Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Пожилые супруги уснули – одна белая голова покоилась рядом с другой. Когда-нибудь и мы с Яной вот так же поедем к своим внукам, и никакие любовные проблемы нас уже не будут волновать. Да, молодость не такой легкий период жизни, как об этом думают большинство пожилых людей…

Мне страшно захотелось выкурить сигарету. Но купе предназначалось для некурящих, а выйти в коридор я не отваживался. Просидев еще несколько минут, я не выдержал и все-таки вышел из купе. Коридор был пуст. Мне стало немного легче. Я зажег сигарету и уставился в окно, в темноту. Как вообще мне могло прийти в голову, что Лида сама будет меня искать?! Она сейчас сидит себе преспокойно, потому что знает, я все равно… Черта с два! Все кончено, прекрасная дама! Вы же сами говорили: «… Пока это будет нас занимать».

Мне вспомнилась в деталях та сцена, когда она взяла в руки мое письмо Яне и засмеялась: «Угрызения совести? Но я ведь не пытаюсь украсть тебя у нее, я не хочу выходить за тебя замуж… Я хочу лишь состоять с тобой в любовной связи, пока это будет нас занимать. Что в этом плохого? Жизнь так коротка и так бессмысленна! И если в ней и есть что-то стоящее, то любовь…» А произошло это в то самое воскресенье, когда я вернулся в ее квартиру, чтобы разом все покончить. «Отдам ей ключи, – планировал я, – и скажу, что люблю Яну и не хочу ее обманывать». Я убрал квартиру, написал Яне длинное письмо, заклеил конверт, а потом… потом я просто уснул в кресле. Проснулся я от чьих-то прикосновений – это Лида обнимала меня и шептала: «Как это прекрасно, когда тебя кто-то ждет…» И я опять упал в бездонную пропасть…

С того дня я зачастил к Лиде, будто она околдовала меня. За хорошую службу увольнительные мне давали почти каждый вечер. А Яна, моя чистая, целомудренная Яна, была далеко.

Я принял Лидину теорию и теперь тоже считал, что в наших отношениях нет ничего плохого. Яну я люблю, после армии мы с ней поженимся, у нас будет семья, я буду о ней заботиться. А Лида – лишь эпизод, «армейская» любовь. Вон Поспишил, например, тоже помолвлен, но преспокойно встречается с продавщицей из «Армы». Все об этом знают, острят по этому поводу, но никто не принимает всерьез его увлечение, тем более сам Поспишил. Он даже не стремится что-либо скрывать. А верность… Что, собственно, это такое – верность? Если бы я хотел из-за Лиды разойтись с Яной, это действительно было бы изменой и вероломством, только мне это никогда и в голову не приходило. Значит, я никому никакого вреда не приношу.

И все же каждый раз, когда я открывал калитку сада, у меня было такое чувство… Одним словом, нехорошее чувство. Мне было стыдно перед Лацо, перед Венцой и даже перед Пушкворцем, на которого я в последнее время так насел, что капитан Рихта даже сказал: «Из него, наверное, выйдет неплохой солдат…» Ребята, к счастью, не расспрашивали, куда я хожу, а я как-то обронил скороговоркой, что встретился здесь с друзьями со стройки. За Лидиной улицей началось строительство нового микрорайона, и поэтому сказанное мной выглядело вполне правдоподобно. Если бы я во всем этом не завяз по уши, я бы, конечно, заметил, что Венца стал избегать меня. Но у меня не было времени делать какие-либо выводы.

В последние перед учениями дни я не мог пойти к Лиде – не давали увольнительных, – и как ни странно, ничего со мной от этого не стряслось, я даже как-то приободрился и постепенно снова становился самим собой. Неожиданно Лида сама появилась у ворот казармы, такая же раскрашенная, как тогда, в «Андалузии», и потому опять выглядела старше своих лет. А мне она к тому же показалась совсем неинтересной, узнанной до конца. С Яной у меня никогда такого чувства не возникало, в ней я, наоборот, каждый раз открывал что-то новое. От встречи с Лидой у меня осталось мучительное чувство стыда перед самим собой и перед ребятами, которые глазели на нас у ворот…

Сейчас, стоя в коридоре скорого поезда, я в который раз переживал события последнего времени. Вспоминал, как я всегда гордился Яной перед ребятами. «Пора прекратить свидания с пани Лидой, – твердо решил я. – Если сегодня встретимся, обязательно скажу ей об этом…»

Мы встретились при пересадке. Совершенно естественным движением она сунула мне в руку свой чемодан и вошла в вагон. У меня появилось такое ощущение, что не только в вагоне, но и во всем поезде, кроме нас и проводника, ни одной живой души. О встрече на вокзале, о том, что я не разыскал ее в скором поезде, она даже не упомянула. Она была выше подобных вещей. Как Моника. Наконец-то я сообразил, кого мне напомнила Лида. Она так же, как Моника, попросила сигарету – ласково и одновременно властно. Я зажег ей сигарету, она сделала одну затяжку и выбросила сигарету в окно.

– Не нравятся?

– Мне нехорошо.

При слабом желтоватом свете она действительно выглядела уставшей. Словно поняв это, она встала и переключила свет на синий – ночной. И достаточно было нескольких шагов, нескольких ее движений – она положила ногу на ногу и закинула руки за голову, – чтобы у меня снова пробежал легкий мороз по спине. Ее тело, ее движения и все связывавшее нас до недавнего времени не потеряло своей силы.

И снова я мысленно возмечтал о несбыточном – чтобы наш поезд дошел прямо до палаточного городка, разместившегося неподалеку от района учений. Разумеется, без Лиды.

Выйдя из вагона, я поставил ее чемодан на землю. Уже занимался рассвет, но до шести часов у меня еще оставалось время, да и квартира ее находилась недалеко. Ужасно неприятная ситуация.

– Послушай, Лида, – начал я решительно, – я больше…

Она не дала мне договорить.

– Как, ты не донесешь мне чемодан до дома? Будь так добр. От этих нескольких шагов ничего с тобой не случится.

И опять знакомая комната, тахта, лампа и женщина в каких-то просвечивающих одеждах с двумя чашками кофе на подносе.

– Ну выпей хоть кофе перед дорогой! – предлагает она и затем с явной насмешкой добавляет: – Это тебя так утомила та маленькая девчонка, что на вокзале смотрела на тебя, как на икону?

И самые изощренные женщины делают промахи. По какому праву она смеялась над моей Яной? Я чувствовал, что во мне закипает злость. Лида сидела напротив, закинув руки за голову, так, чтобы выделялся изгиб груди, и забросив ногу на ногу, высоко их оголив. Все точно рассчитано. Полная уверенность в том, что этих сетей намеченная жертва ни в коем случае не минует. Вот и ты, голубок, в них попался!

– Что это ты вдруг побледнел? Я ведь ничего особенного не сказала да и не хотела тебя обидеть! Я знаю, это твоя девушка, ты ее по-настоящему любишь и по-своему ей верен. Все вы одинаковы в любви и верности… – Она закурила, но тут же положила сигарету в пепельницу и погасила. – Совсем не хочется курить, – произнесла она совершенно другим тоном. – Это бывает, когда женщина ждет ребенка.

В первое мгновение я не смог осознать значения сказанных ею слов, а потом просто остолбенел. Передо мной будто пропасть разверзлась.

– Не может быть, – выдавил я из себя. – Этого не может быть!

– Почему? Уж не думаешь ли ты, что детей приносит аист?

Водителю газика из второй роты, с которым я отправился в район учений, было не до разговоров. Мне – тоже.

Когда он через полчаса пробурчал:

– Ты уже знаешь? – я даже немного испугался и спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Я думал, что ты знаешь: у тебя такой измученный вид, – сказал он.

Я полез в карман за сигаретами – пачка была пуста. Сколько же я выкурил сегодня? Сам себе я казался Гамлетом, с той лишь разницей, что ему было несравнимо легче. Он размышлял лишь о том, быть ему или не быть. Такая стояла перед ним альтернатива. Меня же мучили десятки вопросов. Удастся ли мне уговорить Лиду не оставлять ребенка или не удастся? А имею ли я право уговаривать ее? А если не уговорю – что тогда? Ребенок будет жить без отца или я на ней женюсь? Вот жениться или не жениться на Лиде – такого вопроса для меня не было, ведь я хотел жениться только на Яне. Но должен ли я открыться ей или нет? Простит ли она меня? Если не простит, жизнь потеряет для меня всякий смысл. Значит, я должен скрыть это от нее и тайно платить алименты… Стоп! Не могу же я начать жизнь с Яной со лжи. А если она меня простит, однако потребует, чтобы я женился на Лиде? Из-за ребенка. Но я же не хочу на, ней жениться… Получался какой-то заколдованный круг.

– Вот, возьми! – Водитель бросил на сиденье пачку сигарет. – Так ты не знаешь, что случилось? Тот маленький водитель из экипажа Поспишила пытался застрелиться. Вчера ночью, в карауле. Я вез его на санитарной машине в госпиталь. Знаешь, браток, насмотришься такого и никогда не захочешь посягать на свою жизнь, что бы ни случилось.

– Лучший водитель в роте, всеобщий любимец в части?! Это просто невозможно! Почему он это сделал?

– Спрашиваешь! Кто может привести человека в такое состояние? Только женщина! Он собирался жениться, кое-кого даже успел пригласить в Бенешов… И вот у него нашли письмо от… от его невесты: мол, свадьба состоится, но с другим, уже отслужившим в армии, мол, она должна выйти замуж, пусть он не поминает ее лихом. Понимаешь?! Таких женщин надо бы отправлять прямо к прокурору.

Я не мог говорить – что-то сдавило мне горло. Подобное письмо было не первым. Но каждый раз получивший его страдал тяжко, мучительно. И ребята, как могли, утешали товарища.

– Этот-то письмо никому не показал, – рассказывал водитель. – Ребята говорили, что он казался совершенно спокойным, лишь беспокоился о гитаре, которую у него кто-то одолжил. Все хотел ее найти. Напоследок сказал только: «Что должно было случиться, то случилось!» И вот вчера ночью, находясь в карауле, выстрелил в себя.

Да, вынести такой удар не всякому под силу, тем более в одиночку. Нужна поддержка друзей. Даже если бы он нашел гитару, все могло быть иначе. Поплакал бы вместе с ней, ребята бы успокоили, а на приглашения на свадьбу можно наплевать… И у меня положение не лучше, если не хуже. Что же делать?.. Моя рука вновь потянулась к пачке.

– Бери-бери, да что-то много ты курить. Нервы сдают? Вот если бы они у нас были железные! Ты знаешь, что произойдет ночью и завтра…

Я знал, поэтому и торопился. Учения завершались ночным маршем танков, переправой через реку и боем с «противником» на другом берегу. Этого я не боялся. Даже совсем не волновался. Разумеется, в предстоящую ночь и днем все могло случиться, но я верил в свой танк и экипаж.

Капитана Рихту я нашел в палатке. Склонившись над картой, он что-то обсуждал с командирами взводов. На ней ярко-желтой чертой был отмечен маршрут, по которому нам предстояло двигаться ночью.

– Хорошо, что ты прибыл. Мы заменили у тебя водителя, свободник Раж поведет танк Поспишила. Его экипаж очень подавлен случившимся. На остальных это, конечно, тоже подействовало, но твои ребята стойко перенесли несчастье, молодцы. Передаю в ваш экипаж Мелишека. Думаю, с заданием справитесь, однако Мелишека держи в руках.

У меня в глазах потемнело. Мелишек считался в роте отъявленным хвастуном. Способный водитель, но очень азартный и недисциплинированный. На гражданке он водил туристические автобусы.

– Как мать? – спросил меня капитан.

Мне сразу вспомнилось бледное мамино лицо, вспомнилось, как она старалась улыбнуться. Чего только не свалилось на меня в эти дни! И чувствовал я себя страшно уставшим.

– Я не спрашиваю тебя, как ты себя чувствуешь, это излишне, – сказал капитан, глядя на меня проницательными, ясными глазами, окруженными сетью морщин. – Твой танк пойдет первым. Ты поведешь взвод по маршруту, а затем переправишься через реку и вступишь в бой. Ясно? Но у тебя есть право выбора: если боишься – первым пойдет кто-нибудь другой.

Я не раздумывал ни секунды и высказал то единственное, что должен был сказать:

– Задание будет выполнено, товарищ командир!

Решение командира стало для меня точкой опоры. Чем-то вроде света маяка, который призван помочь заблудившимся или растерявшимся. Оно вытеснило из моей головы все остальное, сейчас ненужное, лишнее. Капитан позвал меня к карте, я подошел. Желтая черта маршрута перечеркнула во мне гамлетовские настроения…

Ребята стояли около машины. Мелишек, повернувшись ко мне спиной, вещал:

– В прошлом году у нас посреди реки двигатель заглох. Над нами тонны воды, смотровая щель зелено-желтая, словно рыбий глаз. Такое чувство, будто ты в гробу. А что, если бы вода начала проникать в танк до того, как подоспела помощь…

Пушкворец не отрывал от него испуганных глаз.

Когда я подошел, Мелишек, фамильярно ухмыльнувшись, сказал:

– К нам гости.

– Может, сначала представитесь? – резко оборвал я.

– Ты чего уставился? Представься командиру! – послышался с танка голос Лацо. Он – моя опора в любых трудных ситуациях.

Мелишек посмотрел на него, потом на меня. Он наверняка хотел сказать что-то дерзкое, но потом раздумал и доложил о своем прибытии по уставу. Только это еще ничего не означало. Может быть, мне следовало бы вести себя с ним иначе?.. А впрочем, к чему все эти «может быть»? Я командир и не должен сомневаться ни в одном своем слове или шаге. Настроив себя таким образом, я даже не сказал Лацо о том, чем хотел с ним поделиться. Я не мог сейчас навязывать ему свои заботы.

Наконец в наушниках раздалась команда «Заводи!», и вскоре наш танк повел за собой колонну.

Прошли ночь и день, и снова наступил вечер. После тяжелой работы, жары, напряжения и нервотрепки можно было чуть-чуть расслабиться. Удивительное это чувство – растянуться на траве возле застывшего танка. Наконец-то все позади! Теперь можно неторопливо потянуться, распрямить свое поющее от напряжения тело, отключиться на несколько минут, смотреть в высокое-высокое небо и не думать ни о чем. Даже не вспоминать о том, как посередине реки у Мелишека сдали нервы и он сбился с курса…

Вот попали в положение, черт возьми!

– Направо, Мелишек, направо! – старался я придать своему голосу спокойствие и уверенность, чтобы это передалось водителю. – Половину пути мы уже прошли, ты отлично вел машину, а теперь вправо, вправо!..

Но все было напрасно. Мелишек тянул на себя левый рычаг, начав, видимо, паниковать. Если бы не Пушкворец, именно Пушкворец, то не знаю, чем бы все кончилось. До смерти не забуду его спокойный фальцет:

– Нас обгоняет туристский автобус Вацлава Ража. Мелишек, тебе нужно отвернуть влево!

И Мелишек потянул правый рычаг, а потом уже, придя в себя, точно следовал курсу.

Никто не знает, как будет вести себя в критической ситуации. Самоуверенный хвастун может превратиться в паникера, а падавший в обморок Пушкворец – в человека рассудительного и твердого…

– Янко, ты спишь? – спросил Лацо и лег на траву рядом со мной. – Боже мой, чего мы только сегодня не испытали! Но теперь все позади и скоро отпуск. Послушай, может, вы с Яной приедете к нам в Словакию? Тогда бы я, наверное, отважился пригласить Веру. Что ты на это скажешь?

Отпуск в Словакии с Яной, Лацо и его девушкой. О чем еще я мог бы мечтать, если бы… если бы все это на меня не нахлынуло как лавина. Что такое по сравнению с ней минутная растерянность Мелишека на середине реки! В самом худшем случае нас бы вытащили. Но бывают такие аварии, когда тебе уже никто не поможет, кроме тебя самого.

– Представь себе, Янко, если бы мы четверо…

Я закрыл лицо руками – это было почти невыносимо.

– Что такое? Ну, Янко…

Уже стемнело, а мы все сидели возле нашего танка. Бессвязно, то и дело сбиваясь, я рассказал ему обо всем, что со мной произошло. Я понимал, что положение мое по-прежнему прескверное, но на душе немного полегчало.

– Боже мой! – тихо заговорил Лацо. – Недаром мне в тебе не нравилось что-то в последнее время. Я не прислушиваюсь ко всяким пересудам, но все равно бы не поверил, что красивой и чистой девушке ты изменяешь с такой… Не знаю даже, как ее назвать… Ну что я тебе могу сказать? Надо хорошенько подумать, что же нам теперь делать.

Его широкое открытое лицо неясно вырисовывалось в темноте, однако я представлял себе его выражение. Он обманулся во мне и имел полное право презирать меня. Мог просто на меня наплевать. Но он сказал: «Надо хорошенько подумать…», значит, переложил часть моей тяжкой ноши на собственные плечи. Так же поступила бы и моя Яна.

– Лацо, да знаешь ли, кто ты? – выпалил я. – Ты же мой спаситель!..

То, что мы придумали, как все гениальное, было необыкновенно просто. Как только мы вернемся в часть, я сразу же пойду к Лиде и скажу ей: «Я несу за своего ребенка полную ответственность и ни от чего не уклоняюсь, но жениться на тебе я не могу. Ты знала, что у меня есть невеста, что я собираюсь жениться на ней. А теперь, если она за меня не пойдет, я вообще ни на ком не женюсь». Потом я поеду в отпуск и признаюсь во всем Яне, возможно, она и простит меня.

После возвращения в часть я сразу же побежал в парикмахерскую, но там мне сказали, что Лида уехала на несколько дней в Прагу, к врачу. Каждый день я ходил на ту улицу, где жила Лида, и наконец различил свет лампы за опущенной шторой. Когда я в последний раз открывал дверь ее квартиры своим ключом, в душу мою вновь вкрались страх и тревога. Она ждала ребенка от меня. А я собирался нанести ей обиду. Значит, и собственному ребенку? Только теперь я понял, что отношения между женщиной и мужчиной не должны быть развлечением.

Я легонько постучал и открыл дверь в комнату. Лида сидела в своем кресле, в тех же просвечивающих одеждах, закинув руки за голову и положив ногу на ногу. И была она не одна. Напротив нее, в кресле, которое считалось «моим», сидел другой мужчина. Он испуганно встал, но Лида даже не шелохнулась. Она смотрела на меня спокойно, казалось, даже с насмешкой.

– Ну, проходи, что же ты? – пригласила она, а потом добавила, как Мелишек: – К нам гости.

Я не трогался с места. И из-за этой дряни я причиню боль своей Яне, а она преспокойно соблазняет другого. Да, может, она испортила нам жизнь?..

– Не помешаю? – спросил мужчина.

Я старался не глядеть ни на него, ни на нее.

– Подожди, мы быстро, – сказала она.

Мы прошли в кухню. Опершись о мойку, она зажгла сигарету от пламени газовой колонки. Я стоял напротив нее и ждал. Все было как в низкопробном кинофильме.

– Ты наверняка знаешь, что это мой ребенок? – выдавил я из себя.

До этого момента мне и в голову не приходило, что он мог быть от кого-то другого.

Лида молчала, спокойно покуривая, потом бросила сигарету в мойку и засмеялась:

– О чем ты говоришь! Могу тебя заверить, мой мальчик, что вовсе не собиралась иметь ребенка, тем более от тебя.

Все мои мучения и терзания, словно от какого-то внутреннего, невидимого взрыва, трансформировались в неудержимо накатывавшуюся волну злобы. Я поднял руку и дал ей пощечину.

Она схватилась за лицо и, побледнев, прошептала:

– Ты еще заплатишь за это!

Выйдя в сад, я прислонился к забору и мысленно ужаснулся: «Кто бы мог подумать, что я ударю женщину!..»

– Тебе не следовало этого делать, – сказал мне Лацо. – Хотя я тоже вряд ли сдержался бы. Ну, забудем об этом. Главное, ты теперь свободен. Понимаешь? Никакого ребенка! Заедешь за Яной, а я вас встречу в Попраде. Вот будет отпуск!

Я почувствовал себя таким счастливым, что у меня даже закружилась голова: «Никакого ребенка, никаких проблем, никаких страданий. Ничто больше не угрожает нашей любви. Мои прелестные «анютины глазки», я буду носить вас на руках до самой смерти…»

– Ты знаешь, что сказал бы Вашек? Ты легко отделался. Так будь поосторожней в другой раз.

От радости мы начали бороться, как мальчишки. И мог ли я в тот вечер знать, что у жизни есть свои непреложные законы и ничто в ней не дается легко.

Я изнываю от жары и мучаюсь от ожидания. Мне кажется, что во время летнего зноя и вокруг меня все дрожит – от тоски, от нетерпения и от напряжения. От Яна до сих пор ничего: ни открыточки, ни одной строчки о том, где он, что с ним и когда же наконец он приедет.

Папа с Иваном уехали в Славьетин. Они и меня уговаривали поехать, но напрасно. Я упорно жду и – чахну. Мне не хочется даже в бассейн идти, мне ничего не хочется. Однако к маленькому Михалу я забегаю каждый день: в лагере он сломал себе ногу, и теперь она у него в гипсе. Ему скучно одному в большой пустой квартире. Я читаю ему «Трех мушкетеров», по только те главы, где мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала.

– Яна, а почему сейчас мужчины не сражаются за женщин? Я бы никогда не позволил отнять у меня жену. Я бы обнажил шпагу – и готово дело!

Мой бедный маленький мушкетер! Все, наверное, намного сложнее, чем просто «обнажил шпагу – и готово дело!».

Кроме Михала, есть еще один страдалец, которому нужна помощь, – он опять в гипсе и опять в больнице. У него что-то совсем плохо дело с позвоночником: он даже ходить не может, но по-прежнему не унывает.

– Вы знаете, уважаемые, какую я здесь пьесу придумал? О планете, где вообще не существует болезней. Люди болеют только в наказание – оно определяется вместо тюремного заключения. Поэтому на планете все здоровы, кроме преступников и негодяев…

Пушинка уже не похож на Юлия Цезаря. Он снова просто бедный мальчик. Чтобы его порадовать, мы с Иркой принялись вместе с ним додумывать новую пьесу. Мы дошли почти до середины, когда появился Мартин. Он был в форме, на груди его красовался значок «Отличник боевой подготовки». Он скромно раскланялся и прервал наши восторги:

– Небольшие трофеи, завоеванные на полях жестоких сражений. «Противник» разбит наголову благодаря совершенству техники и боевому мастерству нашего танкового батальона… Послушай, Яна, а где же твой Адмирал? У него столько значков, что на груди не умещаются.

Я пожала плечами и сказала:

– Наверное, попал в плен к «противнику». – Я так естественно сыграла, что даже сама себе изумилась.

– Он? В плен?! – Мартин засмеялся. – Он так вел взвод, что можно было снять показательный фильм. У меня есть несколько отличных снимков, на которых запечатлен ваш герой. Он растет над собой, козочка моя. Готовься к тому, что в один прекрасный день ты станешь супругой генерала или настоящего адмирала, так как он особенно проявляет себя в воде… Шутки шутками, но мы пережили там страшную трагедию. Один из наших водителей, отличный парень, чуть было не застрелился. Его невеста прислала ему письмо, что выходит замуж. Нам было очень тяжело.

– Мне тоже было бы тяжело, – сказал Пушинка. – Это надо же! Здоровый парень хочет уйти из жизни из-за неудавшейся любви…

– Пушинка, не принимай это близко к сердцу. Он уже чувствует себя хорошо, я только что был у него. Он раздробил себе плечо, ему грозила ампутация руки. Однако его доставили на вертолете в Прагу и сделали операцию. Как видите, современная медицина творит чудеса.

– Я тоже хочу чуда. Я хочу ходить! – воскликнул Пушинка. – Я хочу двигаться, я не хочу больше валяться на этой проклятой койке, мне надоело быть калекой…

Мы были вынуждены позвать сестру. Она сделала ему укол, и он успокоился. Мы попрощались и ушли. Нам уже не хотелось ни о чем говорить.

Ребята усадили Мартина в «крайслер», а я простилась с ними, сославшись на то, что мне нужно еще зайти в магазин. Я не могла больше разыгрывать перед ними роль спокойного, уверенного в себе человека.

Недалеко от госпиталя я случайно встретила товарища Яна – Вашека, которого несколько раз видела, когда приезжала к Яну. Он шел к тому самому бедняге водителю. В разговоре, как бы между прочим, я спросила, не знает ли он, когда приедет Ян, ведь он говорил, что ему скоро дадут отпуск. Вашек на секунду замолчал, а потом начал усердно толковать о том, что Ян стал заместителем командира взвода, что у него много дел… Он говорил и говорил, я молча слушала, а мысль моя металась раненой птицей, ведь все это Ян мог бы и написать. И тогда я не выглядела бы такой жалкой в глазах его товарища, как теперь. Я едва сдерживала слезы. Вашек заметил это, и его красноречие иссякло. Он начал заикаться, говорить о том, что во время службы в армии возникает множество проблем, что я должна относиться ко всему спокойно и разумно. Вашек хороший парень и, видимо, пытался о чем-то умолчать…

Ну почему, почему я не спросила тогда: «Какие такие проблемы возникли у Яна? К чему я должна относиться спокойно? Почему я должна быть разумной?» Ведь сейчас-то я без конца задаю себе эти вопросы, от которых можно сойти с ума. Я знаю, за моей спиной происходит что-то нехорошее, дрожу от страха за Яна и за нашу любовь, но при этом вынуждена разыгрывать неприступную гордость: «Вы, наверное, торопитесь? В таком случае не смею вас задерживать!» Если бы я расплакалась, я бы уже теперь все знала и могла бы бороться с опасностью. Но умею ли я бороться? И как должна женщина бороться за свою любовь? Где мне об этом узнать?..

– Яна, посмотри, новый материал для пододеяльников. Его не нужно ни крахмалить, ни гладить, он совсем не мнется. Видишь, что я купила?!

Мама опять сияет от счастья, рассматривая одну из своих очередных покупок, а мне хочется ей сказать: «Мама, Ян ведет себя очень странно. Что мне делать? Посоветуй». Но это означает одним махом разрушить мамино счастье. А в конце концов я бы все равно услышала: «Я тебя предупреждала, я так и думала, однако ты настояла на своем. Для тебя он был самым хорошим парнем на свете».

Был? И есть! Что это я вбила себе в голову? Кто знает, о каких проблемах идет речь? У него могли быть какие-то неприятности, что-то экстренное, о чем Вашек не хотел мне говорить. А может быть, Ян ему запретил? Господи, как же мне это сразу не пришло в голову! Я уже до такой степени поддалась ревности, что мне нужно, наверное, пойти к психиатру. Надо сейчас же написать Яну: «Мой дорогой Ян, я тебя страшно люблю, и если тебя что-то терзает, не скрывай ничего от меня, я хочу тебе помочь, ведь для этого я и живу на свете…»

Мои мысли опережали действия. Составив письмо в уме, я взяла бумагу и ручку. Но только я написала три слова: «Мой дорогой Ян», как из глаз у меня брызнули слезы и все буквы расплылись.

В этот момент снова вошла мама, уже в форменной одежде:

– Я с этими пододеяльниками настолько потеряла голову, что забыла отдать тебе письмо от Яна…

Знакомый конверт, знакомый любимый почерк. Обрадовавшись, я обняла маму.

– Какие мы, женщины, глупые, – сказала она, – плачем от радости!

Однако письмо было не от Яна, хотя обратный адрес и почерк на конверте принадлежали ему.

Письмо, которое выпало из конверта, было написано женской рукой, от него исходил запах знакомых духов. Я посмотрела на подпись, и мороз пробежал у меня по коже: «Ваша знакомая и незнакомая Лида».

«Не читай это письмо! Разорви его сразу, сожги!..» – предостерегающе шептал мне внутренний голос. И почему человек не прислушивается к тому внутреннему голосу, что звучит в его душе? Я начала читать: «Ваш Ян уже давно мой любовник. Вы бы этого не узнали, если бы он не вел себя грубо по отношению ко мне, когда я ему сказала, что ради Вас не хочу иметь от него ребенка. Мне Вас искренне жаль, поэтому я хочу, чтобы Вы знали, в каком положении оказались».

И все. Белый листок бумаги, всего три фразы и подпись. Наверное, так же коротки смертные приговоры. Это письмо лежало на столе, рядом с расплывшейся от слез строчкой. Теперь я уже не плакала. Я даже не вскрикнула. Я молчала. Какое-то странное, леденящее спокойствие разлилось внутри. Такое состояние бывает, наверное, у людей, предчувствующих несчастье. Я предчувствовала его с того момента, когда нашла ее фотографию, которую Ян спрятал. Страх поселился где-то около сердца, и я уже не могла от него избавиться. Я боялась за нашу любовь, потому что она была слишком прекрасна.

Глубокая печаль овладела много. Она, словно дикий зверь, впивалась в меня своими когтями – в глаза, в грудь, терзала все мое сразу как-то странно обмякшее тело. Мне казалось, что я ослепла, я не могла двигаться, не могла дышать. Хотелось кричать, но из груди вырывался лишь тихий-тихий стон. Все было как в детстве, когда во сне на меня прыгала злая черная кошка пани Балковой и я от ужаса не могла закричать, а только стонала.

Потом папа эту кошку куда-то отнес.

Однако сейчас весь этот кошмар происходил наяву. И папы не было со мной рядом. Я была одна со своей безграничной печалью.

Утром я встала как обычно. Мама спала после ночной смены. Я приняла душ, оделась, намазалась остатками Даниного «дермакола», причесалась, села на трамвай и поехала на работу. Неужели и вправду ничего не изменилось? А может, это оказывало свое притупляющее действие снотворное. Или у человека настолько совершенен организм, что он в состоянии, когда это нужно, отключить память, мысли, чувства…

– Как вы спали, Яничка?

– Спасибо, хорошо.

– Что значит молодость! Ведь ночью была страшная гроза. Я проснулся и потом не мог сомкнуть глаз.

Молодость?! Это результат снотворного. Белых круглых таблеток в коробочке с надписью: «Водителям и лицам, работа которых требует повышенного внимания, препарат употреблять запрещается». Меня это не касается, я могу выпить столько таких таблеток, сколько захочу. Запьешь водой, и через несколько минут ты уже ничего не помнишь, у тебя такое ощущение, что ты проваливаешься в темную бездну. А потом наступает покой. Спасительные таблетки! Но их было только две, и все равно это счастье, что папа не взял их с собой. Он тоже страдает бессонницей, особенно в период гроз. Я покупаю ему таблетки в аптеке, где работает моя двоюродная сестра Вера, тайно от мамы, потому что она с недоверием относится к любым лекарствам.

В обеденный перерыв я пошла к Вере:

– Папа опять просит что-нибудь от бессонницы…

– Пусть он эти таблетки принимает по одной на ночь. А как твои дела, Яна? Когда свадьба? Я уже собираю документы. Владя вернется из армии через месяц, и мы сразу поженимся.

– Уже прошло два года?

– Время летит. Вот увидишь, Яна, два года промелькнут быстро… Я, например, и оглянуться-то не успела…

– Григ? Ja, bitte schӧn. Hier ist eine ganz neue Platte «Supraphon» mit Grieg…

– Яна, вы уже довольно бегло говорите по-немецки. А что вы делаете завтра и в воскресенье? Михал был бы очень рад, если бы вы поехали с нами на «мельницу».

– Завтра? И в воскресенье? Уже опять суббота и воскресенье?!

– Чего вы так испугались, Яна? Не ломайте себе голову. У вас, наверное, другие, более интересные планы. Но как-нибудь вы уж составьте нам компанию.

– Как-нибудь съезжу обязательно. За городом, должно быть, чудесно. Здесь просто нечем дышать.

– Да, жара необыкновенная, ночью опять будет гроза. Но вам хорошо, вы скоро в отпуск уедете. Кого же я буду «эксплуатировать»? Кстати, Яна, я хочу и сегодня вас попросить снять кассу: мне нужно поехать в автосервис за машиной. Деньги я отвезу сам, об этом не беспокойтесь…