистическiй рай. Можно быть не очень хорошимъ христiаниномъ, но лучшiй ББКовскiй паекъ, на фонe "дeвочекъ со льдомъ", въ глотку какъ-то не лeзъ...

ПО ШПАЛАМЪ

Методическiя указанiя для тов. Медовара занимали очень немного времени. Книги я, само собою разумeется, и писать не собирался, авансъ, впрочемъ, получилъ – сто рублей: единственное, что я остался долженъ совeтской власти. Впрочемъ, и совeтская власть мнe кое что должна. Какъ-нибудь сосчитаемся...

Моей основной задачей былъ подборъ футбольной команды для того, что Радецкiй поэтически опредeлялъ, какъ "вставка пера Ленинграду". Вставить, въ сущности, можно было бы: изъ трехсотъ тысячъ человeкъ можно было найти 11 футболистовъ. Въ Медгорe изъ управленческихъ служащихъ я организовалъ три очень слабыя команды и для дальнeйшаго подбора рeшилъ осмотрeть ближайшiе лагерные пункты. Административный отдeлъ заготовилъ мнe командировочное удостовeренiе для проeзда на пятый лагпунктъ – 16 верстъ къ югу по желeзной дорогe и 10 – къ западу, въ тайгу. На командировкe стоялъ штампъ: "Слeдуетъ въ сопровожденiи конвоя".

– По такой командировкe, – сказалъ я начальнику Адмотдeла, – никуда я не поeду.

– Ваше дeло, – огрызнулся начальникъ, – не поeдете, васъ посадятъ -не меня.

Я пошелъ къ Медовару и сообщилъ ему объ этомъ штампe; {312} по такой командировкe eхать, это – значитъ подрывать динамовскiй авторитетъ.

– Такъ я же вамъ говорилъ: тамъ же сидятъ одни сплошные идiоты. Я сейчасъ позвоню Радецкому.

Въ тотъ же вечеръ мнe эту командировку принесли, такъ сказать, "на домъ" – въ баракъ. О конвоe въ ней не было уже ни слова.

На проeздъ по желeзной дорогe я получилъ 4 р. 74 коп., но, конечно, пошелъ пeшкомъ: экономiя, тренировка и развeдка мeстности. Свой рюкзакъ я набилъ весьма основательно, для пробы: какъ подорожные патрули отнесутся къ такому рюкзаку и въ какой степени они его будутъ ощупывать. Однако, посты, охранявшiе выходы изъ медгорскаго отдeленiя соцiалистическаго рая, у меня даже и документовъ не спросили. Не знаю – почему.

Желeзная дорога петлями вилась надъ берегомъ Онeжскаго озера. Справа, то-есть съ запада, на нее наваливался безформенный хаосъ гранитныхъ обломковъ – слeды ледниковъ и динамита. Слeва, внизъ къ озеру, уходили склоны, поросшiе непроходимой чащей всякихъ кустарниковъ. Дальше разстилалось блeдно-голубое полотно озера, изрeзанное бухтами, губами, островами, проливами.

Съ точки зрeнiя живописной этотъ ландшафтъ въ лучахъ яркаго весенняго солнца былъ изумителенъ. Съ точки зрeнiя практической онъ производилъ угнетающее и тревожное впечатлeнiе: какъ по такимъ джунглямъ и обломкамъ пройти 120 верстъ до границы?

Пройдя верстъ пять и удостовeрившись, что меня никто не видитъ и за мной никто не слeдитъ, я нырнулъ къ западу, въ кусты, на развeдку мeстности. Мeстность была окаянная. Каменныя глыбы, навороченный въ хаотическомъ безпорядкe, на нихъ какимъ-то чудомъ росли сосны, ели, можевельникъ, иногда осина и береза. Подлeсокъ состоялъ изъ кустарника, черезъ который приходилось не проходить, а продираться. Кучи этихъ глыбъ вдругъ обрывались какими-то гигантскими ямами, наполненными водой, камни были покрыты тонкимъ и скользкимъ слоемъ мокраго мха. Потомъ, верстахъ въ двухъ, камни кончились, и на ширину метровъ двухсотъ протянулось какое-то болото, которое пришлось обойти съ юга. Дальше – снова начинался поросшiй лeсомъ каменный хаосъ, подымавшiйся къ западу какимъ-то невысокимъ хребтомъ. Я взобрался и на хребетъ. Онъ обрывался почти отвeсной каменной стeной, метровъ въ 50 высоты, на верху были "завалы", которые, впослeдствiи, въ дорогe, стоили намъ столько времени и усилiй. Это былъ въ безпорядкe наваленный буреломъ, сваленныя бурями деревья, съ перепутавшимися вeтками, корнями, сучьями. Пробраться вообще невозможно, нужно обходить. Я обошелъ. Внизу, подъ стeной, ржавeло какое-то болото, поросшее осокой. Я кинулъ въ него булыжникъ. Булыжникъ плюхнулся и исчезъ. Да, по такимъ мeстамъ бeжать – упаси Господи. Но съ другой стороны, въ такiя мeста нырнуть и тутъ ужъ никто не разыщетъ.

Я вышелъ на желeзную дорогу. Оглянулся – никого. Прошелъ еще версты двe и сразу почувствовалъ, что смертельно усталъ, ноги не двигаются. Возбужденiе отъ первой прогулки на {313} волe прошло, а мeсяцы одиночки, УРЧа, лагернаго питанiя и нервовъ – сказывались. Я влeзъ на придорожный камень, разостлалъ на немъ свою кожанку, снялъ рубашку, подставилъ свою одряхлeвшую за эти мeсяцы кожу подъ весеннее солнышко, закурилъ самокрутку и предался блаженству.

Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... Въ травe дeловито, какъ Медоваръ, суетились какiя-то козявки. Какая-то пичужка со столь же дeловитымъ видомъ перелетала съ дерева на дерево и оживленно болтала сама съ собой... Дeла у нея явственно не была никакого, а болтаетъ и мечется она просто такъ, отъ весны, отъ радости птичьей своей жизни. Потомъ мое вниманiе привлекла бeлка, которая занималась дeломъ еще болeе серьезнымъ: ловила собственный хвостъ. Хвостъ удиралъ, куда глаза глядятъ, и бeлка во погонe за своимъ пушистымъ продолженiемъ вьюномъ вертeлась вокругъ ствола мохнатой ели, рыжимъ, солнечнымъ зайчикомъ мелькала въ вeтвяхъ. Въ этой игрe она развивала чудовищное количество лошадиныхъ силъ, это не то, что я: верстъ двeнадцать прошелъ и уже выдохся. Мнe бы такой запасъ энергiи – дня не просидeлъ бы въ СССР. Я приподнялся, и бeлочка замeтила меня. Ея тоненькiй, подвижной носикъ выглянулъ изъ-за ствола, а хвостъ остался тамъ, гдe былъ – съ другой стороны. Мое присутствiе бeлкe не понравилось: она крeпко выругалась на своемъ бeличьемъ языкe и исчезла. Мнe стало какъ-то и грустно, и весело: вотъ живетъ же животина – и никакихъ тебe ГПУ...

ВОЛЬНОНАЕМНЫЕ

По полотну дороги шагали трое какихъ-то мужиковъ, одинъ постарше -лeтъ подъ пятьдесятъ, двое другихъ помоложе – лeтъ подъ двадцать-двадцать пять. Они были невыразимо рваны. На ногахъ у двоихъ были лапти, на ногахъ у третьяго – рваные сапоги. Весь ихъ багажъ состоялъ изъ микроскопическихъ узелковъ, вeроятно, съ хлeбомъ. На бeглецовъ изъ лагеря они какъ-то не были похожи. Подходя, мужики поздоровались со мной. Я отвeтилъ, потомъ старикъ остановился и спросилъ:

– А спичекъ нeтути, хозяинъ?

Спички были. Я вытащилъ коробку. Мужикъ перелeзъ черезъ канаву ко мнe. Видъ у него былъ какой-то конфузливый.

– А можетъ, и махорочка-то найдется?.. Я объ спичкахъ только такъ, чтобы посмотрeть, каковъ человeкъ есть...

Нашлась и махорочка. Мужикъ бережно свернулъ собачью ножку. Парни робко топтались около, умильно поглядывая на махорку. Я предложилъ и имъ. Они съ конфузливой спeшкой подхватили мой кисетъ и такъ же бережно, не просыпая ни одной крошки, стали свертывать себe папиросы. Усeлись, закурили.

– Дёнъ пять уже не куривши, – сказалъ старикъ, – тянетъ – не дай, Господи...

– А вы откуда? Заключенные?

– Нeтъ, по вольному найму работали, на лeсныхъ работахъ. Да нeту никакой возможности. Еле живы вырвались. {314}

– Заработать собирались, – саркастически сказалъ одинъ изъ парней. -Вотъ и заработали, – онъ протянулъ свою ногу въ рваномъ лаптe, – вотъ и весь заработокъ.

Мужикъ какъ-то виновато поежился:

– Да кто-жъ его зналъ...

– Вотъ, то-то и оно, – сказалъ парень, – не знаешь – не мути.

– Что ты все коришь? – сказалъ мужикъ, – прieхали люди служащiе, люди государственные, говорили толкомъ – за кубометръ погрузки – рупь съ полтиной. А какъ сюда прieхали, хорошая погрузка – за полъ версты баланы таскать, да еще и по болоту. А хлeба-то полтора фунта – и шабашъ, и болe ничего, каши и той нeту. Потаскаешь тутъ.

– Значитъ, завербовали васъ?

– Да, ужъ такъ завербовали, что дальше некуда...

– Одежу собирались справить, – ядовито сказалъ парень, – вотъ тебe и одежа.

Мужикъ сдeлалъ видъ, что не слышалъ этого замeчанiя.

– Черезъ правленiе колхоза, значитъ. Тутъ не поговоришь. Приказъ вышелъ – дать отъ колхоза сорокъ человeкъ, ну – кого куда. Кто на торфы подался, кто куда... И договоръ подписывали, вотъ тебe и договоръ. Теперь далъ бы Богъ домой добраться.

– А дома-то что? – спросилъ второй парень.

– Ну, дома-то оно способнeе, – не особенно увeренно сказалъ мужикъ. – Дома-то – оно не пропадешь.

– Пропадешь въ лучшемъ видe, – сказалъ ядовитый парень. – Дома для тебя пироги пекутъ. Прieхалъ, дескать, Федоръ Ивановичъ, заработочекъ, дескать, привезъ...

– Да и трудодней нeту, – грустно замeтилъ парень въ сапогахъ. – Кто и съ трудоднями, такъ eсть нечего, а ужъ ежели и безъ трудодней – прямо ложись и помирай...

– А откуда вы?

– Да мы Смоленскiе. А вы кто будете? Изъ начальства здeшняго?

– Нeтъ, не изъ начальства, заключенный въ лагерe.

– Ахъ, ты, Господи... А вотъ люди сказываютъ, что въ лагерe теперь лучше, какъ на волe, хлeбъ даютъ, кашу даютъ... (Я вспомнилъ девятнадцатый кварталъ – и о лагерe говорить не хотeлось). А на волe? – продолжалъ мужикъ. – Вотъ тебe и воля: сманили сюда, въ тайгу, eсть не даютъ, одежи нeту, жить негдe, комары поeдомъ eдятъ, а домой не пускаютъ, документа не даютъ. Мы ужъ Христомъ Богомъ молили: отпустите, видите сами – помремъ мы тутъ. Отощавши мы еще изъ дому, силъ нeту, а баланы самые легкiе – пудовъ пять... Да еще по болоту... Все одно, говорю – помремъ... Ну, пожалeли, дали документъ. Вотъ такъ и идемъ, гдe хлeба попросимъ, гдe что... Верстовъ съ пятьдесятъ на чугункe проeхали... Намъ бы до Питера добраться.

– А въ Питерe что? – спросилъ ядовитый парень. – Накормятъ тебя въ Питерe, какъ же...

– Въ Питерe накормятъ, – сказалъ я. Я еще не видалъ примeра, чтобы недоeдающiй горожанинъ отказалъ въ кускe хлeба {315} голодающему мужику. Годъ тому назадъ, до паспортизацiи, столицы были запружены нищенствующими малороссiйскими мужиками – давали и имъ.

– Ну что-жъ, придется христорадничать, – покорно сказалъ мужикъ.

– Одежу думалъ справить, – повторилъ ядовитый парень. – А теперь что и было, разлeзлось: домой голышемъ придемъ. Ну, пошли, что ли?

Трое вольныхъ гражданъ СССР поднялись на ноги. Старикъ умильно посмотрeлъ на меня: – А можетъ, хлeбца лишняго нeту? А?

Я сообразилъ, что до лагпункта я могу дойти и не eвши, а тамъ ужъ какъ-нибудь накормятъ. Я развязалъ свой рюкзакъ, досталъ хлeбъ, вмeстe съ хлeбомъ лежалъ завернутый кусочекъ сала, граммовъ на сто. При видe сала у мужика дыханье сперло.

"Сало, вишь ты, Господи Боже!" – Я отдалъ мужикамъ и сало. Кусочекъ былъ съ аптекарской точностью подeленъ на три части... "Вотъ это, значитъ, закусимъ, – восторженно сказалъ мужикъ, – эхъ, ты, на что ужъ есесерiя, а и тутъ добрые люди не перевелись"...

Вольнонаемные ушли. Бeлочка снова выглянула изъ-за еловаго ствола и уставилась на меня бусинками своихъ глазъ... Бусинки какъ будто говорили: что, культуру строите? въ Бога вeруете? науки развиваете? – ну, и дураки...

Возражать было трудно. Я одeлся, навьючилъ на спину свой рюкзакъ и пошелъ дальше.

Верстахъ въ двухъ, за поворотомъ дороги, я наткнулся на своихъ мужичковъ, которыхъ обыскивалъ вохровскiй патруль: одинъ вохровцевъ общупывалъ, другой разсматривалъ документы, третiй стоялъ въ шагахъ десяти, съ винтовкой на изготовку. Было ясно, что будутъ "провeрять" и меня. Документы у меня были въ полномъ порядкe, но безчисленные обыски, которымъ я, какъ и каждый гражданинъ "самой свободной республики въ мiрe", подвергался на своемъ вeку, выработали, вмeсто привычки, какую-то особенно отвратительную нервную, рабью дрожь передъ каждою такой "провeркой", даже и въ тeхъ случаяхъ, когда такая "провeрка" никакого рeшительно риска за собой не влекла, какъ было и въ данномъ случаe. И сейчасъ же въ мозгу привычный совeтскiй "условный рефлексъ": какъ бы этакъ извернуться.

Я подошелъ къ группe вохровцевъ, сталъ, засунулъ руки въ карманы и посмотрeлъ на все происходящее испытующимъ окомъ: