Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Вчера я звонил домой – нам наконец-то поставили телефон, – чтобы сообщить Яне, что не приеду. Но к телефону подошла пани Кутилкова – Яна уехала с доктором Коларжем в Будеёвице. Это меня расстроило.

– Папа, ты меня видишь?

– Только слышу, и очень этому рад.

– А у меня часть головы голая…

– Ты выстриг себе волосы?! Ну подожди, вот вернется мама, она тебе задаст!

В ответ он весело расхохотался:

– Да мама об этом знает. Дядя доктор мне голову зашил. Но я совсем не плакал. Ну ладно, до свидания!

– Подожди… Почему тебе зашивали голову?

– Ну… из-за этого забора… Я же его головой пробил, понимаешь? Так хотелось стать чемпионом!..

– Когда это произошло?

– Давно. Еще когда шел снег. Ну, пока. Мы с Ярдой тренируемся на ковре…

Потом пани Кутилкова объяснила, что у Гонзика на голове два или три шва, потому что, катаясь на лыжах, он налетел на забор, но горевать, мол, об этом не стоит, ведь настоящий мальчишка и должен ходить в царапинах да синяках. А еще она спросила, не хочу ли я передать что-нибудь Яничке. Я поблагодарил ее за то, что она присматривает за Гонзиком, и только.

– Да я для Янички на все готова, – запричитала Кутилкова. – Мне ее очень жаль. Такая молодая – и все время одна.

Боже мой, как все жалеют мою жену! А что у меня голова трещит от занятий и забот – это им кажется естественным. И Яне тоже. Так стоит ли ей звонить?..

– У вас настоящая сонная болезнь! – воскликнул Йозеф, появившись на пороге. – Как у рядового Недомы, был такой у меня во взводе. Выглядел он вполне нормально, но в любой момент мог уснуть, например, во время вечерней поверки. А однажды он умудрился уснуть на танцплощадке у партнерши на плече…

Лудек швырнул в него словарем. Потом по квартире распространился аромат одеколона (разумеется, моего) и запах гвоздики, перемешанный с запахом лимона. Это сразу поставило нас на ноги. Зденек с важным видом принялся разливать ракитник. Проворно придвинутый стакан Йозефа он обошел:

– Только для больных, Ньютон.

– А для профилактики? Я же нахожусь в зараженной атмосфере, и мне необходим грог.

– Это не грог, а антигриппозный напиток для людей, физически и морально истощенных. А тебе в качестве профилактики лучше принимать витамины.

Яна позвонила после десяти.

– Что случилось? – спросила она приятным голоском. – Я ждала тебя на вокзале.

– А я думал, что ты в Будеёвице со своим лучшим другом.

– Что бы, по-твоему, я делала там два дня?

– А что тебе делать там даже один день? Но это не имеет значения. – Мне пришло в голову: если бы нас кто-нибудь подслушал, то подумал бы, что разговаривают двое ревнивых любовников.

– Значит, ты приедешь только завтра? – спросила она, никак не отреагировав на мое замечание.

– У меня другие планы, – ответил я.

Она молчала.

– Следовательно, я могу убрать рождественскую елку, – констатировала она.

– Убери, – согласился я и разозлился: «Вот она какая! Для нее главное – чтобы не подметать с ковра упавшие иголки».

– Ты сердишься, что Гонзик разбил себе голову, а я тебе ничего не сказала? Но, понимаешь, я боялась, что ты опять будешь сердиться…

– Опять? Ну что ты! Настоящий мальчишка должен ходить в царапинах и синяках. Мы же не хотим, чтобы из него вырос нюня.

Она засмеялась.

– Почему ты смеешься?

– Просто так, – сказала она.

– Вижу, у тебя хорошее настроение.

– Ты угадал…

– Так я не буду тебе его портить. Кроме того, у меня мало времени.

– Да, – сказала она чуть слышно, – я знаю и не стану тебя задерживать. Ну, будь здоров!

В ее голосе прозвучало что-то такое, что не только растопило мою злость, но и заставило проговорить против собственной воли:

– Яна…

На другом конце провода послышалось тихое всхлипывание. Я был растроган, и все мои намерения оставаться гордым и неприступным рассыпались, как карточный домик.

– Яничка, что с тобой?

– Я… Я… Почему ты не приедешь?

Если бы она призналась мне в любви, то даже это не прозвучало бы более трогательно. Заикаясь от волнения и радости, я пробормотал что-то о массе дел и ребятах, которые остались заниматься, о том, что я не могу срывать их планы.

– А что, если я приеду к тебе? – предложила она вдруг. – Только на один вечер, а ночью уеду обратно. Думаю, что два-три часа, проведенные со мной, не нарушат твоих планов.

У меня екнуло сердце. Как я ждал, чтобы она ко мне приехала! У нее будто был радар, воспринимающий мои желания. Стоп! А как же день рождения Ирены?.. Нет, лучше Яне не приезжать.

– Наверное, это нецелесообразно, «анютины глазки».

– Нецелесообразно? – переспросила она, будто не расслышала.

– Да… Стоит ли ехать в такую даль ради одного вечера?

– Ради одного вечера? – опять переспросила она.

Я почувствовал, как на лбу у меня выступил пот.

– Ведь через неделю я приеду, а после экзаменов опять будут каникулы… Алло, ты меня слышишь?

Яна молчала. Потом в трубке раздались длинные гудки. Что же делать? Позвонить ей? А зачем? И я повесил трубку. К тому же здравый смысл подсказывал мне, что она осталась бы здесь не только на один вечер. Пришлось бы снимать номер в гостинице, а потом… В общем, я сам ни за что бы ее не отпустил.

Я возвратился в комнату. Зденек как раз читал Йозефу нотацию, что его «самостоятельные занятия» вносят раскол в наши ряды, сбивают рабочий настрой, что, в то время как мы штудируем материал, он… В этом месте Зденек прервал свой монолог и посмотрел на меня. В его глазах отразилось глубокое понимание, ибо только мужчины до конца понимают мужчин.

– Тебе пришлось поклясться, что в академии объявлен карантин из-за гриппа? – спросил он сочувственно.

– Нет. Но мне пришлось отговорить ее от поездки…

В субботу к вечеру в общежитии неожиданно появился Лацо. Он сиял, как нарисованное Гонзиком оранжевое солнышко. Ирена его тоже пригласила, и он, так же как и мы, пришел к выводу, что небольшая разрядка нам не повредит.

– А Вера знает об этом?

– У моего депутата столько забот со своими избирателями…

Я бросился ему на шею, последние угрызения совести исчезли. Впервые мы отправились на развлекательное мероприятие все вместе.

– Только бы там не было телевидения! – притворно беспокоился Зденек.

Телевидения там не было. Зато были друзья Ирены из театра и сокурсники до академии. В небольшой квартире царила радушная атмосфера, звучала музыка, слышались веселые голоса. Лацо покорил всех своим виртуозным мастерством, Зденек неплохо спел несколько моравских песен, а Лудек прочитал знаменитый монолог Гамлета. Ирена нас знала, а вот ее друзья были удивлены: они, видимо, полагали, что нас ничего, кроме военной службы, не интересует. Только Йозеф сидел тихий и замкнутый. И я заметил, как он украдкой бросал взгляды на Ирену.

Это был действительно прекрасный вечер, но у меня он оставил горький привкус. Вероятно, привкус этот ему придали последующие события.

«Наверное, это нецелесообразно, «анютины глазки»…» Связь прервалась, но дождь с мучительной настойчивостью выстукивал по стеклу: «Не-це-ле-со-об-раз-но… Не-це-ле-…»

Разве можно использовать такое слово, когда речь идет о любви? Как мы дожили до этого? А ведь было время, когда я ехала к нему в такую даль только для того, чтобы постоять с ним один час у ворот. И он мчался ко мне на поезде, на попутных машинах, шел ночью через лес, чтобы потанцевать со мной хоть несколько минут. Разве это было целесообразно?

Нет, не надо упреков. Упреки – это последнее дело. Я стояла у окна и смотрела в непроглядную тьму поверх освещенных окон. Потом перевела взгляд на красный фонарь, прикрепленный на строительных лесах детского сада, который планируют открыть первого сентября. А я первого сентября пойду туда работать в качестве воспитательницы, если…

– Я должен сделать это не позже понедельника, – сказал мне доктор, молодой, подтянутый и энергичный. – Времени на раздумья у вас нет.

«Вре-ме-ни… у вас нет…» Разве я не знаю?!

– Это мой друг, Яна, и вам нечего бояться. Думаю, что кроме него, вам уже никто не поможет. А в больницу обращаться не стоит, скорее всего, там вас уговорили бы оставить ребенка, а если бы и… С этим должен будет согласиться Ян.

«Со-гла-сить-ся… Со-гла-сить-ся…»

Он ни за что бы не согласился. Он ничего не должен об этом знать! Однако почему тогда мне так хотелось, чтобы он приехал именно сегодня? Почему, почему?

– Папа, папа!.. – раздалось вдруг из комнаты Гонзика.

У него очень крепкий сон, но вечером в пятницу обычно приезжает Ян и Гонзик, как правило, не спит, дожидаясь его.

– Спи, Гонзик, папа сегодня не приедет, у него много дел.

– Тебе грустно?

– Немножко.

– Мне тоже. Только не немножко, а очень грустно…

Я укрыла Гонзика, вернулась в гостиную и задернула занавески. Они приглушили стук дождя по стеклу. Из угла смотрел серый глаз телеэкрана. Включить телевизор? Или радио? А может, лечь с книгой в постель? Нет, если я сейчас лягу, то ночью обязательно проснусь. А может, позвонить кому-нибудь? Но кому? Лацо не приехал, Вера в клубе – телевидение снимает там какой-то сюжет из жизни Союза социалистической молодежи. Доктор Коларж, вероятно, тоже там. Да и не стоит ему звонить, я и так злоупотребляю его дружбой. Хорошо бы сходить к Магде, но капитан Минарж уже приехал.

«А ваш снова не приехал, Яничка? – прозвучал в моей голове голос пани Фиаловой – она запирала за мной входную дверь, когда я во второй раз возвращалась с вокзала. – Слышали? Надпоручик Копец разводится. Это все академия! Когда мужики становятся образованными, они начинают важничать и прежние жены их уже не устраивают…» Весь гарнизон знает, почему не сложилась жизнь у Копеца и что разводится он не по собственному желанию, а потому, что Ярмила нашла себе другого. Но объяснять это пани Фиаловой – напрасный труд.

Вдруг зазвонил телефон, и у меня сильно забилось сердце. Снова звонит. Дошло, наверное, до Яна, что не так говорил со мной. Сожалеет, видимо. Хочет, чтобы я приехала. Конечно же, я поеду и во всем ему признаюсь. И об училище расскажу. Боже мой, даже невинную тайну не могу сохранить. А как же я собиралась скрыть от него такой страшный поступок?

Но звонил не Ян. По приятному и одновременно властному голосу я узнала Монику.

– Яна? Доктор Коларж сообщил мне, что ты живешь совсем рядом…

Как и в годы молодости, перед моими глазами зажегся красный предостерегающий свет.

– Я здесь с телевидением. Мы уже закончили съемку и развлекаемся. Приходите сюда с Яном, мы хорошо отметим нашу встречу.

Я объяснила, что Ян в Брно, а я не могу оставить Гонзика одного. Ей почему-то очень хотелось увидеть нашего сына, и во мне взыграла материнская гордость.

– Так заходи, здесь недалеко. Йозеф тебя проводит…

Потом, когда я уже оделась, причесалась и накрасилась, – не могла же я предстать перед ней в облике Золушки! – у меня мелькнула мысль, что не стоило ее приглашать. Но было поздно. Приготовления к приему гостей немного меня взбодрили, а когда около дома послышались веселые голоса и смех, я и вовсе обрадовалась: хоть на какое-то время мое мучительное одиночество нарушится…

Автобус до Будеёвице отправлялся в половине пятого. Доктор Коларж обещал отвезти меня, но в субботу он поехал с Моникой в Прагу и до сих пор не вернулся. Очевидно, она и Йозефу закружила голову.

Еще вчера выпало много снега, и Гонзика я повезла к Кутилковым на санках. Он был так счастлив, что чуть не забыл попрощаться. «Если я умру, – подумала я, – он быстро меня забудет. Слишком мал… Боже, что за глупые мысли! Почему это я должна умереть? Речь идет о банальной операции, на которую решаются тысячи женщин…»

Автобус, к счастью, был почти пустым. Я устроилась на сиденье позади водителя. Он вел машину медленно, осторожно – колеса то и дело буксовали, а «дворники» не успевали счищать с лобового стекла мокрый снег.

Вероятно, на меня еще действовало снотворное, потому что я все время дремала. В голове творилось что-то невообразимое: слышались голоса, каркали вороны, похожие на тех, которых мы видели, проезжая мимо заснеженных полей. «Так ты знаешь Ирену? А я думала, что Ян будет скрывать от тебя это знакомство. Но Ирена серьезная девушка, и тебе нечего бояться. Завтра, собственно уже сегодня, у нее день рождения. Она и Яна с товарищами пригласила на это торжество. Она их очень любит…» И вдруг один из воронов заговорил голосом Яна: «Наверное, это нецелесообразно… Да… Стоит ли ехать в такую даль ради одного вечера?» И еще один голос, с моравским акцентом: «Он ушел куда-то с ребятами минуту назад». Проклятые черные вороны!

– Проклятый снег! – жалуется водитель на остановке и поворачивается ко мне: – Потому и тянемся, как похоронная процессия. Вам не холодно?

Мне не холодно, но я бы с удовольствием превратилась в кусок льда, чтобы ничего не чувствовать. Нет-нет, это не ревность. Это острая, неутихающая боль, вызванная тем, что Ян отдал предпочтение другой женщине, а меня… меня обманул.

Автобус стоит на остановке до тех пор, пока не проглотит все заснеженные фигуры.

– Вы чем-то огорчены? – уже не в первый раз спрашивает меня от нечего делать водитель. – Вы огорчены?..

Наконец двери с шипением закрываются, и автобус вновь пробивается сквозь снежную завесу. Чем я огорчена? Теперь ничем. Я уже решилась… Я хочу стать такой же независимой, как Вера, Ирена, Моника. Хочу работать. А ребенок у меня уже есть, мой милый непослушный Гонзик…

Вчера после обеда приехала Вера – она хотела взять Гонзика в кукольный театр. Он, как всегда, бросился к ней, обнимал, что-то рассказывал, а она, такая красивая и уверенная в себе, в новой шубке и шапочке, только снисходительно улыбалась. И я вдруг разозлилась:

– Не сердись, Вера, но я его не пущу. Он еще не совсем здоров…

Это была неправда, Гонзик, конечно, мог пойти в театр, однако я не хотела давать его Вере напрокат. У нее есть все, потому что нет ребенка, а у меня нет ничего, кроме Гонзика.

– Ты боишься мне доверить его? – почему-то шепотом спросила Вера, и на глазах у нее выступили слезы.

– Я просто не хочу, чтобы он выходил на улицу, пока не окрепнет.

Гонзик заревел. Я шлепнула его пару раз, втолкнула в детскую и заперла.

– Мне грустно… Ты меня не любишь… Ты злая, злая!.. – стучал он в дверь.

Вера молчала. Я тоже.

– Что с тобой, Яна? – повернула она ко мне свое открытое доброе лицо.

Мне стало страшно стыдно, но отступить я уже не могла.

– Я немного нервничаю, плохо сплю, не сердись. Хочешь кофе?

– Лучше я уйду, чтобы он быстрее успокоился. Поцелуй его…

Вечером я звонила ей, но Веры не оказалось дома. Боже мой, что со мной творится? Я перестала понимать самое себя…

Когда я вышла из автобуса, у меня от слабости подкашивались ноги. Я отыскала в кармане кусочек сахара, положила его в рот и начала сосать. Вроде бы немного полегчало. До роддома я доехала без особых происшествий.

Доктор уже ждал меня и немного нервничал:

– Потерпите, пожалуйста, мне надо заглянуть в операционную.

Он ушел. Я сидела в кресле и слушала, как капает из крана вода: «Не-це-ле-со-об-раз-но… Не-це-ле-со-об-раз-но…» Я вскочила, чтобы завернуть кран. Вспотевшая рука скользила, и я открыла сумочку, чтобы достать носовой платок. Сумочку я взяла с собой старую и положила в нее пять носовых платков. Почему – не знаю. Когда я вытянула один из них, на пол что-то упало. Я наклонилась – это была картинка с изображением слона по прозвищу Отважное Сердце. Ее мне подарил Ян в день свадьбы. Смешная, трогательная картинка. Смешная до слез…

В это время вернулся доктор.

– Я… я… не сердитесь, но я… – Носовые платки выпали из моих рук.

Он поднял их.

– Я знал, что вы передумаете, – спокойно начал он и недоговорил, потому что кто-то постучал в дверь, она открылась и в кабинет вошла Вера, запыхавшаяся, испуганная:

– Яна, ты что, с ума сошла? Нет, ты не сделаешь этого. Я бы все отдала за то, чтобы иметь ребенка. А ты?!

Все поплыло у меня перед глазами…

Когда мы вышли из роддома, снег уже прекратился. Но на крыше Вериного «трабанта» высилась замысловатая снежная шапка. Вера заботливо застегнула мне страховочный ремень, набросила на плечи плед, и мы тронулись в путь. Перед тем как отпустить нас, доктор сварил кофе и дал мне какой-то порошок, и теперь я чувствовала себя так, будто непосильная ноша упала с моих плеч…

Вера узнала обо всем от доктора Коларжа. Он мчался из Праги, надеясь застать меня в городе и отговорить. Он думал, что мы с Яном уже не любим друг друга, однако слова Моники убедили его в обратном. Она рассказала Коларжу, как из-за Яна я пыталась покончить жизнь самоубийством и как на это реагировал Ян. Но меня Коларж уже не застал. И тогда он пошел к Вере…

– Он же тебя любит, ты хоть знаешь об этом?

– Ну и что? Это пройдет. Он ведь получает время от времени два билета в театр. И придет день, когда пустующее рядом с ним место займет какая-нибудь очаровательная девушка…

Мы смеялись. Нам опять было весело.

– Ты – лучший человек в мире, Вера! Если у нас родится дочь, мы назовем ее твоим именем. Вера – какое красивое имя!..

Вера переключила скорость и запела. Мы поднимались на крутой холм перед въездом в наш городишко. Я закрыла глаза, предчувствуя нечто очень приятное, и вдруг песня оборвалась. Через мгновение я услышала ужасающий Верин крик:

– Яна, береги голову!

Навстречу нам мчался зеленый грузовик. Я только помню, как прикрыла руками живот. А потом последовал резкий удар, меня куда-то отбросило, и наступила тьма…

Вахтер районной больницы узнал меня сразу – во время учений его призывали на некоторое время на переподготовку.

– Такое несчастье, товарищ надпоручик, такое несчастье!

– Где моя жена?

Ожидание было невероятно мучительным. Из больницы вышел мужчина с двумя детьми, дети плакали, мужчина был смертельно бледен.

Вахтер опять затараторил:

– Возможно… возможно… она еще в операционной. Не знаю. Вторую женщину отвезли в Прагу, в военный госпиталь. На вертолете.

Я взбежал по лестнице. Длинный пустынный коридор, в конце которого на стеклянных дверях операционной горела яркая надпись: «Вход строго воспрещен!» Кто же может запретить мне войти? Но я все-таки удержался, не вошел.

Десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять минут ожидания… Круглые часы в коридоре равнодушно отсчитывали мгновения. Казалось, прошла целая вечность, когда из какой-то двери вышла молоденькая сестра. Она поддерживала женщину с загипсованной ногой.

Я подбежал к ней, сестра посмотрела на меня с сочувствием, но сразу покачала головой:

– Ничего не знаю, все в операционной.

Она чем-то напоминала мне Яну, ту Яну, которую я когда-то встретил в «Манесе». Воспоминания наваливаются на меня, вызывая щемящую боль в сердце. Вот Яна стоит передо мной в красном пальто с мороженым, а вот в переполненном магазинчике пишет на чеке: «Любимый мой!» Вот она в белом платье невесты, и я беру ее на руки и переношу через лужи, а вот прямо в лыжных ботинках и спортивной куртке она падает на постель и мгновенно засыпает. Вот Яна в купальнике, и я сталкиваю ее с огромного валуна в ледяную воду, а она кричит от ужаса и восторга. Вот я держу ее в объятиях, а капли с мокрых волос стекают по ее мягкой бронзовой коже. А вот она после рождения Гонзика – неузнаваемо бледная после перенесенных страданий и непередаваемо прекрасная. И наконец, она на перроне машет вслед уходящему поезду, ее маленькая фигурка уменьшается у меня на глазах, становится уже еле различимой точкой. Боже, неужели я схожу с ума?..

Неожиданно дверь операционной бесшумно открылась, и оттуда выехала тележка на резиновых колесах. Под белой простыней четко вырисовывалась стройная фигура. Застывшее, бледное как мрамор лицо, закрытые глаза… Тележка двигалась очень медленно, и так же медленно, словно лунатик, шел за ней я. Потом санитар легко, будто ребенка, поднял Яну с тележки и ее прекрасные волосы свесились через его плечо.

– Сюда нельзя, товарищ, – преградила мне путь в палату сестра.

Я не проронил ни слова. Нигде человек не бывает таким покорным, как в больнице. Дверь закрылась. Доктор, который оперировал Яну, провел меня в свой кабинет. Он сообщил, что у Яны тяжелые внутренние повреждения. Ее привезли сюда в бессознательном состоянии, к счастью, вовремя.

Он говорил усталым, но очень официальным голосом. Из всего сказанного я запомнил только, что у Яны оторвалась почка. Однако она не настолько повреждена, чтобы ее удалять… Свет настольной лампы освещал его еще молодое, но сразу осунувшееся, посеревшее лицо – операция длилась несколько часов.

– Мы сделали все, что могли. Состояние вашей жены весьма серьезное. Ближайшие дни, видимо, будут тяжелыми. Будьте готовы ко всему… – Он предложил мне сигарету, но я не смог ее держать: у меня тряслись и пальцы и губы…

С того момента, когда меня пригласил к себе начальник факультета, я почувствовал что-то неладное. По выражению его лица и глаз я сразу понял: случилось непоправимое. «Неужели с Гонзиком?..» – подумал я. Но речь шла о Яне. Сообщение об автомобильной катастрофе передали по телефону. Командир полка сразу выслал машину на аэродром…

У меня пересохло вдруг во рту, будто я пересек Сахару.

– Принесите нам кофе, Блаженка, – услышал я голос доктора, – и бутылку газированной воды. – Очевидно, он заметил, что меня мучила жажда.

Я сделал глоток кофе, но проглотить не смог – словно кто-то невидимый сжал мне горло. Тогда доктор вынул из шкафа бутылку коньяка, налил в рюмку и подал ее мне:

– Выпейте, и вам сразу станет легче…

Мне действительно стало лучше.

– Что же теперь делать? – спросил я, сознавая всю бессмысленность своего вопроса.

– Ждать, – сказал он сухо и провел рукой по волосам – руки у него были большие и сильные, как у плотника. – Она потеряла очень много крови… Но, как ни странно, ребенок еще жил.

– Ребенок?

Рюмка выпала у меня из рук и разбилась.

– Ничего, ничего… Разве я вам не сказал, что она была беременна?

Теперь, некоторое время спустя, все случившееся кажется мне таким неправдоподобным, будто это пережил не я, а кто-то другой. По ночам я нередко просыпаюсь от того, что слышу во сне, как Яна зовет Веру. Когда она приходила в себя после наркоза, я стоял за дверью и ждал, что она позовет меня, но она без конца повторяла: «Вера, Верочка…»

С доктором Петром Навратилом мы впоследствии подружились. Оказалось, что он учился вместе с Коларжем. Петр рассказал, что Йозеф, можно считать, спас и Яну, и Веру. Беспокоясь о том, как бы Вера не застряла в сугробах, он выехал ей навстречу по направлению к Будеёвице и оказался свидетелем дорожного происшествия: водитель грузовика не справился с управлением, но благодаря самообладанию Веры он только зацепил «трабант» и отбросил его с шоссе в сторону. К счастью, в машине у Йозефа есть радиостанция, поэтому он смог сразу же вызвать из части санитарную машину, а важна была буквально каждая секунда. Потом он вместе с Верой вылетел в военный госпиталь в Прагу. В районную больницу он позвонил утром. Сообщил, что Вере сделали операцию, что все идет хорошо и Лацо уже в Праге.

Вообще, Вера пришла в сознание по пути в больницу. Поначалу казалось, что она отделалась сравнительно легко, и только Йозеф, пока весь персонал занимался Яной, благодаря богатому опыту в области травматологии обнаружил у нее трещину в черепной коробке. Иначе… Но об этом страшно было даже подумать.

А вчера Лацо сообщил мне, что, возможно, в конце недели отвезет Веру к своим родителям в Попрад.

Яна все еще в больнице. Когда на четвертый день после операции я смог войти к ней, она спала. Теперь она уже не была бледной как мрамор – сказывалась высокая температура. Я стоял не шевелясь. Вдруг она открыла глаза и пристально посмотрела на меня, словно не узнавая, потом положила руку на живот, и из глаз ее брызнули слезы: «Что с ней сделали? Поди спроси, я должна знать!..»

Доктор Навратил посоветовал мне уехать. Критическое состояние миновало, боль Яна переносила с удивительным мужеством (впрочем, такова моя Яна), только не могла примириться с мыслью, что потеряла ребенка. А встречи со мной доставляли ей лишнее беспокойство. Да и мне пора было возвращаться в академию. Гонзика взяла к себе бабушка, мать Яны, и я был ей чрезвычайно благодарен.

В Брно я сразу засел за учебники. Преподаватели проявили по отношению ко мне большую чуткость, а товарищи по курсу на практике доказали, что такое настоящая дружба. Ньютон следил, чтобы никто не занимал телефон в то время, когда я обычно звонил в больницу, жены Зденека и Лудека написали, что готовы взять к себе Гонзика, пока Яна не поправится… И вообще, ребята вели себя здорово.

Экзамены за зимний семестр, несмотря на выпавшие на мою долю испытания, я сдал словно играючи. Даже поволноваться как следует не пришлось. И ребята сдали почти все экзамены на «отлично».

Зато как я волновался, поднимаясь по лестнице к Яне! На этот раз она уже улыбнулась мне. Она была неузнаваемо худой. Глаза на бледном лице казались просто громадными.

– Ты выглядишь так, как тогда, когда приходил с букетом просить моей руки, – прошептала она, становясь снова моей Яной.

О погибшем ребенке не было сказано ни слова. Говорили главным образом о Гонзике. В ящике ночного столика Яны лежал пакетик с рисунками, на которых были изображены оранжевое солнышко, домики с кривыми трубами и лыжники. Нам предстояло решить, как быть с их автором. Сейчас за ним присматривал дедушка, однако в понедельник он должен был приступить к работе. У меня, правда, были недельные каникулы после сессии, но что потом?

Яна сама завела разговор о сыне. Она показала мне письмо, в котором Ирена предлагала взять мальчика к себе: мол, они с матерью-пенсионеркой будут этому очень рады.

– Как мило с ее стороны, не правда ли? – спросила Яна. – Что ты на это скажешь?

Я пожал плечами. Ирена говорила об этом и раньше, сразу же после моего возвращения. И хотя мысль казалась очень заманчивой – Гонзик в таком случае был бы рядом со мной, – я вежливо отклонил ее предложение. Вечер по случаю дня ее рождения навсегда оставил во мне горький привкус. Из-за него я отговорил Яну от поездки в Брно, и меня до сих пор мучают угрызения совести. Ведь если бы она приехала в Брно, вероятно, несчастья не произошло бы. Но потом…

Потом пани Кутилкова, обуреваемая искренней жалостью ко мне и к Яне, открыла мне ее тайну:

– В Будеёвице она ездила в училище. Хотела сделать вам сюрприз…

Так вот в чем дело! Я был ошеломлен и растроган. Это объясняло многое в поведении Яны, и мне стало ужасно стыдно, что я так глупо ревновал ее и подозревал во всех смертных грехах. Более того, тщательно все обдумав, я наконец понял, почему мои друзья так уважают Яну. И я гордился ею, по-своему любил ее, но так ли, как она того заслуживала? Я считал само собой разумеющимся, что она воспитывает ребенка, ведет домашнее хозяйство, создает мне условия для учебы, а что я давал ей взамен? Постоянно требуя от нее понимания, я даже не задумывался над тем, что в таком же понимании нуждается и моя жена.

Мне очень хотелось сказать ей, что я все понял, что мне ужасно хочется стать другим, но я не мог этого сделать. Ведь тогда мне пришлось бы признаться, что я знаю ее великую тайну. А она продолжала хранить ее. И однажды с тревогой спросила, говорил ли я с доктором Коларжем и о чем. Несомненно, Йозеф знал о ее учебе, и она боялась, не проговорился ли он. Но когда я сказал, что Йозеф в отпуске, она сразу успокоилась…

Яна закрыла глаза, видно, устала. Когда я дошел уже до двери, она меня окликнула:

– Придешь завтра?

– Завтра, послезавтра, каждый день буду приходить…

– Тогда я попрошу Блаженку, чтобы она меня причесала. И знаешь что? Купи мне… губную помаду. Сейчас в моде коричневая, но она мне не идет. Купи, пожалуйста, светло-розовую…

Итак, мы с Гонзиком ведем самостоятельную жизнь, как два солдата в военном лагере. Он сразу же стал свертывать ковер в гостиной.

– Зачем ты это делаешь?

– В футбол будем играть. Хорошо? И никто нам мешать не будет!

Теперь, когда убран ковер, мы играем в футбол на нашем замечательном паркете, ставим барьеры для бега с препятствиями. Из его кровати мы соорудили танк, а спим вместе в спальне. Вместе ходим в расположение части, отдаем честь старшим офицерам и отвечаем на приветствия солдат. Мучит его только одно – что мы не ходим на рыбалку.

О маме почти не говорим – таков наш молчаливый уговор. Он мужественно переносит разлуку, рисует для Яны веселые картинки, но однажды вечером я услышал в спальне плач. Я оторвался от занятий и пошел к нему.

– Где ее подушка? – всхлипывал он. – Эта не мамина, она совсем не пахнет…

В тот день я менял наволочки – и вот пожалуйста. К счастью, я догадался побрызгать подушку Яниными духами. Он подложил ее под щечку и сразу же уснул. Наверное, не надо было говорить ей об этом, потому что она разволновалась, стала расспрашивать о нем… Петр меня отругал, когда я ему рассказал об этом. Внешне она как будто смирилась с потерей второго ребенка, но как на самом деле?..

– Ты, надеюсь, понимаешь, как сложна психика женщины? А тут еще пережить такое!

Я осмелился задать вопрос, который все время меня мучил:

– Как ты думаешь, сможет она иметь детей?

– А почему бы и нет? Травма, конечно, тяжелая, но Яна еще молода… Со временем все образуется…

– Не понимаю, почему она мне ничего не сказала? – вырвалось у меня. – Я очень хотел дочь, и она это знала.

– Может, ждала подходящего момента…

И снова я почувствовал горький привкус – Брно! В тот день она дважды приходила встречать меня на вокзал, а потом хотела сама приехать. Для чего? Чтобы сказать о том, что у нас будет ребенок? Смогу ли я когда-нибудь простить себя?

К концу недели нашей холостяцкой жизни я почувствовал, что силы мои на исходе. Я уже не знал, за что браться: то ли в магазин бежать, то ли ужин готовить – обедать мы ходили в офицерскую столовую, – то ли стирать, то ли убирать… А в это время Гонзик продолжал реализовывать свои бесчисленные идеи по разгрому нашей прежде такой уютной квартиры. И как это Яна все успевала, да еще и училась?

Свободно вздохнул я только в воскресенье на вокзале. По настоянию Яны я вез Гонзика к Ирене. Умытый и нарядный – над этим поработали Магда Минаржова и пани Фиалова, – он послушно держал меня за руку и казался очаровательным ребенком. Меня охватила отцовская гордость, ведь целую неделю я воспитывал его совершенно один. Воспитывал так, как надо воспитывать мужчину и будущего солдата.

Когда подошел поезд, Гонзик посмотрел на меня и простодушно спросил:

– Папа, а мы не можем поехать на паровозе?

Я учусь ходить заново. В больничном саду уже зацвели черешни, по лужайке прыгает дрозд. Хорошо ему! А у меня голова кружится от весеннего воздуха, и ноги совсем не держат. Но как приятно видеть небо, облака, а не скучный белый потолок!

– Вот какой день я выбрала вам для первой прогулки! – хвастает медсестра Даша из отделения восстановления трудоспособности.