Текст книги "Те, кто любит. Книги 1-7"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

– Год будет для нас приятным, веселым, счастливым и благодатным.

Пораженная такой сменой настроения, Абигейл пробормотала:

– Для человека с встревоженной совестью ты спал удивительно хорошо.

– С встревоженной совестью? Я? – Он повернулся к четверым детям с поднятыми руками, вывернув наружу ладони, чтобы подчеркнуть абсурдность вопроса. – Моя дорогая миссис Абигейл, вы не только моя жена, но и мать-исповедница. Ты прощаешь, выслушав меня. А затем я сплю как агнец. Не думала ли ты, что прощение твоего мужа – часть долга жены?

– Откровенно говоря, не думала. Если бы знала, то это могло бы меня напугать. Однако в таком случае, если бы каждая девушка понимала то, что взрослая замужняя женщина знает…

Он был в веселом настроении.

– Не подсказываешь ли ты своим глазеющим детям, восторженно смакующим ежевичный джем, что ты огорчена браком со мной?

– О, боже мой! Никак нет! Разве моряк отказывается выходить в море из-за опасения шторма? Я благодарна Господу Богу за то, что он не позволяет нам знать, пока мы не окажемся в ловушке, и не дает использовать знание для выхода из нее.

Предвидение Джона, что грядущий год будет хорошим, оправдалось. У Англии появились свои внутренние проблемы. Все попытки собрать деньги, взимая налоги на ввозимые в колонию товары, прекратились, сохранился лишь налог на чай, напоминая операцию по спасению лица. Почему на чай, а не на стекло или краску, никто не понимал. Быть может, потому, что краску и стекло можно производить в Новой Англии. Американцы пристрастились к чаю. Он заменял им еду и лекарства, утешая в трудную минуту, они всегда ввозили большое количество чая. Поскольку было несложно ввозить ящики с чаем контрабандным путем и чай приобретался по большей части в Голландии и доставлялся на американских судах, у колонии было свое средство спасти собственное лицо. Единственным предметом раздора, поддерживавшим кипение политического котла, были резолюции комитетов связи, распространявшиеся в городах Массачусетса под заголовком «Список ущемлений и нарушений прав».

В конце первой недели января 1773 года губернатор Хатчинсон встретился с выбранной Ассамблеей и выразил протест по поводу писем с жалобами. Американские колонии, утверждал он, были основаны как часть британских владений – доминионов, они находятся под властью верховного законодательного органа Британии. Не может быть двух высших законодательных властей.

– Все вели себя так вежливо, – сказал доверительно Джон Абигейл, – что я подумал, почему бы мне не пойти и не выслушать ответ совета.

На лице Абигейл отразилось сомнение.

Он рассказал ей о сцене, разыгравшейся в ратуше. Двадцать восемь членов совета, избранные массачусетской ассамблеей, предложили разумный ответ на обвинения губернатора и заверили Хатчинсона, что они не помышляют о такой щекотливой идее, как независимость. Однако совет счел своим долгом «реабилитировать народ, якобы повинный в возбуждении недовольства в провинции, и приписать это недовольство актам парламента». Они отклоняли высшую власть Британии по тем соображениям, что народ под неограниченной властью неизбежно станет рабом.

Зима выдалась ненастной, но политический климат оставался разогретым. Джон был вовлечен лишь в один конфликт, касавшийся назначения и оплаты судей. Он написал серию статей в «Бостон газетт», доказывая, что обычное право Англии запрещает пожизненное назначение судей, и если колонисты не станут оплачивать их содержание, то судьи окажутся в полной зависимости от короны. Абигейл обратила внимание на то, что муж подписывал статьи собственным именем. Здесь не было повода для споров, ведь речь шла о системе и традициях права.

В знак признания усилий Джона Ассамблея Массачусетса выбрала его в совет. Джон не стремился к такому посту, но, когда Хатчинсон отклонил его избрание, он разъярился. Абигейл успокоила его, настояв на необходимости провести вместе с детьми несколько дней на ферме. Он согласился и обратил энергию своего гнева на возведение каменной ограды. Через день-два он восторгался прекрасным травостоем, поднявшимся благодаря дождям и своевременно заготовленному компосту.

Джон и патриоты вновь рассердились на Хатчинсона, узнав, что он отправил в Лондон письма с требованием к министерству прислать достаточную военную силу, чтобы усмирить Бостон. Эти письма попали к Бенджамину Франклину, а тот, чтобы предупредить Массачусетс, переслал копии Джону и Сэмюелу Адамсам и Томасу Кашингу, настоятельно рекомендуя не публиковать эти письма в печати.

Они были все же опубликованы. Джон клялся, что не отдавал письма в печать. Это мог сделать Кашинг, а скорее всего Сэмюел, понимавший, что они способны вызвать взрыв. С момента публикации писем в виде памфлета вопрос встал ребром: либо губернатор Хатчинсон будет выдворен из Массачусетса, либо он выдворит патриотов. Успокаивая жену, Джон уверял:

– По моему мнению, у обеих сторон не хватит духа добиться окончательного решения вопроса. В предстоящие годы нас будет качать, словно маятник. Революцию, мысль о которой мы не можем сформулировать, увидят наши дети.

Абигейл вздрогнула:

– Слабое утешение.

4

Трудность операции по спасению лица, по мнению Абигейл, в том, что она никому не удавалась полностью. Джон подрядился вести загадочное дело Анселла Никерсона, обвиненного в убийстве трех или четырех человек на судне и утверждавшего, со своей стороны, что они были убиты пиратами. (Джону удалось добиться оправдания Никерсона, но он признался Абигейл, что не уверен, виноват или не виноват Никерсон.) Тем временем британское министерство ввязалось в процесс с Ост-Индской компанией – британской фирмой, накопившей на своих складах семнадцать миллионов фунтов чая. Когда быстроходное судно доставило в Бостон сообщение, что принято новое постановление о чае, патриоты возмутились.

– Зачем постановление о чае? – спросила Абигейл.

– Очень просто, – объяснил Джон. – Согласно британским меркантильным правилам, все товары, произведенные в любой части империи, должны быть доставлены в Англию, где они облагаются налогом. Как чай, например. Затем ящики перегружаются на другое британское судно и перевозятся в колонию, а там, в порту прибытия, облагаются новыми налогами.

– Другими словами, чай преодолевает двойное расстояние, приходит к нам с двойным запозданием и стоит нам вдвое дороже.

– Примерно так. И это выгодно британцам. Так было, пока голландский чай не стал конкурентом. Тысячи англичан, вложивших свои сбережения в Ост-Индскую компанию, узнали, что дефицит их компании равен миллиону фунтов стерлингов, что их акции вдвое упали в цене и банкротство Ост-Индской компании вызовет панику в Британии. Владельцы нажали на правительство, чтобы оно разрешило Ост-Индской компании доставлять чай из Китая и Индии прямо к нам. Даже после уплаты нашими торговцами пошлины в размере трех пенсов за фунт чай будет стоить дешевле голландского контрабандного чая. Британцы вообразили, будто мы так рвемся получить дешевый чай, что готовы выбросить в бостонскую гавань наши политические принципы.

– Это означало бы больше чая для всех и конец контрабанде.

– А также признание британского права навязывать нам налоги без нашего согласия. Ни один патриот не станет покупать этот чай.

– Не думаешь ли ты, что мы купим?

– Кто – мы? Бенджамин Фанейл-младший, Джошиа Уинслоу, Элиша и Томас Хатчинсон-младший назначены грузополучателями. Они с радостью заплатят налоги в надежде на солидный куш после прибытия каждого груза.

Абигейл задумчиво спросила:

– Не должны ли мы, другие, покупать у них до того, как они набьют свои кошельки такими барышами?

– У нас может быть либо дешевый чай, либо дорогая свобода.

Раздраженная Пенсильвания разделала под орех капризный Бостон. Джон принес домой экземпляр «Пенсильвания газетт» от двадцатого октября с набором резолюций: пошлины, наложенные парламентом на чай, выгруженный в Америке, есть налог на американцев, поборы, взимаемые с них без их согласия; преднамеренная цель взимания налога для поддержки правительства, осуществления судопроизводства и защиты владения его величества направлена на то, чтобы сделать бесполезными ассамблеи; постоянная оппозиция этому министерскому плану абсолютно необходима для сохранения хотя бы призрака свободы.

Митинги протеста и гневные речи в Олд Саут и Фанейл-Холл звучали словно эхо событий 1765 года, когда таможенных чиновников насильно притащили к Дереву Свободы и принудили не выполнять еще не полученных поручений. Теперь же, в начале ноября 1773 года, люди, получавшие грузы, не прислушались к требованиям патриотов. Когда в 1756 году бостонцы громили контору Оливера и дома Хатчинсона и Хэллоуэлла, для защиты их собственности не было ни одного солдата. Теперь же в бостонской гавани стояли на якоре несколько британских военных кораблей, в замке Уильям размещались два полка королевских солдат.

Джон заявил мрачно:

– Завтра на городском собрании мы примем филадельфийские резолюции и потребуем от назначенных агентов Ост-Индской компании ради их собственного положения, а также мира и доброго порядка в городе…

Это было всего лишь благое пожелание.

– Я знаю, что они не уйдут в отставку. После восьми лет непрестанных усилий мы слабее, чем в самом начале.

В Бостоне царило возбуждение. Импортеры чая опасались бросить искру. Фанейл, Уинслоу и фирма «Ричард Кларк и сыновья» распространяли слухи, что чай будет выставлен на продажу по такой низкой цене, что его аромат заглушит всякую оппозицию.

17 ноября было объявлено, что первые суда с чаем – «Дартмут», «Элеанор» и «Бивер» – вот-вот прибудут и что, согласно расписанию, «Дартмут» войдет в гавань в воскресенье, когда будут проходить богослужения.

В воскресенье утром, выслушав проповедь доктора Купера, Абигейл и Джон вышли из церкви на Олд Саут и увидели, что толпа устремилась к пристани, где под порывами резкого северного бриза раскачивался стоявший на якоре «Дартмут». Капитан Холл поставил свое судно на якорь у верфи Гриффина, в квартале от дома Сэмюела Адамса.

– Это никак не улучшит настроение Сэмюела, – сказала Абигейл, когда они примкнули к сотням бостонцев, заполнивших переулок Флаундер и площадку для перегрузки товаров между Белчер-Лейн и верфью. – Джон, они, разумеется, не станут разгружать в воскресенье, в день Господний.

Он быстро повернулся:

– Тогда пошли домой, прежде чем они опалят крылья нашей утке.

Нэб и Джонни мучили и голод и любопытство. Шестилетний Джонни, остро интересовавшийся происходящим, спросил:

– Папа, что они собираются сделать с этим чаем?

Абигейл, кормившая с ложки Чарли смесью из тертых грецких орехов и хлеба, повернулась к хозяину дома.

– Самый удачный вопрос. Ответь нам всем маленьким, папа.

Джон надулся от важности.

– Мне больше всего по душе роль ученого-всезнайки за собственным обеденным столом. Нам хотелось бы, чтобы при следующем приливе чай взял обратный курс и поплыл в Англию.

– Хорошо, что чай не страдает морской болезнью, – заметила Абигейл.

Дети хихикали. Джон сохранял серьезность.

– Мы должны будем принять вскоре решение, потому что, если груз не будет спущен на берег за двадцать дней после прибытия, он может быть конфискован таможней. Когда приплывут другие суда, то мы можем стать свидетелями одного из трех возможных действий: суда отчалят в море, и это будет концом постановления о чае; их груз будет конфискован, и это явится концом постановления о чае, или…

– Что или? – спросила Абигейл. Поскольку Джон молчал, она выпалила: – Или же они попытаются выгрузить чай на землю.

Джон посмотрел задумчиво.

– Они не столь безнадежно глупы.

Джона и Абигейл посетил Сэмюел Адамс и рассказал им о результатах собраний выборных лиц и комитета связи. На следующий день намечался многолюдный митинг в Фанейл-Холл. Джон Хэнкок объявил, что, занимая пост полковника кадетского корпуса, он категорически отказывается привлечь молодых бостонцев для охраны тех, кто опрометчиво попытается выгрузить чай. К ним зашел также Джошиа Куинси-младший; он уведомил о прибытии в пятницу двух других судов и сообщил, что владелец «Дартмута» согласился развернуть судно и отправить его назад в Лондон с невыгруженным товаром.

Джон попросил Абигейл открыть бочонок мадеры. Через некоторое время доктор Джозеф Уоррен воздал должное вину и добавил: губернатор Хатчинсон объявил, что он не подпишет бумаги, разрешающие выход трех судов в море, до того, как будет разгружен чай и передан заказчикам.

Абигейл не пыталась скрыть усмешку.

– Целые годы мы отрабатывали искусство контрабандного ввоза чая. Теперь нужно найти способ контрабандного вывоза.

В понедельник на рассвете они были разбужены посланцем от Сэмюела, напоминавшим, что им следует прийти на собрание в Фанейл-Холл.

– Если бы не это постановление о чае, то, думаю, Сэмюел и «Сыновья Свободы» зачахли бы за ненадобностью, – сказала Абигейл.

Все обыденные дела были отложены. Абигейл надела зеленое шерстяное платье и зеленые туфли. Несмотря на то, что день сулил плохие предчувствия, в воздухе витало и что-то праздничное: звонили колокола, звучали возбужденные голоса прохожих под окнами. Выйдя на улицу, они заметили на стене ратуши объявление. Абигейл прочитала вслух:

– «Друзья, братья, земляки! Окаянная чума, ненавистный чай, поставляемый в этот порт Ост-Индской компанией, прибыл в нашу гавань. Вы стоите лицом к лицу перед угрозой разрушения, если не предпочтете мужественное сопротивление махинациям тирании. Каждый друг своей страны призван ради самого себя и потомков собраться сегодня в девять часов (в это время зазвонят колокола) в Фанейл-Холл, чтобы совместными усилиями оказать успешное сопротивление этой последней, наихудшей и наиболее разрушительной мере администрации».

Она прошептала:

– Звучит как медоточивая проза нашего кузена Сэма.

– Она известна как проза патриотов. Я могу назвать тебе дюжину бостонцев, включая себя самого, кто мог бы сочинить подобное.

К десяти часам Фанейл-Холл был набит битком: мелькали знакомые лица из Уэймаута, Брейнтри, Хэнгема, Милтона. Она не знала, сколько вмещал зал, но, по ее прикидкам, собралось около двух-трех тысяч человек.

Абигейл внимательно слушала Сэмюела, предложившего отправить чай в Англию, все с этим согласились. Толпа стала настолько плотной, что митинг пришлось отложить до трех часов и перенести в церковь на Олд Саут.

В эту ночь двадцать пять вооруженных добровольцев несли охрану около судна, чтобы не допустить выгрузку чая. На следующее утро Абигейл пришла в церковь на Олд Саут, где присутствовала на возбужденном собрании, взорвавшемся, когда прибыл шериф графства Суффолк и зачитал заявление губернатора:

– «Все участники этого митинга нарушают добрые и здравые законы провинции. Мы предупреждаем, увещевая и упрашивая незаконно собравшихся разойтись».

Свист и возгласы возмущения загремели под сводами церкви. Владелец «Дартмута» Фрэнсис Ротч и капитан Джеймс Холл соглашались, что чай следует отправить назад без выгрузки. Аплодисменты в их адрес были настолько бурными, что комиссионерам «Элеанор» и «Бивера» пришлось встать и присоединиться. Сэмюел Адамс был назначен главой комитета, обязанного написать письмо всем портовым городам Массачусетса, Филадельфии и Нью-Йорка о происходящем в Бостоне.

Беда любого успеха в его преходящем характере. Суда «Элеанор» и «Бивер» прибыли со своими грузами. Хозяева судов сдержали свое обязательство не выгружать чай и не платить пошлин, но губернатор Хатчинсон не дал разрешения отплыть и, дабы доказать, что не блефует, приказал зарядить пушки замка Уильям и выставить около них наряд. У входа в гавань, вблизи трех бригов с чаем, адмирал Монтегю разместил две канонерки.

Судовладельцы оказались в ловушке. Если не выгружать чай в положенные двадцать дней, потеряют свой груз. Ежели попытаются удрать в Англию, воспользовавшись попутным ветром, их потопят канонерки.

– Вскоре все решится, – сказал Джон.

– Ты и в самом деле знаешь, каково будет решение? – поддразнивая, спросила она.

– Мы распускаем столько слухов, что им трудно поверить. Завтра я выезжаю в суд Плимута.

В городе царило спокойствие благодаря вооруженным патрулям на улицах, но напряжение росло. Ежедневно собирались митинги. Отряды вооруженных красномундирников из замка Уильям совершали набеги на окрестные поселки.

В последний день перед конфискацией чая на «Дартмуте» стоимостью пять тысяч фунтов стерлингов в церкви на Олд Саут собралось две тысячи человек. Абигейл сидела в последнем проходе. Несколько тысяч человек набилось в церковь и окружили ее снаружи. Владельцу судна «Дартмут» было предложено поехать к губернатору Хатчинсону в Милтон и потребовать от него письменное разрешение на отплытие в тот вечер. Владелец судна должен был немедля вернуться и доложить собравшимся.

Абигейл замерзла и устала, несмотря на зажигательные речи, гремевшие с трибуны. Она предпочла бы пройти один квартал по Корнхилл к своему дому и выпить чашку чая. Но выбраться из толпы в церкви было невозможно.

Прошел час после наступления сумерек. Вернулся Рот. По сигналу ему освободили проход к алтарю. Церковь освещалась мерцающим отблеском свечей. Все лица были напряжены.

– Ничего! – выкрикнул судовладелец. – Губернатор не выдает разрешение на выход из гавани. Чай будет выгружен и конфискован на заре, если мы не выплатим сегодня вечером пошлину!

Встал Сэмюел Адамс, он поднял вверх руки, требуя внимания. Громким голосом, наполнившим огромное пространство церкви, он выкрикнул:

– Только это собрание может спасти страну!

В партере церкви прозвучал воинственный индейский клич. Ему ответили с хоров, а затем снаружи. Абигейл была буквально приподнята на руках и вынесена на колючий холод улицы. Не веря глазам своим, она увидела человек пятьдесят мужчин: их лица были замазаны краской, волосы собраны по индейской моде, на плечах небрежно накинуты индейские одеяла, они размахивали топориками.

Толпа вопящих индейцев перед зданием церкви становилась все гуще. Абигейл казалась безумной мысль, что раскрашенные, вооруженные индейцы какого-то племени вторглись в Бостон.

Затем она напряженно вгляделась в одного из вождей, расставлявшего своих воинов по два в ряд, поднимавшего руки, требуя внимания. Его широкий рот на плоском лице, плотная фигура и мускулистые жесты напоминали ей…

– Не может быть, – прошептала она Бетси. – Поль Ревер?

– Пойдем. Нам следует сохранять спокойствие.

Банда индейцев множилась, их было уже, по меньшей мере, сотни две. Бетси держала ее под руку, они прошли молча и быстро, подталкиваемые толпой, через Милк-стрит, повернули направо на Пёрл-стрит, затем по Пёрл-стрит – к верфи Гриффина, где были пришвартованы суда с чаем.

Абигейл стояла на вымощенной булыжником площади перед верфью Гриффина, когда индейцы на лодчонках подплыли к «Дартмуту». В сумерках были слышны приглушенные звуки гребущих весел. Она с трудом различала в темноте фигуры индейцев, взбиравшихся по веревочным лестницам на борт судна. Потом они куда-то исчезли, и тут же послышались звуки тяжелых ящиков, падавших на деревянный настил, звенящие удары топоров, взламывающих ящики, едва слышимые всплески падающего на воду чая.

Потребовалось не более часа, чтобы сбросить с судна капитана Холла его груз. Вслед за чаем в море были выброшены ящики. Собравшаяся около гавани толпа не расходилась. Затем, словно по сигналу, индейцы перешли на «Элеанор» и проделали то же самое.

Абигейл задавалась вопросом: кто организовал вылазку? Кто решил, что она должна быть замаскирована под налет индейцев? Каким образом ее участники столь тщательно подготовлены и дисциплинированны?

Затем в душу проник холодок, подобный тому, что студил ее пальцы через тонкую подошву. Где британские солдаты, маршировавшие днем по городу с примкнутыми штыками? Может ли быть, чтобы они не знали о нападении, о том, что в течение уже двух часов индейцы сбрасывают чай с борта «Элеанор» и уже взобрались на «Бивер»? Ведь около семи тысяч бостонцев собрались в гавани, и впервые в истории города у верфи находится лишь горстка вооруженных патриотов и ни один солдат не появился по сигналу тревоги! Кто остановил их?

Опять же, куда исчезла команда трех судов, ведь ни один член экипажа не появился, чтобы выразить протест? Сошли на берег? Спят? В стельку пьяны? Мертвы?

А где британские военные корабли? Верно, что форт замка Уильям находится в трех милях, но зимняя ночь так ясна, что звук слышен над водой на много миль. Как далеко? Несомненно на расстояние, на котором бросили якорь два британских военных корабля, чтобы не допустить незаконного выхода «Дартмута» из гавани!

Возможно, армия и флот его величества не желают или не способны противодействовать? Это казалось не менее вероятным, чем тот факт, что в гавани плавали тысячи фунтов чая и около трехсот пятидесяти разбитых ящиков покачивались на волнах в то время, как индейцы были доставлены на берег. Они молча потрясали в знак победы своими топорами, а после этого исчезли.

Бетси провела ее через Пёрчейз-стрит в свой дом. Она зажгла огонь в конторе Сэмюела, поставила вскипятить воду, затем сняла туфли Абигейл и своими руками согрела ее одеревеневшие пальцы. Сэмюел появился в то время, когда они не торопясь пили обжигающий язык шоколад. Он сел около Абигейл и положил свою руку на ее плечо.

– Сестренка Абигейл, я счастлив, что ты здесь. Все, что ты видела и слышала сегодня, ты будешь помнить всю жизнь.

– Буду, Сэмюел, буду.

– Могу ли я сказать тебе кое-что, чем я особенно горжусь? На судах было много ценных товаров без присмотра. Их не тронули. Не были повреждены ни трюмы, ни палубы судов. Один навесной замок был сломан, мы уже заменили его. Никто не был ранен. Это была мирная демонстрация мирных жителей.

– А что с чаем, Сэмюел?

– У Ост-Индской компании есть миллионы фунтов стерлингов, которыми она может поделиться. Пошлины не будут выплачены, потому что чай не был выгружен на берег. Суда можно теперь нагрузить оплачиваемыми товарами и вывести в море. Сражение состоялось. Мы победили.

5

Первые лучи света придали комнате еще более мрачный вид. В доме было пронзительно холодно. Абигейл встала, запахнулась в одеяло, прошла по комнатам, подбрасывая дрова на тлеющие угли и подвертывая одеяла под спящих детей. В кабинете Джона она села за письменный стол, собираясь составить успокаивающую записку своим родителям, но чернила замерзли в чернильнице.

Джон прибыл в первой половине дня, посиневший от холода, но с сияющими глазами. Она сразу же повела его к кухонной печи, где он сказал, что несколько человек, пытавшихся выловить плававший в гавани чай, были изрядно помяты, что британский военный корабль уже отплыл в Англию с новостями о происшедшем.

– Скажу тебе, Абигейл, это самый блестящий ход. В этом последнем усилии патриотов есть достоинство, величие, тонкость, и я этим восхищен. Народ не должен восставать, не сделав ничего приметного и поражающего воображение, остающегося в памяти. Уничтожение чая было столь рискованным, отважным и решительным и имеющим важные последствия, что я не могу не считать это историческим событием.

– Есть вопрос, который терзал меня всю ночь, не давая заснуть: где были солдаты и военные корабли? Они могли тотчас же остановить эту чайную вылазку.

Джон посмотрел в сторону:

– Почему спрашиваешь меня? Спроси полковника Далримпла или адмирала Монтегю. Оба они прекрасные офицеры, и сегодня утром они злы как черти. Адмирал Монтегю написал лордам Адмиралтейства, что он мог бы легко помешать осуществлению плана, но к нему не обращались за помощью.

– Могло ли случиться так, что полковник Далримпл и адмирал Монтегю не имели полномочий вмешиваться без указаний губернатора Хатчинсона, а он находился на вершине своего холма в Милтоне, слишком далеко, чтобы отдать нужные приказы?

Джон ухмыльнулся:

– Быть может, он предпочел пролить чай, а не кровь.

В проеме двери в кухню появилась фигура в черной накидке и с мрачным лицом. Это был Джонатан Сиуолл, обрушившийся на них как ураган, его лицо искажала гримаса. Абигейл подумала: «Никто не спал в Бостоне прошлую ночь».

– Джонатан, входи, – приветливо сказала она. – Не хочешь ли чашечку не такого уж вкусного кофе? Сомневаюсь, что Новая Англия когда-либо привыкнет к нему.

Джонатан бросил взгляд на Джона и сказал задиристым тоном:

– Очевидно, ты вскоре прольешь кровь, как чай.

– Я не заявлял такое, Джонатан.

– Вылазка прошлой ночью была покушением на собственность. Другая подобная вылазка может вызвать потерю жизней. Ты не станешь отрицать, что многие из твоих так называемых патриотов жаждут крови?

Не осталось и следа от юмора Джонатана Сиуолла, шутника, человека, говорившего: «Я смеюсь первым, ибо смех помогает остроумию», человека, ценившего лаконичную задиристость, умение найти абсурдное в ходе событий.

– Я не стану отрицать этого, Джонатан. Многим хотелось бы, чтобы в гавани плавало столько же трупов, сколько ящиков с чаем.

– Но чьи трупы, Джон Адамс?! – воскликнул Сиуолл. – Твои?

Наступила настолько тягостная тишина, что Джон невольно покраснел. Затем он ответил:

– Если необходимо. Я тренировался и нес охрану с нашей милицией. Но, Джонатан, ведь на самом деле ты задаешь вопрос: нужно ли было уничтожать чай? Это было абсолютно необходимо. Чай нельзя было отослать назад, от этого не пострадали бы ни губернатор, ни адмирал, ни сборщик налогов, ни контролер. Его не могли взять солдаты и военные корабли. Допустить выгрузку чая означало бы уступить принципу налогообложения, навязанному силой парламентской власти, свести на нет наши усилия в течение десяти лет, подчинить нас самих и наших потомков египетским надсмотрщикам, ярму, неуважению, бесчестью, попранию и презрению.

Голос Сиуолла звучал мрачно:

– Братец Джон, сестра Абигейл, я любил вас, как любил немногих своих друзей. Позвольте мне изложить ваше дело, как я не излагал его ранее. Британия полна решимости сохранить свою систему. Ее мощь несокрушима. Каждый фут Бостона будет оккупирован войсками, а гавань – военными кораблями. Скоро! Очень скоро! Джон, Британия уничтожит тебя, как она уничтожит любого, выступающего против ее действий.

Джон взглянул на Абигейл, прося ее разрешения продолжить. Это была не такая легкая просьба, она понимала, что они подошли к Рубикону. Затем Джон положил руку на плечо Джонатана:

– Дражайший друг! Я понимаю, что Британия полна решимости сохранить свою систему. Эта ее решимость придает решимости мне. У нас нет хода назад. Выплыть или утонуть, жить или умереть, выжить или погибнуть вместе с нашей страной. Таково наше неизменное решение. Я вижу, что рано или поздно мы должны разойтись. Верь мне, это прощание наших двух семей, соединенных кровью и любовью, – самый острый шип, который вонзился в мое тело.

Они обнялись. Затем расстались. Это был первый раскол внутри их семейного круга и среди друзей. Абигейл охватила скорбь, такая же как после смерти Сюзанны. Потеря кузена детства и близкого друга была близка смертельной потере. Через сколько смертей суждено пройти человеку, и все же остаться живым?

У героизма бывает свое похмелье. Бостон чувствовал опустошенность. Абигейл простудилась. Вынужденную пассивность она использовала для написания писем, одобрявших покушение на «чай, этот губительный сорняк… сорняк порабощения». Она отослала Мэрси Уоррен ее экземпляр пьес Мольера с комментарием: «Утверждают, что Мольер был честным человеком… однако не все жизненные сцены годятся для подмостков». Для Абигейл, унаследовавшей нравы Новой Англии, собственность была столь же священна, как моральные ценности, и она чувствовала себя неловко из-за противоречий в своих взглядах.

Абигейл поехала с Коттоном Тафтсом в Уэймаут, чтобы провести между Рождеством и Новым годом несколько дней с родителями. Едва переступила она порог пасторского дома, как начался сильный снегопад, и вся окрестность превратилась в белую равнину с непроезжими дорогами. Впервые она оказалась оторванной от мужа и детей и чувствовала себя не в своей тарелке. Скучая по дому, она писала Джону: «Я никогда не покидала столь большой выводок малышей».

Женщина с четырьмя детьми и любимым мужем привязана к месту. Абигейл даже обрадовалась, узнав о небольшом семейном кризисе: она нечаянно забрала с собой ключ от ящика с бельем Джона. Она отослала ключ в Бостон с одним из работников отца в надежде, что Джон догадается вытащить верхний ящик, где лежали чистые рубашки.

Она вернулась в Бостон радостная, что снова вместе со своим выводком. Прикорнув к плечу Джона, она рассказала ему о новом постояльце в пасторском доме, молодом Джоне Шоу, который преподает в школе Уэймаута и спит в комнате Билли. Шоу нравится ее сестре Бетси, во всяком случае, они страстно обсуждают литературу и политику, а это неплохое начало для влюбленности в доме священника. Джон рассказал ей, как он провез детей на санях к перешейку, где до весны укрыл лодку брезентом. Большинство его новостей касалось самого Бостона.

– Патриоты и «Сыновья Свободы» все еще празднуют то, что они считают сокрушительной победой. Хатчинсон и сторонники короны полагают, что нас в пух и прах разбомбят. Придерживающиеся умеренных взглядов, вроде нашего друга торговца Джона Роу, говорят, что нам следует заплатить за чай и принести официальное извинение.

– А что думаешь ты?

– Что мы были втянуты с момента нашей свадьбы в заговор Бернарда, Хатчинсона и Оливьера. Бернард отозван, Хатчинсона вызовут в Лондон и упрекнут, что не обеспечил охрану чая, заместитель губернатора Эндрю Оливьер безнадежно болен. Я составляю документ об импичменте главного судьи Питера Оливера, чтобы мы избавились от него.

Абигейл помолчала некоторое время.

– А что в отношении Лондона? Мы не будем знать, что он готовит, пока не начнет действовать. Где и в чем мы найдем в таком случае помощь?

– В том, что существовало всегда: сражаться с помощью имеющегося оружия.

Он погладил ее волосы, как часто делал в момент волнения.

– У Англии есть опыт разрешения таких проблем дружеским образом. Мы – англичане до мозга костей в речи, мышлении, ощущении и являемся неотъемлемой частью ее семьи. Потребовалось бы поразительное сочетание таланта, гениальности, чтобы составить набор репрессивных действий, которые были бы способны отделить нас от империи.

– Очевидно, Англия обладает такой гениальностью.

– Если бы только парламент разрешил нам избрать и послать представителей от каждой колонии для участия в обсуждении законов, принимаемых против нас.

Патриотов поносили вовсю за сброс чая в море. Бенджамин Франклин, живший многие годы в Лондоне в качестве колониального агента, представлявшего Массачусетс, Пенсильванию, Нью-Джерси и Джорджию как перед короной, так и перед деловыми кругами, писал, что сожалеет о крайности, когда в споре об общественных правах уничтожают частную собственность. Утверждалось, будто некий член парламента кричал: «Преступление американцев просто гнусно! Нельзя добиться послушания законам в этой стране, не уничтожив это змеиное гнездо!» Король Георг III бросил фразу: «Мы должны взять верх над ними или же предоставить их самим себе и рассматривать чужаками». Американские газеты консервативного направления писали, что на Бостон следует смотреть как на Карфаген.