Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Не проронив ни слова, он забрался в кабину.

Теперь пора в техникум. Иван уже ждал меня. В руках он бережно держал спичечный коробок.

– Что у тебя там?

– Блохи. Их наловил для меня на своих собаках ночной сторож. Исключительно в научных целях. Ты знаешь, что блоха одним прыжком преодолевает расстояние в двести раз большее, чем она сама? Вот если бы реализовать эту ее способность в технике, использовать в одном из средств передвижения!..

Иван говорил и говорил, и мне опять было хорошо. С ним мне всегда хорошо.

Прошло десять дней, похожих один на другой. Я не обращаю внимания ни на небо, ни на пение птиц. А цветут ли еще крокусы? Этого я тоже не знаю. На работу теперь езжу трамваем. В подсобке надеваю рабочий халат и встаю за прилавок.

– У вас есть новая пластинка Карела Готта с портретом?

– А мне нужен альбом «Супрафона» с записями Горничека.

– Пожалуйста, какую-нибудь популярную мелодию для жены к пятидесятилетию. Танго или что-нибудь в этом роде…

– Я слышал, что оркестр Чешской филармонии записал «Славянские танцы» Дворжака. У вас есть такая пластинка?..

В полдень, как всегда, мы закрыли магазин на обед и остались с Даной вдвоем – заведующая ушла в парикмахерскую красить волосы в морковный цвет. А мы подогреваем себе сосиски.

– Яна, ты бы вышла замуж за человека с достатком, если бы ему было, скажем, лет сорок пять?

– За такого дедушку? Никогда!

– А я бы – не задумываясь. Какой толк от молодых! У них почти никогда не бывает денег. Даже за билеты в кино приходится самой платить. Меня такая жизнь не устраивает. Да и работа надоела.

– А чего же ты хочешь?

Она блаженно потянулась:

– Наслаждений! – и, подмигнув мне, рассмеялась: – Ты ведь даже не догадываешься, что это такое, правда?

– Наверное…

– С такими потрясающими глазами да с такой фигурой ты бы могла сделать неплохую партию, если бы не была глупенькой.

Я молча откусила кусочек сосиски. Она как резиновая, и я с отвращением положила ее обратно на тарелку.

– Да, забыла сказать, опять «Мастроянни» заходил, спрашивал о тебе. Я же говорю, что при желании ты можешь удачно выйти замуж. Вот хотя бы за него. Своя машина…

«Мастроянни» покупает только серьезную музыку, преимущественно записи старых мастеров.

После обеда мой поклонник появился снова:

– Вы не забыли о своем обещании, Яна?

Я взяла с полки пластинку с записью концерта Гайдна. В пустом магазине послышались величественные звуки органа.

– Вы сегодня грустны, Яна.

Мне хотелось сказать: «Я не грустна, а глупа. Влюбилась в человека, который встречается с другой. Вот и все», но сказала я совсем иное:

– Это вам показалось. Завернуть пластинку?

– Будьте добры. – И «Мастроянни» продолжал тихим голосом, потому что заведующая уже воцарилась на своем «троне» в кассе: – Вы когда кончаете? Я мог бы подвезти вас домой.

Я молча заворачивала пластинку.

– Так в котором часу заехать? – настойчиво переспросил он.

Я отрицательно покачала головой.

И тут в разговор вмешалась заведующая:

– Здесь магазин, а не бюро знакомств. Извольте частные разговоры с продавщицами вести по окончании их рабочего дня.

Наша заведующая – мужененавистница. В свое время у нее была большая любовь, но потом ее парня призвали в армию и там он нашел себе другую. А заведующая так и не вышла замуж. И теперь время от времени она произносит перед нами речи, обличающие вероломство мужчин. Как, например, сейчас:

– Вот ловелас! Я рада, Яна, что ты не клюнула на его машину. Он наверняка женатый.

– От вас умереть можно! – смеясь, сказала Дана.

– Прежде чем умирать, протри витрину. Ведь это лицо магазина. Вот тебе тряпка, и давай пошевеливайся. И не вздумай там кокетничать с молодыми людьми!

– Я?

– А может, я? Или Яна? Чтобы витрина блестела как зеркало, иначе еще раз протрешь ее после работы!

– У вас совсем как в армии! – отрезала Дана, но взяла тряпку и вышла на улицу.

В этот момент я ей страшно позавидовала. То и дело меняет кавалеров, всегда весела, ничего не принимает всерьез, и при том в общем-то неплохая подруга. А я, должно быть, кончу, как наша заведующая. Нет, надо перебороть себя, ведь в этом мне никто не поможет.

И все же помощь пришла. От того, от кого я ее меньше всего ожидала, – от Моники. Она появилась в магазине в пятницу, вернувшись после поездки в горы, с красивым бронзовым загаром, в отличном брючном костюме. Дана пришла в восхищение, а я разозлилась. Не на Монику, на себя. Рядом с ней я выглядела как ощипанная курица. А добило меня ее заявление, что завтра вечером к ним придет Ян, поэтому ей нужны какие-нибудь хорошие записи.

Из магазина я отправилась прямо в парикмахерскую. Потом купила светло-голубую кофточку с большим вырезом, которые только начали входить в моду.

Вечером мы с Иркой и Орешком пошли в клуб метростроевцев, славившийся хорошим оркестром. Пригласил нас один парень, работавший на строительстве метро, – Ирка с Орешком помогали ему ремонтировать «фиат». Парень оказался умным и очень общительным. Он рассказывал мне, что можно найти глубоко в земле.

– Угадай, – разжигал он мое любопытство, – до какого слоя горной породы мы добрались при работах на трассе «С»?

Я ответила наугад:

– Слой этот, наверное, являлся поверхностью Земли миллион лет назад…

Парень рассмеялся и сказал, что я ошиблась всего на каких-то триста сорок девять миллионов. Ну и ну! Потом он разоткровенничался: мол, скоро поедет в Советский Союз изучать геологию, не только самую древнюю, но и самую интересную науку на свете. Он рассказывал о геологии с таким восторгом, с каким говорят о любимой девушке. И я вдруг осознала, что у меня нет ничего такого, чем бы я была так же страстно увлечена. Может быть, музыка? Но я лишь слушаю ее.

Перед сном я долго думала о горной породе, насчитывающей триста пятьдесят миллионов лет, и о своих страданиях, продолжающихся всего четырнадцать дней, но кажущихся мне вечностью. А может, я такой человек, которого любая мелочь повергает в уныние?

Но на другой день, когда в магазине появился Ян, все мои страдания сразу же улетучились и я почувствовала себя по-настоящему счастливой. Я была настолько взволнована, что даже оперлась о прилавок, чтобы устоять на ногах.

В субботу утром позвонила Моника и сообщила, что вернулась. В горы вместе с ней ездила и Эва, и, пока они там отдыхали, Иван переселился временно ко мне. Мы снова зажили той великолепной жизнью, какой могут жить одни мужчины, хотя нам и приходилось отчаянно зубрить, готовясь к письменным экзаменам. Зубрежка навевала скуку, но мы старались вносить в свою жизнь разнообразие беседами на всевозможные биологические темы.

– Возьми, например, саранчу, – начинал рассуждать Иван. – Она спокойно может перенести облучение, находясь в пяти километрах от эпицентра взрыва мощной атомной бомбы: отряхнется, и все. Я уже не говорю о скорпионе. Для человека смертельная доза – шестьсот рентген, а скорпион может свободно выдержать и семьдесят пять тысяч рентген…

Так мы установили, что нам далеко до саранчи и до скорпиона, что по сравнению с нами они неплохо приспособились к жизни в атомном веке. А ведь это мы, люди, открыли и научились использовать ядерную энергию.

– Ну чем не пещерные жители? Мы – пещерные люди атомного века! – утверждал Иван.

Вчера он уехал к себе. А сегодня звонила Моника. Блаженство мое кончилось.

– Ты не хотел бы вечером прийти к нам? Не бойся, никакой компании не будет, только мы одни. Я достала у Яны отличные пластинки…

Это приглашение меня почему-то взволновало. Ах да, Моника упомянула Яну. Ну так что же? Я ведь вычеркнул из Жизни всех женщин, в том числе и девушку с крокусами. До экзаменов никакой романтики, а там посмотрим. Но неужели Моника так дьявольски хитра? А может, она сказала правду?..

– Да, чуть было не забыла, тебе привет от Яны.

– Спасибо. Как она поживает?

– Спроси ее сам. Она будет вне себя от счастья… Как видишь, для меня это не секрет.

Но это же так не похоже на Яну! В «Манесе» она даже не обернулась, когда уходила. У Пушинки, после представления, я едва успел сказать ей:

– Спасибо тебе за то, что ты осталась со мной на Земле.

Она совершенно спокойно:

– С тобой?! Я просто хотела остаться, а с кем – мне было все равно…

Такая гордая девушка не будет делиться с подругами сокровенным. А впрочем, девушки народ особый, кто их знает…

– Я зайду к ней, – сказал я специально, чтобы позлить Монику. – Мы хотим создать у себя дискотеку, нам нужны пластинки.

– Забери у нее, пожалуйста, одну пластинку, она знает какую.

Моника была настолько уверена в себе, что меня это даже рассердило.

– Ну так как, придешь вечером? – спросила она снова. – Если у тебя другие планы, я не настаиваю…

У меня были другие планы. В понедельник начинались письменные экзамены, на подготовку оставалось только два дня. Договорились встретиться после экзаменов.

– Ты познакомился с новой девушкой? – спросила меня соседка пани Коничкова, которая пришла помыть в нашей квартире окна.

Время от времени она вторгается сюда с ведром и тряпками, чтобы навести порядок, зная, что отец мой работает в Африке на строительстве автострады, а мама попала в больницу с воспалением желчного пузыря.

– Что у тебя за барышни?! Все какие-то размалеванные, наверняка непорядочные.

– А вы знаете, что как раз сейчас я думаю об одной очень порядочной девушке?

– Бедняжка, ей не повезло! – воскликнула пани Коничкова, всплеснув руками.

В телефонной книжке я нашел номер Яниного магазина. Сегодня суббота, и у них, вероятно, закрыто, но я все же позвонил.

– Да! – отозвался чей-то приглушенный голосок, потом до меня донеслись слова песни: «Сколько трудных дорог нужно смело пройти, чтоб по праву мужчиною зваться…»

Я помедлил и повесил трубку, потому что неожиданно понял: я не знаю, о чем говорить с Яной. Я опустил шторы, чтобы солнце не светило в глаза, разложил на столе учебники и тетради, сварил себе кофе по-турецки, закурил сигарету и… Ровно через двадцать минут я уже был перед Яниным магазином.

Через витрину я увидел, что у прилавка стоят несколько покупателей. Я начал ходить взад-вперед по тротуару, не решаясь войти. Вскоре из магазина вышла молоденькая накрашенная продавщица, в коротеньком рабочем халатике, с тряпкой в руках, смерила меня оценивающим взглядом и, покачивая бедрами, нехотя направилась к витрине. Я снова заглянул через стекло. Магазин уже опустел, Яна стояла за прилавком и что-то писала. На ней был такой же розовый халатик, что и на накрашенной девушке. Но как он ей шел!

Поборов нерешительность, я шагнул через порог. Яна подняла голову и от удивления захлопала своими длиннющими ресницами. Мне показалось, что она покраснела.

– Здравствуй! Тебя прислала Моника за пластинкой? – спросила она, стараясь выглядеть спокойной.

– Моника?

– Она говорила, что пришлет кого-нибудь за ней. Но мне еще не удалось достать ее.

– Я не посыльный. Просто случайно проходил мимо, и мне пришла в голову мысль… Мы хотим создать дискотеку… на стройке… и вообще…

Она смотрела на меня, и в ее глазах было что-то такое, что окончательно смутило меня, и я прекратил свой бессвязный лепет. Я вдруг понял, что если и дальше буду разыгрывать эту глупую комедию, то утеряю нечто очень важное, что девушка с крокусами для меня много значит.

– Я не проходил мимо, – решительно заявил я. – И никаких пластинок мне не надо. Я просто хотел тебя видеть. Посмотреть, какого цвета у тебя глаза днем. Вот и все. А теперь я, пожалуй, пойду… – Но с места я не двигался.

Она тоже чего-то ждала. Ее молчание становилось для меня мучительным.

– Ну, ладно, я пошел, – сказал я и направился к двери.

В этот момент она слегка наклонилась вперед и тихо попросила:

– Не уходи!

Сегодня у нас первое свидание. Иногда у меня возникает такое чувство, что с субботы прошла целая вечность, а иногда, наоборот, кажется, что это произошло минуту назад, что он все еще стоит рядом и говорит: «Я просто хотел тебя видеть. Посмотреть, какого цвета у тебя глаза днем».

Не знаю, как бы развивались события дальше, если бы в магазин не влетела Дана с пакетиком наших любимых сосисок. Она свистнула от удивления, потом сказала:

– Извините! – и величаво проплыла в подсобку, откуда, разумеется, стала внимательно наблюдать за происходящим.

«Пусть смотрит!» – решила я. Но в этот момент вернулась со склада заведующая, и я мигом поставила на проигрыватель первую попавшуюся под руку пластинку.

– Это вам наверняка понравится, – сказала я с милой улыбкой образцовой продавщицы.

Раздались грохочущие звуки духового оркестра. Заведующая подозрительно посмотрела на меня. Я замерла, а Ян закусил губу. («Я думала, что умру от смеха!» – сообщила мне потом в подсобке Дана.)

– Вы возьмете ее? Бабушке она, надеюсь, доставит удовольствие.

– Да, наверное, – с трудом выдавил из себя Ян, а глаза его заискрились безудержной радостью.

Заведующая ушла переодеваться.

– Если не хочешь, я у тебя эту пластинку куплю, – прошептала я, выписывая чек.

– Не надо, я оставлю ее себе на память. Когда ты станешь бабушкой, я подарю ее тебе в день рождения. Я могу тебя подождать? Вы ведь скоро кончаете?

– Сегодня же «черная» суббота. Ты забыл? Мы работаем целый день.

– У меня учебный отпуск. В понедельник сдаю письменный экзамен. Может, встретимся потом? Сходим в кино, например в «Альфу»…

– Хорошо. Я в кино уже сто лет не была.

– Буду ждать тебя в Пассаже!

– В понедельник я тебя буду ругать.

Это было замечательно – вот так открыто перешептываться! И откуда у меня взялась вдруг эта естественность, уверенность в том, что все в конце концов должно было закончиться именно так?..

После полудня часы будто замедлили свой ход, А покупатели словно сговорились: каждый жаждал обязательно сегодня приобрести себе пластинку. В магазине беспрерывно плакала труба Армстронга, звучали голоса Нецкаржа и Черноцкой, гремел оркестр Чешской филармонии. К семи я уже едва держалась на ногах, и все-таки настроение у меня было хорошее.

– Яне что-то нездоровится, – попыталась выручить меня Дана. – Пусть идет, я управлюсь одна.

Заведующая весьма критически посмотрела на меня:

– Весной многие чувствуют страшную слабость. Отправляйся-ка на свежий воздух и купи себе витамин С.

На вешалке в подсобке висело мое новое красное пальто – денег на его покупку мне добавил папа.

В Пассаже меня уже ждал Ян. Я увидела его издали, ведь Яна просто нельзя не заметить. Он ждал меня! Чудеса, вы и в самом деле существуете?

– Знаешь, Яна, билеты проданы на неделю вперед, но нам повезло: кто-то только что вернул билеты в ложу… – Он посмотрел на меня и улыбнулся: – Какое красивое пальто! Я даже не сразу узнал тебя.

– Я очень хочу пить, – пожаловалась я, улыбаясь через силу: от волнения у меня действительно пересохло во рту.

Мы выпили в буфете холодной фруктовой воды. Журнал уже начался, но нам все равно, ведь у нас ложа. Ян помог мне спять пальто, и я почувствовала ласковое прикосновение его рук к своим плечам. Он медленно повернул меня к себе. Его лицо, слегка освещенное светом с экрана, приблизилось ко мне. Он коснулся губами моих волос и прошептал:

– Яна!..

Я хорошо слышала его, хотя зал заполняли ревущие звуки каких-то самолетов, должно быть бомбардировщиков. Но в этот миг, даже если бы они пролетали у меня над головой, я все равно бы слышала только его голос.

Через неделю у нас с Иваном начинаются устные экзамены. Иван расстроен: Эва и ее родители заставили его подать заявление в институт, противиться их воле он не может.

А меня пригласил вчера к себе директор нашего предприятия, отец Моники. Предложил сесть в мягкое кожаное кресло, и я сразу забеспокоился – такие кресла вызывают у меня недоверие. Мой отец, который, как дедушка и прадедушка, признавал лишь коллективный труд в бригаде, любил говорить: «Как только усядешься поглубже в мягкое кресло, так обязательно попадешь в какую-нибудь неприятную историю…»

– Как дела с экзаменами, Ян? Может, позвонить в техникум?

– Письменные сдал хорошо. Теперь на очереди устные. Да не беспокойтесь, пожалуйста, как-нибудь сам справлюсь.

– Как-нибудь, как-нибудь… – повторил директор, поглядывая на меня насмешливыми глазами Моники.

Они страшно похожи друг на друга. Оба красивые, умные, обаятельные. Всегда и во всем удачливые. Но чересчур уж властные. И я снова почувствовал облегчение, вспомнив, что с Моникой все кончено…

Примерно через неделю после письменных экзаменов она подъехала за мной к техникуму.

– Не поддавайся! – зашептал мне Иван: он «болеет» за Яну.

Но Моника вела себя очень корректно, просто как товарищ.

– Ты не хотел бы поехать в бассейн «Подоли» поплавать? – предложила она.

Я подумал, что несколько прыжков в воду мне не повредят, скорее наоборот. В бассейне мы хорошо провели время. Моника была очень мила – пожалуй, такой я ее еще ни разу не видел. И теперь предстоящее объяснение стало казаться мне делом гораздо более трудным, чем я предполагал. Разве Моника в чем-нибудь передо мной виновата? А может быть, она меня даже по-своему любила…

– Куда теперь? – спросила Моника по дороге из бассейна.

– Моника, я должен тебе кое-что сказать, – решился я начать разговор. – Лучше это сделать сейчас…

Она затормозила, как всегда, перед самым светофором и, держа руку на переключателе скоростей и не глядя на меня, обронила:

– Не нужно, и без того все ясно…

Загорелся зеленый свет, и «Москвич» рванул с места, словно взмывающая ввысь ракета.

– Одно только мне не совсем понятно, – заговорила она на следующем перекрестке, – отчего ты остановил свой выбор на Яне? Может, с ее стороны это месть? В училище я отбила у нее мальчика, но мне для этого не понадобилось даже пальцем пошевелить. Достаточно было появиться на занятиях литературного кружка, и Яна перестала для него существовать. Ребята никогда не проявляли к ней особого интереса. И что ты в ней нашел?

Объяснять ей – означало бы защищать Яну. А ей не нужен защитник. Вот и сейчас, в самом центре города, где царил шум и хаос и витал неприятный запах выхлопных газов и французских духов Моники, я вдруг сильно затосковал по Яне. Захотелось растрепать ее волосы – настоящие девичьи волосы, а не копну, покрытую лаком, заглянуть в ее удивительные «анютины глазки», опушенные длинными ресницами, и увидеть в них такое знакомое изумление…

– Тебе это ясно? – услышал я снова голос директора. – Предприятие очень заинтересовано, чтобы ты поступил в институт. Ты из династии строителей, секретарь организации Союза социалистической молодежи. Будешь получать стипендию от предприятия, а после окончания вуза вернешься к нам работать.

– В институт? В строительный? Да мне окончить техникум и то стоило немалых трудов. Моя голова, видимо, для учебы не годится. Я серьезно…

– Ты меня в этом не уверяй, я лучше знаю, на что годится твоя голова. Из нее надо только выбросить девушек. Я, конечно, понимаю, молодость и так далее, и тем не менее пора подумать о будущем.

Я едва не рассмеялся. Никогда я себе голову девушками не забивал. Яна – первая, о которой я так много думаю. Но, надо сказать, это нисколько не мешает моей учебе, а, наоборот, помогает. Допоздна гулять ей не разрешают, поэтому я стал больше заниматься да и выспался наконец по-настоящему.

– Строительное дело – трудное, товарищ директор, это вы сами знаете. Трудное даже для тех, у кого есть к этому призвание. А у меня его нет. Если бы вы знали, как я не люблю черчение!

– Попробуй скажи своему отцу, что у тебя нет призвания. Скажи, если ты такой храбрый. Ваша династия строителей известна всей стране: дедушка построил пятьдесят мостов, отец – Герой Социалистического Труда, один брат сооружает автостраду, другой проектирует Северный район, а ты хочешь изменить этой славной традиции?

Ну что можно было на это ответить? Что я уважаю нашу династию, но не хочу, чтобы традиция стала для меня бременем? Что я, вероятно, пошел в мамину родню, где все занимались слесарным ремеслом?

Мама рассказывала, как ее прадедушка, деревенский кузнец, во время войны с пруссаками сделал такую пушку, с помощью которой крестьяне вызвали панику среди солдат неприятеля. А ее отец наверняка стал бы изобретателем и конструктором, если бы имел возможность учиться. У него была небольшая мастерская, в которой он собирал различные машины и механизмы, вызывавшие восхищение окружающих. Работал он на оружейном заводе, был коммунистом и погиб во время войны в концлагере. Он, бесспорно, поддержал бы меня, если бы остался жив. А мама уступает папе во всем, такая уж она у нас, спокойная и добрая. Зато папа порывистый, энергичный и полон гордости за свою профессию. Но не буду же я рассказывать обо всем этом директору!

И я, как утопающий, ухватился за соломинку:

– Мне предстоит идти в армию.

– И ты уже заранее дрожишь, да?

– Я редко когда дрожу, особенно от страха. Правда, сам я в армию не рвусь, но рано или поздно служить все равно придется. Не будут же мне без конца давать отсрочку.

– Это мы все устроим, ты не волнуйся. Не терять же тебе два года!..

И в тот момент мне впервые пришла в голову мысль, что будут означать для меня эти два года, два года без Яны. Раньше я об этом не думал.

А директор как будто почувствовал, что я заколебался, и встал:

– У секретарши возьми направление в институт для сдачи приемных экзаменов. И еще я хотел тебе сказать о сугубо личных делах. Вы свои ночные прогулки с Моникой пока прекратите. Иначе ты не сдашь экзаменов, а она завалит чешский. У них очень строгий преподаватель.

Не мог же я ему так сразу заявить, что уже не принимаю участия в ночных прогулках Моники – она, судя по всему, говорит ему, будто встречается со мной. Тем временем директор нажал кнопку звонка, и в кабинете появилась секретарша.

Вышел я от него с направлением в институт. Что же теперь делать? Оставалось только посоветоваться с Яной. Мы не договаривались с ней о встрече, но мне страшно захотелось ее увидеть. Я представил себе, как засияют ее глаза, как она покраснеет, – она и не догадывается, как ей это идет, – и до меня наконец дошло, что я влюбился, и, видимо, посильнее, чем Иван в свою Эву.

Однако случилось все по-другому. Когда Яна вышла из магазина вместе с ученицей и я к ним приблизился, она смутилась. Никакого сияния в ее глазах я не заметил.

– У тебя какие-нибудь планы на сегодняшний вечер? – спросил я с заметным волнением: моя оскорбленная гордость взбунтовалась. Может быть, она хотела пойти куда-нибудь с братом и Орешком? Что их, собственно, связывает? Она никогда об этом не говорила, а я соперников просто не замечал. – Если да, то не буду тебе мешать, – добавил я.

– Какие там планы! Мне просто нужно домой. Обещала помочь маме постирать. Папа в санатории…

– Может, все-таки у тебя найдется немного времени? Или нет ни минутки?

Она кивнула, но, как мне показалось, неохотно. Если бы ревность меня не обуяла (откуда только у меня взялось это чувство?), я бы, конечно, не стал ее упрашивать.

– Куда пойдем?

– Куда хочешь, все равно, – ответила она безразличным голосом.

Ну и дела! Всегда у нее была масса разных предложений. А что случилось сегодня? Ее словно подменили.

Раньше, до встречи с Яной, я ходил с девушками в кино, на танцы, на вечеринки… А с ней мы чаще всего бродили по Праге. Я начал открывать для себя город, в котором родился, и иногда казался сам себе туристом, которого сопровождает опытный гид. Когда однажды я обмолвился об этом, она рассмеялась и сказала, что хорошо знает город благодаря бесплатному трамвайному билету.

Нет, Яна – особенная девушка. Она отлично разбирается в цветах и деревьях, знает историю, прочла много книг, ходит на концерты серьезной музыки, на которые меня ничем не заманишь. Кроме того, она знает толк в автомашинах и в спорте не профан. Она удивительно эрудированный человек, в чем, конечно, большая заслуга ее отца и Пушинкиной компании. С ней можно говорить обо всем, как с другом, и при этом она… все еще девочка с крокусами.

– Слушай, Яна, а где растут твои крокусы? Мы не могли бы туда пойти?

– Нет, – резко отклонила она мое предложение, а потом добавила спокойнее: – Крокусы давно отцвели. Но я знаю одно место… Там мы еще не были.

Мы сошли на конечной остановке в Коширже и поднялись наверх по косогору. У меня было такое впечатление, что я очутился где-то в деревне – вокруг луга да поля. И вдруг перед нами, словно в ковбойском фильме, распахнулась долина, а рядом скала и овраг – романтический уголок первозданной природы, о котором, ручаюсь, знают немногие пражане.

– Ну как, нравится тебе здесь? – спросила Яна улыбнувшись.

– Очень. Смотрю и не могу насмотреться. Так же, как на тебя. Но что это сегодня с тобой? Случилось что-нибудь?

Улыбка на ее лице тут же погасла.

– А что со мной могло случиться?! – У нее снова был чужой, безразличный голос. – И… нам нужно возвращаться. Скоро стемнеет.

– Что за фантазии? Тащишь меня в гору, невзирая на мой солидный возраст, открываешь мне такую красоту – и сразу же возвращаться? Да я не сдвинусь с этого места! Иди сюда, посидим немножко.

Она нерешительно присела на куртку, которую я расстелил под выступом скалы. Он защищал нас от ветра, поднявшегося с наступлением сумерек. Было тихо и тепло, как в пещере. От Яниных волос веяло знакомым ароматом свежести. Они были нежные и мягкие, как ее кожа.

– Яна! Мои «анютины глазки»! – сказал я и попытался обнять ее, но она выскользнула из моих рук, чуть отодвинулась и обхватила руками свои колени.

– Что ты хотел мне сказать?

Я сразу протрезвел – она играет со мной! Я знал, что девушки прибегают к этому средству, чтобы убедиться в своей власти над нами. Но Яна была необыкновенной девушкой. У нее, наверное, что-то случилось. Я не стал ни о чем расспрашивать. Если захочет, сама расскажет.

– Сегодня меня вызывал директор. Уговаривал поступать в институт. Направление уже в кармане…

– А ты не хочешь?

– Нет. Я долго отказывался, но потом мне пришло в голову, что об этом надо с тобой посоветоваться.

– Что я могу тебе посоветовать? – сказала она, пожав плечами. – Я знаю только, что многие ребята были бы рады, если бы смогли учиться. Вот, например, Орешек. Он страстно желает поступить в Академию музыкального и театрального искусства, но не может, потому что должен содержать мать. Тебе-то легко!..

– Ты так думаешь? – моментально отреагировал я и почувствовал, как захлестывает меня злость и на Орешка, и на нее. – По-твоему, Орешек – герой, а я… мне, одним словом, все падает с неба! Да известно ли тебе, что я вообще не хотел быть строителем, и тем не менее вкалываю на стройке, как вол. А какой от этого толк? Если меня и хвалят, то, скорее всего, из-за отца…

Мои слова не были пустой болтовней. У отца на стройке действительно был большой авторитет, и я чувствовал, что из-за этого ко мне относятся несколько иначе, чем к другим ребятам. И это меня бесило. Я не хотел жить за счет чужой славы, хотел пробивать себе дорогу самостоятельно. Поэтому и на службу в армии я смотрел не так, как многие мои сверстники. Там меня никто не знает, я буду одним из сотен новобранцев, и трудности нам придется преодолевать одинаковые.

Я довольно сбивчиво рассказал обо всем этом Яне. С Иваном, конечно, говорить о таких вещах легче: к службе в армии у нас хорошее отношение еще с мальчишеских лет, потому что над нашим пионерским отрядом шефствовали военные. Это были настоящие друзья. Когда наступили каникулы, они организовали для нас спортивный лагерь. Мы вели почти солдатскую жизнь – палатки, караулы, тревоги, ходьба по азимуту, состязания в стрельбе, спортивные игры, а главное – они возили нас в близлежащую воинскую часть. Там впервые в жизни мне разрешили влезть в танк. Никто не вызывал во мне такого восхищения, как танкисты в черных комбинезонах. Я уже представлял, как сижу на месте командира в башне…

Разумеется, многое с того времени стерлось в памяти, и я уже не тот пятнадцатилетний мальчик, каким был когда-то, но, наверное, до самой смерти я не забуду командира танкового полка, который вечером у костра поведал нам о своем боевом крещении на Дукле. Ему в ту пору было только на четыре года больше, чем нам, и в полку он числился стрелком-радистом.

Слушая его рассказ, я мысленно переносился на Дуклу, и мне казалось, что я провел с ним ночь перед наступлением. Я представил себе все так, будто в действительности был танкистом.

Ночь была на исходе, все ждали сигнала к наступлению. Еще час, еще полчаса… Послышался гул орудий – началась артподготовка… Еще десять минут – и раздалась команда: «Вперед!» За танками поднялась в атаку пехота. Противник открыл противотанковый огонь…

– А что бывает с танком, когда его подбивают? – услышал я рядом с собой голос Яны. Ее большие глаза сверкали в полумраке. Я опомнился, поняв, что слишком увлекся рассказом. А ведь хотел поговорить с ней совсем о другом!

– Яничка, какой же я дурак! Наговорил тебе тут с три короба вместо того, чтобы просто сказать: я люблю машины и с большим удовольствием пошел бы служить в танковую часть. Понимаешь?

– Так плюнь на институт! – посоветовала она своим тихим голоском.

– Но поступить в институт – это значит остаться с тобой в Праге. А если уйду в армию?.. Кто знает, куда меня направят, может, и не в танковую часть. А потом, два года без тебя… Два года! Ты понимаешь это?

Она отвернулась.

– Так ты это из-за меня?.. – Голос у нее задрожал. – Если все, что ты сказал, правда, так я тебя подожду. Если, конечно, ты этого захочешь… – Дальше она не могла говорить.

Я испуганно привлек ее к себе. По ее холодным щекам текли жаркие слезы.

– Яна, почему ты плачешь? Ради бога, скажи!

– Не спрашивай ни о чем. Я, наверное, очень глупая. Не обращай внимания. И давай не будем больше об этом…

Мне тоже хотелось помолчать. Все и так было ясно. А главное, она уже не отворачивалась, тихо лежала в моих объятиях, и вкус ее слез на нежной холодной коже меня страшно волновал. Нет, от этого можно сойти с ума. Впервые рядом с ней я терял голову, а ведь давал себе слово сдерживаться, потому что она совсем ребенок и до меня у нее наверняка не было ни одного парня. Я целовал ее и чувствовал, как и ей передается мое волнение. Она сама обняла меня и прижалась своим стройным, но крепким телом. Никогда еще она так меня не обнимала. Я чувствовал, как часто бьется ее сердце – как у пойманного зверька.

Вдруг совсем рядом послышался какой-то шум. Яна вскрикнула, оттолкнула меня и вскочила. Мгновенно поднялся и я. Что-то темное встрепенулось около нас и замахало тяжелыми крыльями…

– Фазан! – воскликнула Яна и разразилась смехом.

– Я застрелю его и брошу хищному зверью на съедение. Нет, лучше зажарю на вертеле.

– Нет-нет, ты не сделаешь этого! – протестовала она, смеясь. Но ее «Нет-нет, ты не сделаешь этого!» относилось и к моим рукам, которыми я снова крепко обнял ее. Она все-таки вырвалась и начала быстро приводить в порядок юбку, кофту и волосы: