Текст книги "Те, кто любит. Книги 1-7"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Роды вновь оказались легкими. Лежа на жесткой койке в родильной комнате, Абигейл благодарила Бога за выпавшую на ее долю удачу, а также за прекрасного сына, тощего, красного, телосложением похожего на сосиску. Джон был вне себя от радости. Он забросал ее подарками: цветами, кружевным платком, кольцом, тканью для платья.

Спустя два дня после рождения мальчика в Маунт-Уолластоне умер ее дед полковник Джон Куинси. Ей разрешили не присутствовать на похоронах. Возвратившись, Джон сказал:

– Мы подумали, что тебе захочется назвать мальчика в честь полковника.

Она вытерла слезы и ответила с улыбкой:

– Джон Куинси Адамс. Да, мне нравится это имя. Дедушка Куинси был хорошим человеком. Память о нем сохранится, если наш сын будет носить его имя.

За радостью, вызванной тем, что она подарила мужу сына, последовало новое – чувство гордости. Абигейл хотела родить сына, но не была уверена, что ей повезет. Она понимала, что интуитивно найдет ответы на все вопросы дочери. Иметь дело с дочерью – своего рода продолжение игры в куклы: одевания в красивые платья, завязывания лент на прическе. Дочь была продолжением ее собственной знакомой жизни, сын приносил новое испытание.

Абигейл была уверена, что он вырастет крепким мужчиной. Ей хотелось иметь больше мужской силы в доме и семье, даже если потребуется время для ее проявления. Она не станет облачать сына в изысканные одежды, предоставит ему свободу на ферме, пусть научится охотиться и ловить рыбу с отцом. Нэб будет оставаться дома, помогать в домашних делах и заниматься воспитанием малышей. Джонни же должен покидать пределы дома, быть независимым, с детства принять ответственность мужчины. Даже в возрасте нескольких недель он выглядел как мужчина, и ее любовь, не большая, чем к Нэб, была иной, более волнующей. Она ощущала, что, возможно, самое важное для женщины, имеющей сына, любить своего мужа. В таком случае мальчик получает возможность стать мужчиной сам по себе, таким же независимым, как отец.

Ухаживая за Джонни, она была озадачена тем, что когда-то боялась этого.

Расписание поездок Джона на оставшуюся часть года было определено в июле – Плимут, август зарезервирован для Суффолкского Верховного суда в Бостоне, в сентябре он должен присутствовать на заседаниях судов Уорчестера и Бристоля, в октябре – вновь в районах к северу от Плимута, затем – обратно в Кембридж, в ноябре – Чарлзтаун, на родине ее отца, в декабре – Барнстейбл и в третий раз – Плимут.

Ее дни были заполнены многочисленными заботами. После ужина она читала в кабинете Джона бостонские газеты и газеты других поселков – Джон просил ее следить за событиями. По субботам было одиноко. Лежа в постели на высокой подушке, чтобы можно было видеть Нэб в ее кроватке и малыша – в люльке, Абигейл думала о том, что Джон должен завоевать широкую клиентуру, авторитет, чтобы иметь возможность вырастить свой молодняк. Казалось, что все дается им слишком дорогой ценой.

Желание жить спокойно, без потрясений оказалось несбыточным. Уже спустя два месяца после рождения сына Джон предупреждал Абигейл, что формулировка решения об отмене закона о гербовом сборе не устранила возможность конфликта, но она сочла такое заключение следствием его склонности придирчиво вчитываться в парламентскую процедуру. Теперь же казначей Чарлз Тауншенд в роли главы британского министерства при Георге III провел через парламент три новых законопроекта. Они предусматривали получение средств от американских колоний. В Бостоне учреждалось специальное Бюро таможенных комиссаров для сбора пошлин с товаров, поступающих в американские порты только из Англии – с бумаги, стекла, типографской краски, чая и ряда других.

Как можно было понять из первых английских газет, доставленных в Бостон, Тауншенд обосновывал свои законопроекты тем, что колонии выступали против закона о гербовом сборе, поскольку он вводил налоги на внутреннюю деятельность в Америке, а закон Тауншенда якобы вводил внешние налоги на ввозимые товары. Собранные средства должны пойти на оплату королевских чиновников в Америке. Это определит размер налогов и предоставит колонистам известную степень контроля над налогами. Новое Бюро таможенных комиссаров наделяется законными правами для сбора налогов, а также правом закрывать порты и открывать новые. Бюро может арендовать суда и набирать столько таможенников, сколько нужно для сбора пошлин. Штаб-квартира нового бюро будет находиться в Бостоне. Законопроекты предусматривали учреждение четырех новых адмиралтейских судов – в Галифаксе, Бостоне, Филадельфии и Чарлзтауне, с правом разыскивать, задерживать и подвергать суду американцев без присяжных и с участием судей, назначаемых из Лондона.

Прошло всего шестнадцать месяцев с тех пор, как утихли страсти, вызванные законом о гербовом сборе. Джон спешно вернулся из объезда, нагруженный газетами, выходившими в Бостоне и Нью-Йорке.

– Ассамблея Нью-Йорка распущена! – воскликнул он. – В чем она провинилась? Генерал Гейдж потребовал, чтобы Ассамблея предоставила казармы, средства и обеспечила снабжение британских солдат, которые будут там размещены без ее согласия. Нью-Йорк отказался. И теперь, согласно законам Тауншенда, Ассамблея распущена до тех пор, пока не подчинится генералу Гейджу! Если парламент может разогнать Ассамблею Нью-Йорка, то почему не Ассамблею Массачусетса? Виргинии? И Пенсильвании?

Его трясло от ярости.

– Законы Тауншенда хуже закона о гербовом сборе. Они опаснее предписаний о помощи шестьдесят первого года. Они якобы призваны собирать средства, на деле же направлены на подчинение колоний, постановку их под контроль, на отмену прав самоуправления. Если наши законодательные собрания не оплатят губернаторов и судей, те не станут прислушиваться к нашим словам.

«Сыны Свободы» шумели в Бостоне:

– …Мы пойдем по морю крови, оглушаемые ревом орудий.

Слезы набежали на глаза Абигейл. Джон подошел к низкому креслу-качалке, в котором она раскачивалась, не скрывая волнения, и положил ей на плечо свою крепкую руку.

– Мы не новички. Мы знаем, как действовать более быстро и решительно.

Она посмотрела на мужа с загадочной улыбкой:

– Я полагала, что мы вне политики.

– Это, дорогая, не политика. Политика – погоня за должностью, стремление быть выбранным в Законодательное собрание. Сейчас же стоит вопрос о выживании.

– Выживание означает конфликт. Так было испокон веков.

– Так и есть: сопротивляться или пасть. Если парламент может принять закон о размещении войск в Нью-Йорке без согласия колонии, превратить Бостон в огромную таможню, контролирующую ввоз и вывоз из всех тринадцати колоний, собирать с нас деньги для оплаты своих чиновников, лишить нас права на суд присяжных, если он может делать все это, то что же он не может сделать с нами? Нам не разрешают избрать наших представителей в парламент. Как же можем мы продолжать позволять такому парламенту принимать законы, направленные против нас? Между Лондоном и Бостоном нет границ. Английские законы беспрепятственно пересекают Атлантику…

Джон ходил взад-вперед по кабинету в тяжелых сапогах, оставляя следы на навощенном полу.

– …Если мы не поставим преграду. Новая Англия сложена из камня. Мы соберем камни и построим волнорез, дамбу за тысячу миль к востоку.

– Я верю – ты можешь! – сказала она. – Это и есть политика. Тебя не нужно выбирать, ты доброволец. Твои глаза блестят, щеки покраснели. Ты похож на человека, который избавился от праздности и желает выйти на арену, где дикие звери.

После этих слов он покраснел еще больше.

– Признаюсь. Чувствую, что в моей крови нет различия между политикой и правом. Я занимаюсь правом, я занимаюсь политикой. Как адвокат я работаю ради частного лица, как политик – ради колонии.

– В качестве адвоката ты частный человек, ты и твоя семья. В качестве политика ты – общественная собственность, как общественные земли. Каждый может пасти свой скот на твоей траве. Любой возникающий конфликт тебя касается. Ты принадлежишь не только нам – Нэб, Джонни и мне.

– Ты просишь меня стоять в стороне?

Она твердо посмотрела ему в глаза.

– Нет, Джон. Нас мало, мы трое зависим от тебя и малопригодны для борьбы, но мы пойдем за тобой до конца.

КНИГА ТРЕТЬЯ
ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ

1

В доме священника в Уэймауте новый, 1768 год был семейным праздником. Неуклюжий Билли, которому исполнился двадцать один год, а выглядел он все еще шестнадцатилетним, казалось, был доволен, находясь среди своих. Отобедав, они отодвинули стулья от стола, за которым, несмотря на тесноту, сидели тридцать человек.

Завязалась беседа о законах Тауншенда.

Характер противоборства изменился, ибо министерство подобрало со знанием дела пять новых таможенных комиссаров: Чарлза Пакстона – таможенного комиссара, обладавшего опытом работы в Бостоне, Джона Робинсона – сборщика налогов в Ньюпорте, в колонии Род-Айленд, Уильяма Берча и Генри Халтона – они только что прибыли из Англии, но уже пользовались репутацией людей, желающих сделать законы эффективными, Джона Темпла – бостонца по рождению. Министерство так удачно подобрало комиссаров, что «Сыны Свободы», превратившиеся из «Верной девятки» в организацию, подчинившую себе Бостон, переполнились решимости объявить бойкот всему, что выращивалось и производилось в Англии и облагалось большими налогами, – стеклу, бумаге, краскам и чаю.

Последние месяцы 1767 года Абигейл провела в одиночестве; Джон все чаще уезжал в Бостон, где участвовал в политических митингах и во встречах с бизнесменами, жаждавшими его советов, в частности с бывшими клиентами недавно скончавшегося Джеремии Гридли.

Вдруг Исаак Смит обратился к сидевшим напротив с вопросом:

– Джон, когда ты и Абигейл переедете в Бостон? Рано или поздно вам придется это сделать. Ведь у тебя будет вдвое больше клиентов в городе.

Абигейл и Джон посмотрели друг на друга. Они оба думали об этом, но не решались открыто обсудить. Неподконтрольные им силы расшатывали их интерес к Брейнтри. Если бы они жили в Бостоне, Джону не приходилось бы мотаться туда-сюда, спать где попало и так уставать, что у него не было сил добраться до дома в воскресенье. Абигейл вспомнила, как однажды вечером, появившись в Брейнтри, измученный, как его конь, он заметил:

– Ехал верхом так долго, что невольно приходишь к мысли: мой зад куда важнее головы.

Она любила свой коттедж, но переезд означал, что Джон будет уделять вдвое больше времени семье, ей и детям.

– Нам не хочется, чтобы ты увез Абигейл и детишек за десять миль от нас, – комментировал преподобный мистер Смит, – но энергичные молодые люди в каждой стране переезжают в свои столицы – Лондон, Париж, Рим…

– Дом – это корни, – заявил Джон, а затем импульсивно выпалил: – Но каким упорядоченным чтением, размышлениями или деловой активностью может заниматься человек, если сегодня он в Пауналборо, завтра – на виноградниках Марты, послезавтра – в Бостоне, а затем в Таунтоне, не говоря уже о Брэнсебле? Какое распыление сил!

За столом послышался одобрительный шепот.

В коляске, когда они возвращались домой, Абигейл спросила:

– В деревне я чувствую себя как дома. Разве нам обязательно переезжать в Бостон? Ничего нельзя сделать?

– У нас есть выбор, дорогая. Но суд Бостона разгребает все завалы. Нэбби, позволь мне проторить свою тропу.

Она плотнее запахнула шубу.

– Хорошо, будем ее прокладывать.

– Мадам, к чему я стремлюсь? Какова цель моих исследований, испытаний, усилий плоти и ума, языка и пера? Стражду ли я денег или же гонюсь за славой?

– Нет.

– Меня так часто бросало из огня да в полымя, что не было свободного времени на досуге спокойно разобраться в собственных взглядах, целях, чувствах…

Она заволновалась.

– Мы продадим наш дом, нашу ферму?

Он переложил поводья в левую, руку, а правой обнял ее.

– Мы никогда не продадим наш дом. Он нужен нам на время летнего отдыха и праздников. Или для того времени, когда мы станем стариками или нам надоест жить в большом городе.

Ее сердце забилось ровнее.

– В какой-то момент мне почудилось, что могу лишиться корней, стать перекати-поле…

Они решили не сдавать коттедж в аренду до весны, до окончания сезона дождей. Джон просил своих друзей подыскать возможных съемщиков. Когда список был готов, Бетси, которой вот-вот должно было исполниться восемнадцать лет, приехала из Уэймаута присмотреть за детьми. Джон вывез Абигейл в город. Тетушка Элизабет уступила им свою спальню.

Несколько дней они осматривали дома, утруждая свои ноги подъемами по лестницам, а головы – бесконечным взвешиванием недостатков и преимуществ. Наконец она остановила свой выбор на приятном доме – он находился на юго-восточном углу Хиллерс-Лейн и площади Браттл напротив церкви. Это был двухэтажный кирпичный дом, выкрашенный белой краской и потому называвшийся Белым домом. Его фасад выходил на площадь и был отделен от соседнего дома широким проходом, засаженным кустарником и деревьями. Неподалеку находились Фанейл-холл и ратуша. Чтобы добраться до них пешком по мощенной булыжником площади Браттл, а затем через площадь у доков, Джону требовалось всего несколько минут.

Джон предоставил ей право решать, но добавил:

– Тщательно осмотри, как меблирован дом. Мне не хотелось бы заниматься перевозкой мебели. Если мы можем оставить коттедж в Брейнтри в его нынешнем состоянии…

Это и определило ее выбор. Можно было снять более роскошный дом, но этот на площади Браттл имел преимущество: он был лучше меблирован, прихожая была просторной, лестница обшита деревянными панелями. В гостиной, окна которой выходили на площадь, у стены стояли девять стульев с прямыми спинками, перед камином – два кресла, напольные часы и стол с мраморной столешницей. На полу лежал кремовый ковер, занавеси на окнах были такого же цвета и поэтому комната напоминала обитель ее матери в Уэймауте. В малой гостиной на стенах между канделябрами из меди висели репродукции сцен охоты, на широком письменном столе красного дерева стояла стеклянная лампа, стены комнаты увешаны книжными полками. Джон вернулся из арендованной им конторы и застал Абигейл в малой гостиной.

– Конечно, ты предполагала, что здесь будет мой кабинет. Я не стану перевозить сюда всю мою библиотеку, но лишь необходимые книги.

Она снисходительно улыбнулась:

– Книги, которые тебе не нужны, следует еще напечатать.

Они осмотрели столовую и расставленную в буфетах посуду. В центре комнаты размещался овальный стол из красного дерева и восемь стульев, обтянутых красным бархатом. В кухне находилась не только утварь, оставшаяся с времен, когда здесь было поместье Джеремии Аллена, но и утварь снимавшего до них дом британского таможенного чиновника. Очевидно, тот решил, что выгоднее оставить здесь оловянные тарелки, дуршлаги, кастрюли, таганы, котлы и сковородки, а не везти их в Англию.

Держась за руки, они вышли через заднюю дверь в сад. Сразу же за дверью стоял насос и цистерна, вмещавшая почти три тысячи литров воды. За решеткой сада скрывались два выкрашенных белой краской хозяйственных домика. Сад был удобен для домашнего хозяйства. Садовник посадил здесь горох, бобы, редис, турнепс, кабачки и шпинат.

– Все лето мы будем питаться свежими овощами, – сказала Абигейл.

Джон остановился на дорожке, ведущей в каретный сарай, и обнял Абигейл.

Вернувшись в Брейнтри, Джон сообщил своим коллегам, что не может больше выполнять выборную должность. Городское собрание вынесло ему вотум доверия.

Они переехали в Бостон в апреле. Абигейл решила взять с собой одежду, постельное белье и провиант, хранившийся в подвале. Джон позаботился о доставке. Абигейл выбрала для спальни комнату с камином на втором этаже, окна которой выходили на Хиллерс-Лейн и площадь Браттл. Там стояла кровать с балдахином и комод с мраморной доской, достаточно широкой для кувшинов и тазиков.

В соседней комнате Абигейл разместила Джонни и Рейчел, которая ухаживала за ним, Нэб – вскоре ей исполнялось три года – получила отдельную комнату через коридор. Развитая не по годам, серьезная, она быстро запоминала колыбельные песенки и напевала их Джонни. Четвертая спальня в конце коридора предназначалась для посещавших Бостон членов семьи и друзей.

Через день после приезда они отправились на Пёрчейз-стрит с визитом, Сэмюел в поношенной, но чистой рубашке был в своем кабинете, он писал, сидя перед камином. Хотя Джеймс Отис играл роль лидера в законодательном собрании, Сэмюелу приходилось составлять большую часть протестов, направлявшихся в Англию.

– Как приятно, что вы прислушались к совету родственников и переехали в Бостон! – воскликнул он.

– Ну, Сэм, ты советовал это шесть лет назад.

– Неважно. На то и время, чтобы его тратить. Приветствуем вас в мятежном Бостоне. Если не ошибаюсь, я приглашал вас на чай, когда станете соседями. Бетси, чай готов?

На Бетси было простое черное платье, оно придавало особый блеск ее коже и глазам.

– Сэмюел, ты же знаешь, что мы никогда не пьем чай в пять часов. Это британская привычка, а ты презираешь все британское.

Сэмюел положил ручку, которой писал.

– Добро. Принеси вовсе не-чай с вовсе не-печеньем. И приведи вовсе не-моего ребенка.

Сэмюел-младший был уже студентом Гарварда, и дома оставалась лишь Ханна.

– Мы не мешаем написанию твоих зажигательных писем? – слегка поддразнил Джон.

– Между прочим, довольно действенных. Мисс Абигейл, читали ли вы послания палаты, адресованные министерству, графу Шелберну, маркизу Рокинггэму и лорду Кэмдену?

Бетси внесла чайные приборы. Абигейл взяла чашку ароматного китайского чая, дольку лимона, отколола кусочек от сахарной головы, продолжая обмениваться колкостями с Сэмюелом.

– Покажи мне письмо, составленное тобой для англичан.

Сэмюел порылся в куче бумаг, выудил одну.

– Кое-что тебе покажется забавным, – сказал он, – после принудительного чтения сухих трактатов мужа. Прочту пару строк. «Вот, мой лорд, главные нормы конституции, которые, по скромному мнению, не могут быть изменены ни верховным законодательным, ни верховным исполнительным органом. Во всех свободных государствах конституция твердо закреплена; на ней законодательство основывает свою власть, поэтому оно не может изменить конституцию, не разрушая свою собственную базу. Если конституция Великобритании выражает в таком случае общее право всех британских подданных, то выносим на суждение вашего превосходительства следующее: может ли высший законодательный орган империи, осуществляя власть над подданными в Америке, выйти за рамки в большей мере, чем по отношению к подданным в Британии».

– Написано не слишком плохо для человека, которому мать разрешила стать адвокатом. Городские Адамсы пишут гладко, – заметил Джон.

– Поживем – увидим, – ответил Сэмюел. – Думаю, что ты приехал в Бостон в подходящий момент. Ты нам нужен.

2

Условия жизни Абигейл внешне резко изменились. После переезда в Бостон чету Адамс каждый день приглашали в различные дома, дабы отметить их вхождение в круг бостонцев. Первыми это сделали Сэмюел и Бетси, организовавшие прием на пятьдесят персон, на который пришли Джеймс Отис, Бенджамин Идес, Джон Эвери-младший и многие другие торговцы и ремесленники из общества «Сыны Свободы». Их жены не были приглашены, и поэтому Абигейл оказалась в окружении оживленно беседующих мужчин. Ее озадачил вопрос: не является ли она женой одного из вожаков этой группы? И не попадут ли они, как говорится, из огня да в полымя? Ведь большинство гостей считали, что чета Адамс переехала в Бостон, чтобы лучше сражаться с парламентом.

Когда ушел последний гость, Абигейл, поцеловав Бетси в благодарность за ее героические усилия, повернулась к Сэмюслу.

– Сэм, я понимаю, ты делаешь вид, что это был политический обед. Но меня не проведешь. Среди гостей не было ни одного, кто не занимался бы некогда юридической работой.

Сэмюел кивнул головой, как он делал всегда, будучи изобличенным.

– Семье хватает одного плохого бизнесмена. Мне хотелось убедиться, что практика кузена Джона будет процветать, или же вы вновь затеряетесь за далекими рубежами Брейнтри.

Дядюшка Исаак дал в их честь обед, пригласив коллег-судовладельцев и торговцев с женами. Женщины были элегантно одеты и причесаны по последней моде. Джона принимали его друзья-адвокаты: Роберт Окмюрти, Джонатан Сиуолл, ставший помощником генерального прокурора короны, Сэмюел Фитч, Бенджамин Гридли, Джон Лоуелл, Фрэнсис Дана. Кузен Абигейл Джошиа Куинси-младший пригласил молодых друзей на ужин в субботу. Джон Хэнкок, все еще ухаживавший за Дороти Куинси, устроил официальный прием, на котором струнный квартет исполнял произведения Баха. По этому случаю, дававшему возможность встретиться с богатейшей частью бостонского общества, Абигейл заказала у бостонского портного платье из парчи, обнажавшее ее красивые плечи.

Подвязав нижнюю юбку и натянув платье, она прокомментировала:

– Я рада, что ты решил найти в городе более доходную работу. Я уже израсходовала все деньги, которые ты намеревался заработать.

Глядя на фигуру жены с нескрываемым восхищением, Джон сказал:

– Только теперь я осознал, какой угловатой ты была, когда я на тебе женился. Такую плавность фигуре жены может придать только муж.

Абигейл взглянула на себя в большое зеркало, довольная тем, что состоятельный владелец дома установил его так, что можно видеть себя в полный рост и, не стесняясь, доставлять себе удовольствие. Джон был прав. Ее грудь налилась, рождение двух детей придало ей более округлые, зрелые формы. Глядя в зеркало, она убедилась, что у нее все еще тонкая талия, а ниспадавший плотный шелк платья удлинял ее бедра и ноги.

– Я рада, что тебе нравится платье. Оно по-королевски дорого.

– Обычное капиталовложение, мисс Абигейл. Бостон будет знать, что у меня необыкновенно красивая жена, и, значит, ко мне обратятся с лучшими судебными делами.

Они купили абонементы на вечерние концерты по вторникам в концертном зале Деблуа на Куин-стрит, где слушали вокальное пение и инструментальную музыку из цикла «Избранные произведения лучших мастеров», фаворитом среди которых был Гендель. Зал славился лучшим в Америке органом, исполнявшим религиозную музыку. Раз в месяц проводилось Большое собрание с хорошей танцевальной музыкой, плохим вином и пуншем. Театральные постановки оставались противозаконными, однако в Бостон приезжали артисты и читали с огрехами либретто «Оперы нищего» и «Любви в деревне», но арии были исполнены превосходно. Джон и Абигейл показали Нэб льва на шлюпе «Феникс», пришвартованном у пристани Лонг-Уорф, и отвели ее в лавку с механическим пианино. В погожие дни они ездили с друзьями к прудам Фреш и Южному на пикники, мужчины ловили рыбу, а женщины обсуждали домашние проблемы.

Абигейл с удовольствием бродила по улицам и изучала их. Джон, вечный студент, собирал исторические сведения о домах и их обитателях. Ей нравилось ходить в лавку «Старое перо». Человек, построивший этот дом в 1680 году, примешал к штукатурке бутылочные осколки и таким образом выложил декоративные фигуры. Томас Холлис содержал в этом доме главную аптеку Бостона. Склад в виде треугольника у городского дока, откуда начиналась Маркет-стрит, представлял собой комбинацию башен: одна – в центре, а две другие – по углам, каждая была увенчана каменным шаром на железном шпиле.

Одним из излюбленных маршрутов прогулки стал обход таверн. Вначале они шли к таверне Лэмб, где останавливались дилижансы по дороге на Провиданс, затем к соседним тавернам Уайт-Хорс и Лайон, служившим и местом клубных встреч, политическими центрами, а также питейными заведениями. У ратуши они наблюдали лес мачт судов, теснившихся в гавани.

Абигейл вошла в роль жены-горожанки. Считалось, что ей не следует заниматься домашней работой и приготовлением пищи. Бетси Адамс наняла для нее повара-крепыша, своего дальнего родственника. Молодой бой наводил порядок на веранде и во дворике. Ранним утром Абигейл шла в порт за свежей рыбой или же к Фанейл-Холл, где с прилавков продавали парную говядину и баранину. Фрукты, молоко, масло и яйца приносили домой, фермеры предлагали также живую птицу. Нэб доставляли удовольствие утренние прогулки за продуктами, а Рейчел гордо вышагивала домой с плетеной корзиной, наполненной яств.

В городе царило возбуждение. «Бостон газетт», выражавшая точку зрения патриотов, метала громы и молнии против законов Тауншенда, а «Ньюслеттер» и «Уикли адвертайзер», принадлежавшие тори, призывали чуму на головы патриотов. Бостонцы, не любившие политику, – и Абигейл удивлялась, почему их так много, – читали нейтральную «Кроникл» или независимую «Ивнинг пост».

На перекрестках группки мужчин спорили с таким запалом, что порой их приходилось обходить по мостовой из опасения стать жертвой бушевавших страстей.

Переехав в Бостон, Абигейл приятно удивилась, что деятельность Джона в пользу патриотов не привела к отчуждению лоялистов. На приеме, организованном в их честь Эстер и Джонатаном Сиуолл, большинство занимавших официальные королевские посты – Эндрью Оливер, Хэллоуэлл, Джозеф Гаррисон, Эдмунд Троубридж, Джон Темпл, а также богатые торговцы, оставшиеся верными королю и парламенту, – говорили Абигейл и Джону, что рады их переезду в Бостон. Абигейл поняла, что Джону Адамсу простили его инструкции Брейнтри и обращение к Ассамблее колонии залива Массачусетс; ведь тон его писаний был спокойным, основанным на хартии Массачусетса, и к тому же он считал необходимым возмещение пострадавшим от мятежа.

Во время прогулки по саду Джонатан шепнул Абигейл:

– Заместитель губернатора Хатчинсон на самом деле хотел прийти сегодня.

Удивленно посмотрев на Джонатана, Абигейл сказала:

– Верится с трудом.

– Действительно, он просил выразить сожаление. Он восхищается талантами Джона. Признаюсь, губернатор Бернард игнорировал мое приглашение. Но уверен, если мне удастся свести вместе Джона и Бернарда, они станут друзьями.

Чета Отис также проявила к ним внимание. Как-то вечером Джеймс Отис нанес визит. Он выглядел, как Джон, – коренастый, с намечающимся двойным подбородком. Его широко расставленные глаза выдавали быстро меняющееся настроение, а его магнетизм был настолько велик, что даже его молчание чувствовалось в комнате сильнее, чем слова большинства мужчин.

– Прошу снисхождения.

– Принято, – ответил Джон.

– Хочу, чтобы вы пришли на обед после субботнего молебна.

– С удовольствием.

– Но только вероятно. Моя жена отказывается принимать моих друзей. Я исчезаю, когда к ней приходят ее друзья.

– В таком случае зачем приглашать нас? – удивилась Абигейл.

Отис посмотрел ей прямо в глаза.

– Потому что, по моему мнению, она может принять вас обоих. Хотя вы и патриоты. Она упомянула, что слышала лестный отзыв о «новой миссис Адамс в городе».

Джеймс Отис женился на Рут Каннингэм вскоре после того, как его сестра Мэрси вышла замуж за Джеймса Уоррена. Казалось, Рут должна была быть последней женщиной в Массачусетсе, на которую пал выбор.

– …Или которая должна была выбрать его, – добавила Абигейл, когда Джон рассказал о тяжелой обстановке в доме Отиса. – Я слышала, что она красавица.

– Несомненно. Но красавица властная. Отис представляет ее высокомерным тори. Она читает ему нравоучительные лекции о грязной толпе, с которой он заигрывает, о неумытых оборванцах, которыми пытается руководить, о позоре, который обрушил на гордое имя ее покойного отца, и что если не образумится, кончит свою жизнь на виселице за предательство.

– Почему она не вышла замуж за сторонника короны?

– Почему он не женился на патриотке? Можем ли мы объяснить браки? Я догадываюсь, что семейные неурядицы больше, чем что-нибудь другое, причина его раздражительности, подтачивающей его прекрасный ум.

– Я не знала, что с ним такое происходит.

– Я склонен верить, что ледяное молчание, которое царит в доме, побуждает его к возбужденным и эксцентричным разговорам. Он становится чрезмерно словоохотливым. Никто другой не в состоянии вымолвить слово. Согласен, в его монологах есть блеск, хорошие знания, юмор, но у него недержание речи, как у старика. А ведь ему всего сорок с небольшим.

– Джон, а не был ли он и ранее эксцентричным? Его сестра Мэрси рассказывала мне, как в их доме в Брейнтри во время танцев Джеймс, исполнив несколько мелодий, поднял свою скрипку и выкрикнул: «Так Орфей играл на скрипке, и так танцевала скотина», а затем выбежал из дома.

Дом Рут Отис всегда был безупречным. Абигейл прекрасно ладила с тремя детьми – Элизабет, Мэри и Джеймсом третьим. Сдержанная миссис Отис, казалось, приняла Абигейл почти как равную. Во время обеда мужчины упомянули о британском военном корабле «Ромни», вооруженном пятью десятками пушек, который, бросив якорь в гавани, нацелил свои тяжелые орудия на Бостон. Миссис Отис тут же выразила свое одобрение, а Джеймс Отис обрушился с ожесточенными нападками на лорда Хилсборо, пославшего войска в Бостон, и на командующего королевскими войсками в Северной Америке генерала Гейджа, который собирался послать несколько рот красномундирников из Галифакса в Бостон, чтобы обеспечить проведение в жизнь законов Тауншенда. Рут Отис изобразила ледяную мину, замолчала, и ее молчание стало непереносимым. После обеда Абигейл и Джон сразу же ушли. Эксперимент не удался.

Их вхождение в бостонское общество закончилось незабываемым днем. От Джонатана Сиуолла пришла записка с просьбой, не может ли он «прийти один; есть нечто приятное».

Лицо Джонатана расплылось в улыбке, когда он резво вбежал по четырем ступенькам с улицы. По окончании обеда он подчеркнуто поблагодарил Абигейл, а затем спросил:

– Джон, не можем ли мы уединиться в твоем кабинете и побеседовать?

– Если не сможем, то ты взорвешься, как петарда, прямо в столовой.

Абигейл ушла на кухню, чтобы дать распоряжение повару на вечер, а потом удалилась в спальню. Примерно через полчаса она услышала стук входной двери, а затем тяжелые шаги Джона по лестнице.

Плюхнувшись в плетеное кресло, он расстегнул пуговицы жилета, ослабил галстук на шее и объяснил, что Джонатан назначен прокурором Массачусетса. Он приходил по поручению губернатора Бернарда с предложением Джону занять официальный пост генерального адвоката в Адмиралтейском суде. Джон робко усмехнулся, но Абигейл заметила в его усмешке элемент напряженности.

– Как сказал Сиуолл, губернатор Бернард и заместитель губернатора Хатчинсон едины во мнении, что с точки зрения таланта, репутации и влияния среди юристов я наиболее подходящий претендент на эту должность.

У нее закружилась голова. Генеральный адвокат! Какая завидная должность! В истории Массачусетса ее привлекали лица, которыми более всего восхищался Джон. Она знала, сколь выгодно в материальном отношении это предложение: ведь генеральный адвокат сохранял право продолжать частную практику, и у него было для этого достаточно времени. Джон частенько говорил ей, что подобные предложения о назначениях короны были «первым свидетельством благорасположения короля и сулили продвижение по службе». Понятно, они не могли предвидеть такого развития событий. Абигейл не осмеливалась взглянуть на Джона и боялась сказать невпопад. Чувствуя, как велики последствия принимаемого решения, она понимала, что принять его должен был он, и только он. Через некоторое время он продолжил: