Текст книги "Те, кто любит. Книги 1-7"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Прошли жаркие дни, наступили ранние холода; ребенок таял на глазах. В первую неделю февраля Сюзанна скончалась. Жизнь крошки угасла как свеча.

Абигейл удалилась в свою спальню, уткнулась лицом в подушку и заплакала. Через какое-то время, выплакав все слезы, она примирилась с судьбой. Грех заниматься самоистязанием. Это бесполезно, что она могла еще сделать, выносив и родив Сюзанну?

Она должна принять случившееся: значит, так угодно Богу, как бы ни было трудно. Впервые Его десница обратилась против нее. Но и такая мысль грешна. Много детей умирает в Новой Англии, они рождаются либо мертвыми, либо такими слабыми, что не переживают тягот первой зимы. Бог дает, Бог берет. У нее есть двое крепышей, она должна быть признательна Его благословению в прошлом и тому, что будет…

Она поднялась и села на постели. Случившееся не скоро забудется, но у женщины всегда есть возможность воссоздать внутри себя замену – новую жизнь.

Джон не произнес ни слова. Она оценила глубину его страданий по тому, что он старался не упоминать имя Сюзанны.

Вернувшись с кладбища, она настроила себя на рождение следующего ребенка.

Непреднамеренный случай, характерный для того смутного времени, окончательно захлопнул дверь в прошлое.

Первым звеном в цепочке трагических событий стало убийство одиннадцатилетнего сына бедного немецкого иммигранта. Кристофер Снайдер шел с группой парней в толпе, угрожавшей Теофилу Лилье, ввозившему товары из Англии. Его лавка, находившаяся недалеко от Дома собраний Нью-Брик, была помечена карикатурной головой, насаженной на шест. Сосед Лилье Эбенезер Ричардсон, известный в округе как осведомитель таможни, пытался свалить шест. Толпа отогнала его градом камней. Ричардсон схватил мушкет и выстрелил в толпу, пуля пронзила сердце молодого Снайдера.

Абигейл слышала похоронный звон бостонских колоколов; в ее сознании он слился с церемонией похорон собственной дочери, тупая боль перевоплощала Сюзанну в беспечного одиннадцатилетнего мученика Бостона. Она оплакивала его, не отделяя от своего личного горя. Лишь строгое предупреждение доктора Джозефа Уоррена не позволило ей принять участие в похоронном марше.

По-иному действовал Джон. Возвращаясь из Уэймаута, он встретился с кортежем, который собирался под Деревом Свободы.

– Во-первых, я выпил спиртное у мистера Роу, – признался он ей в этот вечер, – ты знаешь эти массачусетские дороги в феврале! Затем я примкнул к похоронному кортежу. Много мальчишек шли за гробом, а за ними мужчины, женщины, ехали экипажи. Я никогда не видел таких похорон. Возмущение народа явно не улеглось.

Закутавшись в пальто, они пошли в книжную лавку, где Джон Мейн содержал библиотеку для тех, кто был в состоянии платить в год один фунт стерлингов и восемь шиллингов. Они выбрали новый роман и вернулись к ужину, расположившись перед камином в кабинете Джона, что не делали со времени смерти Сюзанны.

7

Вечером в понедельник, вскоре после того, как Джон уехал на собрание своего общества в доме Гендерсона Инча, вновь зазвонили колокола. Лишь большой пожар мог быть причиной для звона всех колоколов Бостона. Абигейл выпрыгнула из кресла-качалки, вызвала Рейчел быть наготове с детьми, а сама побежала вверх к смотровому окну на третьем этаже, откуда был виден весь город. Нигде не было ни пламени, ни дыма. Абигейл вызвала поденщика, работавшего в саду, и послала его узнать, в чем дело. Он вернулся, рассказав о чудовищной стрельбе и убийствах около ратуши.

Вскоре вернулся Джон.

– Случилось то, о чем мы предупреждали! – воскликнул он, – Утверждалось, что красномундирники имели приказ не стрелять. И два дня назад толпа с палками и дубинами разогнала пару рот. Один солдат выстрелил поверх голов. Но на этот раз стреляли в толпу. Трое убиты, четвертый – смертельно ранен. К тому времени, когда я добрался до ратуши, толпа рассеялась, забрав убитых и раненого. Утром я узнаю больше.

Они проснулись в странной тишине. Город словно не пробуждался: никто не готовил завтрак, не собирался пойти на работу и в школу. Не было слышно шума повозок, доставлявших продукты, разносчиков, гула деловой части города и доков. Казалось, они проснулись на кладбище. Абигейл накормила Джона вареными бобами, ветчиной и бисквитами.

Он поцеловал ее в щеку, сказав:

– Лучше не выходи из дома.

Она слышала его шаги по Колд-Лейн. Их ритм подсказал ей: «Идет с неохотой».

Джон вернулся домой рано, чтобы рассказать ей о ситуации, хотя и не торопился начать рассказ. Он сдерживал себя, и в то же время чувствовалось, что дело затрагивало его непосредственно. Она подумала: «После пятилетнего замужества понимаешь каждую минуту молчания мужа».

Наконец он сказал:

– Надень пальто, и мы погуляем по саду.

Между деревьями, сбросившими листву, были широкие проходы, снег лежал на крыше каретного сарая и на щитах над угольными ямами. Они сделали всего несколько шагов, когда Джон заговорил:

– Потребуются недели, если не месяцы, чтобы установить истину. Во всяком случае, сотни людей передают случившееся по-разному.

Он крепко держал ее под руку, рассказывая о напряжении, царившем в городе с момента размещения в нем красномундирников, о стычках между жителями Бостона и солдатами, о ругани, которой они обменивались, о страстях, подогретых смертью Кристофера Снайдера. Чувствуя враждебное отношение к себе, красномундирники чаще прибегают к штыкам и ружьям.

Взрывчатого материала было предостаточно. Но трудно установить, что вызвало взрыв. Факты общеизвестны. К вечеру на улицах собрались бостонцы. Солдатам было приказано «оттеснить» толпы и продвинуться по главным улицам в порядке охраны. Первая стычка произошла на Браттл-стрит, где часовой около прохода Бойлстон, что напротив казармы, остановил трех или четырех парней, желавших пройти. Возникла драка, и один бостонец был легко ранен в голову.

Это стало известно бродившим по улицам толпам. Тридцать – сорок человек на площади у доков, вооружившись палками и дубинами, – среди них было много американских моряков, ждавших повода для драки, – пытались пробиться к казармам. Разогнанные солдатами, они вновь сплотились и отправились на Кинг-стрит. Там, перед зданием таможни, стоял британский часовой. Мальчишки орали: «Убьем его! Свалим на землю!» – и забросали часового снежками. Тот зарядил ружье. Начали звонить городские колокола, первыми зазвучали колокола церкви Олд Брик, затем – Олд Саут. Какой-то мальчишка крикнул: «Красномундирник готов выстрелить!» Часовой закричал: «Гвардия!» Шесть гвардейцев, находившихся у ратуши на Кинг-стрит, прибежали к нему на помощь. Капитан Престон присоединился к отряду в тот момент, когда толпа высыпала на площадь из соседних улиц Кинг-стрит. Солдаты выстроились полукругом перед зданием таможни. На них посыпались ругательства, а затем и палки, из толпы кричали: «Стреляйте, если осмелитесь!»

По ружью солдата Монтгомери ударили палкой. Он упал, и на него навалилась толпа. Кто-то выкрикнул: «Стреляй!» Поднимаясь на ноги, Монтгомери выстрелил в толпу. Вслед за ним выстрелили другие солдаты. Трое мужчин были убиты на месте, пять других – ранены.

Толпа отшатнулась. Солдаты продолжали стоять на месте. Бостонцы двинулись вперед подобрать убитых и раненых. Солдаты, считая, что готовится новое нападение, подняли ружья. Капитан Престон быстро прошел по строю солдат, спуская рукой взведенные курки. Затем капитан приказал солдатам отойти к ратуше…

Джон шагал быстро и настойчиво, словно не замечая Абигейл. Обернувшись, он заметил напряжение на ее лице.

– Тебе холодно?

– Рейчел принесет нам шоколад в твой кабинет.

Джон растопил камин. Он сел на пол, протянув ноги к огню. Они молчали, попивая мелкими глотками шоколад. Затем Джон выпрямил спину и решительно сказал:

– Я принял предложение защищать капитана Престона и солдат, участвовавших во вчерашнем убийстве. Я буду представлять короля.

Некоторое время Абигейл молчала. Она плохо представляла, как совместить противоречивые чувства.

– Ты вызвался сам?

– Нет. Меня посетил мистер Джеймс Форрест, тот самый, которого зовут «ирландским дитятей». Я его немного знаю, это процветающий купец, дружественно настроенный к королевским чиновникам, и честный человек. Со слезами на глазах он сказал: «Я пришел по просьбе крайне несчастного человека, капитана Престона, находящегося в тюрьме. Ему требуется адвокат, а он не может найти его. Я обратился к Джошиа Куинси-младшему, который сказал, что взялся бы за дело, если вы ему поможете. Без вашего согласия он совершенно определенно откажется».

Джон поднялся и, возбужденный, встал за стулом Абигейл.

– Я принял предложение. Не колеблясь я ответил, что адвокат – самый последний, кого надо упрашивать в свободной стране. Ассоциация адвокатов должна, по моему мнению, сохранять независимость и беспристрастность во все времена и при всех обстоятельствах. Но он должен понимать, что дело крайне важное из всех когда-либо попадавших в суд и что любой адвокат должен считать себя ответственным не только перед своей страной, но и перед самым безупречным трибуналом. Поэтому он не должен ожидать от меня ни ловкости, ни уверток, ни ухищрений или предвзятости, а лишь суждений, оправдываемых фактами, свидетельствами и законом. Он мне сказал, что капитан Престон не требует и не желает ничего иного и все, что ему известно обо мне, убедило его, что он может доверить мне свою жизнь, основываясь на указанных выше принципах. После этого Форрест предложил мне гинею как гонорар, я взял ее. Это означает также, что я буду защищать и восемь солдат.

– Сможет ли понять Бостон, – устало спросила она, – после того, как пролилась кровь, что по закону любой человек имеет право на защиту и что адвокат обязан ее обеспечить?

– Так же трудно, как трудно Бостону понять, что кузен Сэмюел и «Сыны Свободы» возбудили толпу в такой степени, что она потеряла контроль над собой. Это продолжается по сей день, в каждом квартале, на каждой улице, в каждой лавке, таверне или доме людям внушают, что капитан Престон и солдаты совершили хладнокровное убийство.

– Ты так не думаешь?

– Потребуется немало времени, чтобы установить истину. Первое, что я сделаю, попрошу отложить слушание до осени. Если солдат станут судить прямо сейчас, то в Массачусетсе не найти присяжных, которые не осудили бы их.

Послышался стук в дверь. Это был двадцатишестилетний кузен Абигейл Джошиа Куинси-младший. В возбужденном состоянии его левый глаз настолько косил к переносице, что, казалось, был готов совсем скрыться, а ямочка на подбородке превращалась в расщелину. Но его молодость, энергия и душевность наполняли любую комнату, в какую он входил. Он направился прямо к Джону, обнял его, прежде чем повернуться и поздороваться с Абигейл.

– Кузен Адамс, ты поступил благородно. Я не взялся бы за дело без тебя, что придает нашей стороне солидность и уважение. Я только что посетил в тюрьме капитана Престона. Я откровенно изложил ему мое мнение о конфликте, а также то, что душой и телом принадлежу патриотам моей страны.

– Ты молод, Джошиа, и Массачусетс простит тебе это дело по молодости.

– Остальной Бостон для меня ничто по сравнению с моим отцом! – воскликнул Джошиа. – Я буду счастлив, если он позволит мне носить имя семьи.

– Поскольку твой брат Сэмюел – королевский прокурор, – заметила Абигейл, – возможно, он выступит в роли обвинителя. Это явится отмщением и восстановит честь семьи.

– Честь нашей семьи, Абигейл. Ведь ты также Куинси.

– В настоящий момент ее положение спорно, ибо она принадлежит Адамсам, – заявил Джон.

Едва успел уйти Джошиа, как появился Сэмюел Адамс. Он смотрел на них с загадочностью умудренного китайского философа.

– Я хочу, чтобы ты не брался за это дело, братец Адамс.

– По твоему мнению, я не должен?

Сэмюел сказал самым мягким тоном:

– Я уважаю убеждения.

– Сэмюел, ты ведь не хочешь, чтобы повесили восьмерых солдат?

– Дорогой, конечно нет. Насилие противно моей природе. Мы хотим лишь доказать, что Бостон прав. В этом я всегда буду против тебя.

Он ушел, и после его ухода в воздухе запахло щелочным мылом, что варила Бетси.

– Что он сделает? – спросила Абигейл.

– Ничего, что каждый мог бы ожидать. Единственно, что предсказуемо у Сэма, так это его непредсказуемость.

Последняя сессия Верховного суда Его Величества должна была открыться через неделю. Джон проводил время в поисках юридических прецедентов, чтобы добиться отсрочки. У себя в конторе или в ратуше он чувствовал, что отношение к нему окружающих изменилось, но держал это в себе, не комментируя и не высказывая волнения. Что же касается Абигейл, то она словно вдруг оказалась в иностранном городе или стала иной личностью. Люди, с которыми она встречалась ежедневно, не проявляли эмоций, делали вид, что не узнают ее. Лавочники, мясники, рыботорговцы не снимали шляпы в знак приветствия, не обращались к ней по имени. Ее и не игнорировали, и не демонстрировали враждебность. Через пару дней она нашла первое объяснение. Описывая, как соседи проходили мимо нее, будто она вообще не существовала, Абигейл сказала:

– Они относятся ко мне как к анонимному лицу. У них нет ненависти, нет горечи, они просто не могут понять, почему ты взялся за это дело.

– Не обращай внимания, – посоветовал он. – Когда процесс останется позади, станет лучше, если не переругаемся. В таком случае никому никого не придется прощать, включая и нас.

На протяжении последующих нескольких дней Бостон походил на то, о чем рассказывал пастор Смит, когда религиозная истерия парализовала общину: по четыре – шесть часов в день проповедники метали громы и молнии со своих кафедр, лавки были закрыты, занятия в школах отменены, люди ходили по улицам словно лунатики. Теперь в городе главным было слово «политика». Собирались митинги, звучали яростные речи, в которых горько осуждались красномундирники как хладнокровные монстры, расстреливающие невинных миролюбивых патриотов, вся вина которых в том, что они верят в свободу.

– «Сыны Свободы» блестяще проводят кампанию, – признал Джон. – За исключением сочувствующих короне, укрывшихся в своих домах и закрывших ставни на лавках, город горит желанием повесить каждого, кто попадет в список. Если последний раненый, Патрик Карр, скончается, боюсь, что воскресные проповеди обернутся призывами к мятежу.

Карр умер этой же ночью. Новая волна ненависти захлестнула Бостон. Джон принял решение в субботу и воскресенье не выходить из дома. Но публикации в понедельник были хуже воскресных проповедей. Пол Ревер нарисовал пять гробоподобных блоков с мертвыми головами и с инициалами жертв, этот рисунок иллюстрировал в «Бостон газетт» статью о том, что получило название «бостонской резни». Жителям Бостона внушали, будто выстроившиеся в плотный ряд британские солдаты по команде, поданной саблей капитана Престона, стреляли в упор в толпу добропорядочных, хорошо одетых бостонцев, включая женщин, мирно прогуливавшихся по площади у ратуши.

– Мистер Ревер должен понимать, что рисунок усилит ненависть и подтолкнет к насилию, – сказала Абигейл.

– Он желает запечатлеть в каждой голове стигму резни, так распалить Бостон, что судьи станут опасаться за свою жизнь, если завтра утром они удовлетворят мою просьбу отложить суд.

Слушание состоялось в полдень. Когда Джон вернулся домой, у него было усталое, но довольное лицо.

– Дело отложено до осени.

– Как хорошо.

– Сэмюел собрал группу обедавших у него патриотов и привел ее в суд. Ты никогда не видела подобной сцены. Они шумели, угрожали, требовали немедленного начала суда.

– Как тебе удалось нанести им поражение?

– Они сами подсекли себя. Чем громче они орали, тем больше судьи убеждались в том, что в настоящее время невозможен справедливый процесс. В середине страстной речи некоего Сына свободы председательствующий судья воскликнул: «Процесс отложен!» Судьи удалились, прежде чем вернулся рассудок к патриотам. По правде говоря, я сам постарался побыстрей уйти.

Она рассмеялась:

– Что ж, Джон Адамс, не говори мне, что бежал из зала суда.

– Ох, нет. Это было бы недостойно. Скажем так – это была быстрая походка, непривычная для Бостона.

8

Чета Адамс жила, словно отгороженная рвом.

Абигейл теперь осознала, каким блаженством было состояние, когда ее не замечали. Теперь же она стала той самой миссис Адамс. Завидя ее, торговцы отворачивались. Она перестала посещать большие лавки. Вечеринки и выезды за город полностью прекратились.

Она не чувствовала себя покинутой: почти каждый день ее навещали сестра Мэри, родители, сестра Бетси. Тем не менее ей казалось странным, что лишь немногие адвокаты из общества Джона, согласные с тем, что он обязан взять на себя дело, заходили к ним. Джон уверял, что встречается с ними в конторе и в Ратуше и они шлют ей дружеские приветствия. Но по непонятным для ее женского ума причинам они не желали посещать дом Адамсов.

У Джона были свои проблемы. Он пытался собрать и допросить сотню свидетелей стрельбы, поиски и опросы занимали бесконечно долгие утомительные часы. Его юридическая практика сократилась, об этом она узнала из собственных источников.

– Бостон мстит тебе, Джон?

– Не думаю. Для июльской сессии суда мало дел. Ассоциация адвокатов и клерки жалуются на то, что не хватает исков.

Он отодвинул в сторону пачку свидетельств, лежавшую на его письменном столе, и открыл пошире окно, чтобы впустить больше воздуха.

– У меня на руках восемь человеческих жизней. Если я их спасу, не сделав ничего другого в этом году, то буду рад и этому.

– Веришь, что сможешь?

– Если смогу подобрать группу беспристрастных присяжных. Но день ото дня такая возможность становится все менее вероятной. Это в значительной степени результат воздействия новой гравюры Поля Ревера «Последняя страшная резня на Кинг-стрит». Идес и Джилл рекламируют ее в «Газетт» за восемь пенсов, и, как я думаю, в Бостоне не найдется дома, где не было бы копии этой гравюры на стене. Ревер понимает, что его рисунок – фальшивка. Но если я попытаюсь вмешаться…

– Может быть, мне вмешаться? Мы заказали несколько изделий из серебра у Ревера. Я могла бы сделать скромную покупку в его лавке и выяснить, смогу ли я убедить его забрать у газеты гравюру?

– Упомяни об этом, но только к месту.

– Всегда можно найти подходящий способ.

На следующее утро она отправилась в лавку Ревера, расположенную в районе доков. В лавке были низкие потолки с закопченными балками, маленькие оконца-витражи. Ей навстречу вышел Пол Ревер – приземистый, коренастый человек с темными глазами и широким ртом на плоском лице. Внешне простецкий, он не носил парика, на нем был рабочий кожаный фартук. Он поклонился, казалось, был даже рад видеть ее, что поражало на фоне общего отношения. Абигейл заказала солонку, которой у нее не было. В то время как Ревер делал грубый набросок углем, она сказала:

– Я слышала, что у вас есть дар изображать целые сцены. Улицы, людей, дома, даже собак.

– Мэм, я получаю удовольствие от рисования.

– Я слышала, что вы сделали эскиз Кинг-стрит после стрельбы.

– Боже мой! Я нарисовал. Не хотите ли посмотреть? Рисунок в моем письменном столе.

Она некоторое время изучала гравюру, а потом сказала:

– Как я понимаю, ваши оттиски необычайно успешно продаются?

– Около шестисот копий. Это достаточно большое число. На стене мой первый оттиск.

Абигейл внимательно рассмотрела оригинал и гравюру:

– Вы внесли несколько изменений.

– Улучшил.

– На оригинале тела Аттукса и Грея близки к солдатам. А на гравюре толпа находится на расстоянии.

– Искусство, миссис Адамс. Чистое искусство.

– Потому, что это более верно?

– Потому, что более полезно.

– Полезность, мистер Ревер, – критерий искусства? Я полагала, что критерием должна быть истина.

– Это особое искусство. Искусство политики.

– Да, понимаю. Политика вмешивается в великое искусство литературы и живописи.

– Знаете, как Сэмюел Адамс определяет политику? «Искусство необходимого», – говорит он. Он, конечно, прав.

– Служим ли мы нашим лучшим интересам, когда искажаем свидетельства, чтобы засудить людей, которые нам не нравятся?

Ревер втянул свою голову в массивные плечи.

– У нас нет ничего против красномундирников, миссис Адамс. Мы лишь говорим, что незаконно расквартировывать войска в Бостоне.

– Согласна. Но что случится, мистер Ревер, если вы поможете создать прецедент осуждения на лжесвидетелях, а затем кто-то даст мне показания против вас?

Ревер почесал свой скальп тупым концом карандаша.

– Кто собирается обвинить меня, мэм? Ведь, если кто-то расскажет в суде лживые выдумки, у меня есть друзья, которые наврут еще больше и вызволят меня.

Абигейл поняла, что проиграла. Она заплатила аванс за солонку, одобрив рисунок, и вышла из лавки. Когда она закрывала тяжелую деревянную дверь, прозвенел колокольчик.

В своем доме она обнаружила Сэмюела Адамса, доктора Джозефа Уоррена, Джошиа Куинси-младшего, Джона Хэнкока и Джеймса Отиса, которые пили ромовый пунш Джона, провозглашая тосты. Увидев удивление на ее лице, Джон быстро объяснил, что капитан Скотт, командующий на судне Хэнкока «Галей», только что прибыл из Англии с известием, что королевский премьер-министр лорд Норт провел через парламент законопроект, отзывающий постановления Тауншенда, все налоги на импорт, за исключением чая.

– Почему чая? – спросила она.

– Возможно, потому, что каждая живая душа в Новой Англии пьет чай. Британия знает, что без чая не обойтись, – ответил Сэмюел.

– Дело серьезнее, – сказал Джон. – Парламент сохранил нетронутой преамбулу к актам. Сохраняя налог на чай, он напоминает нам, что список может быть расширен в любой подходящий момент.

Бостон не отпраздновал событие. Через несколько дней городское собрание владельцев собственности в Фанейл-Холл проголосовало за отклонение уступок со стороны Британии, подтвердив «неизменную решимость соблюдать договоренность об отказе от импорта».

Как предсказывал Джон, Сэмюел Адамс нанес удар с неожиданного угла. Удар был нанесен после того, как Абигейл родила второго сына, которого они назвали Чарлзом. Это был крепыш, громко потребовавший кормежки через минуту после рождения. Она благодарила Бога за его щедрость.

Шестое июня был теплый ясный день, в воздухе витал легкий привкус соленого морского бриза. Во второй половине дня она спустилась вниз и увидела Джона в гостиной: он лежал на софе, водил по лицу и лбу узелком, внутри которого был лед. Такого она еще не видела и была готова рассмеяться.

– Джон, что случилось с тобой в такой прекрасный день?

– Самое плохое. Я сидел в своей конторе, сопоставляя показания дюжины свидетелей, когда пришел посыльный с бумагой от городского совета. Мне сообщали, что я избран бостонскими владельцами собственности представителем Бостона в палате представителей и в Общем суде.

– Но это же чудесно! Дедушка Куинси многие годы был представителем и членом Общего суда, даже спикером.

Джон посмотрел на нее пустыми глазами.

– Я немедленно отправился в Фанейл-Холл и в нескольких словах попытался объяснить, что не смогу оправдать их ожиданий. Они не слушали моих объяснений, думая, что я разыгрываю скромность. Затем я принял назначение. Но оно не доставило мне радости.

– Ради бога, скажи почему?

Он мучительно выкрикнул:

– Принимая место в палате представителей, моя дорогая партнерша, я согласился тем самым с собственной гибелью, с твоей гибелью и с гибелью детей.

Он положил узелок со льдом на лицо. Она поняла, что расстраивает его. Работа представителя не оплачивалась, она поглощала большую часть времени, не оставляя почти ничего для других занятий. Джон будет занят политикой настолько, что не сможет вести юридическую практику. Она понимала, что это будет означать для тающих запасов золотых монет. За дело Пантона гонорар не заплатят. Будет выделен лишь небольшой гонорар за защиту восьми солдат. Еще несколько подобных почестей – и они уподобятся кузену Сэмюелу. Она зарыдала, но тотчас же остановилась. Глупо оплакивать судьбу, которая ведет их неизменно вверх. Абигейл подошла к софе, взяла из рук Джона узелок со льдом.

– С тобой я готова на любой риск. Положимся на Провидение.

Неожиданно она осознала несуразность положения.

– Это совершенно невозможно. Бостонцы ненавидят тебя! Они не могли выбрать тебя своим представителем.

– Заключительная баллотировка показала, что у меня больше четырехсот голосов из чуть более пятисот.

– Но как это могло случиться?

– Сэмюел Адамс…

Она села на стоявший рядом стул.

– …Ему взбрело в голову, что я лучше всех в Массачусетсе пишу инструкции, законы и поправки. Он решил, что я нужен ему в Общем суде, чтобы бороться за патриотов, капитана Престона и красномундирников или вообще не бороться, вот я и попал. Странный способ начинать политическую карьеру, не так ли?

– Ты начал свою политическую карьеру, написав первый закон о дорогах в Брейнтри. Политика это дорога через болото; однажды вступив на нее, можно выбраться лишь в конце пути. А тебе еще так далеко до конца.

Она высказала неудачную мысль. Джон снова откинулся на софу.

– Перед тем как взяться за дело капитана Престона, у меня была уйма дел в провинции. Теперь нам придется пробиться через все преграды и перепрыгнуть все рвы, не так ли? Мое здоровье не позволяет справиться с такой массой работы, с многомесячными процессами без всякой компенсации, в лучшем случае – за несколько гиней и в довершение всего – бесконечные ссоры с вице-губернатором, советом и Англией, в то время как я должен думать о семье. Я ввязываюсь в бескрайний труд и бесконечные тревоги, и все задарма, если оставить в стороне чувство долга.

Абигейл сдержала улыбку, наметившуюся в уголках ее губ.

– Для добрых пуритан, вроде тебя и меня, долг – кратчайший путь в рай небесный. Джон, как твой партнер, я хотела бы сделать предложение: ты заботишься о капитане Престоне и процессе, палате представителей и Общем суде, я же возьму на себя заботу о твоем ослабленном здоровье и питании для нашей ослабленной семьи.

Процесс над капитаном Престоном начался в конце октября. Затем, 27 ноября, должен был открыться процесс над солдатами. «Сыны Свободы» были полны мрачной решимости добиться осуждения солдат, но Джон почувствовал, что их вражда к капитану несколько притупилась.

– Ты знаешь почему, Джон?

– Да, видимо. Если капитан Престон отдал приказ стрелять, то виновен только он один. Солдаты должны исполнять приказ, иначе их сочтут мятежниками. Его осуждение снимет обвинения с солдат.

По мере приближения начала процесса Джон почувствовал, что не может есть мясо, затем рыбу, затем капусту, затем свежие летние и осенние фрукты, затем сладости. Абигейл спросила доктора Коттона Тафтса, в чем дело, когда тот приехал из Уэймаута. Волосы Коттона у висков поседели, и это делало его почти красивым. В ответ на вопрос он тихо рассмеялся:

– Кузина, ты вышла замуж за полного мужчину. Джон может обходиться без еды целый год и не станет таким тощим, как я. Когда он жалуется на желудок, это означает, что он боится оказаться не на высоте и проиграть дело.

Утром в день начала процесса над Престоном произошли странные вещи. Джонатан Сиуолл, который должен был выступить как прокурор, исчез из Бостона. Вместо него был назначен Сэмюел Куинси, и, таким образом, он должен был выступать против своего брата Джошиа Куинси-младшего. Один из старейших друзей Джона, Роберт Трит Пейн, также представлял прокуратуру.

– Удачи, – прошептала Абигейл, когда Джон покидал дом.

Следующий день совпал с годовщиной восхождения на трон короля Георга III. Абигейл, вынужденная половину ночи выслушивать рассказ Джона о вступительном заявлении Сэмюела Куинси, была поднята из постели залпами тяжелых орудий флота в гавани. Салют открыл корабль коммодора, а затем последовали залпы остальных кораблей. К ним присоединились залпы орудий замка Уильям и береговой батареи. «Выбрано неудачное время для демонстрации силы», – подумала она.

Свидетели защиты, не пожелавшие торговать своей честью, показали, что капитан Престон ни разу не произнес слова «огонь». Он на деле старался предотвратить стрельбу и отвести солдат в казармы. Судьи – Бенджамин Линд, Джон Кашинг, Питер Оливер и Эдмунд Троубридж – сочли капитана Престона невиновным, присяжные быстро согласились с таким заключением.

– Это многообещающее начало, – сказал Джон в тот вечер, вернувшись из суда. – Если солдаты стреляли без приказа, то тогда они сами должны и отвечать за свои действия. Нам нужно доказать, что их действия привели к неумышленному убийству.

– Кажется, наступает время, когда мы сможем играть с нашими детьми и нам не будут мешать.

– Это тревожное время, Нэбби. Но если я смогу провести дело надлежащим образом, то добьюсь достижения многих целей: спасу жизни, внушу мысль, что Англии следует отозвать солдат, а Бостону – отказаться от насилия. Только так мы сможем установить постоянный мир. Я страстно надеюсь, что в случае оправдания министерство отменит последние налоги. Тогда наступят счастливые дни, и мы сможем вновь стать друзьями Англии.

Она вложила свою руку в его ладонь, прошептав:

– Да будет лежать длань Господня на твоем плече.

9

Процесс над восьмью солдатами было намечено провести в зале совета на втором этаже ратуши, в величественном помещении с высокими потолками и окнами. Бостонцы восприняли начало суда как праздник: улицы города были заполнены экипажами, в которых сидели целые группы людей. Накануне всю ночь по мощенным булыжником дорогам подтягивались телеги из окрестностей. Поднимаясь по лестнице в зал совета, старожилы были убеждены, что это самый важный день, какой когда-либо имел место в колонии залива Массачусетс. К моменту, когда Абигейл вошла в зал, наиболее удобные скамьи были уже заняты. Армейские офицеры с полковником Даримплем, первым осуществившим высадку войск в гавани Бостона, блистали в своих красных мундирах и черных, доходивших до колен сапогах. Офицеры при саблях имели на мундирах соответствующие знаки различия, золотые полоски на шляпах, и их красочность явно доминировала в зале совета.

Продвигаясь к первым рядам, отведенным для жен адвокатов, Абигейл заметила, что бостонцы, мужчины и женщины, также решили произвести самое лучшее впечатление. Наиболее роскошно были одеты дальние родственники Джона – мистер и миссис Томас Бойлстон.

Жена была в синем сатиновом платье с белыми буфами и воротничком в горошек, прекрасная шляпа из белых кружев была подвязана под подбородком. Томас Бойлстон облачился в серый чесучовый сюртук, под которым виднелся темно-зеленый жилет.

Оглядываясь вокруг, Абигейл заметила бархатное платье фиолетового цвета с серебряными пуговицами; несколько темного цвета костюмов из вельвета, какие обычно носят консервативно настроенные личности, и веселой окраски, какую предпочитают более общительные люди. Доктор Джозеф Уоррен явился в бархатном сюртуке и бриджах такого же цвета. Сама Абигейл надела скромное платье из шерстяной ткани с пуговицами до талии. Ее сестра Мэри была в синем шерстяном платье. Тетушка Элизабет предпочла темно-красное платье из дамаста с кружевными буфами.