Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Старший по комнате свободник Халупа только после подъема заметил, что койка Жачека пуста. Он припомнил, что вечером все ходили в кино. Там Жачека разыскал начальник клуба: он хотел, чтобы воин по окончании фильма посмотрел телевизор, ведь на гражданке Жачек был телевизионным мастером. И товарищи по комнате спокойно легли спать…

Я немедленно позвонил начальнику клуба.

– Какой еще Жачек, черт возьми! – выругался он спросонья. – Этот бледный солдатик из твоей роты?.. Ну да, телевизор он починил, а что? Я должен был проводить его в казарму с почетным эскортом? А может быть, его следовало и в постель уложить, и одеялом прикрыть?..

Я бросил трубку. Именно начальник клуба наставлял нас с Ладо на путь истинный после партсобрания, на котором мы говорили о том, каким представляем себе настоящего командира. Принеся с собой из училища изрядный заряд бодрости и оптимизма, мы объявляли войну формализму в подходе к людям, воспевали значение личного примера, дисциплину, основанную на подлинном сознании, товарищеские отношения… «Парадные речи! – спустил нас на землю начальник клуба. – Все приходят из училища с такими настроениями… Но чем скорее вы избавитесь от подобных теорий, тем лучше для вас. Училище – одно, а жизнь – другое. Приглядывайте хорошенько за подчиненными, не позволяйте им фамильярничать с вами и тренируйте голосовые связки с упорством Демосфена, который в конце концов сумел перекричать прибой».

И такой опытный офицер оставил новобранца без присмотра чинить телевизор в клубе, а сейчас ему и дела нет, куда подевался солдат. Главное, что телевизор работает. Позади клуба расположен садик Микушки, единственный зеленый оазис, затерявшийся среди казарменных зданий. Именно там держит капитан голубей и кроликов. Жачек здесь, видимо, хорошо ориентируется. И вот он перелез через забор… Хотя вряд ли ему это по силам.

Да что я, собственно, знаю про своих подчиненных?.. Я хотел было звонить командиру роты, как вдруг он появился в казарме. С капитаном Понцом мы ладим: он всего на восемь лет старше меня и еще не забыл, как чувствует себя новоиспеченный командир, да и в заместители он сам меня выбрал. Но сейчас, когда я увидел, как беззаботно шагает он по коридору своей пружинистой походкой, на душе у меня стало совсем муторно.

– Ты чего тут маячишь? Не переусердствуй! – Он взглянул на часы, потом на меня, скользнул глазами по фигуре несчастного дежурного и спросил так, словно выпустил пулю в цель: – Что у вас тут стряслось? Пропал кто-нибудь?

Не успел я объяснить ему все по порядку, как в его кабинете зазвонил телефон. Через минуту он вернулся. Взгляд, который он бросил на нас, и движение, которым он провел по пуговицам кителя, свидетельствовали о том, что звонил командир батальона. Значит, ему уже известно о случившемся. Ничего не могло быть хуже: о происшедшем ЧП командир узнал от кого-то раньше, чем от своих подчиненных. Я нелегко поддаюсь панике, но в ту минуту мне стало не по себе. Теперь начнется…

И я не ошибся. Капитан, не глядя на меня, резко, официальным тоном приказал:

– Товарищ поручик, возьмите прапорщика Валашека, и быстро в штаб. Прихватите там необходимые документы и отправляйтесь в Прагу. Поторопитесь: поезд отходит через двадцать минут. Да, захватите с собой оружие. В Праге явитесь в комендатуру, где заберете задержанного воина Жачека и первым поездом возвратитесь с ним в часть.

Хотя я почувствовал облегчение при вести, что Жачек жив, по тону капитана было ясно, что мне от него еще достанется по возвращении. А поскольку мы приняли обязательство участвовать в соревновании на лучшую роту, то это отразится на наших результатах.

Никогда еще я не ездил в Прагу с подобным заданием. Для Валашека же это было дело привычное. Я терялся в догадках, что же мог натворить Жачек. Видимо, догадываясь о моем состоянии, Валашек попытался успокоить меня:

– Товарищ поручик, чего вы зря волнуетесь? Он же наверняка к своей девчонке уехал…

– Может быть, меня здесь встречает жена… – сказал я, когда мы вышли на перрон.

– Я подожду вас в сторонке, но учтите, товарищ поручик, задерживаться нам нельзя.

Однако Яна к этому поезду, конечно, не пришла. Я немного расстроился, хотя понимал, что так даже лучше. Какой толк встретиться и тут же расстаться?

Дежурный по комендатуре послал нас на гауптвахту. Очкастый прапорщик посмотрел наши документы, и через минуту перед нами предстал бледный, перепуганный Жачек. Увидев меня, он заплакал.

– Перестаньте, Жачек! Хныкать теперь поздно.

Не берусь описать чувства, охватившие меня в ту минуту. Во-первых, ситуация складывалась не из приятных, во-вторых, у меня вдруг появилось такое ощущение, что Жачек, стоявший передо мной, не виноват в случившемся. Правда, на чем было основано это ощущение, я не понимал…

И вот теперь я стою у телефона и не знаю, что мне делать. Жачека дежурный по роте уже увел на гауптвахту. А я… я чувствовал себя ужасно. Да и неудивительно, ведь я не ел со вчерашнего утра, ни минуты не спал, а в ушах у меня все звучал хрипловатый голос Яны: «Ладно… До свидания».

– Пошли-пошли! – Лацо обнял меня за плечи, – Вера нам приготовила токану. Это такое венгерское блюдо. И выпьем чего-нибудь. Рюмочку-другую пропустишь – и сразу почувствуешь себя гораздо бодрее.

Лацо – настоящий друг. Он всегда выручит.

Я направила струю содовой воды из сифона прямо в рот. Это меня отрезвило. Что же теперь? В сифоне еще никому не удавалось утопиться, да у меня уже и не было такого желания. Может, позвонить Яну самой? Или написать письмо? А может, оставить все как есть?.. Нет, так дело не пойдет! Для меня это пройденный этап. Недаром Пушинка заявляет в своих психологических драмах, что человек может в жизни не раз споткнуться, но не следует спотыкаться дважды об один и тот же камень. При первом же испытании на звание разумной, нежной и все понимающей жены я с треском провалилась. «И теперь ситуация такова, что необходимо действовать», – сказала бы Дана.

– Ты куда-то едешь? – воскликнула мама, войдя в мою комнату, – она увидела, что я собираю чемодан.

– К Яну.

– Сейчас? Но ты же еще не завтракала!

Наверное, все родители так наивны. Ну какое значение имеет сейчас завтрак?

– В такую даль?!

А что значат расстояния?

– Хоть ты и вышла замуж, но ума у тебя не прибавилось!

А при чем тут ум? Хотя ума у меня как раз прибавилось.

– Тогда возьми с собой торт, который я для вас испекла… – начала сдаваться мама. – А как же цыпленок?

Незнакомая станция, каких немало. Около путей купались в пыли куры, на перроне – ни души. Небо плотно закрывали низкие тучи.

Я стояла перед зданием вокзала с чемоданом в одной руке, с тортом в другой и дрожала от холода. Разумеется, на мне был новый костюм. Дороги вели направо и налево, и справа и слева виднелись далекие огни. Куда же мне идти? И окажется ли Ян на месте? Я подошла к двери, ведущей в комнату дежурного по станции, и несмело постучала. Дежурный с мальчиком лет восьми разглядывали под лампой голубя с забинтованной лапкой.

– Давай возьмем его домой, – предложил мальчик.

Дежурный вздохнул:

– Мама выгонит. У нас и так уже ветеринарную лечебницу открывать можно… Что вам угодно? – обернулся он ко мне.

Я спросила, как пройти к воинской части.

– Я вас провожу, – сразу вызвался мальчик, рыжий, веснушчатый, с огромными черными глазами и щелочкой между передними зубами. Такого бы мне сына! – Пойдем короткой дорогой, – объяснил он.

– Вам кто нужен? Может, я его знаю? – Дежурный улыбнулся: – Военные взяли над ними шефство, выступают в роли вожатых, так что в казармах у них полно друзей.

– А в нашем отряде не вожатый, а вожатая, – уточнил мальчик, – товарищ Вера. Вы не знаете ее? Она десятник…

«Вера! Как могла я забыть о ней и о Лацо! Они наверняка знают все про Яна и обязательно помогут…»

– Тебе известно, где она живет?

– Само собой. Мы часто провожаем ее до дому…

Вера жила в старом доме с темной обшарпанной лестницей. По ней мы поднялись на последний этаж. Мой гид, который уже на станции по-рыцарски взял у меня коробку с тортом, теперь весело барабанил ею по перилам. Бедный торт!

Мальчик остановился у коричневой двери и дал два коротких звонка.

– К ним два звонка, к их хозяйке – один. Она у них настоящая ведьма, – сказал он, показывая свою осведомленность, – но с Верой не связывается. С Верой никто не связывается! – добавил он с гордостью.

В этот момент дверь открылась и на пороге появилась Вера в брюках и свитере. Ее нежное лицо, обрамленное каштановыми волосами, сияло.

– Янка! Душенька!.. – Она обняла меня и повернулась к Лацо, который вырос за ее спиной: – Ты посмотри, кого нам Ярда привел. Где же вы встретились?

– Она дороги не знала, – бойко объяснил мальчик. – А мы должны всем помогать.

У меня было такое чувство, что я приехала домой, моя подавленность сразу исчезла. Но прежде чем я успела спросить про Яна, Вера приложила палец к губам:

– Тихо-тихо, не разбуди его. Вот будет сюрприз!.. Лацо, отведи Янку в комнату, только не греми там!

В комнате с высоким потолком и голландской печкой, от которой веяло благодатным теплом, лежал на тахте Ян. Он спал на боку, подложив руку под щеку. Вид у него был такой усталый, что у меня сжалось сердце.

– Когда я открыл глаза и увидел тебя…

– Ты их поскорее опять закрыл.

– Ну да! Я думал, ты мне снишься, и хотел подольше посмотреть этот сон. Я и сейчас не вполне уверен, что не сплю.

Мы лежали в объятиях друг друга и наслаждались тишиной – Лацо и Вера «внезапно» вспомнили, что им пора на вечер в гарнизонный клуб. Мы почти не разговаривали. Мы вместе, и не было в эти минуты в мире ничего более важного. Только к полуночи мы встали и торопливо оделись: Лацо и Вера каждую минуту могли вернуться.

– Ты ночуй здесь, а я пойду в общежитие. Завтра снимем номер в гостинице. А ты позвонишь утром в Прагу и скажешь, что остаешься.

У меня было два отгула за субботы, но вот занятия в училище… Впрочем, сейчас мне было не до них. С большой радостью я осталась бы тут насовсем. В кухне был накрыт стол, на котором стояли всевозможные лакомства и бутылка вина.

– Ну и друзья у нас, а?

– Мне, пожалуйста, не наливай, вчера, пока ждала тебя, я выпила целую бутылку.

– Ах вот оно что! Поэтому-то я и не мог тебя добудиться…

Только теперь он рассказал мне, что случилось. И я сразу представила себе этого незадачливого солдата, представила, как ночью он добирается автостопом до Праги и приходит к своей девушке. А ее нет дома, она работает в ночную смену, и мать девушки, посочувствовав парню, угощает его чаем. Когда девушка пришла с работы, она отправила мать спать и спросила: «Ты получил увольнительную?» Парень рассердился: мол, ради нее пошел на риск, а она ведет себя как начальник патруля. Они поссорились. Девушка плакала, говорила, что не хочет, чтобы его арестовали, а он упрекал ее в том, что она его не любит, грозил, что наложит на себя руки, и под конец выскочил из дома. Она бежала за ним, но не догнала. Опасаясь за его жизнь, она обратилась в отделение милиции. Сотрудник милиции выяснил, где живут родители парня, и сообщил в комендатуру. Дальше все пошло как обычно. Мне было ужасно жаль солдата.

– Почему эта девушка так поступила? – недоумевала я. – Ведь он убежал из-за любви к ней. А она сразу заговорила о какой-то увольнительной, а потом заявила о нем. По-моему, это жестоко.

– А что она, по-твоему, должна была делать?

– Не знаю, по крайней мере, сейчас не знаю. Уверена только в одном: не очень-то она его любит.

– А мне кажется, наоборот, что она его очень любит, потому и не хотела допустить, чтобы он попал в неприятную историю. Какой-нибудь другой девчонке, наверное, достаточно было бы того, что они вместе, а там хоть трава не расти. В конце концов ей-то что? Даже можно подружкам похвалиться: вот, мол, на что мой парень ради меня пошел. А эта девушка действовала по велению разума. Ведь когда мы кого-то любим, мы стараемся как-то его оберегать.

– Да, конечно… Но если бы что-нибудь подобное случилось с тобой, я бы тебя спрятала, а потом мы вместе что-нибудь придумали бы. Однако заявлять о тебе я бы никогда не пошла.

– Не сердись, но ты рассуждаешь как маленькая. Как ты себе это представляешь? Ты что, прятала бы меня всю жизнь? «Мы вместе что-нибудь придумали бы»! Что? Ты пойми, что меня стали бы искать, и каждый день, каждый лишний час рассматривался бы потом трибуналом как отягчающее вину обстоятельство. Нет, ты бы сделала то же самое, что и девушка Жачека.

– Никогда!

– Или ты уговорила бы меня сделать это, или же я сделал бы это сам, без уговоров, и тебе сразу стало бы легче. И потом, для нас с тобой это дискуссия на отвлеченную тему, а в жизни дезертирство, даже совершенное во имя любви, все равно дезертирство. Ведь дезертир ставит под удар не только себя, но и своих товарищей, командиров… А главное, он нарушает присягу. Что такое присяга, я думаю, тебе не надо объяснять.

– Не надо! Я как-то иначе к этому отношусь. Но только он сейчас сидит на гауптвахте, а она, вероятно, смотрит преспокойно фильм или спит, и в ее жизни абсолютно ничего не изменилось.

– А ты думаешь, что без ее заявления он бы не сидел на гауптвахте? Сидел бы, и ему наверняка дали бы больше. Но все могло бы кончиться еще хуже: ведь он был очень взволнован, а в таком состоянии люди способны совершить любую глупость. Собственно говоря, она его спасла. А насчет того, что она спокойно спит, это вовсе не соответствует действительности. Она звонила в часть, как только мы вернулись: задыхалась от слез и говорила с трудом – так она переживала за Жачека. Это хорошая, рассудительная девушка, и очень его любит.

– А парню об этом сообщили? Он ничего с собой не сделает, когда его выпустят?

– А вот об этом позабочусь я.

– Ты хорошо его знаешь?

– Разумеется. Ведь он из моей роты. У него прекрасная характеристика с места работы, и служит он добросовестно, только какой-то пассивный… вроде бы кем-то запуганный.

– А тебя не удивляет, что такой запуганный, безынициативный и притом дисциплинированный парень вдруг взял да и убежал? Одно другому явно противоречит. У парня были, видимо, на то довольно веские основания…

– Похоже, что моя жена всерьез занялась психологией.

– Не смейся, пожалуйста. У вашего Жачека есть друзья?

– Тут у всех есть друзья. В армии без дружбы… Но оставим это, Яничка. У нас так мало времени…

Мы были одни до самого утра. Лацо сообщил по телефону, что решил пойти в общежитие вспомнить холостяцкую жизнь, а Вера переночует у знакомых. Еще он сказал, чтобы мы не забыли подложить угля в печку, а то ночью замерзнем. Подложить уголь мы, конечно, забыли, но ни капельки не замерзли.

Когда Ян ушел, я не знаю. Я в это время крепко спала. Выходит, не привыкла еще к роли жены военнослужащего.

«Мамбру ушел на войну…» В ушах у меня все еще звучала Верина песенка, старинная испанская песня о вояке, который ушел на войну, а дома его ждут. Ждут на рождество, на пасху, ждут который год, а Мамбру все не возвращается. Вера пела ее на испанском языке, под гитару, преобразившись при этом настолько, что и вправду стала похожа на испанку.

– Ты, Янка, наверное, и не знала, что моя жена – иностранка? – обронил Лацо.

– Какая же я иностранка?! – возмутилась Вера. – Иностранкой я была в Чако, хотя отца там и называли дон Хосе. «И чего это вы, дон Хосе, хотите вернуться в Чехословакию, ведь теперь там большевики? И вы уже не будете фермером…» «Зато там дом, – отвечал он. – Там есть работа и хлеб для всех. И вода в наших колодцах чистая и вкусная…» Знаешь, Янка, в Аргентине шелестели пальмы и апельсиновые рощи, но вода, которую нам приходилось пить, пахла тараканами. А родину я всегда представляла себе как источник, полный вкусной чистой воды.

– И меня ты представляла?

– Конечно. Мне было шесть лет, когда мы на «Италии» отправились через Атлантический океан домой, но уже тогда в моем детском сознании сформировался идеал мужа. Когда в школе мы пели очень трогательную песню «Слетел с неба ангел», я видела тебя, Лацо.

– Хорош ангел – в комбинезоне танкиста! Одному богу известно, кого ты тогда видела, ты наверняка что-то от меня скрываешь.

Лацо все время дразнит Веру, хотя любит безмерно. Мой Ян уважает ее как друга и советуется с ней по разным вопросам. Мне она кажется такой умной, проницательной и энергичной, что у меня порой появляется чувство собственной неполноценности. Как-то я представила себе встречу пани Балковой с Верой, этой, по ее понятиям, «гарнизонной дамой»: «Еще немножко сливок? Вам нравится молочник? Фамильное серебро. Эпохи Людовика XIV…»

Зато жена коллеги Яна, надпоручика Копеца, наверняка произвела бы на пани Балкову хорошее впечатление. Красавица, настоящая светская львица. Усталый взгляд, устремленный вдаль, картинно подавляемая зевота: «Вы приехали на машине? Какая у вас марка? Мы считаем, что нет ничего лучше «фиата».

Меня так и подмывало ответить ей в тон: мол, мы считаем, что нет ничего лучше нашего допотопного «крайслера». Но в этот момент в клуб пришел ее муж с доктором Коларжем, и она тут же от меня отвернулась.

– Послушайте, доктор, ваше снотворное на меня не действует!

– Это потому, что ты привыкла к своей швейцарской гадости… Ничего ей больше не давай, Йозеф!

Ее муж такой же свой парень, как и Ян. Когда Ян представлял мне доктора Коларжа, он предупредил: «Осторожнее с ним! Это ловец женских сердец!» «Ловец сердец? – усмехнулся доктор. – Да для меня, братец, нет ничего страшнее женщин». Дана наверняка сказала бы, что этот Коларж похож на Бельмондо. Должно быть, он умеет производить впечатление на женщин. Во всяком случае, жена надпоручика Копеца, который тотчас же принялся обсуждать с Яном какое-то рационализаторское предложение, при виде Коларжа сразу оживилась.

Скоро я буду жить среди них. Буду часто видеться с Верой… но и с женой надпоручика Копеца тоже. Выдержу ли я? Правда, решение этих проблем можно отложить до той поры, пока я не переселюсь сюда окончательно. Сейчас же место, где будет стоять наш дом, представляет собой пустырь с наваленными в беспорядке стройматериалами. Пожалуй, не надо мне было туда ходить. Кажется, мечты о том, что скоро я буду жить вместе с Яном, утонули в грязи.

– Чего ты хнычешь? – укорял меня Пушинка, когда я ему все рассказала. – Конечно, грязь для мечты – среда неподходящая, но и в мещанском уюте она может зачахнуть. Только от тебя зависит, осуществится ли она. Я как раз пишу пьесу на подобную тему… – Пушинка сидел в своем кресле на колесиках: весной и осенью его мучают такие боли, что он не может ходить даже на костылях, а нормально ходить он уже никогда не будет. – К счастью, у меня целы руки и голова, – усмехается он. – Для того чтобы писать, ноги не нужны…

– Как это не нужны?! – протестует медсестра Эва.

Она каждый день приходит к нему и учит его ходить. Я в таких случаях всегда убегаю. Не потому, что мне больно смотреть на изуродованного Пушинку, который, крепко сжав зубы, тяжело передвигает ноги по ковру, останавливается и виновато улыбается, а потому, что я знаю, как он любит Эву. Но это же безнадежно! Пушинка мужественный парень. Он, например, не отказался от своей мечты стать драматургом, и она почти осуществилась: одну из его пьес ставит Камерный театр, по другой написан сценарий и снимается фильм на телевидении. Однако его мечте о любви сбыться явно не суждено. Судьба решила иначе, а виной всему роковая случайность. Это приводит меня в ужас.

Я думаю о Яне, о тех опасностях, которые подстерегают танкиста, и они вырастают в моих глазах до гигантских размеров. Кто знает, что происходит сейчас в его части, пока я тут терзаюсь из-за отсутствия квартиры, из-за нейлоновых занавесок, которые мне негде повесить, из-за большой глиняной вазы, которую некуда поставить… И на бумагу торопливо ложатся строки очередного письма: «Дорогой, мы оба молоды и здоровы, поэтому то, что мы еще не можем жить вместе, должны воспринимать всего лишь как неприятность. Особенно по сравнению с трудностями той жизни, которая нас ожидает…»

Иногда вечером заходит Орешек. В прошлом году у него умерла мать, за которой он ухаживал, и Пушинка подготовил его к экзаменам в Академию музыкального и театрального искусства. И еще он добился, чтобы Орешек получил роль в телефильме по его сценарию.

– А про что эта пьеса, Петр? – спрашивает папа.

Все собрались у нас на кухне, в том числе Иржи с Даной, которые решили пожениться. Но тогда ведь надо женить и Орешка: они же с Иржи поклялись, что женятся в один день.

– Очередная утопия Пушинки. О коммунистическом обществе…

– Социализм тоже когда-то считали утопией.

– Знаю, – спокойно отвечает Орешек, – но это настоящая утопия. Я играю роль архитектора, построившего город-круг. Когда в этом городе женятся, то молодоженам не надо никаких свидетельств о браке и прочих документов. Они просто получают ключ от квартиры, однако ключ этот символический, потому что там уже никто ничего не запирает. Но прежде чем получить его, молодожены должны ответить на три вопроса: что они хотят сделать для себя, для города, для всего человечества? И это нигде не фиксируется, ведь там уже никто никого не обманывает…

Я затаила дыхание, а Дана выпалила:

– Не такая уж это утопия!

– Для тебя – нет, – сыронизировал Иржи. – Тебе Пушинка как раз под стать. Вы знаете, что ей взбрело в голову? Она хочет поехать на строительство электростанции в Тушимице, чтобы дать людям свет. А дело кончится тем, что она будет торговать там в столовке сосисками.

– Ну и что? – Дана покраснела: – Это тоже важно. Люди на стройке должны есть.

– А я-то что буду делать? Да и сколько я там заработаю? Разве что на разбитое корыто. Здесь, в мастерской, у меня интересная работа и получаю я неплохо. Можно накопить денег на квартиру и даже на машину.

– Подумаешь! Все это я уже могла бы иметь. Хотела же я ради денег выйти замуж за разведенного сорокалетнего мужчину. У него было все – машина, хорошая квартира, дача. Но потом до меня дошло, что я стала бы тогда похожа на улитку, которая куда-то ползет с грузом на спине. А я хочу свободы, хочу найти смысл жизни!

– Ты не заболела, случайно? – спросил мой брат. – Ты лучше подумай, как нам женить Орешка.

– Я готов нарушить клятву, – заверил всех Петр.

– Нет, я клятвоотступничества не принимаю!

Я оставила их в покое и удалилась в свою комнату. Я хотела побыть одна и подумать над тремя вопросами: что я хочу сделать для себя, для города, для всего человечества?

Прекрасная идея – вместо свидетельства о браке получить ключ от квартиры. Но мне его все равно бы не дали. Я не знаю, что ответить на эти важные вопросы.

Жачек мне начал уже сниться. Вообще-то мне редко кто-либо снится, а Яна так никогда. Но в сегодняшнем сне мы плыли с ней на лодке по реке ранним утром. Солнце только начинало пробиваться сквозь туман. Яна сидела, прислонившись спиной к моим коленям. Время от времени она оборачивалась ко мне и улыбалась. Я смотрел по сторонам, но берегов не было видно. Неожиданно вода стала с шумом отступать, кое-где показалось дно, усеянное валунами, и наша лодка застряла, зацепившись за один из них. Я выпрыгнул из лодки и попытался ее высвободить, но все мои усилия оказались тщетными. И вдруг рядом со мной появился солдат в маскхалате. «Жачек! – воскликнул я, удивленный и рассерженный одновременно: и здесь от него нет покоя! – Вы что тут делаете? Вы же должны сидеть на гауптвахте! Не сбежали ли вы снова?!»

Он залился краской и, заикаясь, проговорил: «Кто-то ведь должен помочь вам выбраться, товарищ поручик, а то, чего доброго, опоздаете…»

Опоздаю!

Я проснулся. По оконному стеклу стучал ливень, в водосточной трубе гудела вода. В полумраке комнаты светился рефлектор, который я забыл выключить. Я протянул руку к будильнику – половина пятого. От злости я чуть не хватил его оземь, но у меня был только один будильник. Я снова залез под одеяло и закрыл глаза, однако сон не возвращался.

Черт бы побрал этого Жачека! Не дал досмотреть такой сон. Даже ночью нет от него покоя! Правда, я для него еще ничего не сделал, а ведь обещал Яне. Она, наверное, и не подозревает, как заморочила мне голову этим Жачеком. Но случилось так, что мы поехали на стрельбы, а когда вернулись, началась ремонтная эпопея. В конце концов, почему этот Жачек так застрял у меня в мозгах? Ведь он отделался всего десятью сутками ареста. Девушка действительно выручила его, а то дело не обошлось бы без военного трибунала.

И почему у меня не выходит из головы Слива? Его взвод был на стрельбах первым, танкистам объявили благодарность, и рота сразу вышла вперед… Так что же меня беспокоит? Я потянулся за сигаретой, закурил, и после первой же затяжки в мозгах сразу что-то прояснилось. Жачек явился мне во сне не незваным гостем – для этого он слишком робок, я сам его позвал. И я вдруг понял, что должен обязательно его встретить, когда он вернется в часть. А это случится как раз сегодня.

Я оделся как по тревоге и стремглав выскочил на улицу, под дождь. Я успел вовремя. Солдаты заметили меня не сразу. Они окружили Жачека, казавшегося еще более бледным, чем обычно, и тряслись от смеха. А Слива привязывал ему к ноге железное ядро на цепи. Где они его только раздобыли? Но в ту минуту меня это не заинтересовало – так я был взбешен.

– Слива! – рявкнул я.

Хохот мгновенно прекратился, все вытянулись по стойке «смирно». Застыл с ядром у ноги и Жачек. Вид у него был весьма испуганный. И в эту минуту я отчетливо понял, что если даже наказать Сливу, то ни в судьбе Жачека, ни в судьбе других новобранцев ничего не изменится или изменится к худшему…

В обед я обсудил сложившуюся ситуацию с Лацо. Мы оба вынуждены были признать, что наши восторженные представления об армии во многом расходятся с практической деятельностью. Мы идеализировали армейские будни, подгоняя все под школьную схему, идеализировали командиров, будучи не в состоянии оценить сложность и многообразие их деятельности.

Решительность, с которой я мысленно произносил критические речи на собраниях офицеров, полностью исчезает, как только я вижу ехидную улыбку начальника клуба или ловлю на себе холодный взгляд командира полка. Когда же я стою перед своей ротой и чувствую на себе испытующие взгляды солдат, ко мне иногда возвращается первое волнение, которое я испытывал как командир. Я ощущаю себя неким подобием мишени. Каждое мое движение, каждое слово, каждый нерешительный жест будут критически оценены. Каждый мой приказ, который, конечно же, будет выполнен, вызовет в их душах самые различные реакции. И если я хочу оставаться требовательным по отношению к ним – а я этого хочу, – я должен быть стократ требовательнее к себе.

Лацо, который в училище возглавлял партийную организацию курса и обладал большим запасом политических знаний, все время терзается от того, что на его занятиях не возникает дискуссий. Активно выступает только воин Фаркаш, по кличке Шехерезада. «Где-то я допускаю ошибку, – ломает себе голову Лацо. – Все вроде бы делаю по правилам – выбираю тему доклада, составляю план, пишу тезисы, а дискуссии все равно не получается. Неужели всем все ясно?!»

Но сложности, возникающие у нас при столкновении с действительностью, вовсе не означают, что мы сложили оружие или смирились со скептицизмом начальника клуба и ему подобных. Лацо даже придумал по этому поводу афоризм: «Когда перестанешь идеализировать действительность, начнешь по-настоящему бороться за то, чтобы приблизить ее к идеалу».

Я, например, уже не идеализирую своего командира капитана Понца. Однако это не означает, что я его не уважаю, я просто понял, что популярность у солдат достается дорогой ценой. И наш командир платит сполна. Но в то же время он любит повторять, что военное дело оформилось как наука без нас и теперь в нашей помощи не нуждается. В роте он опирается в основном на солдат второго года службы, командиров взводов и командиров танков.

Таким образом, к подчиненным он подходит с разными мерками: с одной – к молодым солдатам, с другой – к «старикам».

Не люблю этого слова, но солдаты второго года службы произносят его с гордостью. Они горой стоят друг за друга, потому что «из одного котелка кашу ели». Новобранцы же покорно терпят такое положение.

Говорят, что десятник Слива стал любимцем капитана, потому что хорошо исполняет его родные моравские песни. Понц никогда его не наказывает. Как же, лучший командир в роте! Да и потом, какое это произведет впечатление на бойцов?

Вера молча слушала нас. Она обладает редким даром слушать не перебивая, без эмоциональных взрывов. При первой встрече она показалась мне – вероятно, по сравнению с живой и непосредственной Яной – слитком серьезной, даже немного замкнутой. На самом же деле она общительная, энергичная и искренняя, и я иногда думаю, что она гораздо умнее, чем мы с Лацо, вместе взятые.

Когда мы с Лацо перешли к кофе, Вера нарушила молчание:

– А знаешь, Янко, девушка Жачека приезжала к нему за неделю до того, как он сбежал?

– Ну и что? – недоуменно взглянул я на нее. – Что это объясняет?

– Подожди, не торопись, – улыбнулась она. Она говорит по-чешски так же хорошо, как и по-словацки. – Дело в том, что они так и не увиделись. Был день уборки, и Жачек вместе с другими новобранцами чистил урны. Дежурным по роте был Слива, и, когда с КПП сообщили, что Жачека ждет девушка, он устроил так, что солдат у ворот не появился.

– Почему же Жачек не пожаловался? – взорвался я. – Ведь я был в роте.

– Да его и в известность не поставили. Дневалил в это время Карас, ты его знаешь. Разве он будет искать по всей роте какого-то зеленого новобранца, да еще из-за девушки! Пусть, мол, привыкают к разлуке, ничего с ними не случится. И они развлекались со Сливой, попеременно отвечая по телефону: «Воина Жачека никак не могут найти». Девушка в конце концов уехала, так и не повидав его.

– И Жачек про это узнал?

– Слива ему сам сказал, присовокупив, что, мол, если приглашаешь девчонку, то должен находиться в казарме или где-нибудь поблизости и ждать, когда тебя позовут к воротам, а не мотаться по роте, мол, девочка-то что надо и скучать она, видимо, не будет: ею занялся парень получше Жачека. Тот, конечно, расстроился, написал девушке письмо, но ответа не дождался… Остальное ты знаешь.

– Откуда тебе об этом известно, Вера? – изумился Лацо.

– Известно, потому что это меня интересует. – Она спокойно взглянула на него, потом на меня: – Ты что делаешь после работы, Янко? Если есть свободное время, я могу пригласить тебя на одно мероприятие.

– Вот это да! – только и сказал Лацо.

Как только мы с Верой вышли из казармы – я впервые уходил вовремя, – на нас набросилась целая ватага ребятишек. Собственно, не на меня, а на нее. Я оторопел.