Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– Мне пора, уже поздно. Я совсем забыла о мамином белье. Что теперь скажут дома?

– Я пойду с тобой и объясню твоей маме, что мы решали важные жизненные проблемы.

– Смотри не вздумай! – в ужасе воскликнула она и опять показалась мне маленькой девочкой.

– Яничка, мои милые «анютины глазки», ну иди ко мне! Поцелуй меня!

– Нет-нет, и обещай, что больше никогда… что ты никогда не будешь так меня целовать!

– Но, Яна, как же я могу тебе это обещать? Я все равно не сдержу слово. Ведь я тебя люблю…

Она молчала. А мне казалось, что я опять чувствую биение ее сердца – сильные, пульсирующие удары. С ней все было не так, как с теми девушками, которых я легко завоевывал и легко оставлял.

– Но кое-что я могу тебе обещать. Я даю тебе честное слово: пока ты сама не захочешь, ничего не случится. Тебе достаточно моего слова?

Она кивнула.

Над оврагом вышел месяц и осветил его тусклым светом. Я вспомнил Пушинкину пьесу, и мне на миг показалось, что мы действительно два единственных человека на Земле, как Адам и Ева. Только имена у нас другие – Яна и Ян.

– Вы сделали из меня настоящего романтика, мои «анютины глазки»! – вздохнул я и обнял Яну за плечи. – Чего доброго, начну писать стихи и петь под твоим окном ночные серенады. Только предупреждаю тебя, что пою я ужасно.

Она засмеялась и доверчиво прижалась ко мне. Так мы и спускались вниз, к городу, сверкавшему тысячами огней.

Счастье никогда не длится долго. Сразу же находятся люди, которые пытаются ему помешать. Но я, разумеется, меньше всего об этом думала, когда шла, вернее, летела домой, потому что когда ты счастлив, то не ходишь, а словно паришь на крыльях.

И только я нажала на кнопку звонка у калитки – у меня до сих пор нет ключа, будто я все еще маленькая, – как тут же появился брат, и крылья мои опустились.

– Ну и достанется тебе на орехи! – пробурчал он. – Где ты была? Если бы я не помог маме, она бы, наверное, надорвалась с этим бельем.

Дело в том, что стираем мы в подвале и корзинки с бельем таскаем на чердак.

– Ничего с тобой не случится, если ты тоже что-нибудь сделаешь по дому, – отрезала я.

Мне не хотелось портить впечатление от сегодняшнего вечера, ведь я воспринимала его как дар за предшествовавший ему кошмарный день, за все, что я вынесла во время встречи с Моникой. Я уже начинаю верить, что она появляется как плохое предзнаменование.

Она примчалась в полдень, прошла в подсобку, вытащила из портфеля коробку конфет «Вишня в шоколаде» и сказала:

– Это тебе в память о наших школьных годах… Ну а раз мы уже вспомнили юность, то хочу тебя спросить: ты все еще сердишься на меня из-за Михала?

– Слушай, мы ведь были тогда совсем детьми!

…Произошло это весной, когда мы учились на втором курсе педагогического училища. Я первый раз влюбилась в мальчика с последнего курса. Он руководил литературным кружком. Ради него я выучила наизусть, наверное, целый километр стихов, но самыми прекрасными мне все-таки казались строки, написанные им самим. Моника, разумеется, обо всем знала и однажды явилась на занятия кружка. С того дня я для Михала перестала существовать. На меня это так подействовало, что я совершенно забросила учебу, а утром даже боялась идти в училище: ведь там они ходили вместе по коридору, а вечером он шел провожать ее домой – и все это происходило на моих глазах!

Сессию я, конечно, завалила и в конце концов бросила училище. Мама меня не ругала, она всегда считала, что для девушки учеба – это напрасная трата времени, что прежде всего она должна научиться вести хозяйство, готовить, воспитывать детей, потому что рано или поздно выйдет замуж. Папу же моя неудача расстроила. Но даже ради него я не могла посещать занятия в училище…

– История с Михалом мне и самой неприятна, Яна. Поверь, он того не стоил. Мужчинам вообще нельзя верить.

– Женщинам тоже! – отрезала я.

– Ты права, – весело согласилась она. – Один-один…

Она вытащила из портфеля купальник и спросила:

– Нравится? Хочешь, подарю. Папа привез его из Каира, но он мне маловат. Я его надевала только один раз, когда мы с Яном ходили в бассейн…

Вишня в шоколаде сразу же показалась горькой. Ян сказал мне, что ходил в бассейн, но о Монике не упомянул ни словом. После того, первого вечера, когда он заявил, что никогда не будет мне лгать и что с Моникой он расстался бы даже в том случае, если бы не встретил меня, мы о ней не говорили. Для нас она будто не существовала. А оказывается, существовала. В бассейн они, как выясняется, ходили вместе. И может быть, не один раз.

Моника непринужденно села на стул, поближе к телефону. На ней были джинсовые брюки и трикотажная кофточка с большим вырезом. В купальнике она всегда выглядела превосходно, я это знаю. Когда-то мы ходили с ней в бассейн, и мужчины всегда обращали на нее внимание. Теперь она ходит туда с Яном. А как же я?

На плите закипела вода для кофе. Я поставила на стол чашки и услышала, как Моника говорит по телефону:

– Привет, папа! Я знаю, что у тебя нет времени. Ты мне только скажи, как все закончилось с Яном? Он взял направление в институт? Ура!.. Не беспокойся, над этим я еще поработаю… Я не хочу быть женой каменщика… Ни к кому нельзя относиться с пренебрежением? Извини, это не пренебрежение, просто речь идет о будущем твоей единственной дочери… – Она положила трубку и сказала весело: – Сколько хлопот с этим Яном! Но если мы с папой поставим какую-нибудь цель, то уж обязательно своего добьемся!

– Не сердись, – перебила я ее, – мне надо работать. Уже час.

– Час?! Тогда пока! Я сбежала с биология, но на чешском мне нужно быть обязательно. Привет!

Ей действительно нечего было здесь делать: она сказала все, что хотела. Сколько я пережила за эти полдня!

А потом наступил вечер, и все мои тревоги рассеялись…

Мама сидела на кухне. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– Добрый вечер, мама, – сказала я как ни в чем не бывало. – Я немного задержалась, не сердись. Я тебе за это все белье переглажу.

– Сядь! – Мама решительно показала на стул. – Нам пора поговорить, и не только о сегодняшнем вечере.

Я потупила глаза и, к своему ужасу, обнаружила сухие травинки на кофточке и страшно помятую юбку.

– Я сейчас… – начала я заикаться. – Я только… только помою руки.

В ванной я разделась и набросила на себя халат. Из волшебного зеркала смотрело на меня мое неузнаваемое лицо – пылающие щеки, губы, распухшие от поцелуев, расстрепанные волосы. Я быстро причесалась и вышла.

В кухне на плите стояла кастрюля с гуляшом, и я вдруг почувствовала такой острый голод, что мне стало дурно. Разумеется, ужинать при маме я не решилась и покорно села к столу.

Мамины голубые глаза показались мне совершенно чужими, когда она заговорила:

– Я не спрашиваю тебя, с кем ты была, мне об этом известно. В принципе я не против твоей дружбы с молодым человеком, если бы он был серьезным парнем. Но ты нашла себе какого-то фата, который меняет девушек, как…

– Ян вовсе не фат! – выкрикнула я, потому что все во мне взбунтовалось. – И он меня любит. Кто-то тебе о нем наговорил!

Ирка преспокойно разбирал у стола транзистор. Он насмешливо посмотрел на меня и сказал улыбаясь:

– Только не думай, что это я. Я на такое не способен. Но фат он наверняка. На днях я опять видел его с Моникой. Они сидели в машине и очень мило беседовали. А если ты считаешь, что он любит тебя, значит, ты совсем чокнутая.

– Подожди! – перебила его мама. – Тебе тоже достанется за то, что ты меня вовремя не предупредил, хотя был в курсе. Очень печально, что я узнала об этом от чужих людей. Но боюсь, что слишком поздно. Во всяком случае, судя по тому, в каком виде она пришла…

В этот момент в передней зазвонил телефон. Вся квартира наполнилась его дребезжанием. Трубку снял Ирка.

– Это вас, леди, – сказал он с издевкой, – Ромео просит Джульетту.

Я вскочила.

– Сиди! – приказала мама. – А ты, Ирка, передай ему, что в приличные дома после десяти вечера не звонят.

Однако я не послушалась, потому что просто не могла усидеть на месте. Оттолкнув брата, я бросилась к телефону, схватила трубку и совсем-совсем близко услышала такой родной голос:

– Яничка, ты не сердишься, что я звоню так поздно? Я просто хотел сказать, что люблю тебя, что ты моя первая настоящая любовь. Ты слышишь меня?

– Да… – прошептала я. Меня душили слезы стыда, жалости и унижения. – Но я… сейчас не могу с тобой говорить…

Около меня появилась мама, вырвала из моих рук трубку и сказала в нее своим обычным, властным тоном:

– С вами говорит Янина мама. Я хотела предупредить вас, что против ваших поздних звонков. Если у вас серьезные намерения по отношению к моей дочери, то придите как порядочный человек и представьтесь нам. Мы должны знать, с кем имеем честь…

– Сейчас? – донеслось из трубки, но это было все, что я услышала, потому что нервы мои не выдержали: я убежала в свою комнатку, бросилась на диван и расплакалась.

Я возненавидела собственную мать, брата, Монику, Орешка – вообще всех, кто постоянно вмешивается в мою жизнь. Папы в Праге не было, а он единственный, кто заступился бы за меня. Таков закон подлости: когда тебе нужна помощь, то единственный человек, который мог бы тебе ее оказать, непременно где-то далеко-далеко.

Потом я услышала, как мама в кухне жаловалась Ирке:

– Какая дерзость – он хотел прийти сейчас! Ночью! Мы его пригласим, конечно, но только когда вернется отец. А до этого Яна не должна с ним встречаться. Парень собирается в армию, и если у него сейчас на уме одни девушки, то можно себе представить, сколько их будет там, в армии. А она, глупая, собирается его ждать!.. Одним словом, Ирка, ты будешь ходить за ней в магазин и провожать домой.

– Что я, нянька, черт побери?!

Следите за мной, следите, водите за ручку! Все равно не уследите! Я люблю Яна и буду его ждать, и не только два года, а хоть десять лет, хоть двадцать, сколько потребуется… Я буду любить его, даже если у него, кроме меня, будет дюжина девушек. Но этого просто не может быть, потому что он любит только меня, и я верю ему, верю, верю…

Ночью я тихонечко пробралась на кухню и съела остатки гуляша. Конечно, я готова была идти на жертвы во имя любви, но холодный гуляш показался мне для этой цели не очень подходящим…

Спал я плохо, что случается со мной редко. Сказались, наверное, нервозность перед экзаменами, разговор с директором, тоска по Яне, а главное – беседа по телефону с ее матерью. А до вчерашнего дня мне даже нравилось, что Яну держат дома в строгости.

Еле дождавшись утра, я позвонил ей в магазин. В телефонной трубке послышался такой суровый женский голос, что у меня мороз пробежал по коже. Несмотря на это, я решительно, но вежливо спросил, могу ли я поговорить с Яной.

– Это служебный телефон, и продавщицам не разрешается вести по нему частные разговоры! – «Бац» – это бросили на рычаг трубку.

Я даже вздрогнул.

– Вижу, у тебя ничего не получается с той порядочной девушкой! – прокомментировала мою неудачу пани Коничкова, которая в это время взбивала на нашей кухне тесто для бисквита, чтобы отнести его потом маме в больницу. – Да, сижу я как-то дома, вдруг звонок. А за дверью – ну прямо звезда Голливуда! И на ней кило штукатурки. Но я же не знаю, где ты можешь быть… Так вот, я ей вполне деликатно объяснила, что у меня не справочное бюро и что ты не докладываешь мне, куда уходишь…

Это могла быть только Моника. Однако что ей от меня понадобилось?..

Первая половина дня тянулась страшно медленно. Я пытался заниматься, но в голову ничего не лезло. В полдень я снова начал прохаживаться около телефона, боясь к нему приблизиться, словно это была клетка с хищным зверем. Может, рискнуть еще раз?

Неожиданно телефон зазвонил сам. Это была Яна, я сразу узнал ее тихий голосок, самый прекрасный в мире.

– «Анютины глазки», если бы вы знали!..

– Я все знаю… Просто не могла позвонить тебе раньше. Ты никуда не собираешься?

– Нет.

– Тогда скажи мне, как до тебя добраться… Номер дома и квартиры.

Я остолбенел.

Она говорила очень спокойно, а я так волновался, что не мог ничего объяснить толком.

– Я буду у тебя через полчаса. Пока!

Несколько секунд я стоял в оцепенении, потом помчался в ванную, опрокинул по дороге столик с пепельницей. Побриться! Принять холодный душ! Надеть чистую рубашку! Собрать осколки пепельницы! Нет, это, пожалуй, подождет. Может, сбегать за цветами? А вдруг меня увидит пани Коничкова? Ладно, когда-нибудь я ограблю для моей Яны все цветочные магазины, все сады и парки…

Есть ли у меня вино? Ура! В холодильнике осталась бутылка из наших скромных запасов, сделанных еще с Иваном. Убираться не нужно. Спасибо пани Коничковой – квартира блестит. Ей тоже надо непременно купить цветы. На столе в кухне я обнаружил свежий бисквит – оказывается, пани Коничкова испекла один для меня.

Так… Чистая скатерть для столика, рюмки, бисквит, вино. Еще в холодильнике нашелся варено-копченый язык. Пани Коничкова – просто ангел!

В передней раздался короткий, но энергичный звонок. Я побежал открывать. В дверях стояли мои «анютины глазки» со стаканчиком мороженого в руке.

На улице я купила мороженое, потому что у меня опять пересохло в горле, как перед первым свиданием. Это было странно, потому что теперь я была абсолютно спокойна. Я решилась на это без особых колебаний в тот момент, когда заведующая сообщила мне, что звонил тот самый красавец, который разыгрывал покупку пластинки для бабушки. И она добавила, что не будет поощрять мою связь с этим человеком, потому что до сих пор я казалась ей порядочной девушкой и она несет за меня ответственность перед моими родителями.

Значит, и она пытается вмешиваться в мою жизнь. Нет, это уж слишком! К счастью, после обеда заведующая отправилась на совещание. И я решилась…

Выслушав меня, Дана с восторгом воскликнула:

– Наконец-то! А я уж было начала думать, что ты какая-то ненормальная. Если что, положись на меня, я тебя прикрою…

Когда Ян открыл дверь и втащил меня внутрь, он так неистово схватил меня в объятия, что стаканчик с мороженым отлетел бог знает куда. Мое спокойствие моментально улетучилось. Все было как вчера вечером. Я не узнавала себя.

Наконец он выпустил меня из объятий и охрипшим голосом сказал:

– Я совсем потерял голову, совсем… И все из-за вас, мои удивительные «анютины глазки»!

– Да, – прошептала я почему-то тоже охрипшим голосом. – Ты забыл закрыть дверь! А где же мороженое?

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Ян закрыл дверь и сказал, что купит мне целый автомат с мороженым, который стоит перед Детским универмагом. Потом он помог мне снять пальто и провел в свою комнату. Шторы были опущены, на столике стояла бутылка вина, две рюмки, тарелочка с языком и блюдо с бисквитом…

– Ты ждешь в гости даму?

– Ты надо мной смеешься? Но за это я тебя накажу. Так накажу, что тебе придется просить у меня прощения…

– Просить прощения? Ни за что!

Я вырвалась из его рук и убежала, однако он настиг меня и мы принялись драться совсем как дети…

– Сдаешься?

– Ни за что!

Но и на этот раз он вышел победителем. Я опустилась на ковер, он склонился надо мной, и мы оба часто дышали и смеялись… И вдруг его странно потемневшие глаза погружаются в мои. Я проваливаюсь в них, словно в пропасть, у которой нет дна.

Теперь мы уже не смеемся, а только целуемся в абсолютной тишине…

Она лежала рядом со мной, притихшая, побледневшая, и тень от длинных ресниц падала ей на щеки.

А я? Я чувствовал, что не способен ни говорить, ни двигаться. Между тем как раз сейчас надо было сказать, что я испытываю к ней. Безграничная благодарность переполняла меня – благодарность за то, что она существует на свете, за то, что она именно такая, как она есть, за то, что она полюбила именно меня… Но все слова, которые приходили на ум, казались мне банальными, затасканными, и я молчал…

Сигарета! Поскорее закурить сигарету и расслабиться! Сигареты лежали на письменном столе. Я поднялся с тахты, прошел по комнате, шатаясь, как пьяный, зажег сигарету и с наслаждением затянулся. Обернувшись, я встретился с пристальным взглядом Яны и ободряюще улыбнулся ей. Она покраснела, подобрала сползающее с тахты покрывало, натянула его до самого подбородка и отвернулась к стене, Меня это растрогало до слез. Она все еще оставалась девочкой с крокусами.

– Яничка…

– Выйди, пожалуйста, – попросила она шепотом, – мне нужно привести себя в порядок.

Я повиновался и пошел на кухню. Поставил греть воду для кофе, вытащил две чашки из сервиза, который мама доставала по торжественным случаям. На балконе, в вазе с водой, лежали три нераспустившиеся розы – вчера их принесла какая-то мамина приятельница, думая, что мама уже вернулась из больницы. Я выбрал самый красивый бутон и положил около Яниной чашки.

В этот момент из передней послышался слабый щелчок замка. Пани Коничкова! Но она же не могла попасть в квартиру: я оставил ключ в замке. Я выбежал в переднюю – там никого не было. Я постучал в дверь своей комнаты и, не дождавшись ответа, открыл ее. Комната была пуста. Я выскочил на лестничную площадку. Снизу, с последних ступенек, до меня донеслось постукивание Яниных каблучков.

А напротив, в дверях своей квартиры, стояла пани Коничкова и укоризненно глядела на меня.

Ровно в шесть я стоял перед магазином, преисполненный решимости встретить Яну и сразу спросить: «Что означает твое бегство?» – или что-нибудь в этом роде.

После пятнадцатиминутного ожидания я начал колебаться. Должно быть, я чем-то ее обидел, иначе бы она не исчезла так внезапно. И вчера она вела себя несколько странно. Почему у нее так резко меняется настроение?

Нет, наверное, лучше сказать помягче: «Яничка, давай объяснимся начистоту. Если я что-то сделал не так, я готов все исправить. Только не мучай меня, пожалуйста. И потом, пойми, у меня еще экзамены не сданы…»

Стоп! Это похоже на выклянчивание милостыни. Скажу коротко и просто: «Мои дорогие «анютины глазки», я вас ужасно люблю. Но если я вам опротивел, то навязываться не стану!..»

В половине седьмого Яна, в красном пальто, заплаканная, вышла из магазина. Я подошел к ней, однако так и не смог выдавить из себя ни одного слова. Предварительная подготовка ничего не дала.

Неожиданно за ее спиной выросли две знакомые фигуры: ее брат и тот рыжий, кажется, Орешек, – красавцы хоть куда!

– Послушай, друг, – смущенно пробормотал ее брат, – Яне не разрешают с тобой встречаться. Мне приказано доставить ее домой.

Я посмотрел на Яну:

– Это правда?

Она молчала, но лицо ее стало таким же красным, как пальто.

– Тебе не разрешают со мной встречаться или ты сама этого не хочешь? – спросил я настойчиво.

– Оставь ее в покое! – вмешался Орешек. – Иди туда, откуда пришел. Наша Яна не для таких, как ты!

Прохожие начали на нас оглядываться, а некоторые даже останавливались. Из-за девушки я никогда еще не дрался, но если не будет другого выхода…

– Отойдемте-ка в сторону, джентльмены, – предложил я.

– Послушай, друг, иди своей дорогой, а мы с сестрой пойдем своей. Я не люблю излишних волнений. Идем, Яна!

И тут я вдруг почувствовал, что Яна взяла меня под руку. Она стояла рядом со мной против них.

– Мама сказала, что до тех пор, пока она не познакомится с тобой лично, Ирка будет сопровождать меня из магазина домой, – прошептала она.

В одно мгновение я снова стал самым счастливым человеком и тут же начал действовать.

– Яна, магазин «Эффект» открыт до семи. Пойдем купим мне галстук. А цветочный магазин?.. Черт возьми, какой цветочный магазин открыт до семи?

Все трое смотрели на меня так, будто я сошел с ума.

– Без галстука и цветов я не могу пойти к вам, – торопливо попытался объяснить им ситуацию. – Яничка, нам нужно бежать, иначе мы не успеем.

– Вот ненормальные! – выпалил ее брат, но мы уже бежали.

Перед магазином я взял Яну за локоть и сказал:

– А ну, «анютины глазки», быстренько поцелуйте меня и скажите «да».

Она нежно поцеловала меня и прошептала:

– Да, да!..

2

«Милый, милый,

Вез тебя тоскливо,

Без тебя пустынно

Стало на земле…

Так тоскливо, что словами я не могу этого передать… И все-таки я хочу сразу же написать тебе, хотя ты еще, наверное, едешь в поезде. Я делаю это каждый раз, когда ты уезжаешь. На вокзале я стараюсь держаться – это ты должен признать, – но дома на меня нападает страшная хандра. Без тебя так пусто кругом… Точно так же было, когда мы провожали тебя в армию. Помнишь?

Тогда мы даже не поцеловались как следует на прощание, потому что тебя провожал твой отец, и я его страшно стеснялась. Плакать мне тоже было стыдно. А сколько девушек плакали и судорожно обнимали своих парней!

«Будто их призывают на семь лет, как во времена Марии Терезии», – осудил их твой отец. Наверное, он был рад, что я не плакала. Но мне, конечно, было невесело, особенно когда ты сел в вагон.

Там уже играли на гармонике и пели: «И волосики мои, эй, эй, на колени падали…» Ты пробрался к окошку, высунул голову и спросил меня: «Яна, а ты от меня не откажешься, когда меня остригут наголо?»

И снова выручил твой отец: «Предупреждаю тебя, Яна, череп у него яйцевидной формы. Когда увидишь его, остриженного, будь мужественной…» Это меня так рассмешило, что несколько всхлипывавших девушек с возмущением посмотрели в мою сторону. Но я думаю, что мой смех как-то поддержал тебя. Я ведь знала, каково тебе.

Сейчас я часто мысленно возвращаюсь к тому дню, перед твоими проводами, когда мы в последний раз пришли на наше любимое место. Мы видели его при луне и при солнце, когда летом ходили туда загорать. А в тот день шел дождь и туман плотно закрывал живописные окрестности, ты стоял рядом со мной, такой же унылый, как природа вокруг. «Два года – немалый срок, «анютины глазки», – вздохнул ты и добавил: – Что годы! Их только два, но в каждом из них триста шестьдесят пять дней. Если помножить на два, то получится семьсот тридцать долгих дней и ночей. Почти астрономическая цифра!» Но меня это не очень пугало, ведь я уже твердо решила ждать тебя. Так зачем же хныкать? К тому же я все еще была с тобой. Ты держал меня в своих объятиях и шептал нежные слова… Эти мгновения я храню в памяти и, когда остаюсь одна, всегда с нежностью вспоминаю о них. А они проходят передо мной, словно кадры из любимого кинофильма.

Видишь, родной мой, я уже не плачу. Бывает, правда, заскучаю, но это так естественно для девушки, у которой любимый в армии. И хотя поезд уносит тебя сейчас куда-то к границе, мы все равно вместе.

Твоя Яна».

Я вложила письмо в конверт и написала фамилию и звание «свободник»^[1], которое Ян получил в школе сержантов совсем недавно. Когда наши пойдут в ночную смену, они опустят его в почтовый ящик. Только я закончила писать, как вошла мама, промокшая до нитки. В сумке она принесла массу каких-то свертков – вчера у них была зарплата.

– Посмотри, Яна! – позвала она меня и начала распаковывать свертки.

Разумеется, в них оказались кухонные и банные полотенца, скатерти, салфетки – одним словом, приданое! Мы с Яном наверняка обошлись бы без такого обилия текстильных изделий, по… Когда мама выходила замуж, все продавали по каким-то талонам, да и качество было совсем не то.

– Яна, ты только посмотри на этот дамаст! – то и дело восклицает она. – Его же выпускают на экспорт!

Конечно, я восторгаюсь экспортным дамастом, а мама заботливо складывает все в мой бельевой шкаф.

– Ну, невеста, когда Ян вернется из армии, у тебя уже будет приличное приданое. Только вот квартира меня беспокоит. Как строитель, Ян наверняка что-нибудь получит, но в случае чего мы могли бы взять бабушку к себе, а вы бы устроились в ее квартире. Правда, она у нее однокомнатная и не очень комфортабельная, однако ведь Ян мастер на все руки…

Мама так переживает, будто это ей предстоит выйти замуж. Мне даже смешно…

Помнится, тогда мама только что вернулась с работы и была еще в форменной одежде. Мы ввалились к нам вчетвером – Орешек непременно хотел увидеть собственными глазами, как Ян с букетом и в новом галстуке, с которого только что сорвали ценник, предстанет перед мамиными очами.

– Мама, это Ян, – непринужденно представила я своего избранника, хотя сама дрожала от страха.

– Добрый вечер! – поприветствовал ее Ян. По его виду можно было подумать, что он, наоборот, уже перестал волноваться. Он, наверное, ожидал встретить чуть ли не ведьму, а увидел голубоглазую кудрявую женщину.

– Очень приятно, – ответила мама довольно сдержанно. И в этот момент перестала быть похожей на самое себя, а скорее напоминала чопорную даму – ну, прямо как пани Балкова. – Извините, разве я вас приглашала?

– Да, вчера вечером. Вы предложили мне прийти к вам для личного знакомства. Вот я и явился.

Ян был бы великолепен, если бы все еще не держал цветы в руках. Он наконец это понял и протянул букет маме.

– Спасибо, – поблагодарила она, но отказалась от цветов: – Вы напрасно потратились, цветы – не моя слабость, а Яны. Можете преподнести букет ей.

– Нет-нет, эти розы для вас, – сказал Ян и улыбнулся маме своей неотразимой улыбкой, однако на маму она не подействовала. – Поэтому, если они вам не нравятся, ваше право их выбросить. – И Ян обратил свой взор к окну, над которым темнело злополучное пятно.

Мама невольно перехватила его взгляд и покраснела:

– Не подумайте, что мы такие неряхи. Кухню каждый год белим, но наша хозяйка уже двадцать лет не ремонтировала крышу.

– Это пустяки. Я приду к вам как-нибудь с ребятами со стройки, с бригадой кровельщиков, вот и все.

– А разве вы не студент? – спросила его мама.

– Я учусь в техникуме без отрыва от производства. Вообще-то я каменщик, оформитель фасада. И потом, я из рода каменщиков, который берет свое начало с времен княжны Либуше. Она тогда еще сказала: «Я вижу большой город, но мне нужны каменщики!» По крайней мере, мой отец так рассказывает…

И тут мама не выдержала и рассмеялась:

– Садитесь же! Раз пришли в гости, чего же стоять! Яна, дай вазу. Какие роскошные розы…

– Яна, а правда, нашему солдату – извини, уже свободнику – очень идет форма. Все женщины с нашей улицы говорят, что он прямо создан для военной службы.

А тогда, после первого визита Яна, она сказала: «Конечно, это приличный, милый мальчик, но уж слишком красивый. Право, не знаю, девочка. Он наверняка будет иметь успех у женщин, и тебе придется ревновать. А ревность – как тяжелая болезнь…»

Не знаю, что будет дальше, однако пока такой болезни у меня нет. Ян на других девушек даже не смотрит. Пишет мне три-четыре раза в неделю, и кажется, что любит меня еще сильнее, если вообще можно любить сильнее. Ну а о себе я не говорю…

– А теперь пойди на кухню и приготовь ужин. Как ты думаешь, кто будет кормить Яна? Я купила фарш, сделай котлеты.

В этом вся мама. Она постоянно примешивает к нашей любви дамаст, кастрюли, котлеты. Я никогда не смогла бы ей объяснить, что нас это мало волнует. Мамам вообще трудно что-либо объяснить.

– Опять будет готовить будущая новобрачная?! – испуганно спросил брат. – Тогда я лучше пойду в ресторан и съем сардельки с луком.

Так он кривляется каждый раз, когда речь заходит о моем будущем. Наша помолвка – постоянная мишень для его острот. Орешек реагирует совсем по-другому. Он по-прежнему ходит к нам и ведет себя сдержанно, просто как товарищ. У него есть характер.

Кто-то звонит в дверь, и я иду открывать. В переднюю вваливается папа, весь промокший и забрызганный грязью.

– Росяночка, – шепчет он как-то очень печально, – крокусы-то в этом году в парке не проросли.

Боже, крокусы! Я совсем о них забыла. А папа – нет. И оттого он так грустен.

Вечером я остаюсь в квартире одна. Папа с мамой ушли в ночную смену, а Ирка с Орешком отправились в мастерскую. Они раздобыли старый «опель» и теперь переделывают его на «крайслер».

На улице идет дождь, а у меня тепло – я включила электрокамин. С фотографии на стене мне улыбается Ян. Он здесь, со мной. А в коробочке лежат его письма из армии. Они аккуратно пронумерованы и связаны ленточками в пачки. Я перечитываю их, наверное, уже в сотый раз…

«…Старослужащие в шутку называют это конвейером: в первую палатку входишь гражданским человеком, а из последней выходишь уже солдатом. За это время тебя остригли, осмотрели, сделали прививку против столбняка и обрядили в солдатское обмундирование. Из окон казарм высовываются старослужащие и приветствуют наше появление выкриками: «Ура! Смена прибыла!»

Встретили нас очень хорошо. Командир произнес речь, потом нас покормили сосисками и напоили чаем, а старослужащие пригласили в клуб на концерт художественной самодеятельности, который они подготовили.

После отбоя, лежа в постели, я думал о том, что теперь я уже не смогу самостоятельно сделать ни шагу, выйти на улицу или в город… Нас еще не очень гоняют: видимо, дают возможность привыкнуть к обстановке. Некоторые ребята загрустили, стали молчаливыми. Однако это, говорят, пройдет со временем. Я с нетерпением жду, когда нас начнут знакомить с боевой техникой. Думаю о том, как-то будет организовано наше обучение. Но больше всего я думаю о тебе, любовь моя!»

«…Ты пишешь, что навестила наше любимое место и вернулась домой вся забрызганная грязью. С каким удовольствием я бы помыл и почистил твои туфли! Прапорщик Фиала хорошо нас этому обучил. Ты знаешь, как положено чистить ботинки? Сначала удаляешь грязь из каждой ячейки на подошвах – ни одной пылинки не должно там остаться, потом мажешь ботинки гуталином и начищаешь их до блеска.

Но это что! Ты даже не представляешь, как нас здесь гоняют. Однако мы с Венцой и Лацо не унываем. Венца даже шутит: «Служба в армии трудна только первые двадцать три месяца, то есть пока ты не акклиматизировался. А потом будет значительно легче и время пойдет быстрее. Другое дело – супружество. Тут все обстоит иначе. Самыми лучшими являются первые двадцать три месяца. Если, конечно, молодожены проживут вместе столько времени…»

Здесь у меня появился хороший друг – Лацо. Он так же, как и ты, фанатично предан музыке. Он даже учился в консерватории по классу фортепиано, но однажды автобус, в котором он ехал, налетел на грузовик. Никто из пассажиров не пострадал, и только Лацо сломал два пальца на левой руке. Какая ирония судьбы – именно он, пианист, сломал два пальца! Консерваторию пришлось оставить и осваивать профессию часовщика. Девушки у него нет, но он усердно переписывается с какой-то Верой, которая учится на военных курсах. До сих пор они не виделись. Он боится, что при встрече не понравится ей, а он довольно красивый парень. Только волосы у него рыжеватые, однако не такие, как у твоего Орешка. Извини, слово «твоего» беру обратно…

…Мои любимые «анютины глазки», пишу вам почти каждый день, но хочется писать еще и еще. Таким образом я разговариваю с тобой. Вот бы изумилась пани Бартова, которая вела у нас в девятом классе чешский язык и частенько ругала меня за сочинения… За скудость мысли и малый объем…»