Текст книги "Те, кто любит. Книги 1-7"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Она попыталась совместить две проблемы. В небольшой конторе Джона в Бостоне работали четыре клерка, желавшие обучиться ремеслу, несмотря на скудное число клиентов. Абигейл привезла в Брейнтри Джона Таксера-младшего и Натана Райса. Она выделила им в родительском доме комнату для работы и сна и кормила их за общим столом. Джон Таксер, девятнадцатилетний кузен Куинси, сын ее тетушки, приятный, мягкий парень, охотно согласился обучать Джонни Куинси латинскому и греческому языкам, а также истории.

Нездоровье матери вынуждало Абигейл посещать Уэймаут каждые несколько дней. Мэри Кранч приезжала пожаловаться на невзгоды: Ричард по-прежнему проваливал все задуманные им дела, транжирил состояние семьи, явно не умея обратить свои технические знания и навыки к своей выгоде. Коттон Тафтс никогда не упускал возможности заглянуть для беседы.

К концу августа она поняла, что не получит два покоса сена. Она страдала не столько из-за потерянных денег, сколько из-за опасения, что Джон подумает, будто она не оправдала его доверия.

Глубокой ночью, когда Нэб уснула в ее кровати, Томми сопел рядом в люльке, а двое мальчиков спали в комнате через коридор, Абигейл села за стол в нише и изложила на бумаге свои тревоги.

«Большое расстояние, разделяя нас, удлиняет время», – писала она.

На деле не имело значения, было ли расстояние в пять или в пятьсот миль. Однако при его отъезде на сессию суда она могла мысленно представить Джона в маленьких городках, в суде со своими друзьями, и, скучая по нему, она все же не ощущала глубокого разрыва связи. Теперь же, когда Джон находился на совершенно чуждой ей сцене в окружении незнакомых лиц, она не могла связать свои мысли с его мыслями.

«Глубокая тревога, какую я испытываю за свою страну, за тебя и за нашу семью, делает дни трудными, а ночи неприятными. Со всех сторон видятся скалы и зыбучие пески. По какому бы пути ни пойти, все будет зависеть от того, как повернется будущее. Неопределенность и ожидание дают раздолье уму. Завоевывало ли какое-либо королевство или государство свободу, будучи однажды захваченным, без кровопролития? Я не могу думать об этом без содрогания».

Несмотря на бессонные ночи и тягостные воскресенья, пребывание на открытом воздухе, физическая работа укрепили ее организм. Казалось просто чудовищным, что в пору одиночества она чувствовала себя физически так хорошо. Но сила была ей нужна, чтобы преодолеть смятение. Сторонники короля в районе горы Уолластон были озлоблены участием Джона Адамса в «предательском конклаве», как они его называли, и не скрывали своей ненависти. Когда вошли в силу постановления, отменившие право выбора присяжных в городах, последующие отмена и закрытие судов дали им дополнительные доказательства, что с Массачусетсом каши не сваришь.

В Бостоне, а также в Брейнтри умеренные считали, что горячие головы в Бостоне умышленно навлекли на них эти неприятности. Некоторые бывшие патриоты говорили: «Разве имеет значение, при какой власти мы обогащаемся?»

Кровь и чувства были взвинчены у обеих сторон. Исаак-младший тут же столкнулся с трудностями. После его двух проповедей в Бостоне с призывом сохранять верность короне его прогнали с кафедры.

Договоренности о проповедях в нескольких небольших городках, где он мог бы занять место пастыря, были отменены. Злая воля, порожденная сыном, затрагивала родителей, отрицательно влияя на давно сложившееся дело отца.

Заместитель губернатора Оливьер был вынужден уйти в отставку под давлением четырехтысячной толпы не столь уж вежливых патриотов. Советники губернатора, которые всегда избирались Массачусетской ассамблеей, а теперь назначались губернатором Гейджем, под нажимом возмущенных общин отказались от предложенных постов. Генерал Гейдж установил пушку на Бикон-Хилл, вырыл траншеи в городе.

Придерживавшиеся умеренных взглядов, отказывавшиеся принять ту или иную сторону, все более тревожились и искали защиты у британцев. Одним из первых был Томас Бойлстон, богатый торговец и родственник матери Джона. Миссис Холл проникла через заднюю дверь в кухню Абигейл. Она была бледна и явно встревожена.

– Очевидно, британцы победят.

– Мамаша Холл, могу ли я напомнить вам, что ваш сын участвует в Американском конгрессе в Филадельфии?

– Что случится с Томасом Бойлстоном, если британским войскам придется уйти? – спросила миссис Холл, занятая собственными мыслями.

Абигейл ответила сухо:

– Осмелюсь сказать: то же самое, что случится с вашим сыном, но наоборот. Его собственность будет конфискована. Он будет списан как враг Массачусетса. Если он окажется вне страны, ему, возможно, не разрешат вернуться. Как Джону, если его вывезут в Лондон на суд – и он не сможет вернуться домой к семье.

– Это страшная игра, – вздохнула пожилая женщина.

– Томас Бойлстон, возможно, ведет игру. Мы не ведем. Мы боремся за принципы. Но я не стала бы беспокоиться за Томаса. У него есть суда, на которые он может погрузить свое имущество, если решит сбежать.

– Абигейл, не будь такой язвительной.

– Извиняюсь, мамаша Холл. Но мой муж давно уехал. Я давно не получала известий о его здоровье или благополучии. Вся моя жизнь и жизнь моих детей зависят от положения мужа. Поэтому, быть может, вы простите меня за мою пристрастность.

Мать Джона протянула руку, погладила волосы Абигейл. Они редко сочувствовали друг другу.

– Джону повезло. Он нашел женщину, которая способна любить свою собственную семью и в то же время слиться с семьей мужа.

– Мой отец выгнал бы меня тростью из дома, если бы я делала вид, будто прежде всего принадлежу роду Смитов или Куинси, а только затем Адамсов.

Конфликты стали обыденным делом во внешне спокойных семьях Новой Англии. На Уолластон-Хилл, в библиотеке Джошиа Куинси-старшего, собрались полдюжины Куинси и их родичей. Из комнаты открывался прекрасный вид на гавань, на холмы с садами, на созревшие поля.

Абигейл знала, что через несколько дней Джошиа-младший отплывет на судне «Бостон-Пакет» в Англию. Он обсуждал со своим старшим кузеном Нортоном Куинси возникший политический тупик, приводя выдержки из речи, написанной для парламента епископом Святого Азафа Джонатаном Ширли. Все присутствующие повернули головы и прислушались.

– «Северная Америка стала единственным гнездом, где пестуют свободных людей».

Абигейл прокомментировала:

– Как приятно в нашем трудном положении сознавать, что в Англии верят в нашу правоту.

Сэмюел, брат Джошиа-младшего, согласился с замечанием Абигейл. Его жена Ханна, невоздержанная, коренастая женщина, спросила:

– Если ты восхищаешься речью епископа, то почему тебе не нравятся выраженные в ней чувства?

Сэмюел посмотрел невыразительно на своего молодого клерка Самнера, также состоящего в родственных связях с Куинси.

– Мне нравятся.

– Нет, не нравятся, – фыркнула его жена, – в противном случае ты не якшался бы с толпой сторонников короля.

– Они имеют право на совет.

– Пусть другие дают им советы. Я считаю, что время уйти из епископальной церкви. Если эта банда станет еще хуже, то тогда не с кем будет говорить, кроме красномундирников. Среди Куинси не было никого, отходившего от своего клана, и я не хочу, чтобы мой муж был первым.

Сэмюел наклонил голову:

– Это не ссора в День папы римского. Мы родились англичанами и таковыми умрем. Как наши дети.

Джошиа-младший, не торопясь, сообщил, что отплывает в Англию. Его отец, почти отказавшийся от сына за то, что тот защищал капитана Престона и его английских солдат, не сдержал своего гнева и взорвался:

– Зачем тебе это нужно? Патриоты скажут, что ты удираешь. Тори станут утверждать, что тебя послали на виселицу.

В начале сентября произошли одновременно два события, потрясшие колонию, словно взрыв двух пороховых погребов. Каким-то образом генерал Гейдж умудрился потерять на улице Бостона письмо, полученное им от бригадного генерала Уильяма Брэттла, командовавшего милицией Массачусетса. Письмо передавалось из рук в руки, а затем было опубликовано в «Газетт», и Бостон узнал, что Брэттл предательски советовал генералу Гейджу «расколоть» каждого офицера в милиции колонии, оставив ее таким образом без руководства, затем быстро развернуть войска для захвата пороха, имевшегося в каждом городе колонии.

Одновременно стало известно о постановлении парламента Квебека. Нацеленное на то, чтобы ублажить канадских французов в Квебеке и закрепить их права на католическую веру, оно содержало положение, которое ужаснуло Новую Англию: провинция Квебек расширялась до реки Огайо на юге и Миссисипи – на западе и вся эта территория становилась частью Канады. Это означало, что американцы, переселявшиеся на Запад, становились канадскими подданными и подлежали юрисдикции французского гражданского кодекса. Могло случиться такое, что со временем существующие колонии окажутся окруженными католической церковью и потеряют миллионы акров богатой целинной земли в пользу Канады.

Абигейл с головой погрузилась в работу на ферме, ухаживала за детьми, и это помогло ей отгородиться от внешних тревог. Поскольку засуха продолжалась, она писала с раздражением Джону: «Мои бедные коровы, несомненно, хотели бы послать тебе петицию со своими претензиями и с уведомлением, что их лишают исконных привилегий».

Проблеск света промелькнул из Филадельфии – первое сообщение о заседаниях Конгресса. Оно пришло не от Джона, а из газет, принесенных Бетси Адамс. Джон обсуждал с ней первую и, вероятно, неразрешимую проблему Конгресса – проблему религии: как смогут делегаты, принадлежащие к различным религиям, работать вместе на общее благо, стараясь устранить, уничтожить религиозные верования других?

Проблему разрешил Сэмюел Адамс. Когда возник вопрос, кто прочитает молитву при открытии заседаний, Сэмюел поднялся и сказал:

– Я не фанатик и готов выслушать молитву набожного, достопочтенного джентльмена и одновременно друга нашей страны.

Он добавил, что впервые находится в Филадельфии, но прослышал, что мистер Дюше отвечает всем этим требованиям, и предложил, чтобы епископальный священник Дюше произнес молитву при открытии Конгресса.

Это предложение было поддержано и принято.

Преподобный Дюше молился столь страстно за всех здравствующих, за всех американцев, что делегаты почувствовали свое единство и Конгресс сделал это единство традицией. Прослышав о постановлении о Квебеке, группа, примыкавшая в Брейнтри к англиканской церкви, попыталась сблизить епископальную церковь с конгрегационалистами, чтобы укрепить позиции перед лицом католических поселений на юге и западе. Сэмюел Адамс ловко изменил настроения, заявив, что в Филадельфии конгрегационалисты и епископальная церковь действовали вместе рука об руку не только с квакерами, унитариями[23]23
  Унитарии – в широком смысле то же, что антитринитарии, т. е. приверженцы течений, сект в христианстве, не применяющих догмат Троицы; в более узком смысле – лишь антитринитарии-протестанты; вместе с догматами Троицы отвергали церковное учение о грехопадении, таинства; в XVII в. обосновались в Великобритании, с первой половины XIX в. центр движения переместился в США.


[Закрыть] и анабаптистами, но и с католиками. Бетси Адамс, сияя от гордости, спросила Абигейл:

– Возможно, это хорошее предзнаменование на будущее?

Абигейл заверила Бетси, что так и есть, но события развивались настолько быстро, что ни у кого не было уверенности в будущем. Массачусетс оставался без законного правительства с момента, когда генерал Гейдж распустил Ассамблею. Городское собрание Бостона, не имевшее права собираться, тем не менее собралось и проголосовало за то, чтобы направить представителей в Дедхэм и сформировать правительство графства Суффолк. Комитет связи написал свои письма в другие графства Массачусетса, призывая их создавать графские правительства и одновременно не распускать свои городские собрания. Каждый город образовал свой комитет безопасности.

Абигейл наблюдала за происходящим, сообщала об этом мужу, подчеркивая, что жители Новой Англии устанавливают самоуправление в своих приходах, в своих городских советах, своих ассамблеях и назначают выбранных представителей в Общий суд, как повелось с момента высадки первых колонистов. Свою власть над ними вершили губернаторы, назначенные королем, но права колонистов определялись хартиями, иногда лица, назначенные королем, создавали осложнения. Массачусетс, найдя свой модус операнди, процветал и помогал процветать Британской империи. На девяносто процентов Массачусетс правил сам собой.

– И это, – Абигейл подвела итог Бетси, – то, с чего мы начинаем. Это столь же естественно и необходимо для нас, как воздух. Генерал Гейдж может перекрыть порт Бостона, британский парламент может лишить нас членства в Ассамблее, избранных лиц, судей, присяжных заседателей. Но как действовать нам? Можем ли мы последующим поколениям сказать, что не сохранили свою свободу?

– Не можем, – сказала Бетси. – Именно поэтому наша вторая ветвь Адамсов находится в Филадельфии.

– Бетси, если я не получу письма от моей ветви, то запрягу карету и отправлюсь за письмом в Филадельфию.

На следующий день она услышала громкие шаги и подбежала к окну, выходившему на Коуст-роуд. Шла рота милиции, около двухсот человек с мрачными лицами, неровными рядами, с ружьями за спиной. Они были в длинных свободных рубашках, некоторые – в куртках из оленьей кожи, несмотря на теплый сентябрьский день, в тяжелых ботинках, в каких обычно работают в поле. Двигались они по дороге к тому месту, где хранились запасы пороха Брейнтри. Абигейл встала у открытого окна и ожидала, пока пройдет рота.

– Миссис Адамс, вам не нужно пороха? – выкрикнул офицер, проходя под окном.

– Спасибо, капитан, не нужно.

– В городе слишком много тори, поэтому мы должны перенести порох и укрыть его в надежном месте.

По рядам передавали, что это миссис Джон Адамс, жена делегата – участника Конгресса. Каждый милиционер отдавал честь, махал рукой либо просто улыбался, если его руки были заняты мешочками с порохом. Она не знала этих мужчин и даже города, откуда они пришли, но отойдя от окна, почувствовала, как бьется ее сердце. Что случилось бы, если бы рота красномундирников генерала Гейджа пришла захватить порох Брейнтри и столкнулась с этой ротой жителей Массачусетса, намеренной любой ценой сохранить порох?

Через несколько дней она получила весточку от Джона и, усевшись в его кресло за письменным столом, приступила к чтению только что полученного письма. Сначала она прочитала заключительные строки. Если Джон выражал в них свою любовь к ней, тогда все хорошо. Если такого не было, тогда информация из Филадельфии не представлялась ей интересной. Даже шум шагов милиции по Коуст-роуд не затмила необходимость быть любимой.

Он выразил свою любовь «с самыми нежными чувствами и заботой».

Абигейл прослезилась. Ей казалось, что пролетела вся жизнь с того момента, когда она попрощалась с ним в Бостоне. Она нужна. Ее любят. И страшно и чудесно быть женщиной.

Письмо было написано в конце августа, когда Джон находился в сорока милях от Филадельфии. Она отвела детей в кабинет и, усадив вокруг стола на стульях для посетителей, сказала:

– Нэб, первое слово обращено к тебе. Папа шлет тебе свою нежную любовь и просит написать ему письмо, которое я приложу к своему.

– Напишу, мама, но мой большой палец все еще болит. Папе не понравится мое чистописание.

– Ему понравится. Следующее слово к тебе, Джонни. Папа пишет, что рад услышать о тебе как о добром мальчике, развлекающем маму чтением. Он просит тебя не якшаться с грубиянами.

Джонни выглядел озадаченным.

– Скажи отцу, я не буду якшаться с такими, если они мне попадутся.

– Следующее обращение к малышам. – Она встала, обошла вокруг стола. – Папа говорит: поцелуй за меня крошку Чарли и Томми.

Она поцеловала детей, а они поцеловали ее, Чарли захныкал:

– Напиши папе, что мы ответили поцелуем.

– Напишу. Теперь слушайте все внимательно последний наказ папы, я хочу, чтобы вы не забывали его:

«Я всегда думаю об образовании наших детей. Учи их быть порядочными, прививай им трудолюбие, активность и душевность. Сделай так, чтобы они считали позорным любой порок, недостойный человека. Внушай им честолюбие к большим и серьезным целям и презрение к мелким, пустым и бесполезным. Пришло время, дорогая, начать обучать их французскому языку. Они должны обрести благопристойность, высокие качества и честность».

Когда она кончила читать, пухленькая, розовощекая Нэб спросила, насупив брови:

– Ма, почему папа не хочет дождаться своего возвращения, чтобы сказать нам все это?

– Возможно, потому, что, когда он так далеко от нас, вы кажетесь ему более дорогими. И он скучает по вам.

Абигейл услышала приглушенный шум дождя, стучавшего по окнам, выскочила через дверь конторы и встала на дороге, подставив дождю свое иссушенное лицо. Ливень был проливным, и травы вновь поднимутся, но для второго покоса дождь запоздал.

9

Второе письмо Джона пришло быстрее. Она не могла разобрать начальные строчки:

«Не знаю, когда и где застанет тебя это письмо. Не представляю, в какой обстановке отчаяния и террора. Мы получили из Бостона сумбурное описание страшной катастрофы».

Затем она вспомнила: в окрестности прошли слухи, что генерал Гейдж открыл по городу артиллерийский огонь и многие жители были убиты. Она едва не выронила из рук письмо, тронутая сочувствием к нему, находящемуся за три сотни миль от дома и не ведающему, не пострадали ли жена и дети. Потом она быстро пробежала глазами письмо, отыскивая в нем дату возвращения Джона. Но он лишь сообщал, что до завершения работы Конгресса никто не сможет покинуть Филадельфию, а «по общему мнению, следует двигаться не спеша». Он советовал ей, если в Бостоне положение станет отчаянным и появится опасность голода, предложить возможно большему кругу друзей, в частности Бетси Адамс и миссис Кашинг, найти убежище у нее. Он просил не тревожиться за него.

«В Конгрессе собрались выдающиеся люди континента по своим способностям, достоинствам и достатку. Великодушие и общественное воодушевление, какие я вижу здесь, вынуждают меня краснеть за подлое, продажное стадо… В колониях такое настроение, а члены Конгресса обладают такими качествами, что на нас не может не обрушиться напасть, которая не охватила бы целый континент, поставив его под угрозу опустошения, а кто захочет жить в таких условиях?»

Атмосфера и время, казалось, были насыщены судьбоносными событиями. Из Бостона поступали сигналы тревоги и быстро передавались дальше, в Плимут и Таунтон. Система разведки «Сынов Свободы» была настолько всепроникающей, что Поль Ревер, наиболее энергичный и находчивый курьер патриотов, объезжал на одном из самых рысистых своих скакунов окрестные города, в то время как генерал Гейдж и его штаб все еще решали, на какой город следует сделать набег для захвата тамошних запасов.

Абигейл посетила Мэрси Уоррен, привезя рукопись своей пьесы. Это была сатира на лорда Норта и других британских политических деятелей.

Остроумная и блестяще владеющая языком, Мэрси вылила ушат презрения на английских писателей, заявлявших в печати, будто бостонцы – торгаши, «возбужденная, мятежная толпа, которой не следовало бы… беспокоиться по поводу политики и управления, недоступных ее пониманию».

Конвент графства Суффолк, заседавший под руководством доктора Джозефа Уоррена в Стоугтоне, Дедхэме и Милтоне, принял серию резолюций, копии которых доставил ей родственник сестры Мэри – Джозеф Палмер, представлявший Брейнтри. Абигейл внимательно перечитала резолюции: Массачусетс не обязан подчиняться принудительным постановлениям; любая попытка навязать неприемлемые меры встретит сопротивление; рекомендовалось порвать торговые отношения с Британией и отказаться от выплаты денег казначею графства до тех пор, пока управление провинцией не будет вновь поставлено на конституционную основу; приносилась клятва «уважать и подчиняться» всем мерам, какие предложит Конгресс «для восстановления и утверждения наших законных прав… и для возобновления той гармонии и союза между Великобританией и колониями, каких искренне желают все добрые люди».

Поль Ревер доставил суффолкские резолюции в Филадельфию в невероятно быстрый срок – всего за пять дней. Из письма Джона, привезенного ей Ревером, она узнала, что Конгресс бурно аплодировал резолюциям. Его члены единодушно приняли решение: «Ассамблея глубоко сочувствует страданиям земляков в заливе Массачусетс… члены Ассамблеи полностью одобряют мудрость и мужество, с которыми осуществлялось сопротивление против злонамеренных министерских мероприятий, и искренне рекомендуют своим братьям и впредь вести себя столь же твердо и сдержанно…»

Экземпляры суффолкских резолюций и решения о принятии их Конгрессом были распечатаны в Филадельфии и быстро доставлены в Бостон Ревером. Абигейл искренне гордилась, узнав первой в Массачусетсе о единодушии делегатов. Это было первое публичное заявление Конгресса о политике.

Джон писал: «Моя дорогая…» – а потом замазал чернилами слово, но не так густо, чтобы его не разобрали глаза одинокой жены. Слово было «очаровательница» – она была в этом уверена, – и оно доставило ей такое удовольствие, что Абигейл сидела, смакуя его. Она поняла, почему он решил вымарать это слово: если бы письмо попало в руки недруга, такой знак личной привязанности мог бы быть использован для высмеивания Адамсов. Но уже одно это вымаранное слово утешало ее в неприятностях, связанных с тем, что их наемный работник Брекетт ежедневно после работы накачивался ромом в тавернах Брейнтри, и ей приходилось каждый вечер ждать его, беседовать с ним, пока у него не начинал заплетаться язык и он не взбирался по лестнице к своей лежанке.

Слухи множились, подобно червям в кукурузе. Брейнтри обвиняли в том, что поселок плохо относится к жителям – прихожанам англиканской церкви.

Абигейл присутствовала на тайном заседании жителей поселка, где было принято заявление, что ни один епископальный прихожанин не подвергался третированию. Ходили слухи о восстании негров в Бостоне, вооруженных тори и посланных на дороги убивать патриотов. Она написала мужу, выражая отвращение к подобной истерии:

«Я искренне хотела бы, чтобы в провинции не было ни одного раба. Мне всегда казалось крайне несправедливым бороться за то, что мы ежедневно отнимаем и забираем у тех, кто имеет такое же право на свободу, как мы».

Она получила встревоженное письмо от Джона, предлагавшего ей вывезти из Бостона конторскую мебель, книги и документы, а также двух оставшихся клерков – Хилла и Уильямса, поселить их в доме при условии, что они будут платить за питание. Она опросила дюжину родичей Куинси и убедилась в том, что можно не опасаясь оставить адвокатскую контору и в ней двух молодых клерков, по меньшей мере, на некоторый срок.

Клерк Джона – Хилл приехал из Бостона с письмом, доставленным в контору. Ей бросилась в глаза строка: «Если окажется необходимым оставаться здесь до Рождества или больше, чтобы осуществить наши цели…»

Первой реакцией Абигейл была скорее тревога, чем разочарование: в Плимуте находился контингент красномундирников, а каждый поселок и каждая деревня в Массачусетсе создавала новые отряды милиции.

Дееспособные мужчины работали, обедали и спали с ружьями под боком. В Новой Англии получила популярность фраза о преподобном мистере Муди из Йорка; ее привез Джон с одной из выездных сессий суда: «У него близкие отношения с Богом, но его мушкет всегда наготове».

Это знали пуритане и пилигримы с момента высадки в Америке: без Бога и ружей они не выжили бы.

Абигейл получила от отца записку, извещавшую, что он выезжает на день в Линкольн, чтобы навестить Билли и Катарину Луизу. Если она хочет с ним поехать, то он заедет за ней завтра в семь часов утра.

Они переехали реку Чарлз у Уотертауна и по испещренной колеями дороге направились на запад, затем через Линкольн добрались до Бей-роуд.

Линкольн не был деревней, хотя его и не закладывали как город с центральным домом собраний, кладбищем, таверной, общим складом и лавками вокруг площади. Он представлял скорее объединение сельских районов трех соседних городов: Конкорда, Лексингтона и Уэстона. Центр образовался из участков пахотной земли, дарованной для постройки красивой белой церкви с высоким шпилем. Рядом стояла дубильня, но еще не было мельницы; несколько сельских домов выходили окнами на центр, около двадцати могил разместились беспорядочно по склону кладбищенского холма. Пространство между Домом собраний и верхними могилами было известно как старый плац, где обучалась местная милиция.

Абигейл и ее отец проехали еще две мили до возвышенности, на которой, затененный гигантским вязом, стоял дом, отданный в наследство Катарине Луизе. Утверждали, что это самый старый дом в Линкольне. Первоначально в нем имелась лишь одна комната, теперь же он превратился в двухэтажный, весьма просторный, с огромным камином, выложенным из необожженного кирпича, с внушительным подом и дымовой трубой, известной под названием «десять заповедей» потому, что труба чем-то напоминала каменные скрижали Моисея. Катарина Луиза украсила дом ситцевыми занавесками и яркими турецкими половиками.

В то время как Билли показывал своему отцу пруд, вырытый для водопоя животных, просторный хлев на девять молочных коров, Катарина Луиза расставила в гостиной вокруг стола о восьми ножках тяжелые деревянные стулья, доставшиеся ей в наследство. У нее была служанка, помогавшая ухаживать за детьми. Билли купил в Бостоне обученного молодого негра, занятого на полевых работах, сам же он трудился на скотном дворе.

– Билли доволен, – восторженно сказала Катарина Луиза. – Он копит деньги, чтобы через пять лет открыть лавку. А сейчас в Линкольне около сотни семей, и все они покупают в Конкорде или Лексингтоне. Соседи любят Билли. Его выбрали лейтенантом милиции.

Билли гордился милицией Миддлсекса. Всего три недели назад британские солдаты захватили в Чарлзтауне несколько бочонков пороха и в Кембридже – две пушки. Несколько сот милиционеров из Конкорда, Лексингтона и Линкольна отправились в Кембридж, часть с оружием, готовым к бою, на случай встречи с красномундирниками. Патриоты в Бостоне считали, что следует ожидать новых неожиданных вылазок британцев.

– Поэтому мы настаиваем на чрезвычайном призыве, – сказал Билли, сверкая от гордости глазами. – Я имею право призывать раз в неделю.

После обеда он отвез отца и Абигейл в центр поселка, поставил коляску около церкви, взбежал по лестнице на колокольню и принялся звонить в колокол, словно все графство Миддлсекс было охвачено огнем. Тут же из ферм и домов выбежали мужчины с кремневыми ружьями, на ходу поправляя ранцы и патронташи и направляясь на плац между Домом собраний и кладбищем. Первый отряд собрался в считанные минуты. Следующая группа прибежала со стороны ферм, расположенных к югу от центра, в направлении пруда Флинт; дубильщики с закатанными рукавами, в кожаных фартуках бежали в легких рабочих туфлях, их руки и лица были покрыты коричневыми пятнами от дубовой коры и дубильной кислоты, брызгавшей из чанов. Затем появились фермеры от Бей-роуд, около дома Билли; они оставили сельскохозяйственные орудия на полях, где работали, привязали поводья своих лошадей и волов к ближайшим кольям и на ходу хватали ружья, пороховые рожки, патроны, рюкзаки. Последними появились мужчины, бывшие в тавернах Брукса и Хартуэлла на Бей-род, некоторые прискакали, сидя по двое, на лошадях.

Всего за несколько минут рота была в сборе, около сорока человек, готовых выступить и сражаться. Билли стоял, подняв вверх правую руку, его грудь перекрещивала зеленая лента. Капитан с розовой лентой на груди осматривал свою роту из сорока человек, проверяя состояние кремней, штыков, подсумок. Билли встал на одном фланге, знаменосец с синей лентой на груди – на другом. Завершив осмотр, капитан отдал команду лейтенанту Смиту. Билли рванулся к середине роты:

– На плечо! Шагом марш!

Он быстро зашагал по плацу к Абигейл и отцу, прижимая ружье к груди, в то время как за ним печатали шаг остальные милиционеры. Когда рота подошла к углу церкви, Билли крикнул:

– Стоп! Прицелиться! Огонь!

Все подняли ружья. Некоторые мужчины встали на колено, чтобы не так дрожали ружья. Они прицелились, нажали на спусковые крючки. Но грохота не было, не было и пуль. Пороха было мало, и он был слишком дорог, чтобы расходовать его на учениях.

– Кроме того, – почти прошептал преподобный мистер Смит, – они не нуждаются в практике. Мы начинаем охотиться с момента, когда можем держать в руках ружье.

Возвращаясь от Билли, они решили заглянуть в Бостон, чтобы узнать, что там происходит. Перешеек был укреплен, но не перекрыт. Американские солдаты, участвовавшие в войне против французов и индейцев, высмеивали укрепления как стены, вылепленные из грязи. Абигейл спросила отца, почему они так плохо сложены.

– Потому, что ни один из наших мастеров не станет помогать. Похоже, что британцы не привезли инженеров.

– Нужны ли инженеры, чтобы подчинить своей власти крестьян в глуши?

Дюжины людей собрались у прохода в стене, некоторые плакали, другие горячо спорили, Они либо держали свои пожитки в руках, либо везли их на тележках или же приторочили к седлам: напутанные тори пытались найти укрытие в Бостоне, более осторожные патриоты старались выбраться из города. Несмотря на то что британские офицеры начинали считать всех конгрегационистских священников предателями, наклеивая ярлык «черного преосвященства», они все же позволяли им свободно перемещаться.

Лейтенант разрешил проехать Абигейл и ее отцу.

Она не верила глазам своим. За четыре месяца блокады бостонской гавани британцы умудрились превратить шумный, веселый, оживленный город в умирающий поселок. Неудачливый бумажный змей, каким представлялась физическая структура Бостона, лежал поверженным на земле. Исчезли кареты с лошадьми одной масти и слугами в ливреях; не стало элегантных джентльменов в заломленных шляпах; заглохли призывы уличных продавцов патентованных лекарств, торговцев рыбой, трубочистов, глашатаев, объявляющих время и новости, колоколов церквей на Олд Саут и Браттл-стрит. Не видно было фермеров с бидонами молока, наполняющих у порога кувшины служанок; исчезли модно одетые женщины, высматривавшие последние импортные товары из Лондона и Парижа; не видно было бродячих сапожников; не слышно скрежета колес и шума подков по булыжным мостовым.

Улицы были полупустынны: проходили британские солдаты на смену караула; бостонцы осторожно прижимались к стенам домов, вроде бы ни к чему не приглядываясь, а на самом деле следя за перемещением каждой роты, отряда, отдельного солдата оккупационных сил.

Проезжая через площадь Браттл, Абигейл повернулась к отцу:

– Отец, я смотрю на Бостон с таким же чувством, как на тело почившего друга.

– Твой друг в коме, – заметил преподобный мистер Смит, – но не мертв.

– Взгляни, Фанейл-Холл закрыт. Я обычно покупала фрукты и овощи с прилавков на улице, а мясо – внутри рынка. Что же случилось, чтобы вон те красивые дома так обветшали за столь короткое время?