Текст книги "Охотники за сказками"

Автор книги: Иван Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Этого короткого времени было достаточно, чтобы ослабевший пожар полыхнул в ветвях с новой силой. Верховой огонь вырывался из наших рук.

– Прячешься, тайком действуешь, подлый!.. Дьявола на пожар выпустил! – Дедушка, наклоняясь, тащил за ремень надетую через голову двустволку.

Он не успел снять ее. Рыжая собака, внезапно зарычав, ощетинившись всей шерстью, яростно метнулась к берегу озера. Мы повернули головы. Что-то черное промелькнуло над стелющимся кустом можжевельника. В следующий момент мы узнали Бурана.

Уперев в землю лапами, он резко оборвал бег. Обращенные в сторону огня глаза его блестели.

Пищулинский пес был выше Бурана. Ярость придавала ему дерзости. Он остервенело налетел на застывшего Бурана, целя в загривок.

Буран отскочил. Слышно было, как щелкнули челюсти рыжего, сорвавшись с гладкой, лоснящейся шерсти Бурана.

И снова прыжок.

Ленька не выдержал. Забывая о недавней робости перед собакой Туманова, он громко и повелительно выкрикнул: – Буран, взять!

Это был короткий и резкий сигнал к атаке. И Буран принял его, впервые отозвавшись на Ленькин голос.

Одновременно обе собаки взвились на дыбы и сцепились яростно, глухо рыча и ляская клыками. Замерли на мгновение и, опрокинувшись, клубком покатились по земле.

– Пират, Пират! – приглушенно раздавался голос из леса.

Но страшная рыжая собака уже не могла явиться на этот зов. Она лежала, опрокинутая на спину, и клыки Бурана намертво сцепились у нее на горле.

– Верх держи! Верх держи!..

– Убирай сучья из-под ветра!..

– Заводи канаву!..

Лес наполняется топотом и голосами. В темноте скачут верховые. Позвякивая лопатами, спешно приближаются пешие. Над местом пожара высоким заревом розовеет воздух.

– Кокушкинские, с пилами – обводи огонь просекой! – слышим мы голос Туманова. – Уходите от ели! Уходите от ели!.. Теперь удержим, – раздается ближе.

И Грачик, вороной тонконогий Грачик Василия Петровича, переплясывая и кося глазами на огонь, выносит лесного инженера в полосу света.

– Молодцы, орлы! Выдюжили! – кричит Туманов. – Павел, поберегись – смолой ошпарит! Савелий Григорьич, отходите поглубже!

Никаких подробных указаний инженер не дает. С нами дедушка – он знает, что нужно делать.

…Визжит пила, ухают деревья. Круговина пожара обкладывается сплошной канавой вперемежку с вырубкой. И, чувствуя помощь подошедших и поспешающих со всех сторон людей, мы еще усердней работаем лопатами.

Пал идет только низом. Люди побеждают огонь. Пробегая мимо, переговариваются с нами, дружелюбно кивают головами.

В ту минуту мы были не просто довольны – мы были счастливы. Пусть, может быть, не так велика заслуга: более опытные, возможно, сумели бы сразу потушить пожар. Радовало сознание, что мы честно сделали то, что могли.

Усталый, еле ноги волоча, дедушка подошел ко мне и погладил по голове:

– Вырастай лесником, старому на смену.

Белоголовый стучит в окно

Тут Боря подбежал. Запыхался. Говорит, а голос обрывается:

– Дедушка, Пищулин рядом… Он поджигал… тятя дробовика просит.

Аккуратный, всегда подтянутый, сейчас Боря стоит перед нами весь прокопченный, в пыли, с выбившейся из-под ремня рубашкой. По лицу размазаны гарь и пепел. Только глаза и зубы поблескивают.

Наша четверка выглядит, пожалуй, и того краше. Рукавом или кепкой утираемся – еще больше черноту размазываем.

– А Нинка где? – спрашивает Зинцов.

– Тут же!.. Разве найдешь!

Боря помогает дедушке снять из-за спины ружье и исчезает с ним в темноте.

– Смотрите, осторожнее! – кричит дедушка вдогонку сыну лесника и сурово сдвигает брови. – Он, подлец, не с оружием ли на поджог вышел!

Это о Пищулине. Даже его фамилию, как что-то мерзкое, липко-гадкое и оскорбительное для человека, дедушка не решается произносить.

– На такое пошел – у него и на любое преступление рука не дрогнет, – как бы продолжает старый лесник свое наставление Боре, хотя его уже и след простыл.

Огонь еще ходит по кругу, жарко облизывая кусты, забираясь в кучи хвороста. Но главная опасность миновала, и теперь от прорытых канав и расчищенных просек люди наступают на него смелее, сжимают кольцо к середине.

– Хватит, отдыхать пора, – говорит дедушка и отбирает у нас лопаты. – Кончайте, и без того ночь не спали. – Костя, – передает он лопаты нашему старшему, – клади все на плечо, и отправляйтесь… Без возражений, сейчас же отправляйтесь. Умоетесь, приведете себя в порядок – и спать: хотите – в шалаше, хотите – в сторожке, где больше нравится.

– А ты как же, дедушка?

– Мне рано. Мне надо еще здесь побыть. Обезоруженные, мы потихоньку плетемся вслед за старшим по берегу озера к нашей сторожке.

Можно умыться, привести себя в порядок. Но разве можно уснуть в такую пору?!

На рассвете в сенях загромыхало. Свалив по пути приставленные нами к стене лопаты, кто-то шарил вдоль по бревнам, медленно перетаптывая тяжелыми каблуками.

– Дверь откройте! – сдержанно прогудел за стеной дремучий бас.

Прикорнувший над столом старший вскочил и поспешил на зов.

– Кого надо?

– Постель бы где в уголке набросить, – гулко заходило под низеньким потолком дедушкиной сторожки.

– Вот этого и не надо!

Поддерживаемый под руку сзади мужчиной огромного роста, через порог перешагнул Василий Петрович. Наклоном проводя голову из-под косяка вперед, за ним двигался сопровождающий.

– Огоньку бы засветить, – смущенно приглушивая непокорный зычный голос, на самых низких нотах рокотал провожатый Туманова.

– Без того светло, – возражал Туманов.

За окнами бледно кропился ленивый рассвет.

– Не горюй, Максимыч, теперь мы дома. Сейчас приглядимся, чем тут молодые хозяева занимаются… Да отпусти руку немножко, а то вывернешь!.. Не бойся, не убегу, – шутит Василий Петрович, освобождаясь от поддержки.

Неловко оттопыривая локти, он проходит к дедушкиным нарам и со вздохом облегчения опускается на край.

– Вот и припаялся. Крепче, чем в седле… Максимыч, пригляни, как там наши лошади.

Провожатый, оглядываясь на Василия Петровича, нерешительно переминается на одном месте и клонится к двери.

– Только ты… это… сиди спокойно, – басом громовержца просит он.

– Слыхали такой граммофон? – кивая на закрывшуюся за Максимычем дверь, смеется, нарушая наше молчаливое удивление, Василий Петрович. – Вот это тру…

Внезапно на полуслове голос Туманова осекается. Готовые опуститься локти вздергиваются. И, до скрипа сцепляя зубы, лесной инженер замирает на мгновение в странно неуклюжей позе.

Отпуская дыхание, тише, стараясь не шевельнуться, заканчивает:

– Вот это… труба!

– Где горит?! – неожиданно встряхивается разоспавшийся на столе Павка.

– Ха-ха-ха! – оживляемся мы на разные лады.

И лесной инженер, встряхивая разведенными локтями, смеется вместе с нами.

Защитного цвета френч Василия Петровича кажется серым. По бокам его заметны большие темные пятна. И сидит Василий Петрович как-то неудобно, ссутулившись.

Совсем другим видели мы его при тушении пожара несколько часов назад.

– Василий Петрович, ушиблись? – сочувственно спрашивает Костя Беленький.

– Погорел!.. Как швед под Полтавой погорел. Аж шкура шелушится!.. – Левой рукой он осторожно дотягивается до кармана френча и встряхивает его.

– Полюбуйтесь!.. Жадный мужик в ложке щей захлебнулся, а я умудрился на можжухе себя испечь… Эх, вояка! – насмехается сам над собой лесной инженер. Будь возможность, он, кажется, еще и поколотил бы себя.

Темные пятна френча осыпаются на пол гарью.

– Василий Петрович, посмотреть надо! Наверно, до тела достало, – моментально соображает Ленька Зинцов.

– И без того знаю, что достало…

– Так как же?

– А вот сейчас узнаем. Кажется, главный врач бежит – пропишет лекарство, – не переставая досадовать на себя, говорит Туманов, прислушиваясь к торопливому шарканью ног за дверью. – Всем заботы дал!.. Улеглось ли там? – нетерпеливым вопросом встречает он появившегося в двери дедушку.

Не беспокойся, все приглушено. Кокушкинские настороже стоят, каждую искорку замечают… Ты-то как?.. Ну-ка, снимай одежину!.. Э-э-э!

Дедушка внимательно смотрит на Туманова. Замечает его оттопыренные локти, обгорелые черные пятна на рукавах и на груди пиджака.

– Нет, нет, снимать не надо. Срезать надо… Подвинув Павку на скамейке, дедушка вытягивает за скобку выдвижной ящик стола и достает оттуда ножницы.

– Хочешь не хочешь, а прощайся со своим военным, – говорит он Василию Петровичу.

Лесной инженер ни слова. Он покорно повинуется старому леснику: не шевелясь, сидит на нарах, а дедушка орудует ножницами по френчу. Раскроил вдоль, отрезал и отбросил правый рукав.

– С телом спеклось, – неодобрительно качает он головой и строчит ножницами разрезы вверх и вниз.

Костя Беленький помогает дедушке снять с Василия Петровича его разрезанный пиджак.

– Рубашку пока оставим, – говорит дедушка. – Только вокруг обожженного надо обрезать, чтобы больное не бередила… Серьезное дело, – внушительно и почти строго замечает он. – В больницу надо… И немедленно. Павел, подай там, из сундука, простынку, – отдает распоряжения дед Савел. – Поедешь – прикрыться надо хоть легонько, – объясняет он Василию Петровичу. – Ведь одеваться-то тебе нельзя!

Мы с Ленькой, вдвоем оставшиеся за столом без дела, молча наблюдаем происходящее, готовые в любой момент предложить свои услуги.

Ленька то облокотится на стол, то потрется спиной о стенку или начнет валиться на меня плечом. Не может он и пяти минут просидеть спокойно, если никакого дела нет.

За окнами заметно светлеет. По краю поляны напротив сторожки видны две лошади под седлами. Одна из них – Грачик Василия Петровича. Другую – серую в темных яблоках– мы видим впервые.

Ленька кладет руки на стол и, подвертывая голову, словно устраивается спать, шепчет мне:

– Вот бы прокатиться!

Неподалеку от сосны, к которой привязан Грачик, лежит Буран. Он косит глазом то на одну, то на другую лошадь и беспрерывно лижет лапу. Ее во время схватки на пожаре прокусил пищулинский Пират.

Появляется Максимыч с большой охапкой свежей травы. Половину он отделяет серому коню, другую половину кучкой растряхивает перед Грачиком.

– Ну-ну, не баловать! – хлопает ладонью взыгравшего коня Максимыча, и его громовой бас проникает к нам сквозь стекло.

– Простыню не достал еще? – оглядывается дедушка на замешкавшегося возле сундука Павку. – Сверху она лежит.

Наш друг усердствует прилежно в углу около двери и никак не может справиться с простой накладкой сундука: руки как крюки.

– Что это тебя пальцы не слушаются? – заинтересовавшись, внимательнее вглядывается дедушка. – Давай-ка поближе к свету, – помогает он Павке подняться с колен и подводит его к окну. – Так и есть!.. Еще одна оказия!

Нам с Ленькой со своего места заметна припухлая краснота на вытянутых к свету Павкиных руках и белые водянистые волдыри по ней.

– Горячим немножко капнуло. Это когда ель тушили, – поясняет и оправдывается Павка.

– А почему молчал, сразу не сказал?

– Не хотелось с пожара в сторожку уходить. Нас и так мало было… А это пройдет. В кузнице я и сильнее обжигал.

– Ох, беда с вами!

Оставив Василия Петровича сидеть на нарах в продырявленной огнем и ножницами рубахе, дедушка ведет Павку за печку, к умывальнику. Оттуда наш друг появляется с густо намыленными от кистей до локтей руками. Несет их перед собой осторожно, словно драгоценную вазу между растопыренными пальцами держит.

И глядеть смешно, и смеяться грешно.

Дед Савел, надрезав край только что вынутой Павкой из сундука простыни, располосовал ее во всю длину.

– Устраивайся на скамейке, – придвигает он Павке сиденье.

– Сухопарого бы зацапать, – высказывает Василий Петрович свою думу.

– За Черной гатью, видать, скрыться хочет, – отвечает ему дед Савел. – Каких дел, подлый выродок, натворил.

– Обязательно ловить надо, пока новых бед не наделал. Разоблачили – теперь на отчаянность пойдет… Может, Бурана на след навести? Максимыч сумеет.

– Хромает Буран. На трех лапах скачет, – жалеет Ленька собаку.

– Может, мужики и настигнут… вдогон пошли. Они места знают… Только и ему каждая нора известна, – путая длинные ленты на руках Павки, говорит лесник.

Утро, не успев как следует просветлеть, снова начинает задергиваться сумерками.

В комнате душно, и Ленька по просьбе Василия Петровича распахивает окно. За окном сухая хмарь и настороженное молчание бора.

Ни одна ветка на деревьях не шелохнется. Не слышно ранних птиц, привыкших веселым щебетанием предупреждать восход зари. Обмякшие безросные травы на поляне поникли безвольно.

Видно, не зря еще над Илиным озером предсказывал дедушка дождик на новую луну. Так марить с рассвета может только перед грозой.

Сквозь неясную дымку заметно, как в высоте громоздятся, лениво движутся тяжелые тучи. Максимыч уводит лошадей с опушки в глубину бора.

– Скажите инженеру, – гудит он, оборачиваясь, – что я за повозкой на Белояр послал. Теперь в седле ему не годится.

Порыв ветра налетел и захлопнул раму. Качнулись и пошли шуметь вершинами сосны. Первый отдаленный рокот грома докатился до сторожки.

– С дальнего прицела начинает, – придвигаясь по нарам ближе к окну, оживляется Василий Петрович. – На луга бы теперь, ветер руками ловить!

– А если молния ударит? – замечает осторожно Костя Беленький.

– Хватай на лету! – загораются глаза лесного инженера по-мальчишески озорно.

Костя сразу дает почувствовать, что умеет отличить шутку от серьезного разговора, и понятливо усмехается: «Схватишь, пожалуй! Она так схватит, что и без рук останешься».

– Шучу, шучу! – произносит Василий Петрович. И, интересуясь мнением дедушки, спрашивает – Как думаешь, Григорьич, ветром пожара не раздует?

– Сейчас наглухо все зальет.

Туманов успокаивается и с наслаждением наблюдает из окна, как густо, наползая одна на другую, громоздятся тучи. Вспоминает и рассказывает:

– А я мальчишкой грозы не боялся. Раньше, в деревне, как увижу, что надвигается вот такая, – кивнул он за окно головой, – сейчас свои штаны на печку. Надеваю самые старенькие. Рубашонку разыщу, которая вся в заплатах, – и в луга. Ищи меня на дальних пожнях!

Вот где простор!.. Бурьян придорожный гнется. Травы так и ходят под ветром, рвутся куда-то. Кусты на пути трепещут, а над головой громадные черные тучи разворачиваются – вот-вот на землю рухнут. Хочется, чтобы разом обвалились – посмотреть, какая еще буря из них вырвется… Совсем немножко не хватает, чтобы на воздух подняться.

Разброшу руки в стороны – и полетел вместе с ветром, ноги едва земли касаются. И хочется с разбегу до туч подпрыгнуть, цапнуть их в охапку.

Слушаю я и уже не замечаю в комнате никого, кроме рассказчика. И приятели мои замерли. Тоже, видать, летят следом за Тумановым по грозовому лугу, прорезая и обтекая тучи.

Пригнувшись и вытягивая голову вперед, обгорелый и в обгорелой рубашке Василий Петрович неуклюже разведенными руками и сейчас будто нацеливается цапнуть ту, былую, ворохнувшую сердце тучу.

– Натешишься, прохлещет тебя дождем, и так на тишину и на сон потянет, что первая копушка сена – желанная постель. Заберешься в нее поглубже и не заметишь, как уснешь. Пока спишь – и рубашка, глядишь, просохла, и домой лугами идти – одно удовольствие…

Лесной инженер не закончил своего рассказа. Тучи, грудившиеся над бором, вдруг лопнули, завихрились летучим дымом. Сосны дрогнули. Поляна за окном, наша сторожка и все, что было в ней, озарилось ослепительно ярким светом. Неистовая молния рванулась из черноты и, с треском ломаясь огненными сучьями, пошла хлестать по угрюмым тучам.

– Начало ядреное! – передернул Василий Петрович плечами.

Новый удар грома, треснувший одновременно с молнией, тряхнул сторожку, широко раскатился по вершинам бора.

– И продолжение недурно!..

Бодрые замечания Туманова и нам придают смелости. И я в душе желаю, чтобы гром громыхал во всю ивановскую.

Только дедушка не разделяет подобного восторга: сидит спокойно на маленькой скамейке, прислушивается внимательно.

– О-оть, оть, оть! Близко бьет, голубушка, – замечает он. – Не зацепила бы ненароком… Окна поплотнее прихлопните.

А сам, поднявшись со скамейки, прикрывает задвижкой печную трубу.

– А то, чего доброго, и к нам через дымоход пожалует. Мало одной печали, как бы другую черти не накачали. По открытым дверям да по трубам молния хорошо стреляет. Вот это другое дело. Давно бы так: без буйства да без грохоту, – прислушиваясь, успокоительно замечает дед, когда вслед за тяжелым громовым раскатом густо зашумел крупный и частый дождь.

У старого лесника он вызывает совсем другие думы, чем у лесного инженера. И речь у деда совсем иная: ровная, спокойная, под стать монотонному гудению дождя.

– Тихого бы теперь да тепленького часика на два, на три. Мужики в деревне, наверно, глядят да радуются на такую благодать. Пойдут после дождя в поле хлебами любоваться. Начнут землю пальцами ковырять, чтобы узнать, глубоко ли промочило.

Расчувствовался дедушка, будто тронул кто-то у него старую, давно забытую струну и она гудит задумчиво и протяжно.

– Грибы тоже после хорошего дождичка дружнее пойдут. Ягоды сочнее нальются. Лесные дороги и те светлее да мягче станут. И тебе с Павлом, – обращается дедушка к Туманову, – удобнее будет в город ехать. Тряски меньше.

Василий Петрович давно, видать, ожидал возвращения к этому разговору. Ответ у него наготове.

– Сначала Максимыч донимал, теперь еще добавка. Что вы, уговорились, что ли, из леса меня выпроводить? Вот не думал! – пытается весело рассмеяться Туманов и морщится, неловко повернувшись. – Ожог-то пустяковый!

– Его мне лучше видно, – говорит дедушка. – Пока это еще цветочки! А что будет, когда ягодки пойдут?.. Он даст себя знать! Так что…

– Так что нельзя мне сейчас из лесу уезжать, – подхватывает и продолжает слова деда Савела Туманов. – Сам понимаешь, нельзя!

– И нельзя, да надо, – не отступает от своего лесник. – С такими делами не шутят.

– Павлу-то разве захочется со своими товарищами расставаться? – отвлекает лесной инженер от себя главное внимание. – Трое в бору останутся, четвертый – в город.

– Конечно, какой интерес, – вмешивается Павка, чувствуя поддержку Туманова.

Дудочкину не только в больницу ехать, ему вообще хочется, чтобы до поры до времени, пока руки не заживут, об ожоге никто, кроме нас, не знал.

– В кузнице не так обжигал, и то ничего, – знай свое повторяет он.

И странно получается: когда Туманову нужно ответить, дедушка без особого труда с этим справляется, а в ответ на неловкие и сбивчивые замечания Павки почему-то не находит нужных слов, сбивается с решительного тона.

– Ведь долго проболит, Павел!.. – просительно объясняет он.

– Так что! И раньше, когда в кузнице обжигался, тоже болело.

– Волдыри прорываться будут. Болячки пойдут.

– Сковырну. Какая беда?

– Зачем сковыривать? Пусть сами отсохнут, – немедленно поправляет ошибку Павки Василий Петрович.

– А что мне: если не надо сковыривать, я и не буду, – соглашается Павка.

Простосердечность и добродушие Павки совершенно обезоруживают деда Савела. Прислушиваясь к утихающим раскатам грома и нарастающему шуму дождя, он возражает все реже, а Василий Петрович вместо слова «доктор» все чаще упоминает имя бабки Васены, которая «весь Белояр лечит».

– А ожоги до порубы лечить – на это она первая мастерица. Так что все в порядке будет. И Павлу с друзьями не расставаться. Переедем поближе к бабке и будем у нее вместе лечиться, – раскрывает Туманов свой план.

С Павкой и нам расставаться неохота. Как он будет один, без нас? Павка поедет – и нам надо ехать. Дедушка кряхтит, но поддается.

– Опять ты по-своему все поворачиваешь, – укоризненно качает он головой, глядя на Туманова.

А Туманов в утешение деду предупреждает Павку:

– Только чтобы бабушку слушаться, аккуратно все ее указания выполнять.

– А мои выполнять не будете?!

С этими словами, громыхнув дверью так, что она заходила ходуном, на пороге появилась «королева».

Пусть знаем мы теперь, что зовут ее Нина, сами видели, как она ставила точки над «е», и все-таки больше нравится ошибочное первоначальное «королева».

– Не будете? – вопросительно и строго повторяет она, посматривая на всех нас по очереди и на лесного инженера особенно внимательно в отдельности.

Под пристальным взглядом «королевы» Костя Беленький на скамейке в струнку вытянулся, мы с Ленькой перестали перешептываться возле окна, а Павка Дудочкин, забыв про осторожность, приподнятыми руками в тряпичной кисее по столу брякнул – сам себя напугал.

Нинка, довольная произведенным впечатлением и немым повиновением, уже скручивает жгутом растрепавшиеся волосы, приседая, выжимает потоки воды из серенького, прилипшего к телу платья.

– Где тряпица?

Она выдергивает из печурки старую дедушкину портянку и растирает по полу расплывающуюся от порога лужу.

– Грозой три сосны на Муравьихе повалило. К Ону-чину милиционер приехал. Пищулин за Черную гать ушел, – развешивая тряпку по краю печи, докладывает она. – Чай пили? Так и знала, что не догадаетесь.

Возмущенная нашим бездельем и беспечностью, Нинка тащит из сеней маленький медный самоварчик, наливает его водой и достает растопку из-за печной трубы.

– Эй, охотник, – мотает она головой на Леньку, – углей в самовар наложить умеешь?

Зинцов непривычно смущается, оглядывается на всех растерянно и неторопливо поднимается с лавки.

– Еще дольше бы собирался! – сердито отстраняет его «королева» и сама пригоршнями сыплет в самовар угли через конфорку.

Через несколько минут на столе появляются четыре стакана, кружка, стеклянная сахарница на высокой ножке и глубокая тарелка. Из маленького висячего комода «королева» достает сахар, белый хлеб, ножик, четыре сухие баранки, оплывший кусочек сливочного масла. Аккуратно раскладывает на бумажке, положенной на край стола.

– Принеси самовар! – вторично обращается она к Леньке.

И теперь Зинцов уже не медлит.

Подвинем стол поближе к койке, – указывает она на дедушкины нары, откуда молча наблюдает за новоявленной хозяйкой Василий Петрович.

Садитесь! – одно за другим отдает распоряжение Нина.

– Из этой вам будет пить удобнее, – подвигает она тарелку Василию Петровичу.

Синенькую эмалированную кружку ставит перед дедушкой. Стеклянная сахарница достается Косте Беленькому. Остальным – стаканы. Для Павки даже с блюдцем.

За маленьким столиком такая теснота, что не повернуться. Но заботливая хозяйка умеет блюсти порядок. Она сама разливает и подает чай, широкими ломтями режет при-черствевший хлеб, тоненько приглаживает каждый кусочек сливочным маслом с таким расчетом, чтобы его на всех хватило, да еще и дедушке на завтра осталось.

Василий Петрович, неторопливо отхлебывая из тарелки горячий чай, интересуется:

– Совсем потеряли след этого… сбежавшего, или еще есть надежда?

– Тятя с ружьем остался сторожить тропу через болото. Двое мужиков из Сосновки в обход пошли, – уверенно, без запинки отвечает проворная на язык девчонка.

– Коротко и почти что ясно, – подводит итог Туманов. С «королевы» он переводит глаза на Павку, которому сегодня особое внимание. Нашему другу с кисейными рукавами досталось место в самом конце стола. Насчет хлеба и чая хозяйка его не позабыла, а придвинуть поближе сахар, чтобы Павка свободно мог достать, не догадалась. Стесняясь попросить, Павка особенно громко и усердно дует на блюдце, но чай от этого не становится слаще. А старания нашего застенчивого друга обратить таким образом на себя внимание замечает лишь Василий Петрович.

– Выпей еще стаканчик, – предлагает Туманов, видя, как неохотно отодвигает Павка посудину.

– Хватит, – говорит Павка. – Без сахару я и дома больше стакана не пью.

При этих словах принявшая на себя роль хозяйки «королева» вспыхивает румянцем.

– Чтобы скрыть свою неловкость, поспешно и строго выговаривает Павке:

– Кашлянул бы! Не знаешь, как надо…Павка кашлянул перед третьим стаканом.

После чая под диктовку Туманова и с дополнениями дедушки Костя Беленький писал подробное донесение о пожаре. Верхом на Грачике его взялся доставить по назначению Максимыч. Сунул ногу в стремя, перекинул через седло другую.

– До свидания!

«Королева» занялась наведением порядка в сторожке. Павка, оберегая руки, уткнулся в стол и сидит неподвижно. А нам с Ленькой чего делать? То и дело выбегаем на поляну посмотреть, не приближается ли повозка. А ее нет и нет.

Дождь давно перестал. Под яркими лучами солнца пропотевшая земля дышит испариной. По траве, словно звезды рассыпаны, блестят, переливаются разноцветными огнями дрожащие дождевые капли.

А комары, комары!.. И откуда их столько берется?! После дождя так и клубятся тучами.

Ленька их и рукой и бескозыркой отгоняет – ничего не помогает.

Пришлось в сторожку вернуться.

Тогда и раздался стук в окошко. Ленька глянул и откачнулся за простенок.

– Смотрите, смотрите, кто там стоит! – прошептал он. – Белоголовый пришел.

Набрался храбрости, глянул еще раз, а за окном вместо одного уже трое. Пищулин в серединке.

– Дедушка!.. Василий Петрович! – зовет Ленька. Дедушка с инженером понять ничего толком не успели, а белоголовый уже входит в дверь.

– Здравствуйте!

Ни глаз, ни рта – ничего нет. А голос идет.

– Зверя поймали. Сюда, что ли, вести?.. Давай! – машет рукой в окошко белоголовый.

– Ну и комарья по лесу! Дохнуть не дают, – досадует он сердито.

Потом руками снимает голову с плеч. А под ней другая – совсем человеческая.

Трое, которых видел Ленька под окном, тоже входят в сторожку. И Пищулин с ними. Он глядит себе под ноги и не поднимает головы.

Один из мужиков защелкивает позади себя дверь на крючок.

– Так вернее будет. Всю дорогу бежать порывался, – объясняет он, кивая на Пищулина.

– Где поймали? – не поднимаясь с места, спокойно спрашивает Василий Петрович.

– От них убегал – на нас напоролся, – отвечает снявший с себя белую голову.

– Вот тебе и белоголовый! – шепчу я Леньке.

Белая голова сложилась на проволочных кольцах плоским кругом и висит на груди ее обладателя.

Это же марля! Обыкновенная белая марля. Из нее любую голову смастерить можно. А лицо, освобожденное из-под марли, молодое, румяное. Черные глаза так и поблескивают. Веселый, видать, парень прячется под глубокой белой шапкой.

– Так где, в каком месте перехватили вы его, Дима? – по имени называет белоголового Туманов.

– Узенькую полоску лесом прорубали. Ну, визирку по-нашему. Пробу торфа мы сейчас на Черной гати берем. А тут он и лезет, – искоса кивнул белоголовый на Пищулина. – Видать, в старые землянки пробраться целился, да мы раньше его к проходу подоспели.

Пищулин шевельнул головой, и серые студенистые глаза зло глянули на говорящего.

– Оружия не было? Сопротивления не оказывал? – интересовался Туманов.

– Нам-то?!

Дима легонько шевельнул плечами и улыбнулся чуть заметно, искоса глянув на Пищулина.

– Не стоило!.. Объездчик – мужик ученый, сообразил, что вместо пользы один вред от сопротивления получится. Ну, я пойду, а то прямо с визирки подался. Ребята, наверно, дожидаются… Милиционер от Онучина должен сюда заехать…

Привычным движением он зацепил пальцами верхний круг из проволоки и, опрокидывая его через голову назад, потянул другие. Белый марлевый мешок раздался и закрыл голову Димы до самых плеч.

– Теперь не страшно и с комарами воевать, – раздалось из мешка.