Текст книги "Охотники за сказками"

Автор книги: Иван Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Белояр

Многолюдно, но тихо, до жуткого тихо в сторожке. Сидит на сундуке неподалеку от двери Пищулин, бирюком глядит себе под ноги, головы не повернет.

В другом углу сторожки дедушка с Василием Петровичем. Тоже молчаливые. На Пищулина и не смотрят, будто и нет его. Только мы исподтишка с боязливым любопытством на него поглядываем, чтобы запомнить, какие с виду бывают преступники.

Не было такого подозрения, но теперь и я начинаю догадываться, почему именно там, где мы недавно сучья собирали, Пищулин пожар устроил. Хотел обвинить, что это мы сделали. Тогда и дедушка вместе с нами был бы виновником. И составленный на усадьбе объездчика протокол забудет, и все преступления Пищулина сами собой прикроются. Затем торопился он с Онучиным срубы и бревна убрать, чтобы и следа не осталось.

С этими думами при взгляде на Пищулина даже дрожь пронимает. Что-то зловещее представляется мне в костлявой фигуре с козлиной бородой.

Рядом с Пищулиным по двум сторонам оба мужика стоят, ни на шаг не отходят. Тоже, видать, опасаются, как бы еще чего не устроил преступный и злой старик. От его присутствия и в комнате будто сумрачно, и лица у всех хмурые, настороженные.

А за окном солнышко сияет. Птицы на опушке после дождя веселый концерт устроили. Самое время с удочкой бы между камышами засесть. Да куда там!

Так и сидели мы до приезда милиционера. Только когда он Пищулина в повозку с собой усадил – вздохнули свободно. И дедушка полотняный пиджачок одернул, словно пыль отряхнул, и Василий Петрович занемевшими руками для разминки покачал, и мужики, сторожившие Пищулина, освободившись от обузы, оживились:

– Гора с плеч!.. Счастливо оставаться! Да сообщайте, если что случится. Разом явимся.

– Костенька! – тихонько назвал мое имя и глазами позвал Туманов. – Там в кармане письмо лежит, – сказал он, когда я подошел, и указал на изрезанный френч. – Достань его.

Очень я обрадовался такому доверительному поручению Василия Петровича. И по голосу Туманова узнаю, что письмо секретное, никому его нельзя показывать, только мне разрешено взять. Несу его бережно, обеими руками перед собой держу. Конверт голубой, чистенький, только в одном месте огнем тронуло – почернел. И по голубому буковка к буковке адрес выведен. Вот бы так писать научиться!

– Как наша учительница написала, – похвалил я несмело.

Василий Петрович вдруг зарумянился, и рубец на щеке побагровел. Я уж и испугаться готов, а он засмеялся на меня.

– Ладно, – говорит, – клади сюда.

Я и положил письмо в галифе инженера.

Все мы, не торопясь, собираться стали. Что было в шалаше, в сторожку перенесли. Маленькую сумку с тетрадями Костя Беленький на пояс прицепил. Ее с собой берем.

Тут же, оставив несколько чистых страничек на записи о событиях двух минувших дней, старший снова взялся за продолжение дневника.

«Едем на Белояр», – это первые слова после пропуска. А чистые странички так и остались незаполненными. В пору было успеть рассказать о том, где нам еще довелось побывать, что нового удалось узнать, услышать и увидеть.

…На повозке приехал Боря. Ему, как знатоку здешних мест и легкому на ногу парнишке, взрослые без раздумья важные и маловажные дела поручают, особенно если пробежать куда-нибудь требуется. И Максимыча во время лесного пожара тоже Борю выбрал, чтобы за лошадью послать.

Старший Королев и бором пробежал, и коня в повозку заложил, и уже к сторожке подкатывает. А младшая Королева из окна глядит.

Ленька за версту заслышал приятеля, побежал поделиться с ним новостями. Оба настроены воинственно.

– Едем! – кричит Боря, разворачиваясь под окном сторожки.

– Едем, да не все, – замечает сестра брату.

– Кто не поедет?

– Кто кричит, тот и не поедет. И поставила на своем.

– Дедушка, ему на Белояре делать нечего.

– Нина Федоровна, – урезонивает дедушка, – ну зачем тебе понадобилось его задерживать?

– Мне к бабушке Васене надо ехать, а он пусть здесь остается – тебе помогает… А Пегашку я и сама сумею подхлестнуть.

Боря слушает да помалкивает. Никак у него не хватает духу младшей сестренке наперекор пойти.

– Хватит, покатался! – выскакивает она из сторожки и перенимает из рук брата вожжи.

– Рассаживайтесь по местам! – командует «королева».

– Белая рубашка, – обращается она к Косте. – Перетряси хорошенько сено в повозке… За сестру милосердия будешь. За больными в дороге присматривай.

Павку и Василия Петровича «королева» весьма усердно и по возможности удобно размещает в задке повозки и так старательно их упаковывает, что поверх воткнутого со всех сторон сена видны только головы, немножко плечи да высвобожденные из-под сенного навала руки.

Определенный в качестве «сестры», Костя Беленький исполняет свои обязанности ревностно и заботливо. Он закалывает булавкой края простыни, наброшенной на плечи Василия Петровича, поплотнее надвигает фуражку ему на голову, чтобы во время поездки не стрясло или не сбило ветром, кучкой подгружает сено под Павкины кисейные рукава.

Дедушка тоже вокруг повозки хлопочет и все напоминает лесному инженеру:

– Постарайся, Петрович, чтобы все хорошо обошлось. И на работу тебе раньше, чем Васена разрешит, чтобы не выходить. Павла устройте поспокойнее. Ребятишкам тоже большой воли не давай: пусть около бабки побольше находятся.

Боря помогает «королеве» распутать закрутившиеся вожжи, а я сижу и жду, когда тронемся.

– Все готовы? – оглядывает «королева» свою «свиту». – Ты, охотник, – небрежно бросает она Леньке, – занимай свое место!

– А Визиря-то мне для верховых прогулок, что ли, оставите? – спрашивает дедушка.

В горячей спешке про лошадь Максимыча мы и позабыли.

– Где он? – оглядывается Нинка.

– Сейчас приведу!

Ленька моментально соскакивает с повозки, мчится на опушку и возвращается сияющий, ведя в поводу серого в яблоках коня Максимыча под высоким седлом. Следом за лошадью на трех лапах неуклюже скачет Буран.

– Я верхом, – вызывается Ленька.

– Подожди! – сдерживает охвативший Зинцова пыл младшая Королева.

Только тут она спохватилась и заметно жалеет, что сплоховала в выборе и недурно бы поменять повозку Пегашки на седло Визиря. Но для такой перемены подходящий предлог нужен, а его «королева» не находит.

– Привязывай позади повозки, – недовольно говорит она Леньке.

Боря ковыряет носком сапога землю и чуть приметно качает головой. «Так не годится», – выражает он молчаливо свое мнение.

– Ладно, поезжай верхом, – дает Леньке свое согласие «королева».

Легким прыжком она подскакивает и садится на край повозки.

– Пошел, Пегаш! До свиданья, дедушка!.. Борька, до свиданья!..

И расставанье печалит, и дорога впереди веселая – и не понять, какое чувство перебарывает.

Буран не желает прыгать в повозку и хромает сбоку вровень с мордой лошади. Хоть на трех лапах, да на своих.

Ленька, пустив Визиря рысью, сбивается то и дело набок, виснет на поводьях, цепляется за луку седла.

Стремена подними, – не оборачиваясь, подсказывает Василий Петрович.

Эх ты, наездник! – небрежно бросает Нинка и нахлопывает Пегашку вожжами. – Догоняй!

Зинцов соскакивает с седла, долго возится со стременами. Далеко отстал. И вдруг налетает во весь опор. Распаленный Визирь головой над повозкой так и носит, коленками по задку стучит – ходу просит.

Ленька разворачивает его вправо, влево. То пригибаясь под ветвями, то отклоняясь в стороны, гарцует картинно на сером коне в высоком седле. Ленты бескозырки в воздухе так и трепыхаются.

Буран, размявшись на ногу, веселее впереди Пегашки пошел. Принюхивается к следам в стороне от дороги, гавкает.

«Вот какая охрана, – приходит мне на ум, – сопровождает королеву со свитой».

Повозка катится быстро, но и потряхивает крепко. Заметно, как морщится при толчках и сцепляет зубы Василий Петрович, в такт при прыжке колес приподнимает и бережно опускает руки в тряпичной кисее Павка Дудочкин.

Из-под колес ни пылинки. Дождик хорошо промочил и утоптал дорогу. Еще не успевшие испариться редкие капельки рдяными вишнями подрагивают под лучами солнца среди зеленой хвои. Мелькают, мелькают, бегут нам навстречу деревья. И «королева», накручивая по воздуху вожжами, торопит бег гривастого конька.

На подъезде к Белояру она степенится, охолаживает ладонями разгоревшиеся щеки, приводит в порядок растрепавшиеся волосы.

В лесной поселок мы въезжаем чинно, благородно, как и подобает серьезным, взрослым людям.

Приглядываемся. Как ни мала деревня Кокушкино, в ней и то семь домов, а здесь всего три. В сторонке еще два дома строятся.

Смотрю на них и думаю: «Зачем в лесу такие громадины размахнули?»

Чудно мне это кажется. Отец, помню, рассказывал, что в лесу только и бывают берлоги, шалаши да пещеры. Ну, на крайний случай землянку для жилья лесорубы выкопают. Если деревянная сторожка или дом объездчика, так это что-то вроде дворца в лесу считается. А чтобы про поселок какой в Ярополческом бору, об этом никогда и помину не было. А я своими глазами вижу, что он строится.

– А кто тут живет? Что они делать будут? – спрашиваю я Василия Петровича.

– Не только «делать будут», а уже делают, – говорит Василий Петрович. – И делают, да всего не успевают… Кто живет, тебе узнать хочется?.. Максимыч, например, с семьей живет. Знаком с ним?

– Видел.

– Он десятником на подсочке работает… Слыхал что-нибудь про подсочку?

На первый раз и признаться не стыдно, что не слыхал. Смело говорю «нет», чтобы лесной инженер видел, какой я в правде решительный.

– С ним вздымщики живут, – продолжает Туманов. – Трое одну комнату занимают… Вздымщиков на работе видал?.. Не видал… Увидишь, – пообещал Василий Петрович.

В числе жителей второго дома Туманов торфмейстера и сборщиков живицы назвал. И все спрашивает, знаком ли я с тем, что они делают. Приходится без конца повторять «нет». Даже на себя досадно.

– А с этого краю, – говорит Василий Петрович, кивая на крайний дом, – будет наша хата. Здесь я живу, здесь и вам пожить придется.

– А бабка Васена где? – спрашивает Костя.

– Не беспокойтесь, бабка нас отыщет.

У крыльца дома, на который указывал Туманов, Нина останавливает Пегашку. Забывая, что Костя Беленький – «сестра милосердия», она отстраняет его и сама помогает Василию Петровичу войти в дом. Павка, бережно придерживая руки на весу, шагает за ними. Мы втроем замыкаем шествие.

Сдернув с железной койки белое покрывало, «королева» усаживает на нее Василия Петровича.

– Простыня-то чистая, а галифе-то у меня пожарные, – замечает Туманов.

– Не будешь слушаться – дедушке напишу, – показывает свою строгость «королева». – Тут сиди!

Павке она определяет место на табурете.

– К стенке приклонись! И чтобы спокойно. Я сейчас за бабушкой схожу.

Пока Нина пропадает в поисках бабушки, мы присматриваемся к нашему новому жилищу, где придется провести неизвестно сколько дней, потому что Василий Петрович не собирается отпустить нас раньше, чем бабушка Васена вылечит руки нашего друга.

В комнате тихо, чисто, но, кажется нам, чего-то не хватает, а чего именно – понять не можем. От желтых, словно воском натертых, бревенчатых стен пахнет смолью. На выбеленных широких подоконниках, как и у нас в деревне, стоят цветы в горшочках. Но большой и громоздкий стол возле окна совсем не похож на наши деревенские. Вместо ножек под него по обеим сторонам поставлены будто ящики с дверками. Попробовали: дверки открываются и закрываются. Их можно даже запирать на ключ. Под широкой крышкой стола устроены еще – три ящика. За светлые висячие скобки они выдвигаются и задвигаются.

Чего-чего только нет в столе Василия Петровича! Тут и изглоданная жуками, словно расписанная дорожками, сосновая кора, кружки и кусочки дерева разных сортов и фасонов, узловатые корневища, сосновые и еловые шишки, пузырьки с разноцветными жидкостями и много всего такого, что нам хотелось бы не только посмотреть, но и переложить все по-другому, по-своему: деревяшки подтесать ножичком; пузатенькие пузырьки для красы расставить по подоконникам рядом с цветами, а из жестких наростов, снятых с деревьев, вырезать «чертиков».

Туманов не мешает нам любопытствовать. Он сидит на койке, прикрыв глаза, и мы, чтобы не потревожить его, переговариваемся шепотом, ходим на цыпочках. Леньку интересует белое покрывало на стене, которое ни окна, ни вешалок с одежкой нё прикрывает.

Зинцов заглянул под него и позвал нас шепотом:

– Идите сюда!.. Посмотрите, что тут есть!..

На стене под занавеской огромная стая бабочек. Они сидят неподвижно, забравшись под стекло в широкую рамку. Крылья у всех распущены, словно напоказ. Тут и маленькие, неказистые с виду, каких мы сотни раз сами ловили, и на редкость огромные, каких, пожалуй, даже и не видывали. Белые, красные, бархатисто-темные, прозрачно-желтые, пепельного цвета, розовые, пестрые – все так и лепятся крыльями одна к другой.

А между бабочками гусеницы разные вытянулись: жирные, волосатые, с виду неприятные. На них даже смотреть не хочется. В другой рамке – жуки: серые, рыжие, зеленые, коричневые. Тут крупные и мелкие, шершавые и гладкие, в полоску и в крапинку. У некоторых усы больше самого жука во много раз, да еще и с кисточками на концах.

Костя, как старший и более нас с Ленькой соображающий в науках, объясняет, что все эти бабочки и жуки неживые, не сами залетели, а Туманов ловит и прикалывает их сюда.

– И «королева» ему тоже ловит. Помните, у сторожевого гнезда говорила. Туманов их сушит и сюда булавочками прикалывает. Тут и вредные и полезные, которые – все на виду. Если попросить, Туманов про каждого жука и бабочку может подробно рассказать.

Спросить бы, но Туманова беспокоить мы не решаемся. Он, кажется, заснул, сидя в ожидании бабушки.

А у нас такое нетерпение поскорее все разузнать и увидеть на новом месте, что и присесть времени нет.

Задернув занавеской жучков и бабочек, к окошку передвигаемся. Подъезжали к дому, даже не заметили, а теперь из окна речку видим. Она бежит всего в двадцати шагах от нашего нового жилища. Берега крутые, обрывистые. Подмытые водой сосны над ними клонятся. На узкой полоске воды, видимой нами из окна, солнце играет.

– Не знаешь, как речка называется? – тихонько спрашиваю я Костю.

– Белояр, – говорит Туманов.

Лесной инженер, оказывается, и не думал засыпать, а просто приумолк на койке, чтобы нашему любопытству и разговорам не мешать. Понадобилось – объясняет:

– По имени этой речки и поселок назвали мы Белояром. Весной она особенно хороша. До самых краев водой нальется, бурлит, воронками воду закручивает! В половодье по ней пароходы ходят, сплавщики в Клязьму плоты гонят. Белояр их только пошвыривает от берега к берегу, а то на стремнине и на попа поставит и вверх тормашками перевернет, если плотовщик зазевается.

Леньку рассказ о разворотах да перевертах плотов за живое задевает. Он, пожалуй, и в сплавщики не прочь бы пойти. Неуверенно, но высказывает такое желание.

– За чем же дело стало? Подрастай, да и сюда, – говорит Туманов. – К тому времени мы широко поселок развернем. На выбор любую комнату в общежитии дадим.

– А недостроенные – это общежития?

– Будут общежитиями.

– И школа будет?

– Школа есть уже.

– Где же она?

– Налево смотрите… Подальше, подальше… Зеленая крыша среди зелени. До того места и поселок дойдет. Школа на краю будет.

– А бабушка Васена где живет?

Всех вопросов разрешить мы не успели. В сопровождении «королевы» вошла бабка, та самая, которая в стакан с водой глядит и на сто верст кругом видит.

Травы бабушки Васены

Лесная бабушка маленькая, худенькая. Лицо у нее тоже маленькое, темное и морщинистое, как печеное яблоко. На одной щеке у бабки Васены бородавка с кудрявыми серебряными волосками. Годы гнут старушку, а она еще бодрится, голову прямо держит, только солнышко, видать, уже плохо ее согревает, потому и летом бабушка в теплый полушалок повязана.

Ступила через порог, комнату внимательными серыми глазами окинула. Потом перекрестилась в передний угол без икон и только после этого сказала:

– Здравствуйте, добрые люди!

Голос у бабки Васены не в пример другим старухам по-молодому звонкий. Шажки маленькие торопливые, и вся она такая остренькая да юркая, как молодая щучка в озере. Мы ожидали увидеть совсем другую: молчаливую да строгую, к которой со словом и не подступишься. Бывают такие, что только и знают шептать: «Одолень-трава, одолей болесть», а дальше уже и не разберешь ничего.

Никакую одолень-траву бабушка Васена на помощь себе не зовет, мрачными нашептываниями головы не морочит. Совершенно отчетливо и ясно говорит:

– Больные пусть здесь останутся, а остальным погулять можно.

Так и дальше пошло. Всякий раз, как приходит бабушка Васена, нам подолгу гулять приходится.

Нинка сначала убегала от нас. А потом, видать, скучно стало в одиночку по лесу бродить, сама предложила:

– Пошли опоку искать!

Мы с Костей Беленьким сразу согласились, а Ленька сначала поморщился. Не нравится ему, когда девчонка верховодство берет.

Не очень торопливо, все-таки пошли мы за Нинкой на берег Белояра. А ей наша с Костиной степенность и Ленькина угрюмость только веселья прибавляют.

Нинка то ящерку на песке заметит – ловить ее примется, то за бабочкой припустится. Швыряет с берега в воду сухие комья. Любо ей, как они булькают, вскидывая кверху брызги. И все над нами посмеивается.

– А где опока? – спрашиваю я.

– Под берегом.

– А как туда сойти?

– Прыгай.

А обрыв высотой в два моих роста, и сразу под ним вода, может быть глубокая.

– Что, струсил? – смеется и подзадоривает Нинка. – Смотри, как надо!..

Она разбегается и вдруг затормаживает над самым обрывом.

– Стоп!

По глазам видно, что у нее явилась другая мысль.

– Чего на ходу дремлете? Не выспались? – кричит она отставшим Беленькому и Зинцову. – Сюда идите… Ужа под берегом видите?

– Никакого ужа не вижу, – недовольно говорит Ленька.

– С самой кручи смотрите. Ниже наклоняйтесь…

И вдруг Нинка с припрыгу притопывает обеими ногами, и мы вместе с глыбой обвалившейся земли съезжаем «кучкой-невеличкой» прямо в Белояр.

Старший немного сконфужен, и Нинке это особенно по душе.

– Так вам и надо. А то неделю будете искать, где к берегу сойти.

У воды под обрывом проступает узенькая полоска влажного песку. По ней гуськом и пускаемся мы, с опаской посматривая наверх, откуда можно ожидать нового обвала.

Вдоль обрыва, словно кто разрисовал его, тянутся белые, зеленоватые, светло-шоколадные, оранжевые полосы. Ровными лентами они уходят далеко вперед и назад, теряясь за крутыми изгибами маленькой, но беспокойной и своенравной речки, что проложила себе сквозь чащу бора эту необычную дорогу с расписной оградой по краям.

Упрятанные высоким берегом от леса и посторонних взглядов, ничего не видя перед собой, кроме воды и полосатых стен, мы вполне можем представить, что попали в древнюю пустынную пещеру и осторожно пробираемся по ней, цепляясь за камни и выступы, чтобы не соскользнуть в бурлящую под ногами подземную реку.

С Костей Беленьким мы не раз впечатлениями от прочитанных книг и мечтами делились. Побывали в подземном и подводном царствах, на Солнечной горе и в заколдованном лесу, вслед за Али-Бабой спускались в разбойничьи пещеры. Если завести с Костей разговор, о чем я сейчас думаю, он сразу поймет и смеяться над выдумкой не будет. А Нинка, хотя она и числится в сказочных лесных королевах, еще неизвестно, как посмотрит.

Намекнул, что под берегом Белояра мы как в пещере, и тут же пожалел.

Точно не поняла. Удивленно плечами передернула и сразу всю мою фантазию разбила.

– Какая же, – говорит, – это пещера, когда небо над головой? Если бы глубоко, да темнота кругом, да ходы запутанные, из которых неделю не выбраться, – тогда бы да! В пещерах глыбы с расщелинами, гранит! А это что? Трухляк. Песок да глина.

Она достает со дна Белояра большую раковину и ковыряет берег.

– Видишь – и посыпался.

Через минуту той же раковиной Нина ковыряет берег в другом месте. Следом за рассыпавшимся песком оттуда выкатывается плоский камешек. Он такой мягкий, что прекрасно пишет на белой Костиной рубашке, и нам хочется набрать писучих камешков как можно больше.

Теперь Нина, шагая впереди, только показывает нам!

– Вот один… Вот еще один.

Разыскивать опоки дело нетрудное, только надо научиться быстро оттенки разных цветов различать, чтобы сразу видеть, где зеленая плесень, где ржавчина или обыкновенный камешек, а где опока. Помаленьку разбираться начинаем. Набиваем карманы мягкими кругляшками. Ими без цветных карандашей можно любую картину нарисовать.

Зинцов особенно старается. Наполнив карманы, он начинает совать камушки за пазуху. Никогда раньше Ленька не был такой захватистый.

Возвращаемся на свою новую квартиру обладателями огромных сокровищ. Зинцов еще с улицы заглядывает в окошко дома.

– Павлуша, ты не спишь?

Для Павки Дудочкина в комнате лесного инженера поставлена вторая, маленькая койка. Нас втроем бабушка Васена в комнатушку рядом поселила. Ночью Павка в отдельности от нас спит. Даже днем бабка не дает нам особенно долго гостить у него. Боится, как бы повязки не растрепали, руки не повредили.

На этот раз бабушки в комнате не было, а Василий Петрович никого не упрекал за посещение друга. И сейчас он подал голос со своей койки:

– Соскучились? Ладно, идите. Только чтобы тихо.

Коридором мы бегом, а через порог комнаты на цыпочках. Возле Панкиной койки Зинцов выдергивает гимнастерку из-под брюк, и на пол густо сыплются писучие камешки. Павка глядит обрадованно, благодарит Леньку глазами, а руки вытянуть из-под одеяла не решается. Бабка Васена строго наказала, чтобы руками ничего не брать. Да если и не запретила бы – все равно они марлей до концов пальцев укручены.

Дудочкин только на локоть оперся, чтобы рассмотреть получше рассыпавшиеся по всему полу разноцветные опоки.

– Где это взяли?

– Тебе принес.

– Так много?

– Над речкой их видимо-невидимо!

И Ленька в дополнение сыплет горстями камешки из карманов.

– А куда мне их положить?

– Под подушку спрячем. Давай я спрячу. Когда нет бабки Васены – глядеть будешь… Знаешь, как они пишут замечательно! – и Ленька в доказательство проводит длинную желтую полосу по своим черным штанам.

– Хочешь, мы тебе струганую доску принесем? На ней хорошо получаться будет.

– Доску не надо, – говорит Павка. – За доску бабушка и меня и тебя ругать будет. Гулять дольше не пустит.

– Ладно, тогда не принесем. А то можно бы… А цветов нарвать не надо?

До приезда на Белояр мы видели только, как Ленька задирать да подтрунивать над друзьями умеет. Павке больше всех от него доставалось. А уложили друга в постель – Зинцов совсем переменился, готов у Дудочкина хоть на посылках служить, только бы он скорее выздоравливал.

Не зря, видно, говорила Надежда Григорьевна, что не надо только Зинцова чураться да придираться по каждому пустяку – дружба незаметно явится. Может быть, это и есть дружба, что Ленька о своем приятеле так заботится?

А он пригоршнями начинает перегружать писучие камешки с пола под подушку Павки.

– Себе оставь, – говорит Павка.

Здесь еще хватит, – явно преувеличивая скромные остатки, хлопает Ленька по своим отощавшим карманам. – Долго тебя бабушка под замком держать думает?

Через недельку, сказала, гулять пустит, если руки беречь буду.

Ты осторожнее. Поддержись пока. А там мы свое наверстаем, – многозначительно подмигивает Ленька, и грустный Дудочкин улыбается.

– Поддержусь как-нибудь.

Трудно Павке. Распухли у него руки, и теперь он совсем как без рук. А Василию Петровичу и того труднее. Лежит как пласт. Даже когда разговаривает – только губами шевелит, а сам не повернется.

– Бабушка идет, – предупреждает он, поведя глазами на окно.

И все мы отодвигаемся от койки немного в сторонку.

Бабушка входит и садится у постели Туманова. Сухонькой и подвижной, по-детски маленькой рукой она щупает разгоряченный лоб больного, мягко отводит в сторону прядки волос.

Василий Петрович лежит на спине, прикрытый поверху только легонькой простынкой. Голова повернута так, чтобы видеть комнату. Щеки зарумянились, и на одной из них густо проступает багровый рубец – память, что «беляки рубали, да высоко взяли». Отяжелевшие веки беспокойно и часто вздрагивают.

К вечеру у Туманова начался бред.

– Опять загорелся, – слышим мы из соседней комнаты беспокойные бабушкины слова.

Она принесла с собой свежей мяты и укладывает к изголовью больного, чтобы ему дышалось глубже.

– Ничего, ничего, хворь пройдет, здоровье останется. Выдыхай из себя жар, – успокоительно советует она Василию Петровичу.

Но Туманов, кажется, не слышит этих слов.

– Нина, голубушка, – зовет бабка Васена «королеву», – будь умницей, сбегай в мою хибару. Принеси настой крапивы-жегалки. В черной бутылке он. Да достань еще из-под пола огурца соленого.

Дальше следует бабушкино поручение своей молодой помощнице:

– Крапивная настойка от обжигу хороша; соленый огурец жар от головы оттягивает. В разрез ядрами огурцом лоб вкладывают. Волосатый овощ жажду тушит… Беги, голубушка. Беги побыстрее!

Серенькое платье мелькает мимо окон, а через несколько минут «королева» уже возвращается с граненой черной посудиной и солеными огурцами в маленьком глиняном блюдце.

Несмотря на целебное питье и старанья бабушки Васены утишить жар, ночью Василий Петрович бредил. Лежа на широком соломенном матрасе в своей комнате, мы слышали, как он громко звал деда Савела, кричал, чтобы ловили поджигателя, и скрипел койкой, порываясь соскочить с постели.

А бабка и ночью не покидала больного: шептала ему что-то в темноте, уговаривала успокоиться.

На рассвете Василию Петровичу стало легче. Когда мы заглянули в комнату, он мирно спал. Рядом на табуретке сидела утомленная ночными заботами лекарша и, опираясь маленькими ладошками о колени, тоже спала, клоня книзу голову в темном шерстяном полушалке. Но стоило чуть скрипнуть половицей, как бабка подняла голову, посмотрела на нас светлыми, совсем не заспанными глазами и предупредительно погрозила пальцем: «Тихо! Чтобы не шума рк ну ть!»

Поправила легонько белую простыню и снова опустила голову.

В тот день мы не ходили к Белояру собирать писучие камешки. Не ходили и на следующий день.

– Тебе самой надо отдохнуть, – уговаривала Нина старушку, и голос «лесной королевы» был таким тихим и нежным, какого мы от нее не слыхивали и не ожидали услышать. – Иди поспи, а я посижу с больными. Что скажешь, все в точности исполню.

И бабушка, поддаваясь на уговоры, предупреждала, что Василия Петровича одеялом покрывать не следует. Держать его нужно под легонькой простынкой и смотреть, чтобы не тревожил обожженных мест.

– Если жар снова начнется, обязательно разбуди меня, – наказывала она. – Крушь в голове будет – дикого чесноку майорана дай понюхать. Вот он на столе лежит. Майоран в память приводит и мозг крепит.

Много разных наставлений бабушка «королеве» начитала, прежде чем в свою хибару отдыхать отправиться. Нам с Костей она доверила за Павкой приглядывать, не давать ему скучать особенно.

– А тебе, – сказала она, остановившись перед Ленькой, – чтобы все камешки у него из-под подушки выбрать. – И указала на Павкину постель. Сделав шаг, задержалась. – Выбери и на табуретку у его постели положи. Ладно, пусть глядит. А в руки не давай.

За полдень бабушка снова к нам зашла. Перед вечером еще раз заглянула.

Василию Петровичу полегчало, но лекарство он пьет, не отказывается. Бледный. Рукой пошевелит – морщится от боли, а шуточки снова к нему возвращаются.

– Поднимаю, – говорит, – Василиса Федоровна, этот тост за здоровье девясил-травы. – И выпьет налитую емурюмку.

В другой раз растительную смолку или желтый ирис вспомнит – за них выпьет. Так и пошли день за днем. У нашего друга боль в руках прекратилась.

– Только зудят очень, почесать хочется, – признавался он.

А чесать бабушка Васена строго-настрого запретила. Шесть дней безвыходно продержала она Павку в комнате, а на седьмой Костя Беленький записал в дневнике: «Идем собирать лекарственные травы для бабки Васены. Павка Дудочкин тоже с нами. Нина Королева будет цветы и травы показывать, которые брать нужно».

Перед выходом бабка Васена руки Павке заново перевязала, ладони высвободила. Всем такой наказ дала:

– Станете травы собирать, белену, дурман руками трогать, тогда ни к глазам, ни к губам пальцами не прикасайтесь – лекарственные растения ядовитые. И про ягоды забудьте – в рот такими руками класть ничего нельзя.

Собираемся мы, а Василий Петрович спрашивает:

– Может, и меня с ними отпустишь на часок, товарищ доктор?

– На участок небось пойти нацелился, – сердито отвечает ему старенькая лекарша. – Максимыч вон и без того каждое утро начал беспокоить. Один он, такой верзила, с делами будто и не управится. Обязательно ему инженера надо!

И уже ласковее говорит:

– А ты не тревожь себя понапрасну, не спеши раньше времени. На поправку пошло. Через недельку без тревоги можешь к делу вернуться.

Слово коротенькое, а неделя длинная, – говорит Василий Петрович. – Нина, забеги на участок, посмотри, что там делается. Скажи Максимычу, что доктор сердитый, хочет до холодов взаперти меня продержать, – просит он «королеву» и поглядывает на бабку Васену.

Бабушка с упреком в глазах слушает сетования Туманова, качает головой.

– Так, может быть, тебя сейчас по лесу гулять пустить? Прикрыть простынкой вместо рубахи? Забавно поглядеть будет.

– Лежу, лежу! – сдается Василий Петрович. – До зимы могу лодыря гонять. Теперь у меня помощников хватит. Отосплюсь за недосланное и вперед за целый год… Бегите, помощники!.. – И лесной инженер покорно закрывает глаза.

Сколько нового мы в тот день узнали!

– Ну-ка, беритесь за скобели! – такими словами ветретил нас Максимыч, едва мы появились на участке. И от зычного голоса бригадира проснулось лесное эхо.

Сосны кругом стоят высокие, стройные. «Кремлевые» – называют их в нашем краю. Когда-то из таких деревьев первый Московский Кремль строили.

Максимыч принес полотняную сумку, достал из нее инструменты: изогнутые острые железки с деревянными ручками на концах. Это и есть скобели.

– Берите, – по одной вручает нам Максимыч. – Посмотрел на Павкины перевязанные руки, сказал – А тебя, брат, обидеть придется.

– Ничего, их только чесать нельзя, а за скобель держаться можно. – И Павка покачал руками туда-сюда: смотри, мол, как работают.

Доказал свое, убедил Максимыча.

– Взялись, так не дремать – начинайте сосны подрумянивать. Подрумяним – дальше обрабатывать их легче будет.

Мы знаем, как дерево с корня валить, как раскряжевать его или на дрова разрезать, но сосны подрумянивать – для нас это дело новое.

– Познакомитесь сейчас, не велика мудрость, – гудит Максимыч. – Сюда смотрите.

Он заносит скобель над головой и острой железкой счищает шершавую кору с сосны. Рядом с первой кладет вторую, третью полосы.