Текст книги "Туманы Авелина. Колыбель Ньютона (СИ)"

Автор книги: Ирина Валерина

Соавторы: Георгий Трегуб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Филдс, выбранный в августе прошлого года временным главой партии консерваторов, заехал к Киссинджеру в конце рабочего дня.

– Ну что, как твой кандидат? – начал он с порога, без обиняков.

Грег покачал головой:

– Упёрся. Ни в какую.

– Может, так оно и к лучшему, – Филдс пожал плечами. – Думаешь, старина Пол кандидатуру племянничка одобрил бы? Да и в Аппайях у нас шансов никаких не останется. За очередного Стюарта там никто голосовать не будет.

«Эй, паренёк! Шёл бы ты отсюда, скоро тут будет жарко!» Одного упоминания этого небольшого региона на юге было достаточно, чтобы Грег снова увидел себя мальчишкой, сидящим у края дороги. Увидел и людей с плакатами, марширующих мимо.

Он помнил всё, словно не прошло более пятидесяти лет мирного и безбедного существования после... Вот они, эти люди, скандирующие: «Мы требуем справедливости!», проходят мимо него колонной. Вот сейчас полетят камни в военных, а с крыш домов прозвучат первые выстрелы...

...Стук в дверь среди ночи вот уже в течение нескольких недель... Крики за окном: «Федералы, убирайтесь отсюда!». Мать – федералка, потому что работает в школе, учит детей истории. Федералка – старая больная бабка, уже полгода как прикованная к постели. Федерал – он, двенадцатилетний мальчик, мечтающий только об одном: найти эти тени, терроризирующие его семью с каждым заходом солнца, и расстрелять, всех до единого. Сволочьё, грязное, продажное сволочьё!

Горящие федеральные казармы на западной окраине города. Красные гвоздики на улицах – кровь не смывали, её прикрывали букетами. Камень, брошенный в спину... Соседские пацаны, старше Грега лет на шесть-семь, орущие: «Федеральный ублюдок!!! Вон отсюда, это наша земля!»

Вспомнил... Поймав озадаченный взгляд Филдса, Киссинджер тряхнул головой, отгоняя непрошенное воспоминание. Перевёл разговор на другую тему.

– Слышал о смерти Дробински?

– Да, вчера в новостях было. – Филдс хмыкнул и суетливо продолжил: – А вот спроси меня, и я тебе скажу: собаке собачья смерть, как говорится. Чёртов предатель... Мне тут сказали, он из «командировок» в Аппайи не вылезал. Продался, козлина... Да таких шлюхартёров в колыбели давить надо!

– Чего он тёр? – не понял Киссинджер.

– Хер свой вялый, когда ему башку продырявили.

Киссинджер расхохотался. Филдс это умел: соединял два слова во что-то новое. Вот и сейчас: шлюха-репортёр. «Шлюхартёр». Эх, ему бы в писатели, а не в политики.

– Ну вот, ещё и кайф обломали напоследок – можешь порадоваться вдвойне. Но писал он хорошо, надо отдать ему должное.

– Один чёрт. Вся эта интеллигенция, вся эта возня: «Ах, как мы были не правы...» Плачут и посыпают голову пеплом, пока мы за них каштаны из огня таскаем. Пристрелили его? Правильно сделали.

– Да вроде самоубийство?

Пожав плечами, Филдс тяжело плюхнулся в кресло. Быстро заговорил. Уже восемь человек выдвинули свои кандидатуры на пост лидера консерваторов. Дебаты начинаются в марте, Грегу лучше поторопиться, если он всё ещё надеется уговорить Стюарта. Но Филдс лично считает, что у Белардье больше шансов.

Мнение Филдса никого не интересовало. Фигуру временного лидера в партии не воспринимали всерьёз. Грег решил приятелю все карты пока не раскрывать и перевёл тему в другое русло. Какое-то время они ещё обсуждали последние новости. Киссинджер делал вид, что искренне заинтересован в разговоре, но едва дождавшись ухода Филдса, с облегчением вытянулся на кушетке в кабинете и прикрыл глаза.

Федерация не рождалась в горниле революций или под влиянием националистических идей. Объединение территорий происходило в череде последовательных переговоров, единственной задачей которых было создание сильного государства «от моря и до моря», способного противостоять агрессии южного соседа. «Сила в единстве» – таково было единодушное мнение лидеров первых пяти провинций, самая большая из которых была Провинция Левантиды. Она включала в себя горный регион Аппайи, отделявший Федерацию от её главного противника, Свободной Республики Сола.

По сути, на земле этой провинции проживали две разных нации, объединенные столетиями совместной кровавой истории. Аппийцы были коренным народом, но с потоком мигрантов с севера всё больше и больше вытеснялись со своих земель. По мере того как провинция Левантиды, войдя в состав Федерации, процветала и развивалась в политическом, социальном и промышленном отношении, росли и внутренние распри, и единому законодательному органу становилось всё сложнее работать на всей территории. Тогда и возникла идея разделения провинции надвое для того, чтобы аппийцы получили такую же возможность управлять собственной землёй, как и остальные провинции. На бумаге всё было гладко, а вот на деле обстояло несколько иначе. В Сенате, созданном для того, чтобы все провинции имели своих представителей в федеральном правительстве, Аппайи по-прежнему представлялись как часть Левантид. Дополнительные десять мест в Сенате, полученные Левантидами за счёт соседней провинции, позволяли первым нескольким премьер-министрам иметь преимущество голосов при продвижении любого законодательства. А самым первым законодательством, которое провела тогда правящая консервативная партия, была национализация нефтедобывающей промышленности, которая лишь отчасти была развита в Левантидах – и процветала в Аппайях. Аппийцы восприняли этот акт как грабеж.

Можно, положим, грабить простой народ. До бесконечности – этим занимались во все времена все правители и правительства. Но нельзя было вытаскивать жирный кусок из хлебальников многоголового дракона и ожидать, что дракон после этого свернётся на собачьем коврике и будет тихо-мирно посапывать в десяток дырочек. Ковриков таких размеров, во-первых, пока ещё не выпускают. А во-вторых, все сферы влияния в Аппайях были строго поделены между кланами, и до создания Федерации между тогдашним правительством Левантид и полумафиозными организациями на южных территориях существовали негласные договоренности, которые позволяли сильным родовым объединениям самим решать свои внутренние проблемы и распоряжаться ресурсами региона в обмен на разного рода услуги. В том числе, на обеспечение безопасности северной части Левантид. И эти-то договора консерваторы, пообещавшие создать сильное правовое государство, начали нарушать сразу же, как только пришли к власти.

Что бы ни говорили потом специалисты-конфликтологи, но национальная гордость у мужественного аппийского народа взыграла намного позже. А сначала всё было просто: у правящего клана из рук стали утекать большие деньги – и он воззвал к патриотизму соотечественников. И при хорошо налаженной работе пропагандистской машины всего лишь через поколение получил в полное распоряжение как умеренных патриотов, готовых сражаться за Родину, так и неистовых фанатиков, готовых за эту Родину убивать.

Грег открыл глаза и потёр лицо ладонями. Мысленно он постоянно возвращался к недавнему разговору со Стюартом-младшим. Мальчишка не воспринял его предложение всерьёз, и это стало неприятной неожиданностью. Киссинджер был уверен, что парень амбициозен и с ходу ухватится за такой шанс. Но... Ничего, время, чтобы созреть для переломного решения, у Валерана ещё есть. Уж что-что, а терпеливо ждать Киссинджер умел. Старшие Стюарты были прирождёнными политиками, и парень мог бы достойно продолжить династию. Своему чутью бывший пресс-секретарь Пола Стюарта безоговорочно доверял.

Династия... Мда. «...Чтобы не прервалась чёртова связь времён»... Киссинджер хмыкнул – сохранению связи времён в Здании Правительства всегда придавалось большое значение. Говорящим примером тому являлся кабинет премьер-министра. По мнению Грега, это было самое уродливое помещение в правительственном комплексе.

Протокол требовал сохранить интерьер нетронутым – таким, каким его спроектировали для первого премьер-министра Федерации сто с лишним лет назад. Просторный восьмиугольный кабинет, отделанный панелями из красного дерева, с массивным столом в центре и такими же массивными креслами для посетителей, был слишком тёмным. Даже в солнечные дни в этом офисе приходилось включать освещение. Окна кабинета мало что выходили на север, так ещё и прятались в тени каменных химер, которые с крыши здания наблюдали за течением серебристой реки. Она огибала подножие массивного холма, на котором отстроили правительственный комплекс. Восемь углов кабинета должны были представлять восемь провинций, которые первыми вошли в состав молодого государства. Но уже через несколько десятков лет провинций стало двенадцать, и о символичности кабинета все давно забыли.

«Красная комната»... Стюарт был прав, Грег этот кабинет ненавидел. Семнадцать лет назад он был там частым посетителем и сейчас чувствовал, как воспоминания лавиной сбивают его, крутят, давят на голову. Никаких сожалений. Никакого раскаяния. Только воспоминания...

Семнадцать лет назад...

Этот день обозначил новую веху в его – и не только его – жизни. Грег вспомнил этот день, вспомнил, как шагал по соединительным туннелям серого готического Здания Правительства, по коридорам, обвешанным картинами и фотографиями давно умерших премьер-министров и забытых спикеров. От каждого портрета, от каждого камня веяло старыми традициями Великого Севера.

Это был год больших перемен. В июне они уже витали в воздухе, решения обсуждались и принимались в стенах этого здания. И Грег был частью всего этого.

Он шёл через арочную галерею Здания Правительства. «Красная комната» находилась в самом её конце. Киссинджера там ждали...

Девятнадцатый по счету премьер-министр Федерации, Пол Стюарт продержался в этом кабинете больше своих предшественников – вот уже три срока, – но и он начал сдавать. Череда непопулярных решений, подскочившие налоги, кризис на севере страны в шахтерских районах – и Стюарт стал кандидатом «на вынос». Сам он отказывался это признавать, цепляясь за власть, как благовоспитанная девушка – за свою девственность в надежде на успешное замужество.

Киссинджер помнил Пола Стюарта ещё с тех времён, когда премьер был всего лишь адвокатом со страстной тягой к политике, а сам Грег – студентом-практикантом. Тогда Стюарт считался красивым мужчиной: высокий, с яркими синими глазами, широким лбом и мужественными чертами лица. И кто сказал, что мужчине не к лицу использовать физическую привлекательность для достижения своих целей? Свою первую работу в престижной адвокатской конторе Стюарт получил сразу после университета – по слухам, потому, что приглянулся её основному партнеру, старику Дональду Гранту. Грант ввёл Стюарта в высшее общество, познакомил с нужными людьми и помог зарекомендовать себя в качестве знающего молодого юриста. И Киссинджер никогда не спрашивал себя, знала ли миссис Стюарт, в девичестве Элеонор МакВиторс, дочка промышленного магната, о том, что дало старт блестящей карьере её мужа. Знала, наверное, но, как и многие другие девушки тех лет, не устояла перед обаянием синеглазого великана и уговорила своего отца дать согласие на неравный брак.

Именно денежки её отца и поддержка его окружения через несколько лет поставили Стюарта во главе Прогрессивной Партии Консерваторов, а ещё через какое-то время посадили его в кресло премьер-министра.

Пол всегда заявлял, что для него в политике существует только два приоритета – это перестройка экономики и обеспечение национального примирения. Оба были близки сердцу и уму Киссинджеру.

К концу его третьего срока от того молодого человека остались только амбиции и жажда власти. К пятидесяти восьми годам он уже стал грузным мужчиной с залысинами, одутловатым лицом и тяжёлым носом. Да, подумал про себя Киссинджер, комната и его выпила.

В тот памятный день, семнадцать лет назад, Киссинджер, переступив порог «красного кабинета», был готов к тому, что разговор может принять неожиданный поворот. В кулуарах ходили слухи, что Стюарт не собирается уступать власть и до последнего будет бороться за продление срока.

– Что там с Лейтоном? – спросил премьер-министр без приветствия, сразу переходя к делу.

– Лейтон отказался идти на уступки.

– Ну, мы так и думали, верно? – усмехнулся премьер, поднимая на Киссинджера уже начавшие выцветать глаза. – Что мы можем сделать до декабря?

Киссинджер выдержал паузу. Лейтон, выбранный главой Либеральной Партии в прошлом году, представлял собой серьёзную угрозу. В глазах избирателей он выглядел честным, а это ударяло по основной риторике избирательной компании консерваторов. Либералов во главе с Лейтоном невозможно было окрестить «партией коррупционеров», и опасения Пола Стюарта Киссинджер понимал.

– Боюсь, не много. Разве что выдать субсидии для фермерских хозяйств – но я не думаю, что это существенно сыграет нам на руку. Если вам интересно моё откровенное мнение, то шансы на декабрьских выборах у нас невелики.

Премьер-министр пристально посмотрел на собеседника:

– Мы не можем допустить проигрыша на выборах. Мы не можем допустить, чтобы к власти пришёл Лейтон и его команда. Эти чёртовы народники разрушат за полгода всё, что мы строили все эти двенадцать лет.

Он вышёл из-за стола и прошёлся несколько раз по кабинету.

– Аппайи, – решительно продолжил Стюарт, – вот наша выигрышная карта.

Что ж, Киссинджер так и предполагал.

– Что мы можем сделать до декабря? Сэр, мы говорим о полномасштабной войне в горном регионе. За последние три десятилетия мы не могли ничего сделать в Аппайях.

– Времена изменились, Грег. Наши военные ресурсы позволят провести быстрые и эффективные зачистки в этой дерьмовой дыре. Ты помнишь, когда я назначил Майкла министром обороны, я ему сказал, всё, что мне нужно – сильная армия. Он сдержал слово. Ты, однако, не выглядишь убежденным...

– Мы можем запустить рекламную компанию против Лейтона... – Грег знал, что его никто не послушает. Он проработал на Стюарта достаточно, чтобы научиться считывать внутренний настрой премьера по колебаниям чаинок в фарфоровой чашке – Стюарт кофе не пил. И всё же Киссинджер продолжил:

– Лейтон – интеллектуал. Академик. В этом смысле на политической арене равных ему нет. Но он.... – Грег помедлил, подбирая нужное слово, – «квадратный», он полностью лишён способности устанавливать дружеские связи. Даже если это только «дипломатическая дружба», только фасад... Мы можем использовать это против него.

Упрямое покачивание головой... Стюарт с ним не согласен, не хочет слушать. Грег сделал последнюю попытку:

– Мы захватим населённые пункты, выдавим мятежников в горы, и там эта война будет тлеть ещё тридцать лет. Но сейчас, по крайней мере, не гибнут люди...

Включившийся интерком не дал Киссинджеру завершить мысль.

– Господин премьер-министр, они здесь, – сухо оповестил голос личного секретаря Стюарта.

– Пусть войдут.

Вошедшими в «красный кабинет» оказались секретарь по делам госбезопасности Эдвард Стюарт и министр обороны Федерации Майкл Уэллс. Мужчины обменялись краткими приветствиями и рукопожатием с Киссинджером. Уэллс, бывший военный, мужчина с добродушными карими глазами, плюхнулся в кресло напротив Киссинджера, расстегнул нижнюю пуговицу пиджака и потянулся за бутылкой газированной воды. Эдвард Стюарт, младший брат премьер-министра, расположился в проёме окна, и тень от занавеса практически полностью скрыла его лицо. «Человек, правящий из тени», – усмехнулся про себя Киссинджер.

«Если ты когда-нибудь захочешь возразить моему брату, – однажды в шутку предупредил его Пол, – вставай до рассвета, собери всю необходимую информацию и – перепроверь, а потом перепроверь опять... раза три». А через полгода работы с братьями Киссинджер уже и сам знал: Эдвард не расшаркивался перед оппонентами, предпочитая в разговоре оперировать сухими фактами. «Предполагаю» было самым ненавистным для него словом. Как и Пол, Эдвард использовал свой внушительный рост, чтобы доминировать в дискуссиях и подавлять оппонента не только блестящей логикой. Тот же Филдс как-то заметил, что когда Эдвард Стюарт впадал в ярость, именно его физические параметры становились тем фактором, который воздействовал на оппонентов больше всего.

– Ну, Майкл, давай, просвети Грега, он ещё ничего не знает, – подбадривающе обратился к своему министру Пол Стюарт, потирая руки в предвкушении.

Уэллс хмыкнул, отпил прямо из бутылки. Киссинджер напрягся: отчего-то показалось, ему сильно не понравится то, что Майкл собирается сообщить.

– Пару часов назад наши войска взяли Катамарку, – довольно произнёс Уэллс. – Наши бравые ребята одержали блестящую победу.

– Хорошо, – осторожно ответил Киссинджер, – я позабочусь, чтобы эта новость попала в средства массовой информации как можно скорее и в нужном нам формате. Известны потери?

– Перед наступлением мы оставили коридор для мирных жителей. Все они смогли покинуть город целыми и невредимыми. Повстанцы, оставшиеся в городе, были полностью уничтожены.

– Это безусловная победа, – раздался голос Эдварда Стюарта, и Грег вздрогнул от неожиданности, – мы рассчитываем, что она позволит поднять рейтинг правящей партии перед предстоящими выборами.

Киссинджер кивнул:

– Мы так и расставим акценты. Мирное население не пострадало, мы одержали блестящую победу. Но до выборов семь месяцев – не преждевременно ли было это наступление? Победы забываются быстрее, чем поражения.

Уэллс обменялся быстрым взглядом с премьер-министром и, заручившись его молчаливой поддержкой, обернулся к Киссинджеру:

– Всё не так просто. Мы дали возможность уйти всем, кто хотел покинуть город. Но в десяти километрах от Катамарки, при попытке пересечь ущелье... – Уэллс помедлил, – произошло... да, величайшее военное преступление за всю историю конфликта.... Ополченцы открыли огонь по колоннам беженцев.

– Сколько?

– Пять тысяч с хвостиком.

Почему-то именно этот «хвостик» покоробил Киссинджера больше всего, в то время как Пол Стюарт присвистнул от удивления.

– Многие были застрелены практически в упор. Дети, женщины. Мерзавцы никого не щадили.

Эдвард отошёл от окна и присел на краешек стола перед Грегом. Младший Стюарт, безусловно, являлся талантливым политиком, строго спрашивал с подчинённых, но, в отличие от старшего брата, более открытого в общении, человеком был замкнутым и сдержанным.

– Грег, нам необходимо, чтобы пресса, описывая эти трагические события, не скупилась на детали, какими бы жестокими они ни были. Погибшие заслуживают нашего сочувствия – сочувствия граждан Федерации – и нашего гнева. Катамарка – приграничный город. Несмотря на десятилетия конфликта, там были люди, лояльные Федерации.

Киссинджер напрягся – он знал, что это неправда, но Эдвард Стюарт продолжал, казалось, ничего не замечая:

– Мы можем вести эту войну и победить в ней, и заставить наших врагов ответить перед законом за то, что они совершили. Но нам нужна гражданская поддержка. Нам нужно, чтобы пресса и телевидение освещали конфликт верно. Чтобы нас поддержали обыватели. Даже если они не пошлют своих детей в Аппайи, необходимо, чтобы они верили, что иного пути нет...

Грег кивнул:

– Я понимаю. Повстанцы слишком долго считали, что им удастся уйти от правосудия. Но после расстрела беженцев они перешли черту.

Эдвард обернулся к старшему брату:

– Пол, мы сделаем всё, что в наших силах.

На лестнице, ведущей к выходу, Грег и Эдвард поравнялись.

– Как твои девочки? – спросил Стюарт-младший, улыбаясь. У него никогда не получалось казаться сердечным, но он всегда был безупречно вежлив.

– Девочки растут, – сдержанно ответил Грег, понимая, что вдаваться в детали своей беспокойной семейной жизни не стоит. – Немного безалаберные, немного беспечные – подростки, одним словом. Как твой парень?

По глазам Эдварда было заметно, что ничего хорошего он сказать не собирается, но Пол, окликнувший младшего брата, прервал их разговор. Тогда Пол ещё мог энергично спускаться по лестнице – это при его-то весе.

– Майкл уже уехал, ты едешь к нему завтра?

Эдвард только кивнул. Пол протянул ему чёрный кейс с серебряной фурнитурой и оттиском герба на замках:

– Отвези.

Почему сейчас этот кейс вспомнился Грегу? При каких обстоятельствах Киссинджер увидел его ещё раз? Память стала подводить...

Глава 4

– Ореста – всего лишь отражение всего легкомыслия, праздности, склонности к излишеству и отсутствия морали, которые присущи северу Федерации.

Они сидели в небольшом ресторанчике на углу Банк-Стрит и Бэйсуотер: Лаккара и его очаровательная большеглазая спутница.

– Альберт, как можно не любить этот город? Особенно – в октябре? – поинтересовалась женщина, изящным жестом указывая на картинку за окном. Серебристый иней на золотых кронах деревьев, заснеженные тротуары, домики из красного кирпича – всё это в свете закатного солнца походило на невероятно красивую винтажную фотографию. Не город, а произведение искусства.

Но Альберт только пожал плечами:

– Город-девочка: ветреный, избалованный и капризный. Милая Мика, вы второй раз спрашиваете, почему я не люблю Оресту, а я вторично отвечаю вам, что, любя город как средоточие архитектурных достоинств, можно не любить то, что этот город представляет собой по сути. И, кстати, знаете, вы выбрали интересное место для нашей встречи.

Они заняли угловой столик. Альберт, сидящий у стены, пытался контролировать себя и не оглядывать входящих чересчур внимательно. Его спутница могла подумать, что он засматривается на других женщин, и обидеться. А объяснять ей, как некомфортно ему слышать шаги незнакомых людей за спиной, не хотелось.

– Чем же оно так интересно? – спросила Мика. – Конечно, порции тут невелики, но, насколько я помню, вы, Альберт, умеренны в еде.

Перед Микой только что поставили прямоугольное фарфоровое блюдо с тремя кружочками морских гребешков в подливе из лимонной травы, которые обрамляли хлопья креветок в капельках манговой сальсы.

Порции в «Duchess’ Variety» выглядели так, будто повар перед их изготовлением принял эликсир из Зазеркалья и увидел себя и клиентов уменьшенными до размеров дюймовочек. Официант сразу предупреждал: чтобы не уйти из ресторана голодными, надо заказать не менее трёх-четырех блюд, но каждое из них будет настоящим произведением искусства.

Впрочем, не только порции, но и само это заведение было карликом в череде помпезных орестовских ресторанов. Несколько столов, пара-тройка барных стульев у стойки – он вряд ли вмещал больше двух десятков посетителей. И, тем не менее, маленьким не казался, хотя и создавал иллюзию интимности. При этом высокие потолки, огромные картины, стены из панелей белого дерева добавляли помещению простор, и посетители не чувствовали себя клаустрофобами, загнанными в узкое пространство. Было комфортно сидеть на плетёных садовых стульях, и пуховые подушки заставляли забыть, во сколько тут обойдётся ужин.

– Собственно, я имел в виду не ресторан. Вы знаете историю создания маленького скверика, вон того, на другой стороне улице?

Мика заинтересованно глянула в окно:

– Я знаю, что это мемориальный сквер павших воинов Федерации. Кажется, так он называется.

– Таким он стал в первые годы после окончания войны – до этого тут был обычный парк для старушек и дамочек с детьми.

– А вы хорошо знаете довоенную Оресту...

– Да, я здесь учился.

– Ну вот, не любить город, и всё же пользоваться всеми его благами, – заметила Мика и тут же спохватилась: ей не хотелось быть колкой. Альберт наклонил голову набок, внимательно изучая свою спутницу.

– Родители считали, что выбиратьдля образования следует самое лучшее учебное заведение. Я был с ними согласен, потому что не хотел повторять их жизнь. Не скажу, что время, проведённое в Бадкуре, было безоблачным. Особенно последние годы... —оносёкся и поспешил вернуться к начатому разговору. – Так вот, о сквере. Причина его трансформации проста: тогдашнее правительство возжелало почтить память павших бойцов, но в первую очередь – память министра обороны Майкла Уэллса, расстрелянного как раз на том перекрёстке. Собственно, открытие парка и было приурочено к годовщине его гибели. По распоряжению мэрии сосны в сквере срочно вырубили и засадили его красными клёнами. И каждую осень дорожки парка становятся похожими на ручейки крови, стекающие к мемориальной стеле.

Альберт сделал паузу, после продолжил с оттенком сарказма, не замечая, как побледнела спутница:

– Какой тонкий символизм! Федерация потеряла в той войне более двадцати тысяч военнослужащих, Аппайи – почти четыреста тысяч. Мирных жителей, Мика.

Собеседница сложила руки, словно средневековая мадонна в молитве. В её глазах Альберт заметил что-то, похожее на страх. Он затронул щекотливую тему. Она боится, что сейчас кто-нибудь из официантов подслушает их разговор, и их попросят покинуть ресторанчик? Да пусть только попробуют.

От этой мысли Альберт почувствовал знакомый прилив адреналина: одно слово, жест, случайный пренебрежительный взгляд – и он бы вспыхнул.

Но... сегодня приходилось себя контролировать.

Мика ему нравилась. Они познакомились случайно несколько месяцев назад. То утро выдалось обманчиво солнечным, но ближе к полудню поднялся сильный ветер, небо затянуло тучами и разразилась гроза. Альберт провёл первую половину дня в библиотеке Верховного Суда и возвращался в офис. Он осторожно вёл машину: видимость из-за проливного дождя была мизерная, «дворники» панически метались по лобовому стеклу. И тут Альберт её и заметил. В лёгком летнем, теперь насквозь промокшем платье, она почти бежала босиком по тротуару, в одной руке сжимая босоножки на высоком каблуке, а второй держа над головой сумочку, которая сейчас казалась совершенно бесполезным предметом. Первое правило жизни в Оресте: перед тем, как выйти из дома, посмотрите прогноз погоды на ближайшие четыре часа.

Он притормозил, приспустил боковое стекло и окликнул женщину. Конечно, её с детства научили не садиться в машину к незнакомцам, но Альберт был готов попытать счастья и довериться дурным орестовским метеоусловиям.

Незнакомка была прекрасна: бархатные чёрные глаза, длинные тёмные волосы. Тяжёлая грудь, покатые бёдра... Мокрое платье не скрывало ни одного изгиба тела. Она сама это понимала, поэтому окинула его высокомерным взглядом, чтобы на корню пресечь любую фамильярность.

– Я подвезу вас, – он крикнул, боясь быть не услышанным за шумом ливня. – Где вы живёте?

Молодая женщина сначала посмотрела ему прямо в глаза, а потом перевела взгляд на пассажирское сиденье его автомобиля, куда по привычке Альберт бросил копии, сделанные в библиотеке. Левантидийский герб на первом листе документа, на который уже плюхнулись случайные капли дождя, залетавшие в открытое окно, на неё впечатления не произвел. Никто не любит чиновников, а Ореста ими кишмя кишит.

– Спасибо, – крикнула женщина в ответ и махнула рукой, – тут недалеко, я добегу.

– Да бросьте вы, – Альберт потянулся к ручке пассажирской двери левой рукой, правой освобождая сидение от бумаг и книг. – Я же вас не съем. Посмотрите, какой сильный ветер! Поверьте, в такую погоду вам безопаснее будет в моей машине, чем на улице.

Мика собиралась было что-то ответить, но тут раздался такой сильный и раскатистый гром, что, ойкнув, она запрыгнула в салон автомобиля без возражений. Первый раз в жизни гроза показалась Альберту настоящей удачей.

Действительно, Мика жила близко. Прощаясь, Лаккара попросил номер её телефона – и вот сейчас сидит с ней в этом ресторанчике и вместо того, чтобы расточать женщине комплименты, рассуждает о войне, закончившейся десять лет назад.

Альберт всё же не мог остановиться. Он склонился к Мике и громким шёпотом заговорщически-театрально продолжил:

– Мика, они называют убийство Уэллса преступлением. Они не хотят вспоминать те злодеяния, которые совершались с его одобрения, часто – по его прямому распоряжению!

– Альберт, это был ужасный акт. Война есть война, и, справедливости ради, давайте вспомним, с чего она началась...

Альберт откинулся на спинку стула. Вытащил зажигалку из кармана, принялся крутить её в пальцах. Ему страшно хотелось курить: старая привычка вернулась после развода.

Жена ушла от него полтора года назад, хотя разлад в их семье начался практически сразу после свадьбы. Альберту хотелось думать, что она не виновата. Нелегко прожить годы в постоянном страхе.

Сейчас Альберт готов был признаться себе, что поторопился с браком. Тогда, измученный ночными кошмарами, он думал, что в паре ему станет легче. Женщина, дремлющая на плече, казалась ангелом-хранителем, чьи вздрагивающие ресницы были способны отогнать страшные сны. Но на деле оказалось, что он всего лишь пригласил другого человека в свой персональный ад.

– Вы говорите таким тоном, Мика, словно жалеете этого мерзавца. Я как юрист могу согласиться, если вы скажете, что было совершено преступление, и какими бы злодействами этот человек ни отяжелил свою душу, всё же его следовало бы судить по закону. Но как аппийец, как патриот, я думаю, что он получил по заслугам. К тому же, пуля пресекла дальнейшие беззакония...

– Пуля не пощадила и его жену, и что-то подсказывает мне, что, будь с ними в этот момент и их дочка... – Мика попыталась робко возразить, но он её не слушал.

– Бравые воины Федерации с его согласия не гнушались в Аппайях никакими методами, – Альберт, казалось, не видел её подавленного состояния. – Вам нужны конкретные примеры, дорогая? Вы будете смеяться, но даже война должна вестись по определённым законам, а что творили федералы на нашей земле? Вам напомнить об участи Лавалтьера?

– Уэллс был героем Федерации...

– Он не был ни героем, ни злодеем. Он нарушал закон – то есть был военным преступником. К сожалению, даже при сегодняшнем либеральном правительстве, которое пытается установить с Аппайями перемирие, восстановление справедливости законными методами невозможно. Потому что есть закон, Мика, и есть реальность. И в этой реальности Майкл Уэллс, как вы верно заметили, герой Федерации. Любая попытка рассказать о его преступлениях в Оресте или где-то ещё на севере никем не будет встречена с восторгом. А правительство – если оно хочет оставаться у руля какое-то время – не будет раздражать обывателя.

Мика попыталась сменить тему:

– Вы воевали, Альберт?

Он кивнул:

– Не на стороне Федерации, конечно же. Я защищал свою землю. Но вы, Мика, во время войны, вероятно, были ещё очень молоды.

– Я жила в небольшом городке почти у самой границы. Опасные горные тропки в той местности были практически непроходимы для военных частей, все боевые действия нас почти не коснулись. Можно сказать, что сама война нас не коснулась. В городе были и те, кто поддерживал идею независимости, и те, кто предпочел, чтобы Аппайи оставались в составе Федерации, и те, кого устраивал любой исход. Мы все прекрасно уживались друг с другом.