Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Таких я вас не знаю. Почему вы это сделали?

– Потому. Просто так, правда, Янко? «Потому» – самый логичный ответ на каждое «почему».

Лацо натянуто улыбался, у него был вид ребенка, который знает, что напроказил, и теперь старается сгладить свою вину. Мне хотелось расхохотаться, но я взглянула на Яна, и охота смеяться у меня разом пропала. Он ужасно побледнел, и вид у него был страдальческий.

– Почему я тебя люблю? Потому. Почему мы напились? Потому. Просто так… – все еще ораторствовал Лацо.

– Хватит! – выкрикнул вдруг Ян. – Просто я плохой командир, и мне нельзя работать с людьми…

Он тяжело рухнул на стул, всхлипнул и закрыл лицо руками. Воцарилась тишина. Потом заговорила Вера, как всегда спокойно, уверенно:

– Отложим разговор до тех пор, пока вы протрезвеете. А сейчас – спать.

– Янко, ляжем вместе. Мы всегда теперь будем вместе… – бормотал Лацо, но Вера уже втолкнула его и Эву в комнату.

Дверь за ними захлопнулась.

Я подошла к Яну – он не пошевелился. Я взяла его за руку:

– Вставай. Пока ты разденешься, я сварю тебе кофе.

– Тошно мне, Яна, – застонал он. – Если бы ты знала, как тошно!

Одной рукой он все время прикрывал глаза, а другой крепко сжимал мою руку. Я с трудом сдерживалась, чтобы от холода и от волнения не стучать зубами. Оказывается, они не просто так напились. Этого с ними еще никогда не случалось.

Я заставила Яна подняться, увела в комнату и усадила в кресло – он позволял обращаться с собой как с ребенком. Потом я пошла на кухню, а он так и остался сидеть в кресле. Когда я вернулась с двумя чашками кофе, на дворе уже светало и пели птицы. Как всегда на рассвете, заметно похолодало.

– Выпей, милый…

Он поставил чашку на стол. Глаза у него были затуманенные, покрасневшие и совсем трезвые.

– Знаешь, Яна, – тихо сказал он, – Жачек… умер…

– Полюбуйтесь, какой знаменитой стала моя жена! – воскликнул Лацо. Он стер с рук мыльную пену и вытащил из заднего кармана брюк сложенную газету. На первой странице была помещена фотография Веры в военной форме, а под ней заметка «Представляем вам самого молодого кандидата Национального фронта в депутаты городского национального комитета!». – Я как раз размышлял, отдать мне ей свой голос или не отдавать, – бросил Лацо небрежно и, взглянув в ванную, где были замочены его рубашки, тяжело вздохнул.

Яна рассмеялась:

– Давай постираю: нельзя лишать Веру твоего голоса.

– Нет-нет! – запротестовал Лацо, отстранив Яну от ванны. – Извини, но я за равноправие. И я чувствую себя настолько равноправным с женщинами, что могу и сам постирать рубашки.

Потом мы слышали, как, посвистывая, он развешивал выстиранные рубашки на балконе.

– Замечательный он парень, – улыбнулась Яна. – При другом муже Вера никак не смогла бы выполнять столько общественных нагрузок.

– Например, при таком, как я. Ты это хочешь сказать?

– Ничего такого я не говорила.

– Но подумала.

– Да что тебе все в голову приходит?

Яна опять принялась наводить порядок в шкафу. У нее просто мания какая-то: вытащит аккуратно сложенные стопочки белья, раскидает по тахте, а потом снова складывает их в шкаф. Раньше я в таких случаях всегда подтрунивал над ней, а сейчас это уже действовало мне на нервы.

– Лацо гордится Верой, – произнес я.

Она взглянула на меня из-за стопки моих прекрасно отглаженных и сложенных рубашек, смотрела так в течение нескольких секунд, а потом снова опустила ресницы.

– Да, – сказала она, – я ничего не вижу в том удивительного.

– Слушай, – взорвался я, – какого черта ты перекладываешь белье с места на место?

Она опять взглянула на меня, и в ее глазах я прочитал изумление. Стопка рубашек выпала у нее из рук. Она наклонилась и опять принялась их складывать.

Я не стал ей помогать. Хотел, чтобы она швырнула в меня этими рубашками, или начала их топтать, или хотя бы заплакала. Но ничего подобного не случилось. Моя Яна, которая, разозлившись, могла топтать ногами цветы, превратилась в существо кроткое, наделенное ангельским терпением. Откуда в ней это взялось?

Я не очень хорошо помню, что происходило со мной после того, как умер Жачек и мы с Лацо напились. Я заболел. У меня была высокая температура, а перед моими глазами маячил Жачек… Это я помню. А больше – ничего.

– Да, основательно тебя скрутило, – говорил мне потом Коларж. – Если бы при тебе не было такой образцовой сестры милосердия, я бы мигом отправил вашу милость в госпиталь. Там тебе, по всей вероятности, отвинтили бы башку, чтобы узнать, какого привидения ты боишься…

Это, конечно, был треп. Я просто простудился во время нашего ночного загула. Ведь когда последний ресторан закрылся, мы купили еще несколько бутылок вина и выпили их на траве у реки. Разумеется, и Пепик присутствовал при этом. Он не переставал внушать мне, что я не должен брать на себя вину за чужие грехи, не могу же я отвечать за пьяного водителя грузовика! Дело в том, что Жачек погиб не в результате попытки самоубийства. Это случилось, когда он, живой и здоровый, возвращался из госпиталя в часть. Водитель санитарной машины ехал как раз сюда и согласился его подвезти. Но по дороге на них налетел грузовик, за рулем которого сидел пьяный шофер. Машина опрокинулась в кювет, перевернувшись при этом два раза. На первый взгляд никто не пострадал, только водитель вывихнул руку. Они сели у дороги в ожидании милиции, закурили. Жачек еще смеялся: «Повезло нам, легко отделались. После всего, что я пережил, мне уже не хочется умирать. Однако что-то у меня побаливает внутри…» И вдруг, не договорив, повалился на землю.

У него обнаружили тяжелое повреждение. Он умер от внутреннего кровоизлияния, прежде чем его привезли в госпиталь.

«Это был просто невезучий человек, – утешал меня доктор. – Не надо так переживать и строить из себя Достоевского!» Он прописал мне успокоительные лекарства и подолгу совещался на кухне с Яной. У меня даже появилось подозрение, что он мог бы начать за ней ухаживать, если бы Яна была из таких. Но вполне достаточно и того, что он заморочил ей голову. В понедельник я выхожу на работу, потому что здоров как бык, а моя жена все еще играет роль сестры милосердия: «Ты прав, милый!», «Не волнуйся, милый!». Осталось только ходить вокруг меня на цыпочках и кормить с ложечки…

– Ты принял лекарство? – Она посмотрела на часы.

Ну вот, опять начинается! Моя сестра милосердия, сидя в кресле, делает себе маникюр и следит за тем, чтобы я вовремя принимал лекарство. И выглядит она при этом прелестно…

– Нет, не принял, потому что я все лекарства выбросил уже в мусорное ведро. Вы хотите сделать из меня психа, ты и твой приятель Коларж, но у вас ничего не выйдет…

Я достал из кармана пачку сигарет, которую наконец-таки приобрел во время лечебного моциона, и закурил. Яна мгновенно вскочила с кресла:

– Тебе нельзя! Ты Же знаешь, что тебе нельзя!

Она пыталась отнять у меня сигареты, но, пока мы боролись, халат соскользнул у нее с плеч, она наступила на него и упала. Я обнял Яну. Ах, какой от нее исходил аромат! Сколько раз он дурманил меня, мои милые «анютины глазки»!

Сигарету я отбросил сам, но она оттолкнула меня:

– Нет, не сейчас… Может быть, вечером…

Я разом отрезвел, и она это заметила. Расстроенный, я все же закурил и заговорил раздраженно:

– Вечером, как тебе известно, мы идем на встречу с кандидатами в депутаты.

– Ты и в самом деле хочешь туда пойти? Стоит ли после такой болезни? Впрочем, поступай как хочешь. – Пожав плечами, она вышла из комнаты.

На собрание мы пошли вдвоем с Лацо. Яна приготовила нам ужин, была спокойна и мила, а потом вдруг заявила, что у нее страшно разболелась голова. По-видимому, она думала, что меня это растрогает и я останусь дома. Но я не мог простить ей, что она меня оттолкнула. А кроме того, я истосковался по людям и потому действительно хотел пойти на это собрание. Из кандидатов, за которых предстояло голосовать, я, кроме Веры, знал только троих, а ведь мне наверняка придется еще долго жить в этом городке. И мне было интересно, что за люди будут им управлять, что будет здесь построено в ближайшие годы. Неприятно, что Яну это не интересует. Хотя, скорее всего, она не пошла из принципа.

– Вот они какие, женщины! – горько заметил я, когда мы с Лацо шагали по дороге.

– А что мы знаем о них?! – ответил он со вздохом.

Погрузившись в невеселые раздумья, мы шли через весь город по направлению к агитпункту. Уже издали слышалась музыка.

Вера сидела среди кандидатов. Одета она была в военную форму, а причесана явно в парикмахерской – видимо, успела забежать туда до собрания.

– Ты только погляди, – прошептал Лацо, – жена-то у меня не только знаменитость, но и красавица…

Я никогда не обращал внимания на то, как выглядит Вера. Для меня она была просто отличным товарищем и женой моего лучшего друга. Однако теперь я вынужден был признать, что она действительно хороша собой.

Она казалась очень серьезной и только один раз украдкой лукаво улыбнулась нам. Потом она перестала обращать на нас внимание.

– Мы избиратели или нет? – недовольно ворчал Лацо. – А она нас даже не замечает, будто нас здесь и вовсе нет. Откуда такое неуважение к избирателям? Сейчас я ей это скажу…

Я думаю, он просто хотел повоображать, похвастаться, что имеет некоторое отношение к молодой симпатичной женщине – кандидату в депутаты. Однако он так и не успел к ней пробиться, потому что двери вдруг распахнулись и в зал вошли пионеры – трубачи и барабанщики, а за ними стройными рядами мальчики и девочки в белых рубашках и красных галстуках. Дети промаршировали по центральному проходу прямо к столу президиума. Изумленные люди встали, раздались аплодисменты. Я видел, что многие, особенно пожилые, очень растрогались.

Пионеры подошли к столу, трубачи протрубили приветствие, и Яничка Валашкова, бойкая девочка с белобрысыми косичками, вырвалась из рядов и подбежала к Вере. Та погладила девочку по голове, что-то пошептала ей на ушко, и Яничка послушно вернулась к остальным.

Потом выступила пионерка постарше. Звонким голосом без всякой бумажки она сказала приветственную речь, ни разу при этом не запнувшись. Интересно, смогу ли я так выступать? Вряд ли…

– Пошли куда-нибудь погуляем, – весело предложил после собрания Лацо. – Неохота домой, такое праздничное настроение. Ты не устала? – обратился он к Вере.

– От чего? – засмеялась в ответ она. – Я пока ничего не делала. – Она оглянулась по сторонам: – А где Яна?

– Дома. У нее голова болит, – буркнул я.

– Но я же видела ее в зале! – всполошилась Вера. – Я еще удивилась, почему она сидит не с вами. – Она посмотрела на меня проницательно, но Лацо тут же вставил:

– Предлагаю зайти за Яной, а потом отправиться в какое-нибудь питейное заведение. Давненько мы не веселились! – И он взял нас под руки.

Так мы и шли по городу, весело болтая, однако мысль о Яне не давала мне покоя. Надо попросить у нее прощения. Как давно мы с ней не танцевали! Да, несладкая у нее жизнь со мной. Конечно, надо больше уделять ей внимания…

В квартире было темно.

– Наверное, она спит, – предположила Вера. – Разбуди ее, а я пока переоденусь.

Я осторожно открыл дверь в нашу комнату и нажал на выключатель. Свет залил тахту, постланную… на одного. Моя чистая пижама лежала на подушке. На столе белела записка. «Ян, – писала моя жена, – я решила на некоторое время уехать в Прагу. Не из упрямства, просто мне нужно спокойно подумать кое о чем. Еда на субботу и воскресенье в холодильнике. Яна».

Я побежал на кухню, откуда доносился веселый смех Веры и Лацо – они уже переоделись.

– Когда отправляется поезд в Прагу? Мне надо на вокзал!

– А что такое? – остановила меня Вера и, увидев записку, стала ее читать. – Ну, уговоришь ты ее вернуться домой, а что дальше? Опять она будет тут стряпать и прибирать для всех нас… Нет! Мне давно хотелось с тобой поговорить, да все боялась вмешаться в ваши дела. Но ты-то должен был видеть. Она даже математику не сумела пересдать: все ухаживала за тобой. Тебе об этом она, конечно, не сказала. Вот у нее и накопилось. Так что уж лучше дай ей спокойно обо всем подумать.

– А как же я? – забормотал я.

– Ты? – Вера посмотрела на меня, и глаза ее заискрились смехом. – Ты возьмешь на себя какую-то часть хозяйственных дел. – Она подошла к буфету и достала фартуки. – А теперь приготовим себе что-нибудь поесть: не пойдем же мы в ресторан без Яны! Но троим в кухне делать нечего, так что кинем жребий.

Жребий пал, разумеется, на меня и Лацо.

– Позовете меня, когда все будет готово, – промолвила наша кандидат в депутаты и спокойно покинула кухню.

Лацо подвязал фартук.

– Что мы знаем о женщинах?! – сказал он, открыл холодильник и с меланхолическим видом стал осматривать отделения, где Яна заботливо разложила запасы мяса, сыра, колбасных изделий и овощей. – Я знаю только одно, – продолжал он, – что твоя Янка в самом деле хорошая девчонка, но мы слишком мало думали о ее душе, гораздо меньше, чем она думала о наших желудках. Вот в чем дело, братец, а теперь подлей масла в лук…

Я долго ждала поезда местного сообщения, который подвозил к станции, где можно было пересесть на пражский скорый. Дома буду только к утру, но ничего, как-нибудь переживу эти неудобства. Я даже удивилась, что понятие «дом» для меня – все еще старая пражская квартира, где живут мама и папа, а не новая, где я живу с Яном, Верой и Лацо. А я ведь так мечтала о собственном доме! Но дом – это место, где человек чувствует себя в безопасности, а я сейчас нуждаюсь именно в этом. Что погнало меня из нашей общей квартиры? Не жажда протеста, не жалость к себе, не ревность. Однако Ян, наверное, объяснит мое бегство именно этими причинами. Ну и пусть…

На перроне было довольно противно. Дул сырой, пронизывающий до костей ветер. Я вошла в зал ожидания – там было полно народу, в основном военные. Я сразу вспомнила, что сегодня пятница, они тоже едут домой. Какое счастье, что человеку есть куда поехать! Нашим я скажу, что приехала сдавать экзамены. Не буду их пугать. Очень жаль, что у меня так получилось с учебой. Правда, доктор Коларж говорил, что в Будеёвице у него есть приятель, преподаватель педучилища, который поможет мне устроиться. «Твой друг Коларж готов для тебя на все!» – с какой иронией произнес эти слова Ян, когда я сообщила ему об этом. Но я и сама была удивлена не меньше. Доктор проявлял ко мне действительно дружеское участие.

В зале ожидания стояла докрасна раскаленная печка, от которой исходило приятное тепло. У Яна наверняка печка погаснет, а он после тяжелого воспаления легких. Как только приеду в Прагу, надо будет написать Вере, пусть хоть она последит за нашей печкой…

И вдруг мне опять стало плохо. Жарко натопленное помещение, спертый воздух, запах мокрых пальто и шинелей… Надо поскорее выйти на улицу, на воздух.

На перроне я оперлась о газетный киоск, стараясь дышать медленно и глубоко. Только бы не потерять сознание! Только бы не поднялась суматоха вокруг! Ноги у меня стали как ватные, в ушах появился гул, а перед глазами желтоватая пелена. Надо поглубже дышать, и все пройдет.

Такое уже случалось со мной неделю назад в очереди за мясом и сегодня, на предвыборном собрании. Мне пришлось оттуда уйти. Подобное состояние мне известно – это, видимо, последствия отравления. Когда я вспоминаю об этом, меня сразу охватывает панический страх. Он-то и погнал меня домой. У меня и без того хватает комплексов. Сегодня Ян даже заметил один из них и закричал: «…Какого черта ты перекладываешь белье с места на место!» А если я, ко всему прочему, еще и заболею, то стану для него лишь обузой. Как долго смогу я делать вид, что со мной все в порядке? Это ужасное чувство подкрадывается как будто из-за угла, неожиданно… Конечно, это может пройти, меня, наверное, вымотала болезнь Яна. Я так за него боялась, что не могла ни есть, ни спать. Ну а теперь… зачем ему такая жена? Сначала он, конечно, станет меня жалеть, потом станут жалеть его, а в конце концов ему же будет жаль самого себя… Нет, ни за что на свете!

Я сидела на чемоданчике позади закрытого киоска. Дурнота постепенно проходила, но я чувствовала себя слабой и разбитой. И еще было противно, что свитер прилипал к потному телу. Да что это опять со мной?! Я кусала губы, чтобы не зареветь. Однако слезами не поможешь. Надо будет сразу пойти к доктору Вондре. Как он встретит меня? Прощаясь, он сказал: «Ну, Яна, надеюсь, в клинике мы больше не увидимся». Я тоже была в этом убеждена. Но теперь придется туда пойти. Я сделаю все, чтобы стать совершенно здоровой. И Ян ни о чем знать не должен, у него и так забот хватает.

Рассуждая так, я уже не могла сдержать слез. Но потом мне стало смешно – вспомнилось высказывание Пушинки о том, что ничто не трогает нас так, как собственное благородство. Значит, я рыдаю над тем, что я такая благородная и отзывчивая?.. «Ну да! – усмехнулось Отважное Сердце. – Такой ты хочешь быть, но у тебя это плохо получается. И ревешь ты сейчас лишь потому, что Ян не прибежал на станцию. Ведь больше всего на свете тебе хотелось упасть ему в объятия, рассказать обо всем и позволить отвести себя домой. Ты только делаешь вид, что храбрая и сильная. А еще ты ревнуешь к Вере…»

К счастью, вдали раздался гудок. Из здания вокзала вышел дежурный по станции пан Кутилек. Я смешалась с толпой на перроне, чтобы он меня не заметил, и вошла в тот вагон, который остановился около меня.

Как только поезд тронулся, меня опять начало мутить. Я едва успела дотащиться до туалета.

Мы с Лацо опять стоим в очереди. Теперь главным образом в кулинариях – покупаем полуфабрикаты.

– Как насчет тефтелей? С татарским соусом?

– Мы их ели позавчера. А что ты скажешь о рубленом бифштексе? Наше меню должно быть разнообразным. Понял?

Блюда нашего разнообразного меню уже не лезут мне в глотку. Тефтели, рубленые бифштексы, бесконечные картофельные кнедлики, начиненные мясом. Последний раз они у нас разварились. Ко дну прилипла какая-то странная липкая масса, ну прямо приварилась, а фарш всплыл наверх. Мы выбросили кастрюлю на помойку. Вере ничего не сказали: ей не обязательно знать обо всем.

На этот раз купили карпа в сухарях. Скоро рождество, придется жарить карпа, так что надо натренироваться заранее. И опять же какое-никакое разнообразие. Только вот сковорода после тефтелей осталась немытой с позавчерашнего дня. И вторая тоже – на ней мы жарили яичницу. Ох и надоела эта посуда… И вообще все эти домашние дела.

Лацо чистит картошку, а я в это время стираю рубашки. Пришлось бежать за стиральным порошком. Завтра надо купить чего-нибудь для чистки ковра – вчера я пролил на него кофе.

«Милый мой, – пишет мне моя жена, – надеюсь, что ты живешь хорошо. Только не забывай поддерживать огонь в печке…»

Я живу как король, изменница. Печка? Зачем королям печка? Опустевшая комната опять обогревается рефлектором, а перед ним сушатся носки. Но куда же повесить рубашки? Балкон завалило снегом.

– Ты съел огурцы?! – Шеф-повар возник на пороге ванной как воплощение мщения.

– Они в холодильнике.

– В холодильнике кукиш с маслом!.. Что я теперь подам к рыбе? Бросай рубашки и жми за огурцами. Надо бы и компот купить.

– Может, мне еще и в лес по ягоды сходить? Я занимаюсь стиркой. Если у меня рубашки не высохнут, мне завтра не в чем идти на службу.

– Какие мелочи! Просушить их феном… Ну-ка, давай по-быстрому!

Но быстро не получилось, и ужин наш состоял из хлеба с сыром и чая. Карпа пришлось выбросить, и опять вместе со сковородой.

Вот так мы и живем. Иногда мне кажется, что Вера нарочно взвалила нам на плечи домашнее хозяйство и еще критикует, когда у нее выдается минутка, свободная от собраний, активов и занятий. Квартира пришла в запустение. Я – тоже.

Обещанного повышения я, разумеется, не получил. Но пока капитан Понц долечивался, я продолжал командовать ротой. Кое-что у нас изменилось к лучшему, а именно отношения между солдатами первого и второго года службы. Я специально следил за этим с того самого момента, когда пришли новобранцы.

Ребята все еще не могут забыть Жачека. Бедняга Жачек! При жизни – предмет насмешек и жестоких шуток, после смерти – грозное предостережение. «Жачеков среди новобранцев не будет, – обещали мне командиры взводов и экипажей, – а среди нас не будет таких, как Слива!» Однако я сам бдительно слежу за всем происходящим в среде моих подопечных, находясь с ними от подъема до отбоя. А что мне еще делать?!

Приезжай! Сколько раз писал я это слово на телеграфном бланке и каждый раз, скомкав, бросал бланк в корзину. Сколько раз укладывал я свой чемоданчик и решал, что вот сегодня привезу ее домой – по доброй воле или силой. Но мешала гордость. Да и перед Верой стыдно. Она может подумать, что я стремлюсь вернуть Яну из-за этого проклятого домашнего хозяйства… Ничего подобного. Мы с Лацо шутя справимся со всеми домашними делами, нужно лишь немного потренироваться, набраться опыта. У Яны время для этого было.

Но теперь, когда она вернется, я больше не оставлю ее одну, я непременно стану ей помогать. Ведь это и впрямь чертовски выматывает. Только сготовили – и тут же все съели, посуду только помыли – и тут же выросли горы грязной, пыль только вытерли, а на другой день вся мебель снова покрыта ею. В общем, ведение домашнего хозяйства – ужасно непроизводительный труд. Надо будет нам с Яной как-то все иначе организовать, чтобы у нее оставалось время для занятий. Она писала, что экзамен пересдала и прилежно готовится к зимней сессии. Но она могла бы готовиться к сессии и здесь. Что ее так держит в Праге? Ну ясно, дома ей лучше. Однако ведь она вышла замуж, у нее есть свой дом… А что, если муж, и этот дом, и вообще наше супружество не выдержали испытания временем?

В голове у меня сплошная круговерть от подобных мыслей. Но хуже всего, что Яны нет со мной вечерами. А какое это было сказочное зрелище, когда она распускала волосы!..

– Вот эта ткань наверняка понравилась бы Яне, – сказала Вера.

Я кивнул. Она уже целый день таскала меня по магазинам. Увешанный свертками, я терпеливо выстаивал очереди у прилавков и в кассы, поддавшись предрождественскому ажиотажу.

И вот я наконец стою с чемоданом на станции. Вера предусмотрела все: у меня есть подарки и для Яниных родителей, и для Иржи с Даной, она купила мне билет на скорый поезд и послала телеграмму Яне о моем приезде. В общем, она развила такую бурную деятельность, что я чуть было не заподозрил неладное.

– Разрешите, товарищ поручик…

Я обернулся. Командир взвода Жальский протянул мне небольшой плоский сверток:

– Пионеры просили передать вашей жене. Они шлют ей привет и надеются увидеться с ней после рождества. Как поживает ее мама?

– Мама?! Ах, да-да, все в порядке…

Фу ты, чуть было не проговорился! Болезнь Яниной мамы я придумал сам: ничего лучшего мне в голову не пришло. А что еще может придумать муж, от которого убежала жена? Правда, Яна не убежала, однако… Просто ее сейчас здесь нет. Удивительно, сколько людей про нее спрашивают. Доктор Коларж так ежедневно. И какое ему дело до моей жены?!

– Наверное, ждешь не дождешься, когда сможешь поехать домой? – спросил я Жальского.

Гонза растерянно заулыбался.

– У тебя есть девушка?

Столько часов мы с ним дискутировали на разные темы (он теперь у нас комсомольский вожак в роте, один из моих главных помощников), а вот о личных делах ни разу не говорили.

– Это… Это очень сложный вопрос, товарищ поручик.

– Да, конечно… – Не мог же я ему сказать, что все сложности начинаются после свадьбы.

Я, глупый, когда-то думал, что, как только Яна станет моей женой, все сложности сами собой исчезнут. Только любовь будет длиться вечно. А пока жива любовь, неизбежны и сомнения, и тоска, и мучения. Однажды мы с Яной поссорились. Потом, ночью, мы лежали рядом на тахте и молчали. Я знал, что она не спит. И наверное, достаточно было бы к ней прикоснуться, чтобы мы помирились. Но я не мог этого сделать из гордости: я считал себя правым. Однако с каждым мгновением во мне поднималась такая волна желания, такая тоска по ней, что в конце концов я превозмог свою гордость. Я склонился над Яной. Сердце у меня колотилось так, как если бы я впервые в жизни собирался ее обнять. А она спала, в самом деле спала… «Я еду к собственной жене, – хотелось мне сказать Жальскому, – но это тоже очень сложный вопрос…»

Я поднимался из подземного перехода в здание вокзала. У парапета стояла толпа встречающих, в основном девушки и женщины – чьи-то возлюбленные, чьи-то жены, уставшие от долгого ожидания, но все равно сияющие от счастья. Если и меня ждет моя волшебница, я без единого звука сажаю ее в такси и умыкаю, как в стародавние времена. Чемодан с подарками мы отошлем ее родителям на другом такси и останемся с ней наедине.

Но Яна избавила меня от совершения этого рыцарского поступка – она просто не пришла. Да и на два такси у меня не хватило бы денег: Вера, делая рождественские покупки, вела себя так, словно я был богат, как индийский магараджа. И теперь я в лучшем случае мог умыкнуть Яну на трамвае…

Не увидев своей жены, я огляделся по сторонам и заметил красавицу Эву, похожую в белой дубленке с опушкой на Снегурочку. В первый момент мне пришло в голову, что ее послала Яна: Эва плыла мне навстречу с лучезарной улыбкой на устах… Но, как оказалось, улыбка предназначалась не мне, меня Эва даже не заметила, а Гонзе Жальскому, который промчался мимо, словно метеор. Так вот каков его сложный вопрос!

Однако я смотрел на них не только потому, что был ошарашен. Было нечто трогательное и прекрасное в том, как они бросились навстречу друг другу и вдруг остановились в нерешительности. А потом Эва встала на цыпочки и, зардевшись как мак, нежно поцеловала своего солдата.

На секунду я представил себя на месте Гонзы Жальского, а на Эвином месте – Яну, и неожиданно меня охватило чувство огромного, прямо-таки необъятного счастья. Я быстро прошел мимо, чтобы они меня не заметили (впрочем, они бы не заметили, даже если бы на них начали рушиться своды вокзала), и, полный решимости не поддаваться сантиментам, прыгнул в такси, остановившееся, будто по мановению волшебной палочки, у выхода.

Калитка старого особняка в Коширже была отперта – легендарная пани Балкова убирала снег. Я пролетел мимо нее, поздоровавшись на ходу, и, перескакивая через три ступеньки, взбежал наверх. Мои мысли тоже опережали одна другую: «Хватит притворяться! Ты покинула меня, Яна, но ты моя жена… Решай сейчас же, хочешь ли ты делить со мной радость и горе. Решай… Или я остаюсь или ухожу…»

Я нажал кнопку звонка. Дверь распахнулась – моя жена стояла на пороге. Я не видел ее два месяца. Но как часто я вспоминал ее лицо с затуманенными фиалковыми глазами, ее нежное тело, ее распущенные волосы…

Сейчас волосы у Яны были заколоты шпильками на затылке, образуя нечто наподобие воробьиного гнезда, ресницы и нос – в муке, а поверх джинсов болтался огромный фартук. И все-таки она была прекрасна. Прекраснее той Яны, которая так часто представала в моих мечтах.

Я забыл, что мне надо говорить. Лишь стоял и смотрел на нее. А она смотрела на меня. Но потом вдруг начала исчезать в густом дыму, который наползал волнами откуда-то сзади, сопровождаемый громкими причитаниями Яниной мамы:

– Боже мой, что же это делается? Второй струдель у тебя сгорел!

Яна даже не повернулась.

– Первый струдель сгорел еще утром… – прошептала она. – Я хотела испечь для тебя другой, но и он…

Дым обволакивал нас со всех сторон – меня, с огромным чемоданом, ее, в каком-то невероятном фартуке. И тут Яна так протянула ко мне руки, как это могут делать только женщины, и обняла.

– Ты не сердишься? – смущенно улыбнулась она. – Знаешь, у нас будет ребенок…

В свертке, который Жальский передал для Яны, мы обнаружили множество детских рисунков. Почти на всех был изображен маленький мальчик и только на одном поручик в военной форме, вероятно, я. В сдвинутой набекрень фуражке, я толкал детскую коляску и улыбался до ушей.

5

Звонит телефон – это опять Ян.

– Я только что вспомнил имя более красивое, чем Маркета или Мацешка. Что ты скажешь о Юдите?

Я уже знаю, как надо себя вести в подобном случае. Ян очень чувствителен, и мой смех его бы наверняка обидел, Юдита – это, вероятно, пятьдесят пятое самое красивое и звучное имя, которое он придумал, поэтому я говорю вполне серьезно:

– Звучит оно отлично, но… как мы его переделаем, если все-таки родится мальчик? Юдит? Согласись, что…

– Какой мальчик?! Я абсолютно уверен, что у нас будет дочь.

Он не дает мне даже договорить, к чему я тоже готова. О продавщице из зеленой лавки он, например, отозвался весьма резко, потому что она сказала однажды: «У вас непременно будет мальчик, пани Яна. Девочки отнимают у мам красоту, а вы прямо цветете…»

Женщины в таких делах разбираются куда лучше мужчин. Но какое это имеет значение? Ян в роли будущего отца меня очень забавляет.

…По пути из Праги он взял с меня честное слово, чтобы я не проговорилась Вере и Лацо.

– Надо сделать им сюрприз. Приготовь ужин… или нет, подожди! Ужин приготовлю я: тебе надо беречься, потом я открою бутылку и скажу: «Дорогие друзья, первый тост я предлагаю за человека, который сейчас находится среди нас, хотя его пока еще не видно…»

У этого плана была масса вариантов. В конце концов все, разумеется, вышло иначе. Едва мы открыли дверь, как Ян бросил чемодан на пол, обнял Веру и Лацо и затанцевал с ними по прихожей, выкрикивая:

– У нас будет ребенок! Я – отец! Посмотрите на меня!

– В полку ни слова, – снова приказал он нам за ужином, который Вера уже приготовила (она знала обо всем из моих писем, но не выдала меня). – Пригласим Коларжа, Копеца, еще нескольких ребят, и, когда соберемся… – Он еще раз повторил свои варианты и добавил к ним несколько новых.

Однако утром, спустя всего лишь час после его ухода, позвонил доктор Коларж:

– Поздравляю, Яничка, Ян только что мне сообщил. Я уже дал знать другу в Будеёвице, там замечательный родильный дом…

Наверное, он очень удивился, услышав в трубке мой смех.

Однажды Ян притащил сверток и, пока я его разворачивала, стоял надо мной с таинственным выражением лица. То, что я увидела, вызвало у меня приступ смеха. Это были книги. Красиво переплетенная монография «Наш ребенок» и множество брошюр: «Ребенок и телевизор», «Умеет ли ваш ребенок сосредоточиться?», «Конфликты между взрослеющими детьми и родителями» и так далее.

– Не понимаю, что ты находишь в этом смешного? – бросил Ян обиженно. – Ты вообще-то понимаешь, какое это серьезное и ответственное дело – воспитание ребенка? Время летит, а мы совсем не готовы к выполнению наших родительских обязанностей.

Он так и уснул в кресле, выронив из рук брошюру «Хороший ли у вашего ребенка сон?». Надеюсь, что у нашего ребенка будет такой же хороший сон, как у его отца…