Текст книги "Яна и Ян"

Автор книги: Иржина Троянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

7

В субботу вечером на новеньком «трабанте» примчались Лацо и Вера. Они привезли проектор и проявленные цветные пленки о нашем совместном отдыхе на Балтике. За окном уже падали листья с деревьев, по утрам леса окутывали холодные туманы, а мы погасили свет и окунулись в лето.

Гонзик пробрался в темноте к Вере и устроился у нее на коленях – они очень дружат.

– Видишь, – показала Вера на полотно. – Это море.

– Я знаю, – кивнул Гонзик и со знанием дела объяснил: – Очень много воды, и притом соленой.

Я стала рассказывать ему о море, но ведь никакие слова, картины, пленки не могут заменить подлинных впечатлений. До этого я тоже была знакома с морем лишь по картинам да фильмам.

…Мы ехали из Ростока в Варнемюнде, когда внезапно услышали угрожающий грохот. Создавалось впечатление, будто мы приближаемся к фронту. Мы остановились, взобрались на высокий склон над шоссе, который закрывал горизонт, и у меня перехватило дыхание. Море поразило своими огромными просторами. Как раз штормило, и мощные волны с грохотом накатывались на берег и разбивались о камни внизу под нами. Море! Описывать его словами – это все равно что пытаться определить, что такое вечность…

На экране появился пляж, песчаные дюны и низкие приморские сосны. Они всегда напоминали мне стадо животных, спасающееся от взбесившейся стихии. Потом мы увидели шестерых загорелых людей, которые, смеясь, бежали к воде. Вот они исчезли во вспененных гребнях волн, но море, чуть помедлив, выбросило их обратно…

Жили мы в рыбацком домике. Гейди, жена обер-лейтенанта Курта, с которым Ян и Лацо подружились на совместных учениях армий стран социалистического содружества, получила его в наследство от родителей. Умывались мы во дворе у колодца. Наши мужья с утра уходили в море с рыбаками, а мы ждали их на берегу. Гейди научила нас быстро чистить и жарить рыбу. Жены рыбаков приглашали в гости, потчевали кофе из пузатых фарфоровых кофейников и пончиками. Гейди в этой деревне родилась, выросла и постоянно бывала даже теперь, когда стала доцентом кафедры марксизма-ленинизма в высшем учебном заведении. По внешнему облику она типичная морячка: у нее, как у всех женщин деревни, сильные стройные ноги, глаза цвета моря, а волосы цвета морского песка.

Курт в отличие от нее брюнет, но тоже стройный и обаятельный. Учится он в высшем военном училище. У них двое детей, оба школьники.

В начале отдыха я была самой важной персоной в нашем коллективе, так как лучше всех говорила по-немецки – пока Ян был на действительной службе, я времени зря не теряла. Но мы быстро научились понимать друг друга, а когда разгорались особенно страстные дебаты, мужчины переходили на русский. И вообще, если у людей одинаковые взгляды и цели в жизни, они всегда сумеют договориться.

Гейди рассказала, что в конце войны гитлеровцы заключили ее отца в концентрационный лагерь. Он был рабочий, коммунист. Гейди родилась спустя несколько месяцев после его гибели. И дедушка Яна был рабочим и коммунистом, и замучили его тоже фашисты. «Пока в мире существует фашизм, наша задача – бороться против него…» – не раз говорила Гейди.

Гейди почти на десять лет старше меня, образованная, рассудительная, но умеет радоваться, как ребенок. Как, например, она возликовала, когда убедилась, что мы с Лацо хорошо знаем немецкую музыку! Конечно, мы говорили не только о политике и музыке. Нам вообще было очень интересно общаться друг с другом.

Благодаря Гейди я кое над чем серьезно задумалась. Например, о том, какой вклад в дело защиты мира может внести такая обыкновенная молодая женщина, как я.

Однажды я поделилась своими раздумьями с Яном. Это было ночью. Мы лежали в мансарде, сквозь открытое окно доносился шум моря, воздух был чист и свеж. Но или я говорила слишком сумбурно, или Ян не захотел меня понять, а только он обнял меня и засмеялся:

– Маленькая моя, если ты хочешь сделать счастливыми всех людей на земле, начни с меня. А самым счастливым человеком на свете я стану тогда, когда у меня появится дочь…

После подобных разговоров всегда сомневаешься, способны ли вообще мужчины понять своих жен. Я, например, настолько осознала смысл профессии Яна, что добровольно согласилась на годы разлуки, но стоит мне завести речь о смысле жизни, как Ян начинает мечтать… о дочери.

– Я живу не только для того, чтобы рожать детей, – возразила я.

– Ну хорошо-хорошо, все это так, однако ты же не станешь отрицать, что люди созданы для любви…

– Я создана не только для любви, – оттолкнула я Яна. – Я, конечно, хотела бы иметь еще детей, но не теперь.

Если я успешно закончу училище, то смогу работать в новом детском саду в нашем микрорайоне, а если мы заведем сейчас второго ребенка… Нет, я не хочу отступать от намеченной цели и не отступлю!..

– А почему папа такой хмурый, – полюбопытствовал Гонзик.

Кинокамера запечатлела Яна как раз после той ночи, когда я произнесла это категорическое «нет». Он сидел на пляже в плетеном кресле, упершись подбородком в ладони. Услышав вопрос сына, я едва не рассмеялась, а Ян объяснил:

– Мама на меня рассердилась, понимаешь?

Вот обманщик! Сам потом целый день дулся.

– Тогда ты должен быть не хмурым, а грустным, – принялся поучать его Гонзик. – Мне всегда становится грустно, когда мама на меня сердится. – Он потянулся ко мне и с лукавой улыбкой спросил: – Ведь, правда, ты сразу перестаешь сердиться, когда я грустный?

Какой хитрец! Хорошо знает, как разжалобить меня. Вот такие они, мои мужчины…

– Неужели мы одни? И возможно ли такое чудо? – прошептал Ян, едва открыв глаза.

…Ночью, как только мы легли, раздался топот босых ног, и через мгновение Гонзик втиснулся между нами.

– Это я за вами в море прыгнул, – объяснил он. – Теперь я буду охранять вас. Ничего не бойтесь!

– Прямо наказание какое-то! – прошептал Ян.

– Ну что ты, в самом деле? Пусть полежит с нами, если ему это так нравится, – улыбнулась я.

– Ты, вероятно, самая холодная женщина в мире…

Наконец оба моих Яна уснули. Причем Ян-старший спал так крепко, что даже не слышал, как рано утром мы поднялись. Дело в том, что Вера и Лацо пообещали Гонзику взять его с собой ловить рыбу на пруду. Гонзик чувствовал себя таким счастливым, что даже забыл меня поцеловать. Не забыл он только об одном – приказать мне наполнить ванну водой для пойманной рыбы. Боже мой, он становится во всем похожим на своего отца…

– Мы наконец-то одни, а ты спокойно читаешь, – продолжал Ян.

– Читаю, потому что ты спокойно спишь. Послушай, что рекомендуется носить нынешней осенью. «Самыми модными будут цвета опала и серы, а также вишневый, радужный, коричневый, пармская лазурь, шалфейно-зеленый…»

– Что такое пармская лазурь?

– Ну это… пармская лазурь. Разве не ясно?

– А шалфейно-зеленый – это шалфейно-зеленый, тоже ясно. Где об этом пишут?

– В газете «Руде право».

– В «Руде право»?!

– В субботнем приложении. Чему ты удивляешься? Ведь это же очень хорошо, что наша главная газета заботится о том, чтобы женщины были модно одеты. Или ты считаешь, что это неважно для развитого социалистического общества?

– Конечно, важно, моя любимая. И я как раз сейчас думаю о том, что у тебя действительно нет модного платья.

– Мне нечего было надеть даже на вечер, посвященный Дню армии. Остальные же офицерские жены пришли в клуб разодетые…

– В платьях цвета опала? – Он наклонился ко мне, и глаза его излучали мягкий свет. – Можешь выбрать себе, дорогая, туалет любого цвета…

– Спасибо… – растроганно прошептала я.

Через три дня я получила из Брно посылку. В ней лежал великолепный шелк голубого цвета. К посылке была приложена записка от Яна: «Как ты думаешь, любимая, это та самая пармская лазурь?»

Невысокая черноволосая девушка с большими серыми глазами, которая вместе с Яном сошла с поезда, определенно показалась бы мне симпатичной, если бы я вдруг не вспомнила, что именно ее видела в той телевизионной передаче. Ян, помнится, говорил, что с актрисой вообще незнаком, что всю эту кашу заварила Моника, и я в конце концов выбросила из головы и Монику, и актрису. И вот эта девушка и Ян вместе выходят из вагона, улыбающиеся, веселые, и называют друг друга по имени. Ян подчеркнуто внимателен к девушке, а меня едва замечает, и это после того, как я мерзла на вокзале целый час: скорый поезд снова опоздал, и я переживала, как бы Гонза с Ярдой не напроказили… Но моему мужу до этого и дела нет.

– Представь себе, Яна, Ирена спасла торжественное открытие Месячника дружбы. Я звонил вчера командиру, а у него как раз присутствовал отчаявшийся начальник клуба, Одну из его знаменитых агитбригад свалил грипп, другую – ангажировали киношники для съемок, а артистов из будеёвицкого театра увела из-под носа какая-то воинская часть…

– Да, я слышала… У Веры в связи с этим было много хлопот, – прервала я его, и мой собственный голос показался мне каким-то чужим. Потом я повернулась к девушке: – Какая вы молодец, что согласились поехать в нашу глушь. Видимо, мой муж действительно хороший агитатор.

– Завтра прибудут остальные члены агитбригады, а Ирена приехала пораньше, чтобы осмотреть клуб и поговорить с начальником, – попытался рассеять мои подозрения Ян и сразу, будто спохватившись, обратился к актрисе: – У нас, Ирена, вы можете располагаться как дома.

Голос Яна показался мне чересчур игривым. И девушка, вероятно, почувствовала это, потому что сказала тихо:

– Мне не хотелось бы вас затруднять, ведь я могу остановиться и в гостинице. Мне это не впервой, я даже в палатке жила… – Она засмеялась и умоляюще посмотрела на меня своими прекрасными глазами: – Так что не беспокойтесь из-за меня. Ваш муж так редко бывает дома, что вам, конечно, хочется побыть вдвоем.

Мне вдруг стало стыдно. Как я себя веду? Как ревнивая жена.

– Мы с Гонзиком всегда рады гостям. – Я окончательно пришла в себя, и голос мой приобрел свою обычную окраску. – Правда, мы вас не ждали, но, чем богаты, тем и рады.

К приезду Яна я всегда убиралась и готовила что-нибудь вкусное, но последнюю неделю я очень плохо себя чувствовала. Все у меня валилось из рук, одолевала какая-то апатия, да и спала я плохо. Так что и вид у меня сейчас был соответствующий. Я поймала критический взгляд Яна и почувствовала себя еще хуже. Но потом я посмотрела на девушку и сразу успокоилась. Нет, она не походила на Монику. Напротив, в ней было что-то такое, что очень привлекало…

Гонзик ворвался в переднюю, на удочке у него отчаянно бился карась. Этого только не хватало! Вслед за ним прибежал со своим уловом Ярда. Значит, они опять ловят рыбу в ванной.

– Да это же почти что кит! – оценила Ирена карася. – А ты – охотник за китами.

Гонзик взглянул на нее испытующе: не подтрунивает ли? Потом он снял рыбу с крючка и небрежно, но с достоинством подал Ирене. Это был такой великолепный жест, что мое сердце наполнилось материнской гордостью. Однако при виде рыбы я вновь почувствовала невыразимое отвращение, К счастью, Ян уже проводил Ирену в гостиную, где они полностью переключились на Гонзика.

– Что это ты сюда забилась? – заглянул он немного погодя в спальню. – Я предполагал, что ты будешь сердиться, но не до такой же степени… Человек у нас в гостях, а ты, видите ли, не изволишь…

– Хорошо-хорошо, я сейчас приду, – прервала я его возмущенную тираду.

Мне стало уже лучше. Только бы не вспоминать об этой рыбе! Я попросила Яна куда-нибудь ее выбросить и спустить воду из ванны.

– Что с тобой? – неожиданно забеспокоился он. – Ты какая-то бледная и усталая.

– Это все от рыбы, – немногословно объяснила я и попыталась переключить его внимание: – Иди предложи Ирене принять душ…

Я причесалась, подкрасила губы, но потом стерла помаду: с ней я казалась еще более бледной. На вешалке висело длинное платье из скользящего шелка цвета пармской лазури. Я вспомнила прекрасное воскресное утро, когда нам было так хорошо, и… С лихорадочной поспешностью я выдвинула ящик туалетного столика, вынула из него календарик. Так и есть. Теперь понятно, откуда все эти недомогания, вялость, обостренная чувствительность, отвращение к рыбе…

Из соседней комнаты доносился смех Яна. Пока он не должен ничего знать. А может, ничего еще и не случилось…

Дрожащими руками я положила на поднос то, что было в холодильнике, поставила кипятить воду и вошла в гостиную. Вера и Лацо были уже там. Лацо обнял меня так нежно, что на душе как-то сразу полегчало. Я бы с удовольствием даже поплакала у него на плече, но надо было держаться. Я накрыла на стол, принесла кофе и включилась в общую беседу, будто ничто, кроме этого, меня и не занимало. «А из меня могла бы получиться неплохая актриса…» – отметила я, взглянув на себя со стороны.

– …Она напоминает мне Джульетту, – убежденно говорила Ирена. – Такая же нежная, изящная, восторженная и в то же время целеустремленная, мужественная… Короче, у нее есть все данные, чтобы сыграть героиню Шекспира.

– Вряд ли так думает Ромео, – недовольно пробурчал я, потому что говорила она о Яне.

– Думаю, что Ромео ее не всегда понимает, – возразила Ирена после некоторого колебания. – Я бы сказала… – Она посмотрела на меня и быстро спросила: – Впрочем, может, вы не хотите об этом говорить?

Я не хотел.

Мы сидели с Иреной в вагоне-ресторане вдвоем. Лацо и члены агитбригады страстно спорили в купе о том, уничтожает ли техника в человеке все человеческое или человек очеловечивает технику. А у меня от своих проблем голова шла кругом.

Ирена пила сок, а я заказал себе немного коньяку. Сейчас мне это было необходимо. Я, конечно, не большой специалист по вопросам семейной жизни, но тем, кто намеревается жениться, все-таки мог бы дать один замечательный совет: приготовься к тому, что в семейной жизни всегда будешь виноват ты. Сломала ли твоя жена ногу, испортился ли телевизор, не пришел водопроводчик или электромонтер, пошел дождь во время воскресной экскурсии, а она забыла плащ – в любом случае виноват ты. Смирись с этим и не протестуй. А все потому, оказывается, что ты ее не понимаешь. Да и есть ли на свете мужья, которые понимают своих жен? Даже Лацо, наш признанный философ, в данном случае бессилен. Что же тогда взять с нас?

Мы сидели молча, а за окном навстречу нам бежал поблекший пейзаж. Поздняя осень. Вдруг в окно, словно желтая птица, залетел кленовый лист. Он напомнил мне далекую осень, палатку у танкодрома. И тогда с деревьев дождем осыпались листья, от реки, из тумана, неслышно подкрадывались сумерки, а рядовой Захариаш пел свои грустные песни. «Ах, это время ветром унесло…» Интересно, чем занимается сейчас этот странный парень, который хотел спать у окна, чтобы видеть небо, и в тетрадь по технической подготовке переписывал стихи? Под конец службы он стал отличным наводчиком.

И снова меня охватила какая-то странная тоска. Не хотелось ехать в академию, но и дома оставаться тоже не хотелось. Уехать бы куда-нибудь, выйти на маленькой незнакомой станции и укрыться там на несколько дней! И опять откуда-то нахлынуло это навязчивое чувство, будто что-то безвозвратно ушло из моей жизни, как ушли когда-то утренние осмотры, вечерние поверки и песни у солдатского костра…

Ирана взяла сигарету, а я, задумавшись, слишком поздно потянулся за зажигалкой. Хорош кавалер!

– Представьте себе, Ирена, как бы я выглядел с розой за ухом, – попытался я хотя бы таким образом скрыть неловкость.

Она засмеялась:

– Почему именно с розой?

– Примерно так, наверное, я сейчас выгляжу. Не надо было пить коньяк, от алкоголя я становлюсь сентиментальным. В голову лезут воспоминания о днях давно прошедших…

– Ничего странного в этом нет, достаточно было видеть, с какой гордостью вы показывали свой командирский танк. И вовсе вы не сентиментальны, просто вам грустно.

Ее голос переливался сотнями оттенков. А последнюю фразу она произнесла с такой теплотой, что моя скованность вдруг куда-то испарилась.

Около нашего столика забалансировал официант, на подносе у него мелодично звенели рюмки – скорый, видимо, сокращал отставание от графика, и вагон бросало из стороны в сторону, как корабль во время бури.

– Еще коньяк, пан надпоручик?

– Нет, спасибо.

– А мне вы не хотите заказать коньяк? – неожиданно попросила Ирена.

– Извините… прошу прощения… Мне как-то не пришло в голову, ведь вы…

Я проводил ее до купе, где спорщики наконец прекратили дебаты о гуманизации техники, вытащили гитары и затянули песню, которую пели вчера в клубе. Ирена сразу же присоединилась к ним, а я вышел в коридор и закурил. Местность за окном скрывал густой туман, видны были лишь снопы искр, вылетавшие из трубы паровоза. И мне невольно подумалось, что моя бывшая рота завтра выезжает на стрельбы, а я буду дремать на лекциях.

Вдруг из тумана, в который я тщетно всматривался, выплыл весь вчерашний день…

Мы с Гонзиком строили в детской телевизионную башню, а женщины слушали музыку. И какую музыку?! Органную!

– Яна, у тебя и Бетховен есть?! И Букстехуде?..

Я казался себе невеждой, случайно забредшим в храм искусств. Букстехуде! Черт побери, в каком веке он жил?

– Папа, будем передавать?

– Что передавать?

– Ну с башни… Для чего же мы ее строили? Ты будешь «Береза» или «Тополь»?

– Какой еще тополь?

– Ну когда начнем передавать…

Задания «Березы» сводились в основном к одному – принести лимонад из холодильника. По гостиной я ходил на цыпочках.

– Смотри не наливай ему слишком много! – советовала мне Яна.

– Но он хочет пить.

– Так отговори его… А теперь не мешай! Ирена слушает соло…

Я был рад, что они подружились. А какое у Яны было кислое выражение лица, когда мы с Иреной сошли с поезда! Вечером она даже не стала ждать, пока мы вернемся из клуба, и легла спать. Постель для Ирены была постлана в гостиной.

Я боялся утра. Но когда проснулся, в нашей квартире уже звучал орган…

– А кто же будет готовить обед, уважаемые жрицы музыки?

– Наверное, вы, – предположила Ирена.

– Вероятно… – поддержала ее Яна.

И обе рассмеялись.

Рядом с худенькой Иреной моя Яна казалась такой женственной и соблазнительной, что я сразу начал мечтать о вечере, когда Гонзик уснет, а Ирена отправится в клуб…

Но моим мечтам не суждено было сбыться. Мы не оставались одни ни на минуту. Приехала Вера и притащила с собой Лацо и доктора Коларжа. Не успели они с Иреной уйти, как Лацо вынул откуда-то бутылку портвейна, заговорщицки подмигнул Яне, и она, как мне показалось, с превеликим удовольствием поставила на стол рюмки, принесла маслины, орехи, соломку… На сей раз она не притворялась гостеприимной, а радовалась по-настоящему. Лацо и Пепик тоже веселились от души, и все было бы действительно прекрасно, если бы они хотя бы на час оставили нас вдвоем. Но мою жену это нисколько не огорчало.

Ужинали тоже у нас. Коларж почему-то совсем не обращал внимания на Ирену, а крутился возле Яны: он, видите ли, помогал ей по хозяйству.

– Все мы здесь не поместимся, – категорично заявила она мне и Лацо, – а Пепик умеет готовить!

Коларж принялся резать сыр. Господи, и это называется умением готовить! С непроницаемым лицом Коларж стряпал нечто странное под названием «сыр с зеленью под парижским соусом».

Яна не стала ужинать и, извинившись, удалилась в спальню. Я, конечно, пошел посмотреть, что она там делает. Она лежала. И только я приблизился к постели, чтобы поцеловать ее, как в прихожей раздался звонок.

– Это Магда с детьми. Иди поздоровайся, ты же хозяин…

Такого бедлама в нашем жилище я еще ни разу не видел. А моя жена тем временем прихорашивалась в спальне. Когда она наконец появилась, я чуть рюмку не уронил. На ней было платье цвета пармской лазури, глаза казались ослепительно синими, волосы были собраны в пышный узел, а шею украшал медальон на тоненькой цепочке… Она была такой обворожительной, что маленькая Наташка подбежала к ней и, нарушив молчание, воскликнула:

– Тетя Яна, ты – принцесса!

Яна взяла ее на руки, и эта сцена так очаровала меня, что я невольно закричал:

– Взгляните, как смотрится моя жена с Наташкой! А она почему-то не хочет иметь дочь!

Разумеется, я никогда бы этого не сказал, если бы не был навеселе. Однако протрезвел я быстро, потому что Яна подала Наташку Магде и, обратившись ко мне, проговорила тихо, но отчетливо:

– Ты думаешь только о себе…

Она вдруг побледнела, будто ей сделалось нехорошо, и, прежде чем я успел опомниться, к ней, естественно, подбежал доктор. Он отвел Яну к окну, которое услужливо распахнул капитан Минарж, и приказал ей глубоко дышать. Вера помчалась на кухню за водой, Лацо – в ванную за одеколоном… Это продолжалось всего несколько минут, но я даже в этот короткий промежуток времени успел почувствовать себя никому не нужным человеком. Или кем-то вроде этого. И теперь, вспоминая о вчерашнем вечере, я курил одну сигарету за другой.

Правда, все закончилось вполне благополучно. Яна попросила не сердиться на нее: мол, выпила немного лишнего, вот и стало плохо. Вечер удался. Из клуба мы вместе с агитбригадой отправились к Вере и Лацо, а потом… Потом подошло время уезжать.

Яна вела себя так, будто ничего не произошло. Я тоже. Но ее слова вонзились в меня, словно острые шипы. «Ты думаешь только о себе…» Так что же, выходит, я – эгоист? И мои друзья, по всей вероятности, разделяют эту точку зрения, ведь они ни слова не проронили в мою защиту. Да и Ирена только что заявила, будто я не понимаю свою жену…

– Змея я уже убил! – крикнул возбужденный Гонзик. – Я отрубил ему все семь голов.

– Ну хорошо, успокойся!

Он не был похож на ребенка, перенесшего легкое сотрясение мозга, но доктор предписал ему строгий постельный режим, и, чтобы удержать малыша в кроватке, я играла с ним в кукольный театр. Только что закончилось седьмое представление о глупом Гонзе – других героев мой сын не признавал. Полумертвая от усталости, я начала показывать ему сказку в восьмой раз…

Когда в воскресенье Вера принесла его на руках в полубессознательном состоянии, с головой, залитой кровью, у меня от страха ноги подкосились. Вскоре появился и доктор Коларж – его по поручению Веры вызвал Ярда Кутилек. Но Гонза уже открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся счастливой улыбкой:

– Мама, я победил… Я чемпион…

Наконец я не выдержала и решительно убрала кукольный театр. Гонзик не сопротивлялся. Без возражений он съел кашу из овсяных хлопьев, выпил стакан молока, укрылся одеялом до самого подбородка и закрыл глаза.

Было уже шесть часов, а доктор Коларж все не приходил. Мне хотелось есть. Я открыла было холодильник, но тут же его захлопнула. От одного вида еды мне делалось плохо. Попробовала доесть Гонзикову кашу, однако и от нее пришлось отказаться.

Когда доктор наконец явился, он застал меня за рюмкой бехеревки. Я ужасно покраснела и, заикаясь, начала объяснять:

– Это ликер от желудочных заболеваний… Мне что-то нехорошо…

Коларж хитро подмигнул мне и засмеялся:

– Мать такого чемпиона заслуживает ежедневно по крайней мере бутылки бехеревки. Да вы, как я вижу, пьете за здоровье выдающихся представителей мировой культуры… Канта, Вольтера… – придвинул он поближе к себе мои учебники.

Я выхватила их из рук доктора и закрыла. Он опять лукаво на меня посмотрел. В июне, когда я сдавала экзамены, он как-то встретил нас с Михалом. Может быть, Михал ему что-то объяснил, не знаю, во всяком случае, Йозеф никогда ни о чем меня не спрашивал.

– Что поделывает наш герой?

– Уснул. Хотите на него взглянуть?

Коларж приходит к нам три раза в день: утром, в обед и вечером. Я так обязана ему: ведь это по его просьбе Гонзика не положили в больницу.

Из комнатки Гонзика доктор вышел быстро.

– Напрасно я его разбудил. В пятницу мы снимем повязку, и больше я вам не нужен…

– Как вы думаете, останется у него шрам?

– Что вы, Яна! Он зарастет волосами… – Доктор весело улыбнулся: – Ох уж эти матери!

Однако мне было не до веселья. В пятницу приедет Ян, увидит наполовину выбритую голову сына, шрам… Как я в прошлом году упрекала себя за то, что доверила Гонзика Ярде! Но на этот раз с ним была Вера. Правда, Веру Ян очень уважал, считал почти что идеалом, пока не познакомился с Иреной…

– Вы зря так переживаете, Яна… – В голосе доктора звучали успокаивающие нотки, и я вдруг спохватилась:

– Какая же я, право! Даже бехеревки вам не предложила.

– Водителям употреблять алкогольные напитки строго запрещено! – отчеканил он.

– Вы опять куда-то едете… – с трудом подавила я разочарование, хотя могла бы и раньше догадаться, что не ради Гонзика он надел темный костюм с белой рубашкой и галстуком. Но я это только теперь заметила.

– Опять, Яничка, в театр. Поэтому я попросил бы вас сварить мне чашку кофе, чтобы я там, чего доброго, не заснул.

– А что сегодня идет?

– Премьера. Иногда мне присылают приглашение, и всегда на два лица, хотя всем известно, что я старый холостяк. Поэтому, когда я сижу в зале, мне кажется, что все смотрят на свободное место возле меня.

– Меня вам разыграть не удастся, доктор. Своими поклонницами вы могли бы заполнить целый ряд.

Он с сожалением развел руками и нечаянно задел новогоднюю елку. На ковер посыпался частый дождь порыжелых иголок.

– Вот несчастье! – заволновался Коларж. – Где у вас щетка или пылесос?

– Не беспокойтесь, ради бога! В порядочных семьях елки выбрасывают сразу после Нового года, а у нас все стоит. Это из-за Яна. Он снимал нас кинокамерой в сочельник, но потом у него что-то заело… Одним словом, он хотел повторить съемку, да никак не соберется…

Нынешнее рождество снова оказалось неудачным. Я даже стала немного побаиваться рождественских праздников. Я героически пыталась преодолеть свои недомогания, но мысль о ребенке мучила меня постоянно, ведь Ян так мечтал о дочери. Правда, я была почти уверена, что снова родится мальчик, однако это все равно. В общем, если бы тогда мы поговорили по душам, теперь все было бы решено. Но он приехал прямо с учений, злой, вконец простуженный, и попросил постелить ему в гостиной, чтобы я, чего доброго, не заразилась. Я носила ему туда чай и чистые пижамы. Разве в такой обстановке поговоришь? А потом, немного оправившись, однако пребывая все в таком же раздраженном состоянии, он заперся в своем кабинете, чтобы наверстать упущенное время. Он так нервничал, что даже отшлепал Гонзика, когда тот разукрасил ему цветными карандашами какой-то чертеж.

В общем, жена, у которой муж учится в академии, должна иметь железные нервы. А если этот муж еще и простудился, то ей лучше всего забыть о собственных нервах.

Лацо и Вера на рождество уехали в Татры. Вскоре пришли поздравительные открытки. Ирена тоже отдыхала в Закопане. «Живут же люди!» – проронила я невольно. На открытках были изображены горы, белые сугробы, голубое небо и солнце, а здесь постоянно шел снег с дождем и все казалось каким-то серым, невзрачным… И каждый день одно и то же – приготовление обеда, уборка, капризы Гонзика. Он скучал и злился. Ян болел… И в который раз мне приходилось выслушивать от своего мужа, что я даже не представляю себе, как он целый год трудится, что и у актрис жизнь далеко не сладкая, а Ирена к тому же занимается общественной работой…

– Я все поняла: бездельничают круглый год одни домохозяйки, – сказала я гораздо резче, чем мне хотелось, и толкнула Гонзика под душ прямо в одежде, так как он с головы до ног облился апельсиновым соком.

С каким бы удовольствием я сама сейчас встала под душ! С того вечера, когда Ян приехал с Иреной, у меня появилось такое чувство, что нам необходимо что-то смыть с себя, из чего-то наконец выбраться…

– С чашкой в руке, Яна, вы прекрасно смотритесь… О чем вы задумались?

– О Гонзе. Наверное, не спит и ждет, когда я ему расскажу сказку. – Я хотела улыбнуться, но из глаз брызнули слезы.

Доктор протянул мне свой носовой платок и поставил чашку на поднос.

– А теперь я вам сварю кофе, да такой, какого вы никогда не пили. Есть один потрясающий рецепт…

– Я испортила вам вечер, доктор.

– Да уж, потеря невосполнимая! – усмехнулся он. – Представляете, как мне весело сидеть в переполненном зале рядом с пустующим местом?..

На улице темно так, будто наступил конец света, и льет как из ведра. Стук дождя наводит тяжкую дремоту.

– Такая холодина меня абсолютно не устраивает, – зевает Лудек.

Вслед за ним зеваем и мы. Сегодня пятница. Большинство слушателей уехали домой, и в общежитии воцарилась тишина. Только мы никуда не поехали: решили заниматься в субботу и воскресенье, ведь сессия приближалась с катастрофической быстротой и в скором времени нам предстояла серьезная борьба за первое место на курсе с группой надпоручика Либора Пулпана.

В пятницу мы хотели немного отдохнуть, однако в наши планы вмешалась Ирена. Она пригласила нас всех в субботу на день рождения. И Зденек, как старший, принял мудрое решение:

– Давление чертовски низкое, поэтому небольшая разрядка нам не помешает. Однако придется интенсивно заниматься в пятницу.

Интенсивные занятия кончаются тем, что наши головы чересчур низко склоняются над столами и мы начинаем клевать носами.

– Поднять головы, покорители науки! – прерывает нашу дремоту Йозеф. – Вы же меня деморализуете. В таком случае я вынужден буду заниматься где-нибудь индивидуально.

Наш Ньютон был до тошноты бодр и весел. К тому же майор Зика, его постоянный наставник, получил диплом военного инженера и отбыл по месту назначения. Правда, время от времени он пишет, чтобы мы присматривали за Йозефом, но что такое наши нотации по сравнению с грозными речами майора?!

– Не сделать ли нам и в самом деле перерыв, Зденек? – предлагает Лудек. – Пе-ре-рыв…

– Ладно, – нехотя соглашается Зденек, но чтобы в восемь часов все были на месте. И вам, сэр, – обращается он к Ньютону, – трех часов на самостоятельные занятия будет вполне достаточно.

Он поднимается, берет кофейник, но идет варить не кофе, а сибирский ракитник. Жена Лудека прислала нам много разных витаминов, однако мы единогласно решили лечиться от гриппа ракитником. Зденек, кстати, сразу научно доказал эффективность этого средства, заявив, что организму, перенасыщенному разными химикалиями, совсем не помешает витамин С, содержащийся в лимонах, гвоздике, не говоря уже о самом ракитнике.

– «Моя первая любовь сегодня выходит замуж…» – заливается в ванной Йозеф, тщательно готовясь к самостоятельным занятиям. Об Ирене он вроде бы уже и думать забыл, во всяком случае, считает, что и так любил ее слишком долго – целых полгода.

Лудек уснул. Я тоже растянулся было на кровати, но сон куда-то пропал. Я посмотрел на оранжевое солнышко, которое нарисовал мне Гонзик, и на душе у меня стало спокойно и хорошо. Я повесил рисунок на стену, чтобы и в эту дождливую погоду мне светило солнышко…

– Папа, – звучит у меня в ушах его неповторимый голосок, – я – чемпион! Я победил. Мы соревновались с Ярдой, и я победил…