Текст книги "Утренние поезда"

Автор книги: Исай Кузнецов

Соавторы: Авенир Зак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Ты-то не брала. А кто-то взял.

– Может, бандиты? – спросила Дуня.

– Бандиты? – переспросил Куманин.

– Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.

– А кто такие? Не запомнила?

– В лицо не запомнила, а по разговорам поняла – Серого банда.

– Серый?

– Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, Невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.

– Серый… – повторил задумчиво Куманин.

Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои таежной тропе.

– Далеко еще?

– Да не то чтобы… – засмеялся Суббота, – только как у Гоголя, Николая Васильевича, сказано: семь лет скачи – не доскачешь.

– В прошлом году, у Курума, твои люди засаду на меня устроили?

– Нешто я господь бог, про людей «мои» говорить? Люди, они все божьи… – засмеялся Суббота и добавил:

– Промашка вышла. Чужие руки – не своя голова…

Они снова замолчали. В лесной тишине слышался только мягкий, приглушенный хвоей, шаг лошадей.

– Нравишься ты мне, Кирилл Петрович. Не стану врать, нравишься, – прервал молчание Суббота. – Другой бы подумал: заманит в сети Суббота да и обманет: силой секрет выведает. А ты понял: не обманет.

– Нет тебе смыслу меня обманывать.

– Умен ты, Кирилл Петрович.

Суббота остановил коня. На тропе, расставив ноги, стоял Прошка – плечистый детина с дурашливой ухмылкой на широком лице. Суббота спрыгнул с коня и передал ему поводья.

– Слезай, Кирилл Петрович, дальше пешим идти придется.

Зимин слез с лошади, парень принял поводья и ухмыльнулся, нагло глядя Зимину в глаза. Суббота почесал бородку.

– Ты уж извини, офицер, а осторожности ради глаза тебе завязать придется. – И он кивнул парню: – Прошка, давай!

Зимин брезгливо поморщился.

Парень все с той же раздражающей Зимина ухмылкой подошел к нему и завязал глаза черным в белую крапинку платком, туго стянув узел на затылке.

Воскресные базары в Балабинске, еще пару лет назад захудалые и малолюдные, снова обрели свою шумную и в чем-то праздничную атмосферу. Здесь, как «в мирное время», окрестный люд мог купить и продать все, что нужно хозяйственному мужику, охотнику, городскому жителю. За деревянными рядами, где продавалась разная снедь, в загоне, отделенном невысоким забором, торговали коровами, козами, домашней птицей, лошадьми. А дальше, на зеленом лугу, располагался детский рай – торговали с лотка нехитрыми базарными сладостями; из-за пестрой ширмы высовывался и выкрикивал что-то неразборчивое Петрушка в красном колпаке с бубенчиком, избивая палкой белого генерала.

Федякин и двое милиционеров, те, что накануне упустили Зимина, шли по базару, разглядывая телеги приезжих.

Шедший впереди милиционер остановился возле одной из телег с задранными оглоблями, у которой распряженная лошадь жевала сено.

– Не, – покачал головой второй милиционер. – У той рессоры зеленые были. Да и полок пошире.

Внезапно все – и продавцы и покупатели, – как по команде, подняли головы. Над базаром летел аэроплан. Он летел невысоко, и легко можно было разглядеть летчика в шлеме и очках, с размаху бросившего вниз пачку листовок. Листовки рассыпались в воздухе и еще не успели упасть на землю, как мальчишки, да и не только мальчишки, бросились их ловить. На серой оберточной бумаге крупными квадратными буквами было написано: «Вступайте в Общество друзей Воздушного флота».

Федякин повертел в руках листовку и, увидев рядом завистливые детские глазенки, сунул ее какому-то пацану.

Мимо него, ведя за поводья двух лошадей, прошел долговязый официант из «Парадиза».

– Зуев! – окликнул его Федякин.

– Ну! – обернулся официант.

– Ты что, извозом решил заняться? На что тебе лошади?

– Да я не себе… Приятелю… – ответил официант неуверенно, приподнял картуз и пошел дальше.

Федякин подозрительно поглядел ему вслед и снова занялся поисками телеги, на которой похитили Зимина.

Управление строительства узкоколейной железной дороги Балабинск – Красная падь помещалось в старом купеческом особняке, сложенном из черных от времени, внушительной толщины бревен. У крыльца, украшенного хитроумной резьбой, стояло человек двадцать, по виду не городских – кто в сапогах, кто в лаптях, кто с сундучком, а кто и с туго набитым сидором. У многих в руках и за плечами пилы и топоры в чехлах – легко узнать людей, не впервые отправляющихся на заработки.

Здесь же покуривал, ожидая выхода начальства, и Алексей Куманин, отличавшийся своей хотя и не бросающейся в глаза, но все же городской внешностью – фанерный чемоданчик, кожаная фуражка, прорезиненный плащ-макинтош. Он стоял, прислушивался к разговору, который вели несколько человек, сидевших на бревнах. Все они с интересом слушали Харитона, сидевшего на запряженной телеге. Лошадь с мешком на морде лениво хрупала овес.

– Дарью эту и при жизни в глаза никто не видел, какая она есть. Потому как умела разные обличил принимать. То казачкой прикинется, то китайцем-хунхузом, а то и вовсе нечеловеческий вид примет, – рассказывал Харитон.

– Это как же так – нечеловеческий? – спросил худощавый мужичонка с реденькой, будто выщипанной бородкой.

– А так вот: хошь тебе в лису превратится, хошь пнем прикинется. Потому как не баба крещеная, проще сказать – ведьма, – рассказчик на всякий случай перекрестился.

– Ладно врать-то, – засмеялся невысокий веснушчатый паренек в длинной, не по росту косоворотке.

– Ты, Кешка, не смейся. Потому хоть и говорят, будто она померла, да это одна видимость. Она и сейчас Ардыбаш стережет, только обличье поменяла – татарином прикинулась. И места, где золото ее лежит, заклятью предала. Кто ногой туда ступнет – или в болоте утопнет, или от голоду изойдет, а то и вовсе ума решится. Из Питера люди добрались до ее золота – все, как один, погибли.

– Ужели все? – удивился худощавый мужичонка.

– Все! – решительно заявил Харитон. – И дорогу эту не к добру через Ардыбаш тянут. Не допустит Дарья до Ардыбаша…

– Будет пугать-то! – уже без смеха оборвал его Кешка. – Народу глупостями мозги забиваешь, против строительства агитируешь!

Он поднялся с бревен и направился к крыльцу.

– Так, говоришь, татарское обличье приняла Дарья? – спросил, свертывая цигарку, Куманин.

– А вот и приняла!

И вдруг Харитон запнулся. Он увидел Куманина и оторопело заморгал, уставясь на его показавшуюся ему знакомой физиономию.

Усмехнувшись, Куманин отошел от Харитона: на крыльце появился инженер Васильянов с секретаршей. Он обошел собравшихся, приглядываясь к каждому, и, отобрав несколько наиболее здоровых парней, сказал сопровождавшей его девушке с блокнотом:

– Этих – на укладку рельсов, к Снегиреву. – И, обратившись к остальным, спросил: – Плотники есть?

Вышло вперед еще несколько человек.

– Перепишите их, Клавочка.

Он подошел к Куманину.

– Что умеешь?

– Все умею.

– Ну уж и все, – подозрительно усмехнулся Васильянов.

Куманин усмехнулся в ответ.

– Кочегар на паровоз мне нужен, – сказал Васильянов. – Кочегаром пойдешь?

– Кочегаром? А чего не пойти. Можно и кочегаром.

А дотошный мужичонка все не отставал от растерявшегося Харитона, опасливо разглядывавшего Куманина.

– Неужто баба, – недоверчиво расспрашивал мужичонка, – и пнем прикинуться могла?

– А вот и могла! – не отрывая взгляда, огрызнулся Харитон.

– А кто видел? – допытывался любопытный слушатель.

– Кто-кто!.. – огрызнулся Харитон. – Люди видели!

И, не дожидаясь, когда Куманин вновь обратит на него внимание, хлестнув лошадь, выехал за ворота.

Суббота и Зимин уже без повязки на глазах, ведя лошадей под уздцы, вышли из густого ельника на пригорок, откуда Зимину открылась обширная поляна с несколькими приземистыми, крытыми соломой бревенчатыми избами с крохотными подслеповатыми оконцами. Избы окружал высокий, в полтора человеческих роста, забор. А над всем этим странным поселком возвышалась высокая скала, поросшая лесом.

Зимин оглянулся на Субботу.

– Где мы? – спросил Зимин.

– А этого я тебе не скажу, Кирилл Петрович. Извини – не скажу. Божьи люди тут живут.

Высокий рыжебородый мужик распахнул ворота.

– Силантий?! – узнал его Зимин.

– Здравствуй, офицер! – глядя исподлобья, ответил Силантий.

Зимин увидел черные приземистые избы, стоявшие как бы по кругу, а в середине, на неширокой, поросшей травой площади, возвышалось небольшое строение с крестом на крыше – не то часовня, не то церковь.

Навстречу им, через площадь, помахивая прутиком, шел артиллерийский поручик Губенко, в сильно поношенном кителе, без погон, но тщательно выбритый, с аккуратно подстриженными усиками.

– Да… божьи люди… – мрачно усмехнулся Зимин, поглядев на Субботу.

Они подошли к избе, выделявшейся среди других своими размерами, с крытым двориком и крепкими, окованными железом, воротами и калиткой.

– Марфа! – крикнул Суббота. – Отвори.

Калитка открылась, и из нее выглянул белобрысый мальчуган лет четырех. За ним вышла Марфа, жена Субботы, высокая, по-прежнему статная.

Она кивнула Субботе, с нескрываемым удивлением посмотрела на Зимина.

– Тася где?

– К лошадям пошла, – ответила Марфа.

– Позови, – сказал Суббота и, дернув мальчонку за ухо, подмигнул Зимину. – Вот он, живой календарь – сколько я тебя поджидаю. Аккурат с его рожденья.

Они вошли в избу, обставленную тяжелой городской мебелью, с темными старинными иконами в углу. Зимин с удивлением разглядывал неожиданную в таком месте обстановку, когда в дверях показалась девушка в длинной деревенской юбке, в платке, по-крестьянски опущенном на глаза.

– Тася! – негромко окликнул ее Зимин.

Девушка стояла в дверях, и лицо ее оставалось в тени. Но сомнения не было – это была Тася.

Стоя в дверях, Марфа сочувственно глядела на Зимина.

– Тася! – крикнул Зимин, бросился к ней, но Тася смотрела на него, не узнавая, и он остановился.

– Здравствуйте, – сказала Тася и поглядела на Субботу, как бы спрашивая – кого он привел в дом. Суббота вздохнул и отвернулся.

– Ты не узнаешь меня, Тася?

Тася вглядывалась в Зимина. На мгновение Зимину показалось, что она узнала его. Но Тася покачала головой.

– Я Зимин! Кирилл Зимин! – закричал он срывающимся голосом.

– Зимин? – повторила Тася.

Казалось, она делает попытку вспомнить это имя, но безуспешно. Зимин беспомощно обернулся к Субботе. Тот развел руками.

– Я пойду… – нерешительно произнесла Тася. Суббота кивнул, и Тася вышла.

– Не помнит ничего. Все как есть забыла, – сказал Суббота. – Я думал, тебя узнает. Ан нет… Не помнит.

– Ее надо лечить, – взволнованно, все еще глядя на дверь, возле которой только что стояла Тася, сказал Зимин. – Я ее увезу, немедленно!

– Увезешь… – прищурившись, сказал Суббота и, поигрывая цепочкой, на которой висело пенсне, уже твердо добавил: – Я свое слово сдержал, Кирилл Петрович. Теперь твой черед.

Солнце уже поднялось, но все еще скрывалось за лесом, и только деревья на скале, нависающей над поселком, золотились от невидимых его лучей.

Суббота стоял возле навьюченных лошадей и придирчиво проверял снаряжение. Силантий, хмуро поглядывая из-под рыжих насупленных бровей, подал ему два ружья. Суббота внимательно осмотрел их и испытующе поглядел на приближающегося к нему Зимина.

– Ну что, так и не вспомнила она тебя, Кирилл Петрович? – покосился на него Суббота.

– Не вспомнила.

– Познакомитесь заново, – мужчина ты видный, – игриво подмигнул Суббота и тут же переменил тон. – Ты не думай, Марфа за ней приглядывала, никого к ней не допускала. Девка она разумная, ничего не скажешь. А вот что допрежь было, все из памяти вышибло.

Зимин промолчал.

– Ну с богом! – сказал Суббота и протянул ему ружье.

Зимин взял ружье.

– Смелый ты человек, Суббота.

– Волков бояться – в лес не ходить, – усмехнулся Суббота и увидел, что к нему от ворот бежит Прошка – тот самый парень, который завязывал глаза Зимину.

– Погоди, Кирилл Петрович, – сказал Суббота и отошел с Прошкой в сторону.

– Солдат в городе объявился, – сказал Прошка.

– Какой еще солдат?

– Что с экспедицией ходил… Харитон сказал – Куманин фамилия.

– Харитон где его видел?

– На железке. Кочегаром на паровозе работает.

– Губенко ко мне! – крикнул Суббота и, обернувшись к Зимину, сказал: – Отдыхай, Кирилл Петрович! Откладывается наш выезд. – И быстро вышел со двора.

Зимин поглядел ему вслед, поднялся, но, едва прошел несколько шагов, остановился. Ему послышалось, что кто-то назвал его имя. Он огляделся. Никого не было. Заглянул за сарай. Там, прижавшись к старым, покрытым зеленой плесенью доскам сарая, стояла Тася.

– Кирилл… – тихо сказала Тася.

Теперь взгляд ее не был ни чужим, ни безразличным.

– Тася! – Зимин хотел было кинуться к ней, но Тася остановила его жестом.

– Никто не должен знать, что я узнала тебя. Слышишь? – и быстро, не глядя на него, пошла к двери сарая. На секунду она остановилась – совсем рядом – и тихо, так тихо, что Кирилл едва расслышал ее слова, сказала: – Я ждала тебя, Кирилл…

Зимин бросился к ней, обнял ее крепко. Тася прижалась к нему, заплакала.

– Все эти годы я делала вид, что потеряла память, – торопливо, сквозь слезы говорила она. – Сначала я и вправду потеряла. Очнулась – не помню: ни где я, ни кто я. Как сюда попала? Не знаю. Марфа говорила – нашли в тайге. Суббота допытывался, где отец золото нашел. Я сперва и вправду не помнила. Потом уже, когда память вернулась, – притворяться стала. Кирилл… родной… увези меня отсюда! – вдруг вырвалось у нее.

Кирилл поглаживал ее волосы и только изредка произносил:

– Тася… Тася… Тасенька…

– Увези меня отсюда, Кирилл! – повторила Тася.

– Да, да… Я увезу тебя. Скоро. Мы уйдем отсюда, уедем совсем. Далеко… Навсегда. Уедем… – утешал ее Зимин.

По уже уложенному участку пути шел небольшой рабочий состав: паровозик-кукушка и три платформы, груженные гравием, рельсами и шпалами. Было раннее утро, и на платформах, прямо на рельсах, сидели строители. Кое-кто, добравшись до нужного места, спрыгивал на ходу, а остальные продолжали путь, распевая дурашливую песню про попа Сергея:

 
«Сергей-поп, Сергей-поп!
Сергей дьякон и дьячок…»
 

Куманин, стоя в тендере паровоза, перелопачивал уголь и вместе со всеми, в такт колесам, подпевал:

 
«Пономарь Сергеевич
И звонарь Сергеевич…»
 

Машинист, пожилой, с рыжими от табака седыми усами, выглядывал в окошечко, подставив свежему ветерку морщинистое, закопченное дымом лицо.

Паровозик, мирно попыхивая, бежал вдоль частого березняка, поросшего на опушке густым кустарником. Постукивали на стыках платформы с ехавшими на работу строителями.

Куманин, вытерев руки о штаны, стал свертывать цигарку.

Внезапно кружка, стоявшая на окне, звякнула и разлетелась вдребезги. Куманин выглянул в окно, и тут же знакомый с давних лет свист пули заставил его пригнуться и вытащить наган.

Затарахтел пулемет. Рабочие в панике прыгали на ходу и скатывались в овраг, тянувшийся по другую сторону полотна.

Из березняка выскочило несколько всадников. Куманин выстрелил и краем глаза заметил, что один из всадников упал с лошади.

– Давай жми, – крикнул Куманин и, сунув наган за пояс, стал подбрасывать уголь. Машинист прибавил пару, и поезд пошел быстрее. Выглянув в окошко, он увидел трех всадников, догонявших поезд. Он взял стоявшую в углу винтовку и выстрелил. Один из всадников покатился под откос. Двое других прямо с коней, на ходу, вскочили на последнюю платформу. Он выстрелил еще раз – один из них упал. Оставшийся в живых выстрелил на бегу, машинист выронил ружье и рухнул на пол.

Губенко бежал, перепрыгивая с платформы на платформу. Перебравшись через тендер, он пробирался к будке. Куманин притаился у окна. Увидев краем глаза руку Губенко, он выстрелил.

Губенко отдернул руку и прижался к стене. Куманин снова выглянул, и оба выстрелили сразу. Куманин схватился за плечо, перекинул наган в левую руку, выпустил последние пули и опустился на пол. В окне показалось лицо Губенко. Он заглянул в окно, увидел упавшего Куманина, спрыгнул на землю и побежал.

Паровоз, все так же попыхивая, продолжал идти вперед. Машинист лежал не двигаясь. Куманин приоткрыл глаза, с трудом приподнялся и увидел, что поезд приближается к тому месту, где путь обрывался. Сдерживая боль, Куманин схватился левой рукой за рычаг, но тут же отдернул руку. Некоторое время он в нерешительности разглядывал рычаги, вспоминая, который из них ему нужен. Наконец он с силой дернул рычаг и, застонав от боли, упал, потеряв сознание. Поезд замедлил ход и остановился у самого края последних уложенных рельсов.

Борис Рогов, в белом халате, показал Куманину пулю, извлеченную из его плеча.

– А говорят, война кончилась, – сказал он и бросил пулю в стеклянную банку. – Семнадцатая, – сказал он, встряхнув банку с пулями. – Это всего за месяц – с моего приезда.

В углу, насупившись, сидел мрачный Федякин.

– Каждый раз думаешь – ну, покончили с бандитами. Глядь – опять стреляют. А кто? С бандой Ганшина еще в прошлом году покончили. Лисовского расстреляли. О Сером давно не слышно. А что ни месяц – стрельба. Далась им эта дорога.

– Я попросил бы вас заглянуть к раненому попозже. Сейчас ему не до разговоров. – И, обернувшись к Куманину, Рогов сказал: – Ваше счастье – кость не задета.

Федякин поднялся и вышел.

– Надежда Ивановна, – обратился Рогов к фельдшерице, – сделайте раненому перевязку.

Больные дожидались приема в узком коридорчике, украшенном плакатами, призывающими к соблюдению правил гигиены. На огромной черной мухе стоял красный крест, а ниже крупными буквами предписывалось: «Уничтожайте мух – источник заразы». На другом плакате сообщалось, что «Туберкулез – наследие капитализма». Несколько баб, в белых платочках, с испуганными лицами, сидели на табуретках возле дверей с табличкой «Доктор Б. Н. Рогов».

Из дверей вышел Федякин. Он прошел через коридор к выходу и едва не столкнулся с Харитоном. Харитон опасливо прижался к стене, пропуская Федякина, обернулся на захлопнувшуюся дверь и, тяжело ступая огромными заляпанными сапожищами по беленькой дорожке, прошел через коридор и ткнулся в дверь приемной.

– Чего тебе? – высунулась из дверей пожилая фельдшерица.

– Дохтура мне! Срочно.

Из дверей выглянул Борис Рогов в белом халате.

– Ты дохтур?

– Я.

– А старый где?

– Старый уехал, – с едва заметной ревностью ответил Рогов. – Что у вас?

– Брательник ногу на охоте прострелил. Горит весь.

– Где он?

– Да верст двадцать отселе.

Рогов поправил очки, задумчиво посмотрел на посетителя.

– У меня прием… Право, не знаю, как быть.

– Поезжайте, Борис Николаевич, я с этими, – фельдшерица презрительно кивнула на баб, – сама справлюсь.

За окном, во дворе пожарной команды, трое пожарников играли все ту же навязчивую мелодию про девчоночку Надю.

Федякин раздраженно захлопнул окно, прошелся по кабинету, поправляя стулья, папки на столе.

– Почему сразу ко мне не пришел? Кочегаром нанялся… Маскировочка… – сердито выговаривал Федякин Куманину, сидевшему у стола с подвязанной рукой – здоровой он старательно свертывал цигарку. – Почему сразу ко мне не пришел?

– Осмотреться хотел. Послушать, о чем люди болтают.

– Значит, за границу золото уходит? А почему думаешь, что с Ардыбаша? – слегка успокоившись, спросил Федякин.

– Предположение есть. Научное, – многозначительно произнес Куманин.

– Насчет золота нынче не слыхать… Кто этим делом баловался, мы поприжали. К примеру, Зуев, официант из «Парадиза», я его дважды за золото брал. Ну пригрозил. Вроде бы успокоился. Похоже, на лошадей перешел.

Федякин зажег спичку, дал Куманину прикурить.

– А где он золото брал?

– Да у старателей, в ресторане, – напьются, он у них по дешевке и скупал. Надо было посадить. Да он все по мелочи. Пугнул его маленько.

– Добренький ты… – прищурился Куманин.

– Погоди-ка. Это все ерунда. А есть дело и посерьезней. Я тут неделю назад одного офицера бывшего взял. Ну того, что с вами на Ардыбаш ходил…

– Зимин?! Он жив?! – вскочил Куманин.

– Жив. Может, его рук дело? Места знал…

– Я должен его повидать, – помолчав, сказал Куманин.

– Не выйдет. Сбежал. Кто-то его у конвоя отбил. Вот ищу кто. Есть сведения, что Зимин Смелкова убил.

Куманин удивленно взглянул на Федякина.

– Федякин! Зимин не убивал Смелкова.

– Как так не убивал? У меня бумага есть. – И Федякин вынул из папки замасленную бумажку, подписанную Субботой.

– Суббота? – спросил Куманин и, повертев бумажку, повторил: – Суббота… Где он, Ефим Суббота?

– Где ему быть. У себя в лавке небось. Лавка у него москательная в городе. Зачем он тебе?

– А затем, что Смелкова убил Суббота. Понял? – сказал Куманин с расстановкой.

Таратайка угрозыска остановилась возле двухэтажного, наполовину кирпичного, наполовину деревянного дома. В нижнем этаже помещалась москательная лавка, принадлежащая Субботе. С таратайки соскочил Федякин, медленно, придерживая раненую руку, слез Куманин. Ставни на окнах лавки были закрыты. На дверях висел тяжелый амбарный замок. Из ворот выскочила маленькая, взъерошенная собачонка и с остервенением залаяла на лошадей.

– Путаешь ты, Куманин, – недоумевал Федякин, – Суббота партизанам помогал. От расстрела Смелкова спас. Зачем ему опосля убивать?

– А думал ты, – спросил Куманин, – зачем Субботе понадобилось Смелкова от белой пули спасать?

Он потрогал замок и взглянул на Федякина. Тот задумчиво дергал свой ус.

– Не думал, – сам себе ответил Куманин. – А я тебе поясню: золото смелковское заполучить хотел!

Федякин недоверчиво покачал головой.

– Он все имущество экспедиции лично в мои руки передал. Для чего?

– А для того, чтобы ты всем про его честность доказывал.

– А ты уверен, что именно Суббота стрелял в Смелкова? – не сдавался Федякин.

– Да я его, как тебя, видел, когда он стрелял. Догнать только не успел.

Федякин распахнул калитку, вошел во двор. Высокая, жилистая старуха, стоя на крыльце, кормила гусей.

– Почему лавка закрыта? – спросил Федякин.

– За товаром уехали, – неохотно ответила старуха.

– Давно?

– С неделю будет.

Из-под навеса, в дальнем углу двора, выглянул милиционер.

– Товарищ Федякин! – позвал он.

Федякин и Куманин, под неодобрительными взглядами старухи, направились к навесу, под которым стояли телеги. Милиционер показал на одну, с широким полком.

– Она! – сказал милиционер.

Федякин обошел телегу кругом, потрогал рессоры.

– Он говорит, что на этой телеге увезли Зимина, – сказал он Куманину. – Рессоры зеленые… Это еще не факт.

– Похоже, – задумчиво сказал Куманин.

– Ты откуда знаешь? Ты, что ли, телегу видел?

– Телега телегой… – сказал Куманин, – а вот что Зимина Суббота перехватил, очень даже похоже.

– Что будем делать? – задумался Федякин.

– Как фамилия того официанта… ну, что золотом спекулировал?

– Зуев.

– Вот с него и попробуем начать, – сказал Куманин.

Суббота лежал на столе, покрытом лоскутным одеялом. Из окна бил яркий солнечный свет, и медные шарики на высокой металлической кровати, стоявшей у стены, сверкали, как маленькие лампочки. Рогов заканчивал операцию.

Суббота лежал с раскрытыми глазами и, подавляя боль, следил за действиями Рогова.

Наконец доктор выпрямился и, сбросив на пол бинты, которыми были обернуты его руки, подошел к деревянному ушату, стоящему в углу, у двери.

– Не помру я, доктор? – с трудом произнес Суббота.

Рогов засучил рукава. Марфа стала поливать ему из большого железного ковша.

– Выживешь, – сказал Рогов. – Если бы сразу привезли в больницу, давно на ногах был.

– В больницу… – усмехнулся Суббота и закрыл глаза.

Рогов взял у Марфы полотенце.

– Я прошу доставить меня в город, – сказал он, вытирая руки. – Немедленно.

– Вылечишь – поглядим, – ответил Суббота, не открывая глаз.

Рогов вышел на крыльцо, снял очки и подставил лицо солнцу.

– Как прошла операция, доктор? – услышал он чей-то голос и, надев очки, обернулся.

Перед ним стоял Зимин.

– Рогов?! – удивился Зимин.

Рогов удивился не меньше Зимина.

– Зимин? Если не ошибаюсь…

– Вы все же не послушали моего совета, приехали. Как видите, я предупреждал вас не зря, – сказал он.

Рогов сунул руку в карман за папиросами, но тут же вспомнил, что выкурил все по дороге. Зимин протянул ему пачку.

– Курите. – Он улыбнулся, но была в его взгляде какая-то непонятная Рогову настороженность.

– Кто тот человек, которого я оперировал?

– Бандит, – ответил Зимин. – В сущности, вы должны были дать ему умереть. Одним негодяем стало бы меньше.

– Я врач… – сказал Рогов. – А что вас сюда привело?

– Стечение обстоятельств, дорогой Борис Николаевич. Если хотите – судьба.

– Что это за поселок? – спросил Рогов.

– Я знаю немногим больше вашего: меня доставили сюда тем же способом, что и вас… Заброшенный раскольничий скит, построенный еще при царе Горохе.

– Пожалуй… – сказал Рогов, окидывая взглядом приземистые, черные от времени строения. – В детстве я слышал о таких поселках в тайге. Кто же здесь обитает?

– Несколько семей староверов и те, которым не по душе Советская власть.

– А вам?

– Мне? – Зимин засмеялся. – Не все ли равно, какая власть лишает меня свободы…

Тем временем площадь заполнялась людьми. Женщины, мужчины, дети выбегали из домов, с тревогой смотрели на вершину скалы.

– Что это? – спросил Рогов.

– Темка, – сказал Зимин, и Рогов увидел на самом краю скалы мальчишку, а рядом какое-то странное сооружение. Через площадь, ругаясь, бежал, размахивая палкой, чернобородый мужик, один из тех, кто привел сюда Рогова. Внезапно сооружение, стоявшее рядом с мальчиком, упало со скалы и оказалось огромным коробчатым змеем. Через мгновение встречные потоки воздуха подхватили его, и Рогов увидел, как мальчик висит под ним, привязанный на длинных веревках, закрепленных у плеч и на поясе. Змей застыл в воздухе, но постепенно стал снижаться.

Зимин побежал, Рогов бросился за ним. Когда они добежали, мальчик уже лежал на земле. Белобрысый курносый мальчишка лет тринадцати торжествующе оглядывал окружавшую его толпу. Внезапно он вскочил и стал пятиться. Толпа расступилась и пропустила высокого чернобородого мужика. Мальчик, отступая, запутался в постромках и упал. Чернобородый набросился на него и стал избивать. Толпа стояла и молча смотрела на происходящее.

Внезапно рядом с чернобородым оказался Силантий. Схватив чернобородого поперек туловища, он с силой отбросил его в сторону.

– Беги, – бросил он Темке, и тот скрылся в толпе.

Чернобородый выхватил у кого-то из стоящих топор и двинулся на Силантия.

Рогов растолкал толпу. Схватил чернобородого за плечи и отшвырнул его в сторону.

Чернобородый поднялся и, сжимая топор, кинулся на Рогова. Рогов вскочил и, прежде чем противник успел его ударить, выбил из его рук топор и с необыкновенной быстротой перекинул через себя. Чернобородый вскочил и снова бросился на Рогова. Сильным ударом Рогов опрокинул его на землю. Чернобородый медленно поднялся и снова двинулся на него.

– Тихон! – крикнула повелительно Марфа.

– Это что же, выходит, я над собственным сыном не волен?! А ежели разобьется – ты над ним плакать будешь?.. – обернулся к Рогову чернобородый.

– Уходите отсюда, быстро, – сказал Зимин и, подталкивая Рогова, вывел его из толпы.

Чернобородый стал рубить топором Темкино сооружение.

Вечером Зимин и Рогов сидели у Губенко в тесной избе с крохотным подслеповатым окошком. В углу висели почти неразличимые в полутьме иконы, а у стены лепились грубо сколоченные нары – одна над другой, застеленные серыми суконными солдатскими одеялами. На столе горела керосиновая лампа. Единственным предметом из другого, далекого мира был старый, потрепанный номер довоенной «Нивы», которую Зимин проглядывал, наверно, уже в несчетный раз. Собственно, он не читал, а почти механически перелистывал засаленные, порванные по краям страницы.

Губенко сидел в углу на скамье и перебирал струны старенькой гитары.

– Этот Темка – настоящий самородок, – сказал Зимин, отбросив «Ниву» на стол. – Ничего не видел, кроме этой тайги. И абсолютно неграмотен, заметьте… Одна… женщина… пыталась его учить. Тихон запретил. Он бьет Темку смертным боем, другой давно бы смирился, а Темка…

– Непостижимая жестокость! – сказал Рогов.

Зимин с грустью и чуть насмешливо посмотрел на Рогова.

– Вы провели в Сибири детство – и удивляетесь? Мы с вами никогда не поймем этих людей и ничего в их жизни изменить не сможем. Темка, в сущности, обречен. Это Сибирь. Другой мир. Другая планета.

– Вы полагаете, – спросил Рогов, – что ничего изменить нельзя?

– Уверен.

– Я думаю иначе.

– Господа, а вы таракановку когда-нибудь пили?! – неожиданно громко спросил Губенко.

– Что это? – не понял Рогов.

– Водку, настоянную на тараканах, пили?

Рогов брезгливо поморщился, а Губенко, захохотав, отбросил гитару на постель и, хлопнув дверью, вышел из избы.

Рогов потрогал гитару.

– Вы недурно владеете приемами джиу-джитсу, – сказал Зимин, разглядывая Рогова.

– Как видите, я знал, куда еду, – усмехнулся Рогов и неожиданно спросил: – Вы живете здесь под охраной?

– Зачем им меня охранять? Выбраться отсюда без проводника практически невозможно. Если вас не пристрелят, вы пропадете в тайге.

– Почему они вас держат?

– Мы условились: обо мне не говорить.

Рогов взял гитару… Перебрал струны и запел, очень тихо, потом чуть громче:

 
«Я вам пишу, случайно, право,
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право,
И что скажу вам?.. – ничего…»
 

К домику, где находились Зимин и Рогов, подошла Тася. Она проскользнула в калитку, хотела было открыть дверь, но, услышав голос Рогова, прислушалась.

 
«Безумно ждать любви заочной, —
В наш век все чувства лишь на срок…»
 

Она остановилась и стала слушать, прислонясь к стене.

 
«Но я вас помню, да – и точно
Я вас забыть никак не мог…»
 

Сквозь мутное, давно немытое стекло она разглядела Зимина, сидящего у стола, и краешек гитары в руках другого, невидимого ей человека. Но ей не надо было его видеть. Она знала и помнила этот голос с детства.

Тася стояла, прижавшись к бревенчатому срубу, и слушала. Потом, не дослушав романс до конца, толкнула дверь в избу и вошла в тускло освещенную горницу. Зимин и Рогов оглянулись на дверь.

– Тася? – неуверенно произнес Рогов.

– Боря… – так же тихо ответила Тася.

– Вы интересовались, как я сюда попал! – сказал Зимин. – Вот вам и ответ.

Они стояли у рассеченной молнией сосны.

– Теперь никто меня больше не ждет…

Рогов помолчал.

– Она привыкла ждать. Ждала твоего отца. Ждала тебя. Когда некого стало ждать… не выдержала.

– Мама… – тихо произнесла Тася.

На глазах у нее появились слезы.

– Ты очень изменилась, – сказал Рогов.

– Петербургская барышня… – сквозь слезы улыбнулась Тася. – Не скажешь, а? Могу дрова колоть, коров доить, косить сено… Одичала. А в Петрограде как? Все по-новому?

– Да… Жизнь меняется. Не узнаешь ее, когда вернешься.

– Господи! Неужели где-то есть еще Петроград, Нева… Мойка… Разъезжая улица…

Она резко обернулась к Рогову.

– Боря, милый, я никогда больше не увижу Петрограда.