Текст книги "Голубая акула"

Автор книги: Ирина Васюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Он рассказал, что по-прежнему занимается лесом. Был женат, но жена погибла при несчастном случае, оставив грудного младенца. Он из кожи лез, чтобы спасти ребенка, но тот, прожив несколько месяцев, последовал за матерью: время было голодное, нужных продуктов не достать, лекарств тоже…

– Вот когда я Лену Завалишину вспоминал…

– Вы знаете о ней что-нибудь? – спросил я, и сердце, теперь уже мало пригодное для подобных упражнений, бешено заколотилось. Как был в гимназии «скаженным», так и остался – как в воду смотрел классный наставник Лементарь.

– Нет, – вздохнул Казанский. – Даже не знаю, кто у нее родился. Так и не попал больше в Блинов. А вы?

– Я тоже.

– Эх, а я, как вас увидел, понадеялся, по правде говоря! Ведь страшно за них. Как подумаешь, все могло случиться. Им же красные и белые одинаково опасны. С завалишинским наследством они кто? – помещики! А с репутацией Константина Кирилловича, первейшего блиновского вольнодумца, кто? – бунтовщики! Одна надежда, что эмигрировать успели…

Мы еще немного поболтали, и я узнал, что недавно в жизни Иосифа Марковича произошли счастливые перемены. Он женился вторым браком на уроженке Витебска, особе, преисполненной всевозможных совершенств. Она образованна, тоже бывшая курсистка, и к тому еще так хороша собой, что художник Пэн даже написал ее портрет.

– Этот Пэн пишет только первостатейных красавиц, – не без хвастовства заметил Казанский. – Да еще теперь по голодному времени иногда плату за это берет, поскольку в Витебске все знают: та, на кого обратил внимание Пэн, – лучшая из лучших. Он ужасный эстет и закоренелый девственник. Показывал Маше своих «ню» и по-стариковски эдак курлыкал: «Мне так никогда и не пришлось как следует пообедать, я все только закусывал и пригубливал!»

– Вот соперник, о котором можно только мечтать, – заметил я.

Казанский гордо усмехнулся:

– У меня и настоящие были. Многим хотелось заполучить Машу Фактор. Особенно один был опасен – молодой, ретивый. Тоже живописец. Черт его принес из ВХУТЕМАСа революционное искусство в провинции насаждать. Тут трудно тягаться: я-то всего лишь обломок империи… А он, по мнению многих, еще и какой-то неимоверный гений. К счастью, Маше его картины не нравились. Она находит, что все у него одни выдумки, бред и ни на что не похоже. Когда он ее брался написать, она только сердилась: «Я у него зеленая и с вывернутой шеей!» А уж когда он подкрался к ней во время прогулки и окунул в краску кончик ее косы, так что на белом платье пошли зеленые пятна, его песенка была спета. Маша строга и глупостей не терпит…

Глаза его смеялись, но было видно, что он в восторге и от своей чинной красавицы, и от победы над беспутным гением.

– А еще она необыкновенная кулинарка. На нашей свадьбе было несколько перемен блюд, и все это Маша изготовила из овса: мне удалось раздобыть целый мешок. Вы можете себе представить? Жаркое, и рыба, и сладкое, и… думаете, вру? Ну, ежели привираю, то самую малость.

– Иосиф Маркович, – спросил я напрямик, – мне бы хотелось понять одну вещь. Вы говорите, что твердо решили не уезжать. Значит, вы готовы жить при новом режиме? Согласны, чтобы при нем росли ваши дети? Вы надеетесь поладить с большевиками?

Он отвечал без колебаний:

– Надеюсь. Конечно, они варвары. А вы думаете, тот губернатор, мой карточный партнер, не был варваром? Манеры у него были, правда, получше… да тоже не блестящие, если подойти к этому вопросу чувствительно. Коли хочешь делать дело, особенно на Руси, надо ладить с варварами, ничего не попишешь.

– А в чем тогда смысл? В обогащении? Но если, как вы предполагаете, нэп – обман, тогда и обогатиться нельзя…

– В прогрессе, – возразил мой собеседник, и свет истинной веры засиял в его смелых глазах. – Нет иного средства против варварства. И никогда не было.

«Он такой же обреченный, – подумалось мне тогда. – И такой же безумец. Нет, он еще безумнее, чем я, со своей верой в прогресс, с этой азартной приверженностью делу. „Жалко лесов“, – сказала тогда Елена. И его жалко: в сущности, замечательный человек…»

То-то бы он удивился, если бы знал, что такая унылая развалина, как я, жалеет его, сильного, деятельного, исполненного надежд и планов! Я не сказал ему об этом. В свою очередь разыгрывать роль черного вестника? Зачем? Да он бы мне и не поверил. Подумал бы: мол, этот бедняга Алтуфьев ужасный пессимист, да в его положении оно и понятно.

Может быть, так оно и есть?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

Слабонервных просят удалиться

В инвалидной конторе царит уныние. Междуцарствию приходит конец. Нам объявили, что завтра товарищ Плясунов-Гиблый приступит к своим обязанностям.

– Теперь порядок наведут, – вякнул было Сипун, таясь за шкафом.

Корженевского больше нет, и мне пришлось самому внести скромную лепту в его укрощение.

– Да, – сказал я веско, – наконец с пьянством будет покончено.

– Пьяница – позор для всей конторы, да-с, уважаемый! – мстительно провозгласил. Миршавка, и признаки жизни за шкафом прекратились.

Аристарх Евтихиевич в последнее время проявляет ко мне пугающую благосклонность. Сегодня опасность придвинулась вплотную.

– Ольга Адольфовна вечно занята, все ей некогда, и потом, уважаемый, вы, может быть, заметили, что она слабо разбирается в поэзии. Женщины вообще слишком приземленные существа, чтобы понимать стихи. Это не только я говорю. Многие великие умы…

– Я не разделяю их мнения, – буркнул я сухо.

Но Миршавка не дрогнул:

– Как угодно-с, уважаемый. Я, собственно, о другом. Вы человек высокой грамотности и всесторонних познаний. Вот я и хотел просить вас проглядеть на досуге эти несколько произведений, последние, так сказать, плоды-с.

Он протянул мне папку, объем которой повергал в трепет. Когда же он ест, пьет, спит? Ведь всего неделю назад госпожа Трофимова просматривала очередную кипу, и вот опять…

– Завтра! – взмолился я. Семь бед один ответ: пусть уж завтра будут и Плясунов-Гиблый, и Миршавкины вирши.

Ольга Адольфовна, пользуясь последним вольным деньком, ушла к профессору Воробьеву за новой сторонней работой. Домна Анисимовна отправилась на свою вечную охоту за покупками по дешевой цене. Я же надеялся просто посидеть тихо, без дела, пока не явится Муська тащить меня в этот треклятый цирк.

Я все же поддался – она так уговаривала! А идти не хочется. Устал я что-то. И на сердце тоскливо под стать погоде. Это уже не осень, но еще не зима: мрачные, холодные промежуточные дни. Да и писание меня утомило. Благодарение Богу, эта запись будет последней.

Признаться, я думал, что последней станет вчерашняя, но сегодняшние впечатления просятся на бумагу. Да и чувствую, что не усну, пока не отделаюсь от них этим уже привычным способом. Давно не было у меня такого тревожного дня, таких муторных, неуютных и странных мыслей.

Муся пришла раньше, чем договаривались. Зачем-то ей требовалось зайти на рынок, и я согласился составить ей компанию.

Дело шло к вечеру. Базарная толпа редела, но народу было еще много. Мы проталкивались сквозь толпу, когда Муся дернула меня за рукав:

– Послушайте!

Бранились три торговки. Две толстухи – зеленщица и пирожница – наседали на тощую, как швабра, торговку рыбой. Несмотря на превосходство атакующих как в числе, так и в объеме, рыбная торговка сохраняла высокий моральный дух.

– Ты монашка худородна, чахоточна! – кричала зеленщица.

– Я монашка, но не чахоточна, – с неколебимой степенностью ответствовала тощая.

– Та щоб тоби на голову фляжку чертей, дрибных як мак! – надрывалась пирожница.

– Всех себе возьми, – хладнокровно парировала противница.

– О чем это они? – спросил я Мусю. Но она махнула рукой:

– Какая разница? Главное, смешно!

Вдруг я сообразил, что бабы бранятся на том самом месте, где прежде всегда сидела старуха предсказательница. Забеспокоившись, я прервал их дискуссию:

– Извините, здесь раньше была пожилая женщина с морской свинкой, гадалка. Вы не знаете, где она теперь?

– Не было никаких гадалок! – дружно в один голос отрапортовала мгновенно примиренная троица. – Это наше место, мы здесь второй год…

К удивлению Муси, я, не дослушав, грубо повернулся к торговкам спиной и поспешил прочь. «Кто не спрашивает, тот лжи не слышит», – прощально прошелестел в моих ушах древний голос, уже как бы и не женский, будто шорох сухих листьев под ногами случайно сложился в звуки человеческих слов. Что обещало мне тогда, давним июньским днем, «дрессированное морское животное»? – «Вы сможете закончить начатое дело». Вот я и заканчиваю его сегодня – эту тетрадь, ибо других дел у меня давно нет.

Светлана присоединилась к нам, когда мы уже стояли в очереди за билетами. Поеживаясь на зябком ветру, Муся вздохнула:

– Как обидно, что ни у кого из нас нет ордена!

– Еще не хватало! – фыркнула Светлана. – Ордена бывают только у стариков. – Тут она сконфуженно покосилась на меня. – Зачем тебе?

– Мама рассказывала, что с тех пор, как профессор Воробьев получил от советской власти орден, у них никаких забот с очередями. Жена ему так и говорит: «Надевай орден и ступай за керосином!»

В цирке было хорошо уже одно то, что удалось хоть немного отогреться. Представление шло обычным порядком. Не будучи ни знатоком, ни любителем циркового искусства, я вяло следил за происходящим, позволяя мыслям то перескакивать с предмета на предмет, то сонно замирать.

Наездница все же была: немолодая женщина в зеленом с блестками наряде. Ее появление оживило моих спутниц:

– Смотри, как она!

– Ох, да!.. Мы все-таки мало тренируемся.

– Но ты видишь? Она же старуха! У нее даже живот отвисает! Скоро она не сможет работать. Важно не упустить момент.

Сверкая и переливаясь, наездница выделывала курбеты на лошадиной спине. Мы сидели близко к арене, и я видел, какое у нее изможденное, погасшее лицо. Хотелось накинуть на ее нагие плечи что-нибудь теплое, усадить в кресло и напоить чаем. Я сказал это девочкам. Муся приуныла, Светлана же ответствовала задорно:

– Конечно, это тяжкий труд. Но мы к нему готовы.

Долгожданные гастролеры появились лишь в конце представления. Сначала дрессировщик, упитанный мужик в ярком костюме, подозрительно смахивающем на ливрею, щелкая кнутом, выгнал на арену берберийских львов-великанов. Это были угрюмые голодные твари незавидных размеров. Их хребты выпирали наружу, кожа складками болталась на ребрах. При их появлении Муська аж подскочила от негодования.

– Несчастные животные! – воскликнула она, не понижая голоса. – Когда папа нанимал завхоза для нашей больницы, он сказал маме: «Если завхоз будет кормить казенными продуктами свою семью, я ничего не замечу. Но если начнет таскать на базар, вышвырну». Этот укротитель таскает.

На нас зашикали. Высокомерно оглядев ближайших соседей, Муся заключила так же громко:

– Хорошо. Но все равно эти львы когда-нибудь его съедят. И будут правы!

Берберийские великаны, без особого толка потоптавшись на арене, потрусили в свои клетки, подгоняемые бичом. Затем дрессировщик возвратился, держа на руках симпатичного, но тоже изрядно заморенного львенка.

– Лев-лилипут! – прокричал он, без всяких предосторожностей бросая львенка на песок.

– Ползучий гад! – прошипела Муся. – Хоть бы не швырял так!..

Публика, при виде льва-лилипута утратившая последние иллюзии, стала подниматься с мест. Но гастролер в ливрее, казалось нисколько не смущенный, вдруг заорал:

– Слабонервных просят удалиться!

Уходящие приостановились. Однако, узнав из его дальнейших воплей, что иметь крепкие нервы – это еще не все и за созерцание монстров тропических вод придется сверх стоимости билета выложить еще двугривенный, опять потянулись к выходу.

Мы хотели последовать их примеру. Но, вспомнив, что на улице стужа, а паровика придется ждать минут сорок, решили остаться. Светлана ушла, она-то живет в Харькове и от паровика не зависит, а мы с Мусей пристроились к небольшой группке любопытных, не пожалевших двугривенного. Теперь публика сгрудилась в первых рядах и на самой арене.

Между тем укротитель вместе с помощником вывез на арену колесную тележку, на которой под покровом пестрой ткани возвышалось нечто прямоугольное. «Аквариум!» – понял я, чувствуя в груди знакомый холодок. Не люблю я их, тут уж ничего не поделаешь. Зато Муся приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть, и возбужденно шепнула:

– Может быть, хоть это будет интересно?

Мне пока что было интересно одно: где я мог видеть дрессировщика? А я видел его. Эта лоснящаяся наглая харя мне положительно знакома. Я давным-давно не расследую преступлений, и такое любопытство ровным счетом ни к чему не ведет, но все же…

Игриво подергивая конец импровизированного покрывала, еще скрывающего аквариум от глаз публики, дрессировщик возгласил:

– Вы увидите монстров тропических вод! Вам откроется истинное лицо природы! Ее дикий оскал! Повторно прошу слабонервных удалиться! Драма, что сейчас разыграется здесь, не для их очей! – Учитывая, что слабонервные, если таковые здесь еще оставались, уже выложили свои двугривенные, он ничем не рисковал и, понимая это, продолжал без паузы: – Но для смелых и пытливых умов, для тех, кто бесстрашно вступает в будущее, это зрелище не только интересно, но и поучительно!

Жестом мага он сдернул разноцветную тряпку. И я увидел пирай. Они были покрупнее тех, что когда-то плавали в малом аквариуме господина Миллера. И цвет другой – эти были темными, почти черными. Но не узнать их я не мог. Те же маленькие въедливые рыльца с выступающей нижней челюстью, те же толстые животы, придающие пирайе в глазах непосвященных обманчиво добродушный вид.

– Карпы! – иронически вскричала Муся. – Это и есть обещанные монстры?

Дрессировщик плотоядно хихикнул:

– Здесь кто-то назвал этих рыбок карпами? Минуточку терпения, и вы убедитесь, как их несправедливо обидели. Это пирайи, товарищи! Во мгновенье ока они способны обглодать до костей тушу любых размеров. В условиях аквариума они несколько теряют свои естественные свойства. Но как только в воду попадает одна-единственная капля свежей крови, пирайи вспоминают, кто они!

С этими словами дрессировщик запустил руку в сумку, висевшую у него на боку, и вытащил маленького, кажется, еще слепого котенка. В другой его руке блеснула сапожная игла. Укол, писк, котенок падает в воду, и пирайи…

– Сволочь! – Муся непроизвольно сделала шаг вперед. Я успел удержать ее за локоть. Впрочем, прорваться сквозь плотные ряды зрителей она бы все равно не успела.

– Я же просил, чтобы чрезмерно сентиментальные заблаговременно покинули цирк! – благодушно смеясь, вскричал дрессировщик. – В наших людях еще слишком много неразумных пережитков прошлого. Котят топят все, у кого есть кошки. И никто не ужасается. Этот имел честь послужить науке, и что же? Непременно найдется какая-нибудь чувствительная барышня из «бывших»…

Расталкивая публику, Муська устремилась к выходу. Я догнал ее уже на улице.

– Сволочь! – повторила девочка, тяжело дыша. – Знать бы заранее, я бы камень захватила. Или молоток. Я бы ему показала чувствительную барышню!

– Не надо камня, – сказал я. – И молотка тоже. Всего этого совсем не надо, ты уж мне поверь.

Но она не слушала. Ее душил гнев. Да и откуда ей было догадаться, насколько хорошо я знаю, что говорю?

До вокзала я насилу доплелся. Моя одышка и неожиданная слабость, видимо, смутили Мусю. Одно дело слышать разговоры о том, что-де постоялец болен, и совсем другое – видеть, как бедняга разваливается у тебя на глазах. В вагоне девчонка долго молчала. Потом воскликнула:

– Я знаю, что надо делать! Николай Максимович, вы умеете кататься на коньках?

– Когда-то катался, – рассеянно откликнулся я, думая о другом. О том, что я все-таки, кажется, узнал дрессировщика. Хотя мы встречались всего однажды, это было давно и он в то время носил бороду…

– Да вы послушайте! – Муся нетерпеливо дернула меня за рукав. – Зимой в Покатиловке все дорожки покрываются льдом. Это настоящий каток. Ходить невозможно: я езжу на коньках даже за молоком. Соседи, конечно, возмущаются, вы же знаете, какие люди дураки! Но когда я единственный раз попробовала обойтись без коньков, упала и банку разбила. Как назло, соседкину! Я ей тогда молоко носила, а она все требовала, чтобы не на коньках. Так и не поверила, что я это не нарочно! А я… вы меня слушаете?

– Да, конечно, да…

– Я лучшая конькобежка в поселке! Это правда. Еще можно найти человека, который одолеет меня в драке. Но по части коньков такого нет. Я спускаюсь на коньках с самых крутых гор!

– Ну, такого я никогда не умел.

– Я вас научу! – диктаторским тоном объявила она.

– Что ты говоришь? Я же еле ноги таскаю.

– Я вижу, вам трудно ходить. Но на коньках человек не идет. Он летит! Это не требует совсем никаких усилий, вот что главное. Мы раздобудем для вас коньки, этим я займусь сама. Дорожки вот-вот будут готовы, остается подождать какие-нибудь две недели.

– Я же все забыл, – слабо запротестовал я, до смешного растроганный ее заботливостью.

– Вы вспомните! Сначала мы выберем широкие дорожки, чтобы поместиться вдвоем. Я буду крепко держать вас за руку, вот и все. И мы полетим!

Невероятное существо. Господи, что с ней будет? А со мной что творится? Почему меня так взбудоражило появление этого паршивца? Даже если допустить, что я прав и гастролер-укротитель действительно не кто иной, как слуга господина Миллера, что из этого следует? Служа у зоолога, он кое-чего поднахватался, и теперь, когда ремесло лакея вышло из моды, подрабатывает в цирке. Что в этом удивительного?

Да и само их сходство может быть очередным наваждением, плодом моей фантазии. Дрессировщик чисто выбрит, а у того была борода до самых глаз. Видел я его какое-то мгновенье. Скорее всего, я ошибся. Но если и прав, лучше выбросить эту чушь из головы.

Выбросить вместе с осиновыми кольями, упырями, оборотнями и прочими допотопными бреднями. Я же знаю, что Миллер мертв. Я видел, как он умирал. Верно ли, что умирать ему было не впервой, – вот в чем вопрос, как говаривал принц датский. Впрочем, меня хоть и пробирает азартная охотничья дрожь при этом вопросе, мне уж не разрешить его. Инвалид Алтуфьев, тяжело опираясь на осиновый кол, отправляется на поиски своего старого знакомца-оборотня, с которым однажды покончил, да вышло, что не совсем… Или все не так и это он покончил со мной?

Вот она, самая гнусная из соблазняющих меня мыслей! В минуты слабости я не раз спрашивал себя, не Миллер ли повинен в том, что случилось со мной после нашей последней встречи. Не он ли истинный автор наваждений, одолевавших меня на Большой Полянке, настоящий хозяин зеркала, в котором я видел себя оскорбленным героем?

Но я же давно знаю: он не властен внушить человеку то, что ему чуждо. Там, на Полянке, был я, я сам, и, даже если Иван Павлович, или как его теперь зовут, вправду прятался где-то поблизости, что он мог? Разве что сделать сумерки моей комнатенки еще более вязкими, а муть в голове – душнее и гуще.

А что, если… Вообще-то я давно дал себе зарок не ломать головы над смыслом случившегося. Уверился, что ничего нового на сей счет мне все равно не придумать. Но сегодня, должно быть, потому, что мое воображение растревожено видом пирай и появлением подозрительного дрессировщика, давняя неразрешенная загадка снова терзает душу.

В самом деле, что за нелепый парадокс – моя судьба! Я, всю жизнь стыдливо скрывавший свою робость, в решающий час нашел в себе довольно отваги, чтобы одержать верх над таким противником, как человек-акула. И тот же самый я, так гордо носившийся со своей небывалой любовью, ее-то и предал. Кураж, оказывается, был – сердца не хватило.

А если б хватило, что тогда сталось бы с Миллером? Почему меня так упорно, так давно преследует мысль, что этого он бы точно не вынес? Может быть, так же, как жизненная сила и свирепость голубой акулы, ему были необходимы более тонкие эманации человеческого духа, связанного с его собственным узами противоборства? Может, он для того и пугал, и дразнил меня, что без моего злого смятения он был бы только акулой, одним из «тех созданий, что под стеклом заключены»?

Если так, вместо осинового кола, серебряных пуль и тому подобной дремучей галиматьи только и нужно было, что сердце, недоступное низким побуждениям? Оно чуть не стало таким, и если бы Элке не выпустила его из рук… То-то он тогда так засуетился! Зато потом, после нашей ссоры, когда я упивался своим ожесточением, как последний сукин сын, Миллер, уже почти уничтоженный, мог снова подняться из праха. Он, наверное, рос, питаясь моей злобой, словно кристаллический человечек в бутылке базарного торговца. Однако что ж это получается? Мир обязан господину Алтуфьеву – господином Миллером? И последний поныне шляется где-нибудь неподалеку, Бог весть в каком новом обличье? А со мной больше нет тебя, Элке…

«Хороший сюжет!» – сказала бы Надежда Александровна. Какие только фантазии не лезут в голову, когда ты одинок, болен, а за окном ненастная осенняя ночь! Развоевался… Полно! В конце концов, плевать мне на Миллера! Не купить ли в самом деле коньки? Как славно сказала нынче Муська: «И мы полетим…»

Опять кто-то бродит по саду. Тьма хоть глаз выколи, ветрище – моя бы воля, носа не высунул. Неужели Тимонин способен прогуливаться в такую собачью погоду?

Надо все-таки выйти посмотреть.

ЭПИЛОГ

Николай Максимович Алтуфьев скончался в ноябре 1924 года, более точную дату за давностью лет установить не удалось. Когда Ольга Адольфовна поздним ноябрьским вечером нашла его на пороге дома, он еще дышал. Она позвала на помощь дочь, разбудила второго своего постояльца Тимонина, и втроем они смогли внести умирающего в дом. Он пытался что-то сказать, но язык не слушался его, да и мысли, видимо, путались. Был ли в саду еще кто-нибудь, или шаги лишь померещились Алтуфьеву в предсмертном помрачении рассудка, не известно.

Записки покойного несколько лет провалялись среди чердачного хлама, как то и положено загадочной рукописи. Потом Трофимовы продали дачу, и новые владельцы, вздумав провести электричество, пригласили для этой цели молодого рабочего-электрика. Найдя на чердаке рукопись Алтуфьева, он заинтересовался ею и то ли выпросил, то ли попросту утащил эту груду никому не нужных листов и драных тетрадок.

Не слишком искушенного в изящной словесности парня так восхитила рассказанная там «жуткая история», что он сохранил пристрастие к ней на всю жизнь и даже сберег эту распадающуюся от ветхости бумажную кипу для потомства. Являясь его законными наследниками, мы решились опубликовать роман, не без сожаления заменив старую орфографию современной, а также согласно традиции разделив текст на главы и снабдив книгу эпиграфом.

Кроме того, мы взяли на себя труд хорошенько перемешать имена, отчества и фамилии персонажей, дабы никто из современников не был оскорблен в лице своих предков, как выразился бы, наверное, сам господин Алтуфьев. Всякого, кто найдет здесь свою фамилию, мы заверяем, что это всего лишь совпадение. Хотя, по-видимому, диковинное сочиненье Алтуфьева – вымысел чистейшей воды, но береженого Бог бережет.

Вот, собственно, и все. Осталось прибавить только одну любопытную подробность. Говорят, в середине двадцатых годов по Харькову прошел слух, будто берберийские дрессированные львы-великаны, что гастролировали в местном цирке, незадолго после этого не то в Николаеве, не то в Херсоне растерзали своего укротителя.

Примечания

1

Перевод В. Жуковского.

(обратно)

2

Карл Гагенбек (1844–1913) – основатель крупнейшей фирмы по торговле дикими животными.

(обратно)

3

Недавно похожее суждение промелькнуло в какой-то репризе современного сатирика. Минуло без малого столетие, но есть на Руси вечные ценности!

(обратно)

Оглавление

 ГОЛУБАЯ АКУЛА (Сухопутные заметки о превратностях любви, сыска и государственной службы)

   ЧАСТЬ I Дар купца Пряхина

     ГЛАВА ПЕРВАЯ «Du hast die schönsten Augen»

     ГЛАВА ВТОРАЯ Неподражаемый Сидоров

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Рыба

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Коллекционер коллекционеру

     ГЛАВА ПЯТАЯ Снежная королева

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Под отчим кровом

   ЧАСТЬ II Наважденье

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Лементарь и чудище

     ГЛАВА ВТОРАЯ Доказательство бытия Сатаны

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Стопы Алтуфьева

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Объяснение

     ГЛАВА ПЯТАЯ Оптический эффект

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Обман

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Река на ступенях

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ Добчинский против Бобчинского

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Посмертные заметки

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Отсутствие Любочки Красиной

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ «Жизнь, назначенная к бою»

   ЧАСТЬ III Театр теней

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Рабочий день

     ГЛАВА ВТОРАЯ Храп Капитона, или Житейские обстоятельства

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Кладоискатель и дева

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Многообещающий молодой человек

     ГЛАВА ПЯТАЯ Ни Богу свечка, ни черту кочерга

     ГЛАВА ШЕСТАЯ На базаре

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Роман подслеповатой барышни

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ Бредни и терзания

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Стреляный воробей

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Два предложения

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Цыганка

   ЧАСТЬ IV «К вам госпожа Завалишина»

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Шутка

     ГЛАВА ВТОРАЯ Мои благие намерения

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ «Украдено у Баскакова»

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Cartes postales

     ГЛАВА ПЯТАЯ Опрометчивость

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Визит вежливости

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Дорога в Задольск

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ Суждения госпожи Снетковой

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Розовая лента

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Труп в оранжерее

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Колобок

   ЧАСТЬ V Пустые хлопоты

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Вы все пишете…

     ГЛАВА ВТОРАЯ Соперник

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Рожденные бурей

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Новость

     ГЛАВА ПЯТАЯ Паузы следователя Спирина

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Предчувствие красного петуха

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Самородный талант

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ Тайна следствия

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Служебные передряги

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Успех у дамы

   ЧАСТЬ VI Блаженная зима

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Отец Иов и пустота за шкафом

     ГЛАВА ВТОРАЯ Покинутый ментор

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Встреча у «Красной»

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Шаги в темноте

     ГЛАВА ПЯТАЯ Рождество с господином Легоньким

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Бокал

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Следы под виноградными лозами

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ А драгуны проезжали мимо

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Из «Чтеца-декламатора»

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Вернись

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Шляпа и гиря

     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Старомодный экипаж

     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Философ

     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Притча о блудном дядюшке

   ЧАСТЬ VII Скелет в халате

     ГЛАВА ПЕРВАЯ Гибель зоолога

     ГЛАВА ВТОРАЯ Графские шалости

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ Завтрак Белинды

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Подсказка

     ГЛАВА ПЯТАЯ Сгоревшие предки

     ГЛАВА ШЕСТАЯ Два портрета

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ Болотный огонек

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ Дом на углу Воздвиженки

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Испытанный рецепт

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Разрыв

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Зеркала

     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Цирк приехал

     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Черный вестник

     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Слабонервных просят удалиться

   ЭПИЛОГ