Текст книги "Те, кто любит. Книги 1-7"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Часть зала была занята ремесленниками и работными людьми в традиционных кожаных бриджах, серых вязаных чулках и простых белых рубашках.

Адвокаты заняли свои места за длинным столом у подножия судейской платформы. Голову Джона увенчивал белый парик. Он облачился в новую черную мантию, полностью закрывавшую его тело. Хотя Джошиа Куинси-младший был принят в Верховный суд и также имел право на мантию, он отказался надеть ее в знак протеста против «помпы и магии длинной одежды». Он был в простом черном костюме и белой сорочке.

Вошедшие судьи были облачены в алые мантии, привезенные из Англии, их роскошные парики спускались завитушками на плечи. Все присутствовавшие встали.

Клерк вызвал обвиняемых солдат. Они вошли гуськом и, выслушав выдвинутое против них обвинение, в один голос заявили: «Невиновны». Они были в безупречных мундирах, белые штаны закатаны в черные сапоги, доходившие до середины икры, красные сюртуки перекрещены белыми портупеями. На каждом была черная треуголка и новый парик, завязанный сзади черной лентой. Их выдавала лишь тюремная бледность и выражение страха на лице.

Клерк выкрикнул:

– Да пошлет вам Бог избавление! Вызываются присяжные.

Двадцать пять вероятных присяжных были введены в зал из бокового помещения. Джон поднялся и сказал:

– Милорд, заключенные договорились, что один из них, капрал Уильям Веммс, будет давать от их имени отводы присяжным.

Джон и Джошиа несколько месяцев работали с солдатами. По их совету Веммс отвел четырех присяжных – жителей Бостона. Они были исключены из списка. Другая дюжина была безапелляционно отведена и удалена из списка, их судьбу решило тщательно составленное досье Джона. Привели еще восемь вероятных присяжных, и трое из них принесли присягу. Когда, наконец, было достигнуто согласие относительно двенадцати присяжных и они заняли свои места, Абигейл увидела, что все они из окрестных городков: Роксбери, Дорчестера, Брейнтри, Дэдхэма, Милтона, Стаугтона и Хэнгема.

Стол адвокатов находился ниже судейской скамьи и выступал вперед примерно на ярд. На пару ярдов от судей отстояла ограда для свидетелей. Адвокатам предложили встать. Абигейл не так-то часто доводилось видеть, как выступает ее муж. Ей доставило удовольствие то, что она увидела. Джон Адамс держался уверенно и спокойно. Он все время говорил ей, что он не на чьей-либо стороне, а отстаивает закон и справедливость, которые, бесспорно, являются величайшей надеждой человека на Земле. Он выступал деловито, намереваясь ввести процесс в надлежащие рамки, где главенствуют факты и закон, а не страсти и предубеждения. Абигейл казалось, что за Джоном стоит авторитет права, накопленный за многие века, а также достоинство и самоуважение человека, намеренного действовать честно, согласно требованиям его благородной профессии. Смотревшие на Джона, выступавшего с неподкупной верой и отвагой, не могли представить, как нелегко ему было.

Она посмотрела на другой конец стола адвокатов, где сидел ее другой, старший кузен Сэмюел Куинси. Она знала, что говорили «Сыны Свободы» в Бостоне: тридцатипятилетний, медленно говорящий Сэмюел – посредственный адвокат, завидующий своему брату Джошиа-младшему, моложе его на девять лет. Помимо ведения дел Куинси Сэмюел не пользовался популярностью в Бостоне, в то время как раскосый благодушный Джошиа, с его подвижным умом, был в фаворе среди «Сынов Свободы» и торговцев, сочувствовавших патриотам, и добивался впечатляющих успехов. Поскольку Сэмюел Куинси не ладил с патриотами, а корона нуждалась в его имени и солидности, – так утверждали «Сыны Свободы», – выбор губернатора пал на него, и таможенные комиссары предложили ему пост помощника генерального прокурора, заверив, что это обеспечит ему благосклонность короля. Абигейл достаточно хорошо знала своего флегматичного кузена и была убеждена, что он встал на сторону короны не из-за денег, а ради положения в свете.

Джошиа стоял рядом с Джоном. Ни Джон, ни Абигейл не считали его столь блестящим адвокатом, каким он был в глазах Бостона. По тем же причинам они не верили в посредственность Сэмюела, которую приписывали ему «Сыны Свободы».

– Дай время Сэму Куинси, и он найдет нужный закон, – говорил Джон. – Он не поразит вас своими знаниями, но никто не сможет расторгнуть составленный им контракт или завещание.

Сэмюел изложил свое первое заявление. Оценка Джона оказалась справедливой. Сэмюел проделал кропотливую работу, добрался до сути дела, предъявленного прокуратурой, и собрал относящиеся к делу показания свидетелей.

Целую неделю стороны воздерживались от риторики, стараясь опираться на достоверные факты. Каждый вечер, после того как закрывалось в пять часов заседание суда, к Джону приходил Джошиа, и они работали вместе до полуночи. Уложив детей спать, Абигейл спускалась в кабинет и сидела там, занимаясь вязанием или шитьем, а мужчины обсуждали заявления, сделанные в течение дня, отыскивали прецеденты и разрабатывали схему опроса собственных свидетелей.

Сэмюел Куинси составлял резюме для короны. Брат – против брата.

Сэмюел начал с доказательства, что свидетели прокуратуры – люди порядочные и их показания достоверны. Затем он подтвердил опознание заключенных и их непосредственное участие в стрельбе, после этого заявил:

– После доказательства факта убийства закон требует, господа, чтобы заключенные представили все обстоятельства, смягчающие, извиняющие или оправдывающие их поведение, ибо закон признает случившееся преступным, пока не доказано обратное. Я должен также напомнить и о другом правиле – там, где речь идет о нескольких лицах, не имеет значения, кто нанес смертельный удар, все присутствовавшие при этом в глазах закона являются виновными. Это правило установлено после глубокого обсуждения судьями Англии… Общественные законы, господа, ограничивают людские страсти, и никто ни в какое время не может быть мстителем в собственном деле, ведь только право обеспечивает при абсолютной необходимости наказание неправого. Если бы человек мог в любое время мстить, тогда наступил бы конец праву… Поэтому оставляю дело таким, как оно есть, и не сомневаюсь, что, согласно имеющимся свидетельствам, факты, обвиняющие заключенных, полностью доказаны… В силу этих свидетельств вы должны вынести заключение – «виновны».

После этого начался перекрестный допрос со стороны защиты. К концу недели дали показания восемьдесят два свидетеля. Каждая сторона описывала по-своему стрельбу. На столе Джона росла гора заметок и записок, то же самое должно было бы быть и у Сэмюела и Роберта Трита Пейна. Джон и Джошиа знали каждую строчку в показаниях прокуратуры, содержавшую хотя бы малейшие противоречия.

Свидетель Бриджгэм сказал, что видел одного из обвиняемых, высокого мужчину, Уоррена; затем признал, что видел другого из того же полка, настолько похожего на Уоррена, что теперь сомневается, видел ли он вообще Уоррена. Один свидетель сказал, что именно солдаты расталкивали толпу. Вслед за ним другой сообщил, что пятьдесят человек задирались с солдатами, там же группа моряков с дубинками призывала к насилию, люди шумели, свистели, кричали: «Проклятые, стреляйте! Почему не стреляете?»

Свидетель защиты мистер Дэвис клялся, что слышал, как погибший Грей кричал: «Я пойду и дам им в морду, пусть убьют!»

Другой свидетель клялся, что Грей был пьян, ударяя людей по спине, бегая с криком: «Не убегайте, они не осмелятся выстрелить!»

Свидетель прокурора Джеймс Бейли признал при перекрестном допросе, что из толпы в часового бросали куски льда величиной с кулак, а этого достаточно, чтобы ранить человека. Под нажимом Джона он признал также, что за семь-восемь минут до стрельбы он видел мулата во главе двадцати – тридцати моряков, и этот мулат держал в руках дубинку; что убитый Аттукс хотел выглядеть героем дня: он сколотил отряд на площади перед доками и провел его с флагами по Кинг-стрит.

Джон воскликнул:

– Если это не является незаконным сборищем, тогда таковых вообще не бывает!

Заседание суда прервалось в субботу в пять часов. Присяжные заседатели не покидали здания суда. В понедельник утром Джон и Джошиа обратились к присяжным со своими последними ходатайствами. Они договорились работать порознь, составляя свои резюме. В конце недели Абигейл получила возможность побеседовать с мужем. Он сказал ей доверительно, что не станет писать речь и больше полагается на импровизацию. В субботу он работал до воскресного утра, уговорив ее в полночь лечь спать. Он разбудил ее в семь часов утра, чтобы пойти в церковь. После церковной службы Джон снова сел за рабочий стол. Ей нравилось видеть его работающим с максимальной отдачей: он глазами пробегал страницы, энергично листал книги.

В понедельник 3 декабря 1770 года в девять часов утра Бостон напряженно ждал приговора. В зал совета набилось вдвое больше людей, чем до этого, был заполнен каждый кусочек пространства. Люди стояли тихо, почти неподвижно на лестницах, в комнатах клерков и других помещениях ратуши. Снаружи на Кинг-стрит на протяжении двух кварталов от ратуши к таможне, где была стрельба, люди собирались группками, некоторые беседовали, но большинство молчало, ожидая результатов.

Первым от защиты выступил Джошиа Куинси-младший с последним ходатайством. Его аргументация соответствовала его таланту и темпераменту: он обращался непосредственно к симпатиям, к сердцам и чувствам Бостона и Массачусетса, моля о помиловании. В его задачу не входило проанализировать свидетельства и противоречия между ними. Это входило в задачу Джона. Абигейл обратила внимание на красноречие Джошиа. В зале царила мертвая тишина, его красивый голос завораживал.

– Позвольте мне, господа, напомнить вам о значении процесса с точки зрения заключенных. Речь идет об их жизнях! Если мы примем во внимание число проходящих по процессу и учтем иные обстоятельства, то этот процесс – наиболее важный из всех, какие видела когда-либо страна, Все взоры обращены к вам. Терпение в слушании этого дела крайне существенно; искренность и осмотрительность не менее важны… Нет, для нашей страны представляет высшее значение, чтобы на этом процессе не было ничего, что ущемит нашу справедливость или запятнает наш гуманизм…

Абигейл видела, как зашевелились присяжные, стараясь усесться поудобнее на твердых скамьях. Но не только это побуждало их двигаться, им нужно было обрести и душевный покой. Она помнила, как двое, ее муж и Джошиа, шарили по юридическим книгам в поисках заключительного пассажа:

– Вместо гостеприимства, на которое рассчитывал солдат, он встретился с пренебрежением, презрением, недовольным ворчанием. Почти каждое выражение лица выдавало подавленное настроение и желание скрыть искру возмущения в глазах… У солдата есть свои чувства, свои ощущения и свои особые страсти… Закон научил его думать о себе уважительно. Научил рассматривать себя как специально назначенного охранять и защищать страну. И как болезненно получить стигму инструмента тирании и угнетения!

Зал загудел – это была естественная реакция: Бостон был недоволен и ненавидел британских солдат с первого момента их высадки на Док-стрит.

– Может кто-либо считать своим долгом присоединиться к действиям тех, кто собрался на Кинг-стрит? Не думаю, но пусть мое мнение невесомо, позвольте мне напомнить вам автора, сочинения которого хотелось бы видеть в руках каждого из вас… Я имею в виду третье письмо «Фермера Пенсильвании» своим соотечественникам. «Дело свободы… есть дело слишком большого достоинства, чтобы быть уничиженным волнением и смутой. Оно должно поддерживаться соответствующим его природе образом. Участвующие в нем должны вдохновляться уравновешенным и страстным духом, побуждающим их к действиям осмотрительным, справедливым, скромным, отважным, гуманным и великодушным!»

Абигейл понимала этот хитроумный ход: использовать воздействие на присяжных их любимого автора.

Джошиа подошел так близко к членам жюри, как позволил барьер, и взволнованным голосом процитировал:

 
Прощения не вырвать силой:
Оно как вольный дождь с небес,
Что орошает благословенной верой
Дарящих и берущих в одночас.
 

Джон должен был начать свое выступление сразу же после обеда. Абигейл знала, что выражение «желудок подступил к горлу» – всего лишь оборот речи, но она чувствовала себя именно таким образом. Когда они возвратились в зал совета, казалось, что его покинули лишь немногие, хотя, несомненно, некоторые где-то перекусили.

Джон Адамс поднялся из-за стола адвокатов и занял позицию между судьями и присяжными заседателями, являя собой картину совершенно противоположную Джошиа Куинси. Своим суровым видом он походил на школьного учителя. Джон не собирался апеллировать к чувствам присяжных, вызывать у них слезы. Его задача заключалась в том, чтобы разобраться в массе свидетельств, многие из которых не отвечали истине и были противоречивыми; отбросить не имеющие отношения к делу, предвзятые и сохранить наиболее надежные архитектурные формы – конструкцию из очевидных, правдивых и неопровержимых фактов. Абигейл знала образ мышления Джона: они выполнят лишь половину задачи, если спасут жизнь восьми, взывая к сочувствию и жалости. Это ничего не даст для будущего.

Нет, твердо стоя на ногах в своей длинной мантии, в парике, спускавшемся на плечи, с широко раскрытыми глазами и уверенным взглядом на округлом лице, Джон Адамс не намеревался идти на уступки. Присяжные заседатели и суд разрешат это дело в соответствии с предписаниями закона, по правилам юридической процедуры. Когда процесс будет позади, ни один житель Бостона не сможет упрекнуть его, что он вел мягкую вольную игру. Он хотел добиться оправдания не только со стороны присяжных, но и со стороны Бостона и Массачусетса.

Джон начал говорить. Его голос не был ни громким, ни звучным. Он не собирался подыгрывать хорошо одетым в зале суда и нескольким тысячам менее хорошо одетых, собравшихся снаружи.

– Пожалуйста, ваша честь и господа присяжные заседатели… Перед вами стоят заключенные, отстаивающие свою жизнь, поэтому было бы правильным напомнить, чего от нас требует право при проведении процесса. Форма процедуры при их привлечении к суду определила, что буква закона в подобных случаях должна сочетаться с гуманизмом, здравым смыслом и чувствами, а именно с добротой и беспристрастностью. И процесс начинается с молитвы суда, выраженной клерком и обращенной к высшему судье судей, империй и миров в словах: «Да пошлет вам Бог избавление».

Теперь я рассмотрю несколько разделов закона, согласно которому должны выстраиваться показания. Вы рассматриваете убийство одного человека другим. Закон называет это человекоубийством, но не все случаи убийства одного человека другим криминальны. Если бы заключенные находились на равнине Авраама и убили бы сотню французов, английский закон счел бы это похвальным действием, достойным славы и награды… Закон разделяет человекоубийство на три категории: первая – оправданное, вторая – непредумышленное и третья – преступное. Преступное человекоубийство делится на два вида: первый – предумышленное, заранее задуманное убийство, а второе – когда убийство становится результатом неожиданной провокации. Итак, господа, есть четыре разновидности человекоубийства… Факт в том, что в ту ночь были убиты пять несчастных человек; вы должны рассмотреть, было ли это убийство оправданным, извинительным или преступным; если оно преступно, то надо определить, было ли оно предумышленным или же было вызвано провокацией. Должно быть что-то одно.

Судьи поморщились. Присяжные начали понимать, что у них нет легкого выхода из положения.

– Господа, закон поставил препоны и преграды каждому лицу; это крепостная стена вокруг личности человека и вокруг его дома. Так же как любовь к Богу и соседу воплощает целиком долг человека, любовь к самому себе и к общественным обязанностям представляет наш долг перед человечеством, и первое в нем – любовь к самому себе, которая является не только нашим бесспорным правом, но и очевидным долгом… Это первый и самый сильный принцип нашей природы; судья Блэкстон называет его «первейшим каноном в законе природы».

Затем Джон приступил по своим заметкам к разбору показаний обеих сторон. Его анализ был безупречно логичным, отвергающим всякую выдумку, невероятное и невозможное, отсекающим преднамеренную ложь. Он сделал вывод:

– Если вы удостоверились в том, что люди, какими бы они ни были, совершили нападение с целью убить или покалечить солдат, тогда такое нападение оправдывает действия солдата по самозащите, вызвавшие убийство… Поставьте себя на место Веммса или Киллроя, представьте себе обстановку, когда предубеждения всех окружающих направлены против вас; все считают, будто вы пришли сюда, чтобы обязать их силой соблюдать ненавистные статусы, инструкции, мандаты и эдикты; многие из окружающих действуют не задумываясь, под влиянием момента, старые, молодые, моряки и земледельцы… а они, солдаты, не имеют друзей… вокруг гудят колокола, призывая помочь собравшимся на Кинг-стрит, люди кричат, шумят, толпа свистит… раздаются крики: «Убить их! Убить их! Сбейте их с ног!», летят снежки, ракушки устриц, в ход пускаются дубинки, длинные палки, представьте себя в подобной ситуации, и после этого рассудите, может ли человек не опасаться за свою жизнь.

Джон сделал паузу, стремясь довести свой тезис до сознания присяжных. Были подобраны думающие люди. Закон ясно говорил, что, если жизнь человека оказывается в опасности, он имеет право защитить себя, нанеся ответный удар.

– В условиях, когда дела человеческие так шатки, в обстановке каприза фортуны и бурного водоворота страстей, возникающего в смутные времена, даже при самом мягком правительстве люди склонны поднимать мятеж и возбуждать волнения. В моральном и политическом мире испытывает потрясения церковь, бывают и государственные потрясения, в физическом мире случаются землетрясения, штормы и ураганы. Однако следует сказать, к чести людей и человеческой природы, что общая, если не универсальная истина заключается в том, что склонность людей к бунтам, волнениям, мятежам и восстаниям прямо пропорциональна деспотизму правительства…

Это был тот самый Джон Адамс, который нравился Абигейл: человек, способный переходить от частного к общему, и, как хороший историк, мог придать процессу на Кинг-стрит универсальный характер.

– Я отдаю заключенных и их дело на суд вашей беспристрастности и справедливости. При всех превратностях правительств, колебаниях страстей или взлетах энтузиазма закон сохранит постоянный неизменный курс… Невзирая на личность, он поощряет добро и наказывает зло, существующее у богатых и бедных, высоко и низко стоящих. Он неподкупен, безжалостен, неумолим…

Воцарилась такая тишина, что Абигейл слышала дыхание зала.

– С одной стороны, он безжалостен к крикам и плачу заключенных; с другой – он глух, как уж, к мирскому шуму.

Он повернулся лицом к залу суда.

– Да пошлет нам всем избавление Бог!

Присяжные заседатели совещались два с половиной часа. Джон подсел к Абигейл и ее родственникам. Они беседовали о детях в семьях Кранч и Адамс, о помолвке Билли с Катариной Луизой Солмон из Линкольна.

Когда присяжные вернулись на свою скамью, Джон встал рядом с заключенными. На лицах присяжных мало что можно было прочитать, но по тому, как они сидели на скамьях, напоминая по манере прихожан ее отца во время его проповеди, было понятно, что все они придерживались строгих предписаний совести пуритан.

Абигейл наклонилась вперед, чтобы лучше слышать клерка. Также сделали и многие другие. Судебный клерк объявил:

– Шесть обвиняемых: невиновны!..

Абигейл сидела не двигаясь. В ее ушах прозвучало:

– Мэттью Киллрой и Хью Монтгомери виноваты в убийстве.

Она увидела, что Джон поднял обе руки, привлекая к себе внимание суда. Существовала норма обычного права, которая могла спасти Киллроя и Монтгомери от тюрьмы.

– Два моих клиента просят помощи церкви.

Шериф был обязан внести жаровню. Он вернулся с железом для клеймения и положил его на горящие угли. Все присутствующие встали. Первым подставил свой большой палец Киллрой. Ему выжгли клеймо. Затем вышел вперед Монтгомери и протянул недрогнувшую руку. К руке было приложено клеймо. Клерк выкрикнул:

– Бог дал вам хорошее избавление!

Дело было закончено. Восемь солдат были освобождены. Шериф вывел их через боковую дверь. Джон присоединился к Абигейл. Они прошли вместе по центральному проходу. Посетители расступились, пропуская их вперед. Никто не разговаривал. Никто не улыбался. Абигейл преследовал запах опаленной плоти.

Чета Адамс также получила тавро.

10

Абигейл было трудно понять свое новое положение. Первая стадия безвестности прошла; они больше не жили в крепости, огражденной рвом. Они стали, возможно, самыми известными в городе. Сторонники короны были довольны решением суда, но не осмеливались приближаться к чете Адамс. Бостон не осуждал и не одобрял, часть города считала, что приговор был самым лучшим из плохих решений, особенно потому, что красномундирники стояли теперь на постое в замке Уильям, а восемь подсудимых возвратились в Англию. У Абигейл было ощущение, что они больше не принадлежат к городу, что Бостон думает: «Вы англичане, доставленные из Лондона, чтобы защитить солдат. Вы добились их оправдания. Почему бы вам не вернуться домой?»

Джон был слишком измотан и не хотел размышлять о последствиях процесса.

Из апатии его вывела статья в «Бостон газетт», опубликованная через пять дней после вынесения приговора и подписанная «Виндекс». Приговор объявлялся плохим; свидетельство указывало на вину солдат, жертвы не сделали ничего плохого; жители Бостона ни в чем не виноваты. Было обещано опубликовать новые статьи, по одной каждую неделю, с целью доказать, что «в отношении Бостона допущена огромная несправедливость».

Джон вернулся из редакции с полосами типографской краски на лице.

– Я полагал, что дело закрыто, – хрипло прошептал он.

– Джон, мы стали париями. Бостон не знает, что делать с нами.

– «Газетт» знает: довести нас до гибели. Ну, кто напишет такую статью, соорудит поленницу для костра?

Джон вернулся из редакции «Газетт» с удивлением на лице.

– Кузен Сэмюел? – осмелилась она спросить.

– Да. Кто еще?

– Как он может оправдать такие нападки?

– Легко. Он был в редакции. Сказал мне, что нападки не имеют ничего общего со мной. Сказал, что я превосходно вел защиту! Он гордится мной! Он даже рад, что заключенные освобождены…

– Но?

– …но что цели патриотов не отвечает признание вины Бостона. Когда он закончит серию статей, то станет совершенно ясно для Массачусетса, что Бостон не виновен, а солдаты виноваты. Таким образом, говорит Сэмюел, мы оба добьемся желаемых результатов.

Они сидели молча. Джон спросил, сколько времени они прожили в Бостоне.

– Почти три года.

– Что мы получили за это время?

– Крошку Чарлза.

– Мы могли бы иметь его и в другом месте. За мою работу в последние восемь месяцев мне заплатили восемь гиней. Сколько сбережений осталось?

– Очень мало.

– Тогда я должен спросить: что мы выиграли, переехав в Бостон? Мы надеялись заработать больше денег, обеспечить будущее наших детей. Нам нечего показать. Как представитель в Общем суде, я служил в дюжине комитетов, помогал писать резолюции Ассамблеи, корреспонденцию в Англию и в колонии, помог в составлении планов по поощрению искусства, сельского хозяйства и мануфактур. Однако Бостон отвернулся от меня… Мы надеялись проводить вместе больше времени, но наплыв политических дел, «Либерти», лейтенант Пантон, теперь восемь британских солдат, отняли у меня так много времени и сил, что у меня оставалось мало для вас. Не вернуться ли в наш дом в Брейнтри?

Она глубоко вздохнула, будто с ее плеч свалился тяжелый мешок с ячменем.

– Мы можем, Джон.

– Впереди еще столько лет жизни. Какой смысл оставаться в этом чуждом нам городе? Я сделал для него многое, помог добиться некоторых важных результатов. Мы положили конец захвату наших судов. Реквизиция стала незаконной. Мы спасли жизнь восьми солдатам. И все же мы – отверженные. Чем больше мы побеждаем, тем сильнее на нас нападают.

– Тогда решено, – прошептала она. – Поедем домой. Будем гулять по полям, собирать плоды с наших деревьев, купаться с детьми в ручье, взбираться на Пенн-Хилл при заходе солнца, любоваться панорамой.

Она прижалась к его плечу, словно ища защиты.