Текст книги "Охотники за сказками"
Автор книги: Иван Симонов
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
Письмо учительнице
Утро вставало ясное. Оно памятно мне по золотому солнечному мечу. Когда я проснулся, меч висел в воздухе, пронизав через боковое оконце всю бабушкину избушку. Бесчисленные живые знаки, извиваясь, вспыхивая и исчезая, мелькали по ослепительно сияющему острию. И сам меч, широкой полосой пересекая комнату наискосок, медленно надвигался, нависая над нашими головами, над бабушкиным пестрым покрывалом в уголке.
Таким и до сих пор вижу я начало нашего единственного утра в Кокушкине.
Ленька Зинцов спугнул мое разыгравшееся воображение, в котором уже складывалось что-то грозно-героическое о роковом таинственном мече. Он с подбросом вверх откинул ногами одеяло, шитое из разноцветных клинышков, и неведомые знаки густо завихрились, посерели, пылью притускнили блестящий солнечный меч.
Оставшись без одевки, Костя быстро встрепенулся. Щуря белесые ресницы, он старался отыскать глазами бабушку, но Прасковьи Ефремовны и след простыл. Деревянная кровать в противоположном углу была пуста.
Мы не слышали, когда встала и успела прибрать свою постель Прасковья Ефремовна, не знали, куда ушла она. Не было и Кати. Одни, за хозяев, остались мы во всем бабушкином доме.
Большое доверие оказала нам Прасковья Ефремовна, не побоялась, что наозорничаем без присмотра. И захотелось нам за все хорошее обязательно сделать для нее что-нибудь такое, чтобы не худым, а добрым словом вспоминала бабушка своих случайных гостей. Пусть знает, что не лентяи и не неряхи – заботливые, дельные и сообразительные ребята воспитываются в Зеленодольской школе.
Мигом растормошили заспавшегося Павку Дудочкина.
– Вставай! Хватит дрыхнуть!
Разыскали в сенях подвешенный на цепочке глиняный умывальник на два рожка. Ополоснулись наскоро – и за дела по хозяйству.
Никогда не доводилось нам самим задумываться, что нужно сделать с утра хозяйке, чтобы в доме был полный порядок.
Увидел Ленька пустые ведра за перегородкой у печки – и марш за водой на колодец. Павку Дудочкина старший послал хворост рубить: большая куча его накопилась за окном возле поваленного набок чурбана.
На мою долю достался березовый веник.
– Натоптали вчера, так нужно прибрать за собой, – сказал Костя.
Сам он взялся закатывать войлок, на котором мы спали. Вдвоем мы затолкали его на полати, устроенные над самой дверью. Туда же уложили одеяло и два мешка с соломой, служившие нашим изголовьем.
Шире, просторнее стала маленькая комната. И нет в ней ни одного бездельника, который бы, заложа руки в карманы, без работы туда-сюда слонялся.
Ленька Зинцов, притащив воды, укрепил в стене расшатавшиеся гвозди для вешалки. Потом решил, что, пока есть время, маленькие воротца на усадьбу укрепить надо. Сочувствует бабушке:
– Не женское это дело – с молотком да с топором возиться.
И такой он стал хозяйственный да рассудительный, что залюбуешься. За работу принялся – никто другой так картинно обставить ее и не придумает.
Портной, сидя над иголкой, бывает, негромкую песню заведет – повторяет двадцать раз одно и то же. Сапожник, зажимая деревянные гвоздики в губах, мурлыкает, не раскрывая рта. Столяр, если он веселый, и тот вслед рубанку подсвистывает. А вот как одновременно можно топором и гармошкой действовать, это я впервые на Леньке Зинцове подсмотрел.
Картина получилась такая: Павка Дудочкин в поте лица сучья на чурбане перетяпывает. Неподалеку от него, у воротечек, Ленька Зинцов с плотницкими принадлежностями расположился. Для пущей важности он вынес из дому скамейку, разложил на ней по порядку гвозди, долото, топор, молоток, клещи, старые заржавленные навески. Первым делом топор в руки и губную гармошку из кармана – в зубы. Глянет на ворота с одной стороны – топором постукает, глянет с другой – на гармошке попиликает, бескозырку набок нахлобучит. Тут, мол, еще подумать надо, какую навеску подтянуть, в какую дырку гвоздь заколачивать. Это тебе не дрова рубить!
Так постукивает да поигрывает, постукивает да поигрывает. Уж если Ленька за дело берется, сумеет его видным да завидным сделать.
Налюбовался я на Зинцова, и самому хочется, чтобы у меня работа в руках повеселела: побыстрее веник вдоль половиц пускаю.
Старший достал тетради из своей маленькой сумочки на пуговках, переписывает за столом наши вчерашние похождения, бабушкину сказку и были. Наклонился усердно, на меня внимания не обращает.
«Не может быть, что не посмотришь», – думаю я. Посвистывать начал громче, веником работать – еще быстрей.
Ох, какие тучи знаков пустил я по солнечному мечу! Пыль заклубилась так густо, что ее хоть неводом вылавливай. Но вместо одобрения Костя сказал:
– Что ты, пол подметать не умеешь? Всю пыль на воздух поднял. Раскрывай окна! Проветривай комнату!
Хотел я перед старшим хорошей работой отличиться, а получился конфуз. Хорошо еще, что бабушки с Катей дома не было, тогда бы и совсем со стыда сгореть.
Зато теперь я знаю: водой легонько спрыскивают пол, прибивают пыль дождичком, прежде чем начать веником по половицам шаркать.
До возвращения бабушки мы не только все дела переделали, но в дополнение к тому и письмо учительнице написали. Большое письмо, потому что, когда один пишет, а трое подсказывают, маленького письма не получается.
Не все наши разговоры в строчки вошли, но все-таки отчет о начале похода получился подробный. Каждое предложение в письме мы тщательно проверили. Все правила вспомнили, чтобы не послать Надежде Григорьевне письмо с ошибками.
Умолчали лишь о том, как Ленька в болоте загряз и тяжелые суконные штаны и гимнастерку в грязи отделал. Не хотелось, чтобы Надежда Григорьевна за нас тревожилась. Пусть думает, что все идет у нас по-хорошему, никаких неприятных происшествий нет. Насчет истории с ножичком, которая должна была занять важное место в письме, Павка запротестовал:
– Не надо. Может быть, Надежда Григорьевна не знает, что есть такой состав, которым ножи паяют. Не поверит еще! Подумает, что мы чепуху ей написали.
Пришлось согласиться, промолчать о кузнечных делах Павки Дудочкина возле дубка. Да и нас самих сомнение брало насчет «чудесного исцеления» ножичка.
Зато Ленькину гармошку и починенные им воротца расписали на полстраницы. И вообще, мол, Зинцов ведет себя примерно.
На этом месте Ленька смешливо стрельнул глазами, хотел задержать Костину руку, потом согласился:
– Ладно, пиши.
И старший вывел заключительные строки: «Выспались мы в Кокушкине не хуже, чем дома. До дедушкиной сторожки осталось всего пять верст пройти.
Передаст вам наше письмо Прасковья Ефремовна. Она в кооператив за сахаром собирается.
До свиданья, Надежда Григорьевна».
Подписали письмо в четыре руки по очереди: «К. Чернов, Л. Зинцов, П. Дудочкин, К. Крайнов».
С возвращением бабушки и Кати пришлось добавить:
«А эти листики черники, брусники, голубики, земляники, багульника посылает вам в подарок Катя Скворцова, которая про мертвых медведей спрашивала».
Смастерили мы конверт, заклеили его клеем с бабушкиной вишни. Подарили Кате на прощанье тетрадку с портретом Ленина.
– Вот дядя, который для всех ребятишек школы открыл, – объяснил Костя Беленький. – Ты тоже, наверно, скоро в школу пойдешь?
– Пойду, – утвердительно тряхнула кудрями Катя.
– Пойдет, пойдет, – подтвердила Прасковья Ефремовна. – Вы ей буковки покажите. А пойдете обратно – забегайте к нам молочка испить. И, как она пишет, посмотрите.
Проводили нас бабушка и Катя до дальней жердяной околицы. Стала Прасковья Ефремовна разъяснять, как отыскать дорогу к сторожке деда Савела, а Леньке не терпится. Лежать так лежать, бежать так бежать – такая у него привычка.
Пошли скорей! – зовет и торопит. – У каждого куста будем останавливаться – и сегодня не дойдем.
Счастливого пути вам! – пожелала кокушкинская бабушка.
Заколдованный круг
Снова вещевые мешки за плечами. И снова мне, как по расписанию, остается место замыкающего в нашей колонне.
Еще живо стоят перед глазами бабушка Прасковья Ефремовна и белокурая Катя Скворцова с прижатой к груди голубенькой тетрадкой, а мечты уже уносят в новые места, к новым людям.
«На сторожку, к дедушке!» – эта мысль подгоняет и радует.
С дедом Савелом мы хорошо знакомы. Не частый, но желанный гость он в нашей деревне. Устанет или припозднится, бывало, возвращаясь с городского базара к себе на сторожку, – остановится переночевать у кого-нибудь.
По всему приклязьминскому Заречью стар и мал знали и любили дедушку Савела, рады были к себе в дом пригласить.
Про молодые годы его мало что было известно. Рассказывали, кто постарше, что был он у нижегородского купца кучером, а тот купец увез у него невесту, как под венец идти. Вскоре захотел хозяин прокатиться на тройке в цыганский табор. Над Волгой табор стоял, над самой кручей.
Как получилось, никто и сообразить не успел, только со всего разгона опрокинулась коляска вместе с лошадьми, хозяином и кучером прямо в Волгу. Купца с переломанными ногами домой привезли, а Савелия с тех пор и след простыл.
Объявился он в Ярополческом бору лесным сторожем. Ни словом о своем прошлом не обмолвился. Да и местные мужики не любители пытать чужие беды. Хороший человек – и ладно.
Полвека с лишним прожил Савелий в Ярополческом бору, проводя время то в сторожевых обходах по лесу, то с удочкой на озере.
Самая большая утеха для него – ребятишки. С нами дедушка Савел никогда не скучает и никогда на нас не сердится. Если приходит в Зеленый Дол, окружим мы его всей мальчишечьей оравой и давай просить без умолку, пока не сдастся:
– Дедушка, скажи сказку.
Рассядемся в кружок на лужайке посреди деревни, слушаем.
Рассказывает дед Савел, и никак не понять, где быль кончается и где сказка начинается. Все складно, и все интересно получается.
А сказки у дедушки были такие, каких ни в одной книжке не написано: все про наш лес да про озера, про те места, которые он своими глазами видел. И звери, и птицы, и богатыри, и волшебники у него – все из нашего Ярополческого бора.
Обещал нам дедушка Савел, если придем к нему, показать такое, чего мы никогда не видывали, вместе с нами пройти по местам, про которые сказки сложены.
Костя Беленький – первый охотник до сказок. Его хлебом не корми, только дай новую сказку послушать. После сам перескажет, не собьется. И такой же неторопливый, медлительный в словах – старается дедушке подражать. Одно мне непонятно: зачем нужно Косте по-пустому огород городить – сказки слушать любит, а сам ни в наливное яблочко, ни в заколдованные клады, ни даже в папоротниковый цвет не верит.
Я если слушаю, то даже представляю себе, где именно, в каком месте клад закопан, придумываю, как до него добраться можно.
Чтобы кладом завладеть, надо смелым быть, как Ленька. Даже отчаянным немножко, потому что все может случиться. И я заранее знаю, что Костя не пойдет за цветком. А Зинцов не струсит. Он и в бор идет не за сказками, а за приключениями.
Павка Дудочкин – тот за всем помаленьку: за рыбой, за ягодами, за грибами. Он больше на съестное охотник. После сытного обеда может за компанию и диковинку послушать. А еще, наверно, его за Ленькой потянуло: ссорятся, дерутся между собой, а разлучиться никак не могут.
Да и все мы вот уже второй день чувствуем себя не просто мальчишками из одного села. Каждый по отдельности мы все те же, что и были: Павка, Ленька, два Кости. А если всех четверых в одно объединить, то, как мне нравится думать, тогда будем «охотники за сказками». И дорога у нас одна и забота тоже. Даже удивление огромным бором, к которому приближаемся, и то общее.
Лес встретил нас той особенной протяжно шумящей тишиной, какая и бывает только в лесу. Давно ждали, давно с нетерпением приближали мы эту минуту, а теперь даже жутко становится от грозной неподвижности бора. Сосны на опушке толстые, суковатые. Между ними можжевельник растет – густой, высокий, в три наших роста будет. Вымахал – стена стеной, будто отгораживает проход в лесную чащу, отделяет бор от нашего деревенского мира. И мы переходим эту границу.
Вот сосна – огромная, корявая – надвинулась на тропинку, загородила солнце. Золотистая песчаная дорожка померкла, деревья сдвинулись теснее, стали сумрачней и строже. Из чащи густо пахнуло грибной сыростью и смолистой хвоей.
Мы в бору, в незнакомом густом бору. Чем дальше, тем сосны стройнее, выше, вплотную смыкают над землей зеленый полог.
Не в пример дубу, что любит расти в шубе из подлеска, но с открытой головой, сосна, чем теснее окружают ее подруги, тем смелее тянется в высоту. В сравнении с этой высотой невольно чувствуешь себя еще меньше.
Вдруг: «Дзинь, дзинь!»
С ближней ветки со звоном взлетела синица. И сразу стало светлее, просторнее на душе.
– Вот это да-а! – словно очнувшись, выдохнул Павка, выражая свое изумление бором.
«Дзинь, дзинь!» – ответила ему совсем рядом другая синица.
Скрипнуло дерево. Стукнула и покатилась по тропинке сосновая шишка. Лес ожил, заговорил, предлагая свое зеленое гостеприимство. И лесная чаща уже шумит по-другому, становясь такой же приветливой, как и незнакомые деревни, встречавшиеся нам на пути; манит в глубину птичьими голосами, мягкими моховыми расстилами, осыпавшейся на землю рыжеватой хвоей.
Пестрый дятел, ярко вспыхивая разноцветным оперением, перелетел через тропинку, скрылся за стволом сосны, задолбил: «Тук-тук, тук-тук…»
– Еще дятел! – кричит Павка, завидев на земле, всего в нескольких шагах от нас, разноцветную красивую птицу. Протягивая руку, он бросается к ней.
Взмах крыльями – и птица взлетает, огласив лес пронзительным, резким криком, словно кошке прищемили хвост.
– Так его! – в дополнение к кошачьему визгу немедленно подкрикивает Ленька, наслаждаясь растерянностью оторопевшего от неожиданности друга.
– Ронжа, – негромко замечает Костя. Павка брезгливо передергивает плечами.
– Ф-фу! Вовек не забуду эту летающую кошку. Очумел даже.
Мы подвигаемся неторпливо, разыскивая глазами раздвоенную старую сосну и от нее тропинку направо. Так объясняла нам дорожные приметы к сторожке деда Савела кокушкинская бабушка.
Уже нетерпение донимает, а раздвоенной сосны и обещанной тропинки все нет как нет.
– Прошли, может быть, не заметили? – вяло спрашивает старшего Павка.
– Может быть, прошли, – не дожидаясь ответа Кости, в тон Дудочкину небрежно и лениво тянет Ленька Зинцов.
– А может, не дошли еще? – сомневается Павка.
– Может, и не дошли, – тая усмешку, соглашается Ленька.
– Не дал выслушать бабушку как следует, вот и «может быть»! – недовольно выговаривает Леньке старший. – Все ему бежать скорее надо.
Я внимательно смотрю направо, и каждое гладкое местечко в эту сторону начинает казаться тропинкой. Но раздвоенной сосны не видно.
– Может быть, назад вернуться, посмотреть еще раз? – твердил Павка одно и то же.
– Может быть, и вернуться надо, – повторяет Ленька и продолжает преспокойно идти вперед.
Старший недовольно хмурит белесые брови и молчит.
– Здесь тропинка, – наконец произносит Костя и забирает вправо.
Он начинает отмеривать шаги так подчеркнуто уверенно, что мы совсем не уверены, та ли это тропинка и вообще тропинка ли.
Пять минут шагаем молча. Никаких признаков тропинки уже не заметно. Костя останавливается, когда перед ним встает густая чаща можжевельника.
– Не туда идем, – оборачивается он.
– Не туда, – теперь старшего начинает разыгрывать Ленька.
Костя молчит.
Пробуем возвратиться на старое место, где свернули с тропинки, и натыкаемся на валежник.
– Снова не туда? – удивляется Ленька.
– Снова! – теряя обычное спокойствие, резко отвечает Костя.
Теперь мы не только дорогу к дедушкиной сторожке, но и вообще никакого заметного следа отыскать не можем.
– Не робеешь, Костя? – бодрясь в голосе, спрашивает меня старший.
– Что ты!
Он вспоминает про столб с номером 286, о котором рассказывала бабушка.
– Найти его – и все в порядке.
– Пр-равильно! Веревочку потерять, а иголочку отыскать… в стогу сена, – хлестко закругляет Ленька.
– Еще что?! – неожиданно вспыхнул Костя. Ленька почувствовал, что перехлестнул. Боек на язык, а промолчал.
Поищем, Костя? – встряхивая головой, участливо спрашивает меня Костя-старший.
Ясное дело! – отвечаю я, теребя запрятанные в карман кисти пояса.
По мнению старшего, потерянная тропинка теперь находится влево от нас.
– Пройдем пятьсот шагов, а там увидим.
Берем направление, но вместо тропинки выходим на незнакомую порубь. Перед глазами тысячи пней. Одни иструхлявели, другие еще держатся. Между ними пускается молодой сосняк вперемежку с кудрявыми березками: борются, кто победит.
Одинокие высоченные сосны с шапкой ветвей на самой вершине торчат разрозненно вдалеке одна от другой. А кругом четыре стены стволов, и… ни звука. Ни единого шороха. Даже перестука дятлов не слышно, словно мы очутились на необитаемой безжизненной земле.
Зябко. Неуютно.
Недавняя растерянность Леньки прошла. На смену вновь выступила приглушенная на минуту горячность.
– Дошли, товарищ старший? – насмешливо налегает он на последнее слово.
Ответа нет. Костя снимает с плеч вещевой мешок и достает из него шерстяные чулки. Тетка Катерина предупредительно положила их сыну, чтобы змея не укусила за ногу. Она слышала, что через шерсть змеи не кусают.
Костя натягивает чулки поверх узких серых штанов и прикалывает их вверху булавками. Потом так же молча достает и надевает ботинки, которые берег всю дорогу.
– Передышка? – дружелюбно спрашивает Ленька.
– Можешь отдыхать, – не поднимая головы, отвечает старший. – Вы пока перекусите немножко, – советует он мне и Павке. – А я пойду посмотрю, в какую сторону нам идти нужно. Если буду кричать – отзывайтесь.
Оставив нам на хранение вещевой мешок и не захватив с собой ни одной лепешки, старший направляется в сторону солнца. Несколько минут мы видим его шагающие длинные ноги в белых чулках, белую рубашку между зелени, потом все пропадает.
Время тянется утомительно медленно. Ленька сидит в сторонке, молчит. Мне на него и глядеть не хочется.
Напрасно мы сообщали в письме Надежде Григорьевне, что Ленька ведет себя примерно. Хвали не хвали, он все такой же непостоянный и задиристый. На час дружбы, на неделю ссоры.
Ленька тоже чувствует свою отчужденность, но из самолюбия и виду не показывает. Небрежно отламывает кусок пирога с капустой и протягивает мне:
– Коська, хочешь?
Я отрицательно мотаю головой. Так и сидим, играя в непринужденность, один да двое.
– Э-э, э-эй! – с переливами доносится издалека голос Кости.
– А-у-у-у! – встряхнувшись, громко отзывается Павка. И, повернувшись в сторону звука, мы оба вместе голосим:
– А-у-у! А-у-у-у! А-у-у-у!
Ленька лежит, закинув ногу на ногу, и пренебрежительной улыбкой одобряет наши старания.
Через каждые пять – десять минут отзываемся на крик Кости и сами время от времени даем о себе знать.
Костя прошел из-под солнца далеко вправо – оттуда подает голос.
Возвращался бы, что ли, скорее!
Следующий его сигнал долетает до нас уже с противоположной от солнца стороны. Можно было подумать, что Костя обходит нас по кругу. Но зачем?
На этот вопрос я не нахожу ответа.
Потом старшего совсем не стало слышно. Сколько мы с Павкой ни кричали – напеременку и оба вместе, нет ответа. Пропал Костя.
Десять… двадцать минут, может, полчаса прошло – молчит.
– Заблудился, – беспокоится Павка. – Надо искать идти.
Где искать?
Или знак подать.
Как подать?
Павка тугодум. Он до вечера будет сидеть, ничего не придумает. Вот если бы подсказал кто…
Павка по привычке невольно обращает взгляд на Леньку, а Ленька смотрит на сосну, неподалеку от которой мы расположились. Измеряет ее от корней до вершинки.
– Подожди…
Павка закусывает край пальца зубами, сердито бычится исподлобья и утихает. Это верный признак, что Павка думает. Он то затаит дыхание, то засопит тяжело и часто.
– Может… на сосну забраться? – неуверенно спрашивает он. – Оттуда покричать…
Решаем попробовать, если лучшего не придумали.
Я вытягиваюсь на цыпочки, подсаживаю Павку. Он карабкается по толстому стволу и снова сползает, едва я опускаю руки. То же самое получается во второй и третий раз.
Ленька нашел сухой и длинный шест, подвязывает на него белую тряпицу, в которую недавно был завернут пирог.
– Что, сиделка тяжела?.. Ну-ка! – отстраняет он вспотевшего от бесплодных усилий друга.
Бескозырку в сторону. Гимнастерку – тоже. Морщинистые рукава рубашки сами собой выше локтей держатся. Захлестнул конец шеста, тем же шнурком к боку его привязал, закрепил в три опояски на высоко поддернутых брюках.
– Наклонись, – говорит Ленька.
Я пригибаюсь, касаюсь сосны плечом. Ленька, примериваясь, пружинит у меня на спине коленкой. Потом я чувствую на плече его ступню… другую. И… сразу легче стало. Ленька зацепился за сосну. Черные гибкие ступни клещами охватывают ствол. Коленки, помогая ступням, жмут на шершавую кору. Зубы у Леньки крепко сцеплены, обнявшие сосну руки вытянуты кверху. Он одновременно подтягивается на руках и подталкивает себя ногами, то складываясь горбом, наподобие ползущей гусеницы, то вытягиваясь вдоль ствола. Выше, выше!
Поднявшись на длину шеста, Ленька отдыхает, уперев другой конец своей ноши в землю.
Впереди самое трудное: кончилась шершавая кора, начинается гладь.
Нет в наших лесах более недоступного для верхолаза дерева, как сосна-семянка. Уже после разузнали мы подробности о семянках. Вырубят широкую полосу бора, а лучшие деревья на семена оставляют. Ветер сбивает с высокой вершины спелые шишки, разносит по поруби семена, чтобы из них такие же высокие и стройные сосны вырастали, как та, по которой забирается на верхушку Ленька Зинцов.
Он уже нащупал руками и ногами темные пятнышки на стволе. Когда-то здесь были сучья. Они отмерли и исчезли, оставив только небольшие знаки в виде темных пятен на глянцевитой желтой коре. За них не уцепишься, но если умело наложить ладонь да прижать покрепче – рука не скользит.
Мастерству лазания Леньку не обучать. Он кладет ладонь очень даже умело. И… пошел, пошел, не задерживаясь, до самых сучьев, только шест с белой тряпицей на весу покачивается. Вершина для Леньки – это уже забава. Он забирается на сук и поднимает вверх белое полотнище на шесте.
Что ни говори, а молодец все-таки Ленька!
– Гу, гу, гу-у! Эй, э-эй! Сюда держи-и! – горланит он, размахивая над вершиной сосны шестом с белой тряпицей. Потом накрепко притягивает древко к стволу шнурками, стрелкой выравнивает его над сосной. – Пусть всему бору сигналит.
Ветер, не ощутимый внизу, развевает и колышет в вышине Ленькину тряпицу. Теперь в просвете деревьев или из мелколесья старший издали может увидеть этот знак, догадается, кто его поднял, и направится в нашу сторону.
Ленька, заметно, доволен. Сообщает сверху:
– Встречайте, еду.
Спуск по стволу вниз не представляет для него особого затруднения. Быстро скользнул по глади на малых тормозах. Только по шершавому пришлось руками перебирать.
Спрыгнув на землю, разрумяненный и довольный, Ленька схватился бороться с развеселившимся Павкой, а еще через две минуты подрался с ним.
Нет, с Ленькой Зинцовым дружить совершенно невозможно!
Скоро стало слышно Костю: сначала глухо, издалека, потом все ближе и ближе. Он вернулся усталый и недовольный.
– Ну и чертова карусель! – с ходу опускаясь на ближний пень, сказал он. – То отсюда крики слышу, то совсем с другой стороны. И никак до вас не доберусь. Ладно еще, тряпку с просеки увидел, – кивнул он на шест в вышине. – Она выручила.
Я внимательно слушаю рассказ старшего. Павка, упрятавшись за моей спиной, выковыривает палочкой сосновые шишки, вмятые в землю. Ленька поодаль, низко наклонившись, мусолит языком палец и трет себе щеку.
– Никакой раздвоенной сосны. И ни людей, ни жилья нигде не заметно, – продолжает рассказывать Костя. – Все равно что в заколдованный круг попали. Да что вы молчите? Уснули, что ли?! – не выдержав, наконец, громко обращается старший к Павке и Леньке. – А-а, – понимающе вытягивает он, увидев расцарапанное Ленькино лицо. – О-о! – уже значимее поднимает он голос, разглядев под глазом у Павки густой синяк.
– Кто начал? – спрашивает меня Костя.
Я пожимаю плечами, подыскивая в это время подходящий ответ.
– Я начал, – поднимаясь с обломка хворостины, говорит Ленька.
Павка, глянув оторопело, поспешно пускается в объяснения, пытаясь смягчить прямой ответ Леньки.
– Это он… Это мы…
– Понятно, – говорит Костя, невесело вздыхая. – Снова за старое.
Набравшись решимости, он продолжает хмуро:
– Вот что, Зинцов. До первой деревни любая дорога доведет. Вон там, за березами справа, широкая накатана. А нам дедушкину сторожку надо искать. Пожалуй, если раньше расстанемся, лучше будет.
Глубокое молчание наступает после этих слов.
– Что же, пошли дальше? – оборачивается Костя ко мне с Павкой.
Мы двинулись за старшим, а Ленька остался.
– Вот столб с номером двести восемьдесят шесть, – указывает Костя, дойдя с нами до края поруби.
Оказывается, что Беленький натолкнулся на него совершенно случайно, когда возвращался просекой, держа равнение на поднятый нами белый флаг.
Столб был дряблый, гнилой. По-видимому, он давно свалился и теперь лежал на земле, обрастая густой и высокой травой. Конец, что когда-то был верхним, сохранился лучше. С четырех сторон на нем были сделаны четыре затеса, и на каждом цифры – потрескавшиеся, вылинявшие от дождей, подернутые зеленой плесенью. Но «286» мы разглядели отчетливо. Вероятно, это был тот самый столб, о котором говорила нам бабушка в Кокушкине.
От столба на четыре стороны крестом расходились широкие – на телеге проехать – очищенные от леса, длинные и прямые полосы. Это были просеки, и по одной из них, куда указывало когда-то число «286», нам нужно было продолжать свой путь.
Мы стояли, раздумывая, какое направление выбрать, а Ленька, опустив голову, один все сидел на том же месте, где мы его оставили.
– Дедушкина сторожка, наверно, туда, – указал Павка, куда смотрел в это время.
– Не туда! – вдруг четко и задорно прозвенел в ответ молодой, совершенно незнакомый нам голос.
– Кто это?! – вздрогнув, машинально и неестественно громко выкрикнул Павка.