Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Когда мы возвратились, Моника уже восседала на кушетке в ультрамодном купальнике. Я нес на плечах Регинку, которая крепко держала меня за шею.

– Привет, Моника!

– Привет! Эта девочка очень тебе идет, – лениво произнесла она и потянулась, словно сытая кошка. – Иди ко мне, Регинка.

Но девочка решительно отказалась и еще крепче обхватила меня за шею.

– Очевидно, я ей тоже подхожу, и, как женщина, она уже это поняла. А тебе придется удовлетвориться Бельмондо. Кстати, где он?

– Об этом тебе лучше знать…

– Почему именно мне?

Она прищурилась и опять стала похожей на кошку, только приготовившуюся к прыжку.

– Потому что он уехал в санаторий к твоей жене…

– К Яне?

– А что, разве у тебя есть другие жены? Или я неправильно поняла вашего Микадо? Товарищ начальник, являясь ее лечащим врачом и твоим другом, по его словам, считал своим долгом… Ее врачом! Нет, все-таки правильнее – твоим другом! – сказала она иронически. – Но ты, как всегда, об этом не знал. Ты вообще многого не знаешь!

Я осторожно опустил Регинку на землю. Откуда-то появилась тошнота, будто я перегрелся на солнце. Почему Яна не написала мне об этом? И почему она так настаивала, чтобы мы остались на субботу и воскресенье в Праге?

Голос Ивана, всегда такой добродушный, на этот раз прозвучал довольно резко:

– Гость в доме – черт в доме! Я уже сыт всем этим, Моника!

– Я тоже, пяденица! – закричала она. – Ты – тряпка, трус! Вы все тут трусы и лжецы. Боитесь сказать ему правду…

– Идите обедать, – робко позвала с веранды Эва. – Такой вкусный обед…

– Приятного аппетита! – Моника уже овладела собой. – Прошу прощения, если я вам его немного подпортила, но это не только моя вина. – Она набросила на плечи какое-то длинное цветастое одеяние и непринужденной походкой пошла по саду.

Через несколько секунд мы услышали удаляющийся шум автомобиля. Я ощутил в своей вспотевшей руке маленькую ладошку Гонзика.

– Она совсем не симпатичная, правда, папа? – зашептал он. – Наша мама лучше, да? Подожди, я тебе ее покажу…

Он возвратился с небольшой самодельной рамкой из картона. В нее была вставлена фотография Яны. Фотография, сделанная не перед аварией и не в больнице, а у здания санатория. Яна стояла в длинной модной юбке и в широкополой шляпе, красивая, элегантная, веселая…

Я дала Йозефу ключи, чтобы он открыл дверь, потому что у меня от волнения тряслись руки. Более полугода я не была дома. Переступив порог, я сразу же сбросила туфли: пол в прихожей, как и во всей квартире, блестел как зеркало. На окнах висели белоснежные занавески. Пани Кутилкова писала мне в санаторий, что сделала небольшую уборку. Ничего себе – небольшую! Все прибрала, ни о чем не забыла. В ванной – чистые полотенца, в холодильнике все полки полны продуктов, в кладовой – картофель, овощи, корзина яиц. И во всех вазах – свежие цветы. Мои глаза увлажнились. Чтобы Йозеф этого не заметил, я быстро открыла окно и высунулась наружу. Выкрашенные в яркие тона балконы белых домов купались в лучах полуденного солнца, на клумбах пламенели цветы. Тротуары защищала от солнца ласковая зелень деревьев, а на площадке для игр детского сада радовали глаз красные и желтые качели, скамеечки, горка… Весной исполнилось пять лет с тех пор, как мы с Яном ходили по пустырю, где должен был строиться наш дом. Как все здесь изменилось!

– Куда положить свертки? – вернул меня к действительности Йозеф. Увешанный моими курортными покупками, он очень напоминал Деда Мороза, спустившегося на землю делать людям рождественские подарки.

– Йозеф, – сказала я ему, – можно мне вас поцеловать?

– Сейчас? – испугался он. – Но я же еще не брился!

Я разразилась смехом. Какое счастье – я наконец-то дома!

– Ну, тогда давайте выпьем. В холодильнике есть тоник и джин. А потом я приготовлю вам изумительный бифштекс.

– Это уже более приемлемо, особенно для такого заросшего и проголодавшегося джентльмена, как я. – Он начал складывать свертки на тахту. – Но, может быть, вам лучше отдохнуть?

– Йозеф, забудьте на несколько минут, что вы врач.

По правде сказать, от езды в его «трабанте» у меня ныло все тело, но это же мелочь. А мне страстно хотелось поскорее приготовить что-нибудь, накрыть стол, послушать свои любимые пластинки – в общем, почувствовать себя дома, прежде чем приедут Ян с Гонзиком. Интересно, понравится ли Яну моя новая прическа? А косметика? А длинная юбка?..

Я поставила фужеры на поднос и принесла его в комнату. Йозеф как раз положил телефонную трубку, он был явно расстроен.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Просто придется провести воспитательную работу с Микадо. Стал слишком забывчивым. – Он высунулся из окна: – Кто это в вашем доме купил «сааб»?

Я поняла, что он хочет замять этот разговор. В санаторий я ехала на санитарной машине, Йозеф меня сопровождал, а потом приезжал туда еще три раза: его очаровала красивая медсестра Сильвия из нашего отделения. В последний свой визит он и захватил меня…

– Кто же это может быть? – сказала я и подошла к окну посмотреть.

Из серого автомобиля вышел кто-то очень знакомый… Не Иван ли? А этот маленький человечек, в джинсах и красной майке, с каштановыми волосами, выгоревшими на солнце?

Я бросилась на лестницу, сердце колотилось, как бешеное. И вот уже совсем рядом черные сияющие глаза и эта знакомая до боли улыбка.

– Мама! – И крепкие загорелые руки обхватывают мою шею.

Я жадно целую Гонзика, глотая слезы, прижимаю к себе.

– Ты так хорошо пахнешь! – ласково шепчет он мне в ухо. – Ты никуда больше не уедешь?

– Никуда!

– Всегда будешь со мной, да? А я теперь умею управлять автомобилем. Правда, дядя Иван?

– Иван, здравствуй. А где же Ян?

Он отвел глаза:

– Яна… Я должен тебе… просто…

Белые дома с разноцветными балконами поплыли передо мной в пестром калейдоскопе.

– Что с ним?

– С Яном все в порядке, не беспокойся. Он остался в Праге, чтобы… чтобы… – Иван запнулся и беспомощно провел рукой по волосам.

– Что – чтобы?

– Чтобы бабушка не плакала, понимаешь? – объяснил с важным видом Гонзик. – Она много плачет, потому что умер дедушка.

Дедушка из Славьетина! Как же я раньше не догадалась? В своих письмах мама меня к этому осторожно подготавливала.

Весной дедушка обрезал деревья и упал. Переломы для его возраста зажили довольно быстро, но, как следствие долгого лежания, началась пневмония, и он сильно ослабел. Даже до своих пчел дойти не мог. Это письмо меня глубоко взволновало. Однако пока человек живет, он надеется. Я все время собиралась поехать туда с Гонзиком, и вот…

Но почему так плачет мама? И даже Ян вынужден был остаться около нее… Я могла представить маму скорее утешающей отца, чем плачущей.

– Иван?..

Он молчал, а глаза его постепенно наполнялись слезами.

Почему Иван плачет? Неужели?! Нет, это неправда! С отцом ничего не может случиться. Отец бессмертен. Как музыка и цветы.

– Иван, прошу тебя…

– Пойдем, Яна. Я все тебе расскажу.

– Нет! Я знаю, что ты хочешь сказать. Но я не верю. Я должна сейчас же ехать в Прагу. Сейчас же…

И вдруг я почувствовала, что стремительно падаю в глубокую пропасть. Падаю, и неоткуда ждать спасения. Но оно пришло.

– Мама, – донесся до меня голосок Гонзика, – на тебе же нет ботиночек. Подожди, я сейчас принесу…

Как мало мы думаем, став взрослыми, о тех, кто дал нам жизнь и потом многие годы дарил любовь и нежность, чтобы из маленького человечка сформировался человек и гражданин…

Весной у папы был инфаркт, но мама не написала мне об этом, боясь расстроить. Да и папа запретил ей меня волновать. Мама ходила в больницу каждый день: ей разрешили на несколько минут подходить к стеклянной стенке реанимационного кардиологического отделения. И они каждый день смотрели друг на друга, веря и надеясь…

Они всегда хорошо ладили, хотя ничем не походили друг на друга, да и общих интересов у них не было. Но они любили, и они пронесли это светлое чувство через всю свою жизнь…

Отец был для меня таким авторитетом, что я невольно сравнивала с ним каждого парня, с которым знакомилась. И всегда отец выигрывал. Он никогда и ни в чем не упрекал меня, но я сама чувствовала, если чем-то очень огорчала его, и старалась искупить свою вину. Может быть, и педагогическое училище я стремилась закончить в какой-то степени ради отца…

Сейчас мы с Яном и Гонзиком гостим в Славьетине. После кризиса, по поводу которого звонили папе и который стоил ему жизни, дедушка все-таки оправился. Опираясь на палку, с трудом передвигая непослушные ноги, он уже ходит к своим пчелам. А вчера впервые после болезни садился за фортепиано и дрожащими руками пытался что-то тихо наигрывать. Когда я смотрю на него, у меня невольно выступают слезы на глазах.

Я знаю, как не любит Ян Славьетин. Вот и сейчас он предлагал мне провести отпуск у Ивана на даче, но не стал настаивать, когда я отказалась. Ян и не подозревал, какую боль причинил мне его рассказ о маленькой Регинке. Всегда, когда я думаю о том, будут ли у нас еще дети, мне становится не по себе. В Праге я вынуждена была обратиться к врачу. Он рекомендовал соблюдать предписанный мне режим и ждать.

И теперь Ян спит в мансарде, а мы с Гонзиком устроились в парадной комнате, в которой в свое время устраивались концерты «славьетинского квартета».

За время болезни дедушкин дом и сад пришли в запустение, и Ян энергично взялся за работу. Вместе с внуком пани Кржижовой Алешем, который весной вернулся из армии и теперь работает секретарем национального комитета, они отремонтировали крышу, покрасили забор и ставни, заменили кафельную плитку на веранде. Ранним утром, когда еще не сошла роса, Ян уходит косить траву, потом прореживает буйно разросшуюся малину, копает грядки, что-то сажает, окапывает деревья – одним словом, возвращает саду былую красоту. Иногда он со знанием дела ведет с соседями дискуссии о прививках, о скрещивании, видно, уже кое-чему научился у дедушки. Кроме того, он реставрировал полуразрушенную беседку, о чем я не знала до тех пор, пока он торжественно не провозгласил:

– Летний дворец для вас, графиня Гортензия. Можете теперь мечтать среди цветов…

Вместе с Алешем он привез для беседки камышовые кресла из Йиндржихув-Градца. Я сшила для них цветные подушечки, и теперь беседка стала для меня и для дедушки любимым местом отдыха. Пани Кржижова приносит нам туда малиновый сок, уютно устраивается рядом и разражается в адрес Яна хвалебными речами: мол, о таком муже только мечтать можно – интересный, офицер, да еще работящий, по всему Славьетину о нем слава ходит… Вот так и случилось, что Ян полюбил Славьетин, а славьетинцы полюбили моего Яна.

Почти все жители Славьетина присутствовали на торжественном вечере, посвященном годовщине Словацкого национального восстания. Мы с Яном тоже пошли. По этому случаю он надел форму, и я заметила, что женщины посматривали на него с интересом.

Гонзик целыми днями пропадает с ребятами на улице, со мной он бывает только по вечерам, да и то считанные минуты, так как быстро засыпает. Я смотрю на него, и мне кажется, что повторяется мое славьетинское детство пора невиданных открытий и ожесточенных схваток, сопровождавшихся ссадинами и синяками, ведь «открывателям» даром ничего не достается.

Я еще чувствую себя неважно, побаливает спина, но какое это счастье – сознавать, что мы наконец вместе. Иногда вечером мы выходим с Яном и Гонзиком на сельскую площадь и допоздна сидим с соседями под липами. Когда мы возвращаемся домой, Ян одной рукой нежно обнимает меня за плечи, а в другой несет сонного Гонзика. В тишине слышно, как падают в траву славьетинские яблоки…

Потом я проводила Яна в академию. А мы с Гонзиком остаемся здесь на всю осень, пока мама не заберет дедушку в Прагу…

От Веры приходили с Татр письма, написанные уже уверенным, энергичным почерком. В одном из них она сообщила, что приняла решение просить о переводе в Братиславу. Ей и Лацо дают там квартиру, так что теперь они будут вместе. Меня это поразило, но она попыталась утешить: «Моя дорогая Яничка, мы все равно будем встречаться. Мы с Лацо не можем даже представить, чтобы наши пути разошлись навсегда…» Я тоже чувствовала, что без нее моя жизнь сразу станет беднее.

Потом я получила письмо от Магды: ее муж закончил учебу, получил назначение в Прагу, и вскоре они туда переберутся. Так кто же из друзей у меня останется? Йозеф Коларж, пани Кутилкова да пани Фиалова… Между прочим, Фиалова пишет, что ее любимого внука Витека наконец перевели в нашу часть. Я поздравила ее с этим радостным событием, ведь она воспитывала Витека после того, как он потерял родителей в результате автомобильной катастрофы…

«А что, если Ян попросит квартиру в Брно или в его окрестностях? – пришло мне однажды в голову. – Я была долгое время больна, у нас ребенок… Руководство академии в подобных случаях идет навстречу слушателям…»

Я сама удивилась, как быстро отбросила эту мысль: «Нет-нет, я должна окончить училище. В другом месте у меня не будет таких условий, как в нашем городке. И Ян очень любит свою часть. А потом осталось всего три года, они пройдут незаметно…»

Проснулся я поздно, в голове шумело, то и дело накатывала тошнота. Сейчас бы холодного пива! Недаром наш Ньютон говорит: «Одна хорошо охлажденная бутылка сразу ставит человека на ноги…» Только Ньютона здесь нет, нет и холодного пива. Зато весь подвал заставлен бутылями с малиновым соком.

Я встал, подошел к умывальнику, вылил на голову кувшин воды и почувствовал себя немного лучше. Яна вешала в саду белье – мои рубашки, майки, спортивные трусы, а Гонзик подавал ей прищепки, подбирая их по цвету.

– К красному больше подходит белый цвет, правда, мама?

– И желтый…

– А зеленый нет?

– Нет!

– А почему красные розы и зеленые листья хорошо смотрятся вместе?..

Через окно мансарды я наблюдал за ними: они меня еще не заметили. Оба вышли во двор босиком, Яна была в купальнике, Гонзик – в одних трусиках. Солнце палило совсем по-летнему, хотя было уже последнее сентябрьское воскресенье. Весь месяц стояла великолепная погода, и Гонзик стал бронзовым, как индеец. Яна распустила волосы, еще влажные после душа, и подставляла солнцу то бедра, то грудь. За месяц моего отсутствия она заметно пополнела и похорошела. Поэтому вчера время от обеда до вечера я провел в состоянии, которое трудно описать. А Яна вела себя так, будто мы расстались три дня назад. Ее сдержанность волновала меня еще больше, и я поклялся, что вечером непременно унесу ее к себе наверх…

Но вечером явилась целая делегация, чтобы пригласить меня в трактир, где жители Славьетина отмечали праздник урожая. Я не хотел идти, но Яна сказала: «Папа порадовался бы, как тебя любят в Славьетине» – и тут же начала гладить мне брюки и рубашку. Не помню, когда я возвратился домой, и уж совсем не помню, сколько выпил вина. Интересно, что сегодня скажет Яна о моем участии в славьетинском празднике?

Она продолжала развешивать белье. Веревка была привязана высоко, и она все время поднималась на носках, демонстрируя свои красивые ноги… Я потянулся к пачке с сигаретами, щелкнул зажигалкой.

Яна посмотрела на окно и весело помахала мне:

– Привет! Эта ночная серенада… была посвящена мне?

Какая серенада? У меня был полный провал памяти.

– Папа, сейчас я поднимусь к тебе, – выручил меня Гонзик, но Яна его задержала:

– Папа побреется, чтобы нам понравиться, и сам спустится вниз. А ты иди к дедушке, помнишь, о чем вы договорились? – Она взяла пустую корзину и, обворожительно улыбнувшись, крикнула: – Ян, приходи поскорее! Я приготовила тебе на завтрак нечто сказочное!

Ну что ж, будем надеяться, что это сказочное блюдо не струдель с яблочной начинкой и не кекс. А если еще попить чая с малиновым соком, то завтра в академии я буду чувствовать себя так же прескверно…

Спустившись вниз, я почувствовал дразнящий запах форели, приготовленной на масле и в изобилии сдобренной тмином. На столе стояла охлажденная в подвальчике бутылка пива.

– Ну, Яна!.. – У меня даже дух захватило.

– Форель принес Алеш. Прямо из трактира он пошел к реке. Для меня осталось загадкой, как он не свалился в воду. А пиво?.. Ты же всегда цитируешь своего Ньютона: одна хорошо охлажденная бутылка… – сказала она, подавая мне открывалку.

На ней была цветастая юбка до пят и кофточка без рукавов с глубоким вырезом. На шейке висел медальон на тоненькой цепочке. «Как она хороша!» – подумал я.

– Ну, как прошел праздник? – спросила Яна, усаживаясь напротив меня и положив подбородок на ладони. Она была просто неотразима.

Я уставился в тарелку.

– Впрочем, зачем спрашивать? – засмеялась она. – Если вы возвращались домой с песнями… А пели хорошо.

– Это потому, что я не пел, чтобы им не мешать. Ведь в Славьетине все певцы и музыканты.

– Так уж и не пел? А я вот слышала, что пел, и даже соло.

– Соло?!

– Песенку Лацо, помнишь? – И она тихонечко напела первый куплет. – Но ты не только пел, ты еще и танцевал.

– Не знаю, может быть… Во всяком случае, пани Кржижову я проводил.

– Она уже обо всем мне рассказала. И что ты танцевал с самыми красивыми девушками… Она пришла к выводу, что у тебя хороший вкус…

Ревнует?! Ничего похожего. Сидит себе, положив свою прекрасную головку на ладошки, и насмешливо за мной наблюдает.

– Хочешь еще форели? Я оставила ее в электрогриле, чтобы была горячей.

– Где же ты взяла электрогриль?

– Да это наш свадебный подарок… Написала Йозефу Коларжу, вот он и захватил, когда приезжал сюда…

Никогда бы не поверил, что обычная фраза может пронзить как нож. Но была ли это обычная фраза? Яна произнесла ее так, будто я давно знал, что они с Пепиком переписываются и что он даже был здесь.

«Ты вообще многого не знаешь!» – зазвучал у меня в ушах голос Моники. Я забыл о том разговоре, а вот Иван и Эва его, по-видимому, помнят. Это чувствовалось по их отношению ко мне – как будто они о чем-то знали и боялись, чтобы об этом не догадался я.

Я решил откровенно поговорить с Яной и наверняка поговорил бы, если бы не смерть ее отца. Я знал, как она была к нему привязана, и по сравнению с тем горем, которое постигло ее, мои подозрения казались мелкими, никчемными… Потом Яна сама рассказала, как Йозеф привез ее из санатория, с юмором описала его флирт с тамошней медсестрой, упомянула и о том, как разозлил Йозефа Микадо, который не выполнил его инструкции и брякнул кому-то, что товарищ начальник вместо учений уехал в санаторий. Я от души смеялся, ко мне вновь вернулось спокойствие…

– Когда он тут был? – поинтересовался я, стараясь казаться равнодушным.

– Две недели назад, когда ты не мог приехать. У них в Йиндржихув-Градце намечались какие-то сборы, в которых он должен был участвовать. Он написал мне, что хотел бы у нас остановиться, и я телеграммой попросила его привезти электрогриль…

Выглядело все в общем правдоподобно. Только четырнадцать дней тому назад я был дома, и, когда в санчасти разыскивали Йозефа, Микадо точно в соответствии с инструкцией отвечал: «Товарищ начальник уехал на учения». Мы оба делали серьезный вид, так как нам все было ясно. Но мог ли я подумать, что он уехал к моей жене?!

Я отодвинул тарелку. Форель сразу мне опротивела, да и Славьетин тоже.

– Тебе нехорошо? – испугалась Яна.

– Да… Я бездельничаю в то время, когда должен заниматься. А как тут заниматься, если одна ночь проходит в поезде, другая – в гулянье…

– Я уже думала об этом… – прервала меня Яна. – Конечно, я счастлива, что ты полюбил Славьетин, а славьетинцы полюбили тебя, но вечно мы здесь жить не можем. Тебе необходимы условия для занятий, а мы с Гонзиком соскучились по дому…

Она соскучилась в Славьетине! По ком?

– В следующем месяце Йозеф снова сюда приедет, и я попрошу его отвезти нас домой. Дедушку мама заберет в Прагу. Так что ты уже приедешь домой. Мы будем тебя ждать. А потом…

– А потом? Что будет потом, если у тебя уже все продумано? – Медленно, но неудержимо во мне нарастала ярость: «Йозеф приедет и отвезет их домой! Почему не я? Разве это не моя жена и не мой сын?..»

– А потом… – Яна остановилась и решительно на меня посмотрела: – Я должна тебе кое-что объяснить, Ян. Последствия той автомобильной аварии оказались более серьезными, чем я предполагала. Знаю, как ты мучился, переживал. К счастью, теперь уже все позади и скоро все будет как прежде. Мне кажется, что все это время ты думал, будто я изменилась к тебе…

– Ни о чем таком я не думал… Просто я всегда должен чувствовать, что у меня есть жена. Что она принадлежит мне, только мне. А ты не бойся, тебе ничего не надо объяснять, выдумывать, оправдываться. Я не стану тебя беспокоить – ни здесь, ни дома, нигде… И не надо меня ни о чем просить. Знаю, что я не единственный мужчина, но и ты не единственная женщина!

Только теперь я понял, что кричу на нее. Я оцепенел. Боже мой, я кричал на Яну?! Ярость прошла, чувствовал я себя прескверно и желал только одного – чтобы она на меня тоже кричала или хотя бы заплакала. Но ничего подобного не произошло. Она даже не пошевелилась, не произнесла ни слова. Я наклонился за вилкой, которую швырнул на пол, и положил ее на стол.

В воцарившейся тишине были слышны доносившиеся из гостиной звуки фортепиано и голос деда:

– Это си!

– А почему си, дедушка?

– Так называется эта нота. Каждая нота имеет свое название. Это до… ре… ми… фа…

– Они носят странные названия, правда, дедушка? Хорошо, что меня зовут Гонза, а не До или Ми…

Я решился взглянуть на Яну. Ее лицо было обращено к гостиной, и я заметил, как по нему промелькнула улыбка. Потом она поднялась из-за стола, собрала посуду и пошла к двери.

– Подожди… – с трудом выдавил я из себя. – Куда ты идешь?

– Отнесу посуду в кухню и пойду снимать белье, наверное, оно уже высохло. После обеда тебе уезжать, так что я должна успеть все погладить и сложить в чемодан…

– Я сделаю все сам. Зачем ты стирала? Ты должна беречься. Я ведь и сам мог бы постирать.

Она повернулась ко мне:

– Хочу исполнять хотя бы некоторые супружеские обязанности…

В ее словах не было ни тени иронии или горечи, ни малейшего намека на то, что я ее обидел. Она умела сдерживать себя даже в возрасте семнадцати лет, а теперь, с годами, у нее появилась такая женская гордость, которая не позволяла ей унизиться до слез, упреков или сцен…

Яна стояла у двери и смотрела на меня своими огромными, потемневшими глазами. Вот сейчас схвачу ее на руки, отнесу наверх, запру двери мансарды, а потом… Потом встану перед ней на колени… Я встал из-за стола. Но прежде, чем я сделал шаг, дверь распахнулась, и на пороге появилась пани Кржижова:

– Пардон, что не постучала. Думала, пан надпоручик еще спит, а он уже на ногах. Словом, солдат – всегда солдат…

Яна исчезла. Пани Кржижова говорила и говорила. Я опустился в кресло и слушал, испытывая непреодолимое желание затолкать ее в подвал и накрепко запереть…

С Яной мне уже не удалось ни поговорить, ни толком попрощаться – дом был полон людей. Потом Алеш посадил меня на мотоцикл и отвез на станцию.

Когда в общежитии я открыл чемодан, из него пахнуло свежим, высушенным на улице бельем, сдобными пирогами и струделем с яблочной начинкой. Славьетинские колбаски были упакованы в жестяную коробку, рядом лежали хрен из дедовского огорода и банка малосольных огурцов, которые я любил, кажется, больше всего на свете.

– Хорошо вам, женатым! – сказал, облизываясь, Ньютон. – А посмотрите, что дают в дорогу бедному холостяку. – И он вытащил из кармана помятую красную гвоздику. – Но это поэзия, – добавил он мечтательно, потом с тем же мечтательным видом сел за стол, отрезал кусок колбасы, хороший ломоть струделя, выловил из банки огурец и начал отгонять Лудека, который тоже приковылял к столу: во время недавних прыжков в воду он сломал ногу у щиколотки. – Прежде всего соблаговолите распаковать свой багаж, раненый джентльмен, и не пытайтесь меня убедить, что ваша докторша дала вам с собой только витамины.

– Моя докторша уехала на симпозиум, поэтому не дала мне даже витаминов, – меланхолично заявил Лудек. – Но разозлила она меня порядком.

– Что я слышу? Твоя идеальная жена тебя разозлила?!

– Я говорю не о Ганке – жене, а о Ганке – матери… Представляешь, – обратился ко мне Лудек, – ценой огромных усилий я подыскал для Люцинки отличную квартиру. Хозяйка по образованию детская медсестра. Чисто, как в аптеке. Дочь десяти лет, прекрасно воспитана. Лучшего не найти! Но вот я приезжаю домой – и где же нахожу свою дочь? У деда Немравы…

– Нем… Нем…равы?! – Ньютон начал задыхаться от смеха.

– Это вахтер из больницы, любимец моей жены. Она жила у Немравов, пока я не получил квартиру. У них все время под ногами путаются кошки, котята, собаки, щенки. Люция без ума от животных, она же не понимает, что они распространяют инфекцию. Но Ганка-то все прекрасно понимает… И знаете, что она мне написала? «Не забирай ее от Немравов, ей там хорошо. У твоей дипломированной медсестры ее водили на прогулку за ручку в белых гольфах. У Немравов ей будет лучше во всех отношениях».

– А может быть, ей там действительно лучше? – возразил я.

Лудек пропустил мои слова мимо ушей.

– Хочу, чтобы она была девочкой, раз уж девочкой родилась. Чтобы носила белые гольфы, юбочки, а не валялась с кошками и собаками в траве. Если бы у меня был мальчик, я бы не возражал, но раз она девочка, пусть девочкой и остается!

Ньютон проворно поднялся и отправился в душ.

Вскоре там зашумела вода и срывающийся тенор Йозефа затянул:

– «Когда нам было семнадцать лет, зеленой долиной ее я вел…»

Лудек приковылял к моей кровати:

– Знаешь, у него появилась совсем молоденькая девчонка, и, по-моему, самое время напомнить ему о чувстве ответственности… Но еще лучше, если бы он женился, ведь офицеру крепкий тыл необходим. Вот как у нас с тобой…

Я слушал Лудека молча.

Не знаю, продолжается ли еще ночь или уже наступил день, сплю я или проснулась… Я могу открыть глаза, но – боюсь. Что, если все это, как было уже много раз, мне кажется, и стоит только открыть глаза, как я опять увижу потолок гостиной в Славьетине, бронзовую люстру, которая висит величественно и прочно.

– Спите, «анютины глазки»?

Я еще крепче закрываю глаза. Может быть, и этот родной голос я слышу во сне?

– Спишь?

– Сплю!

– Ах ты, негодница! Я похищаю ее с риском для собственной жизни, единственного сына бросаю неизвестно где, целый час жду, когда она проснется, а она…

Счастье – это и слезы, и смех. Кто не пережил страданий и горя, тот, наверное, и не поймет, что такое счастье. Я поднимаю руки, чтобы прижать к груди голову Яна, в который раз заглянуть в его загадочные глаза. Над нами – потолок, белый потолок нашей квартиры, и люстра, подозрительно покачивающаяся на крючке. Еще вечером я говорила Яну, что она определенно упадет… Ну и пусть падает!

Пока я размышляла, Ян уснул. За последнее время он опять похудел, нос с горбинкой заострился и волосы поредели, но мне он по-прежнему кажется двадцатилетним… Ему никогда не будет больше.

Я тихо встала и пошла на кухню приготовить что-нибудь поесть. Неожиданно тишину квартиры нарушили молодые голоса, смех и топот на лестнице. Потом зазвенел дверной звонок. Я набросила халат, поправила волосы и пошла открывать.

В прихожую буквально ворвалась пани Фиалова:

– Слава богу, Яничка, вы дома! У нас не хватает приборов и тарелок. Катержина притащила всю свою группу из техникума…

– Какая Катержина?

– Как – какая?.. Невеста! Ах, вы ведь ничего не знаете! У нас свадьба. Витек женится, он уже поручик… Ему дали квартиру Минаржовых, так почему бы и не жениться? Невеста, Катержина, еще учится. Красивая, очень красивая девушка, вот только вспыльчивая…

– Проходите же, сейчас я соберу все, что вы просите.

– Только приборы и тарелки. Я напекла, наварила и нажарила столько… Господи, я так разволновалась, что чуть было не забыла вас пригласить… Будет жаркое из вырезки с карловарскими кнедликами, цыплята, гусь без малого на девять килограммов… А салаты готовили с девчатами целую ночь. Я вам не прощу, если вы не окажете нам честь… А какие торты я напекла – ореховый, шоколадный, пуншевый…

Еще немного – и со мной случится голодный обморок. А у нас в холодильнике только сардины в томате, банка паштета, три яйца да ведро сливового повидла…

– Вставай, Ян! В нашем доме свадьба… – Я трясу его, дергаю за нос, а он только бормочет:

– Прошу тебя, ну еще минуточку…

– Свадьба! – кричу я ему прямо в ухо.

– Какая свадьба? – ворчливо вопрошает он. – Не хочу никакой свадьбы…

В нашем распоряжении всего семь часов. Как лучше провести их – вдвоем или на свадьбе? Поистине гамлетовская дилемма. Что же выбрать? Решено. Я отключаю звонок, намазываю повидлом краюху славьетинского хлеба – паштет и яйца пусть останутся для Яна…

Когда я ныряла в постель, у меня мелькнула мысль: пани Фиалова мне никогда этого не простит! И не простила – мне приснился роскошный свадебный стол. О боже, как это было вкусно!..

– Я паштет очень люблю, – заявил вдруг Ян, – но в чистом виде – это все-таки полуфабрикат. У нас найдутся лук и яйца? Ура, мы спасены! На кухню пока не заходи. Займись разборкой почты!

В почте не было ничего интересного – газеты, журналы, приглашение в Дом пионеров на заседание актива. И вдруг… Длинный конверт был адресован Яну и мне одновременно: «Инженер Иржи Маха с супругой имеют честь сообщить о помолвке своей дочери Моники с капитаном медицинской службы Йозефом Коларжем…» Две строчки золотых букв на дорогой бумаге…

Я сидела, глядя на это официальное уведомление, и просидела бы так, наверное, очень долго, если бы из кухни не донеслись дикие вопли. Я испуганно вскочила, но тут же облегченно вздохнула, увидев дым, валивший из раскрытой двери. По квартире быстро распространялся запах сгоревшего лука, паштета и яиц.

– Значит, она все-таки загнала его в угол, – с грустью констатировал Ян, ознакомившись с уведомлением.

Мы ели бутерброды, запивая их чаем.

– Конечно, это только помолвка, но Моника своего не упустит, вот увидишь. А жаль… У нас есть что-нибудь еще, Яна?

– Сардины в томате.

– И больше ничего?

– Повидло… Мы же не захотели пойти на свадьбу. А там столько вкусных вещей!

– Какая свадьба?

– А я не знаю, как теперь объяснить пани Фиаловой наше отсутствие… Это она, наверное, звонит. Поди открой и извинись…

– А может быть, ты сама?..

– Даже храбрые мужья теряются в критической ситуации! – И я решительно направилась к двери.

На лестничной клетке стояли двое молодых людей с корзиной, прикрытой белой салфеткой. Оба были в спортивных костюмах.

– Это бабушка вам прислала, – заговорила звонким голосом девушка. – Возьмите, пожалуйста, иначе нам с Витеком здорово достанется.

– Заходите, мы ведь должны вас поздравить, – послышался за моей спиной голос Яна.