Текст книги "Барби играет в куклы"
Автор книги: Ирина Алпатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Между прочим, Лёвчик как-то мне говорил, что есть такая болезнь – Альцгеймера. Это когда человек теряет память. Жаль, он в подробностях не знал ее симптомов, потому что я даже заволновалась немного: не в этом ли всё дело? Может, у меня была её редкая форма: я забыла какие-то куски своей жизни, будто вырвала из книги страницы. А мне хотелось эти страницы прочесть.
Но это я немного отвлеклась, в те минуты ни о какой болезни думать не хотелось. Я очень рьяно выражала свою благодарность и едва не забыла про тетю Валю. Да она и сидела тихо-тихо и смотрела на нас с чуть отрешенным выражением на лице, а на коленях у нее лежала красивая коробка, перевязанная розовым бантом.
Вот тут с моими бедными мозгами в очередной раз что-то случилось. То есть их снова заклинило. Я, как завороженная, уставилась на коробку и в голове стучала лишь одна мысль – это от мамы… Именно так и должен был выглядеть её подарок, тот самый, который я всё никак не могла вспомнить. Точно! И мне не шестнадцать, а только шесть. И под прозрачной крышкой таинственно улыбается прекрасная кукла – наконец-то я получила свою мечту. Вот только было непонятно, что там сбивчиво объясняет тетя Валя.
– Это от нас всех: от меня, Толи, мальчиков. Мы думали-думали, сомневались, все-таки уже шестнадцать, уже девушка. А потом решили: ну пусть будет это. Ты же так любишь кукол, целыми днями этим занимаешься…
Тетя Валя хотела что-то еще добавить, даже сделала вдох поглубже, но осеклась и ничего больше говорить не стала. И правильно.
Да-да, вот именно. Это ОНИ думали, а не мама. И мне уже шестнадцать, и правильно говорит Полковник про моё несерьёзное отношение к жизни. Я со спокойным любопытством заглянула под огромный бант, и в ответ на мое движение спящая красавица взглянула на меня огромными синими глазами.
– Ксюшенька, да ты сними бантик, достань куколку! – ну всё, тетя Валя пришла в себя. – Вот, у нее и глазки синие как у тебя, и волосы можно расчесывать и даже мыть, – моей тетушке впору в рекламе работать. – Это Барби. За ними так гоняются…
Хотя тетя говорила небрежным тоном, было ясно, что она ужасно гордится подарком. А еще я вдруг подумала, что ей было бы очень неплохо иметь дочку, может даже такую как я. Может, она тогда бы и "мальчиков" своих меньше доставала. И я снова чмокнула, теперь уже тетю. Оказалось, что это не так уж и трудно – коснуться губами лица другого человека. Тетя сияла, она была очень довольна. Я тоже.
Лёвчик помог мне распаковать коробку, и я наконец взяла в руки хрупкую красавицу с роскошными волосами. Надо же, на миниатюрных ножках матово блестели нарядные туфельки, были обозначены даже ноготки на крошечных ручках. Голова Лёвчика лежала у меня на плече, и сопел он прямо мне в ухо. Я не могла видеть лица моего товарища, но и так было ясно – он впал в транс. Ну что же, не у одной меня был непорядок с мозгами, но я-то хоть упала и ушиблась… И я не стала сгонять Лёвчикову голову. Подумать только – за один день два поцелуя в щеку и одна посторонняя голова на моем плече, хотя бы и такая! Своя собственная в счет не шла. Я решила все эти достижения занести в общий итог прожитой жизни. Жаль только, что Полковнику его не предъявишь.
Между прочим, Полковник тоже не остался от описанных событий в стороне, видно, тетя Валя постаралась. Позже он вручил, правильнее сказать, положил свой подарок на стол, но не молча, как обычно. Видно, решил, что настала пора сопроводить подношение инструкцией. Вот Полковник и объяснил мне, что в своей жизни я не должна рассчитывать на разные глупости. Мне, может быть, нужны всякие там тряпки? Меха? Побрякушки там всякие? Всё в жизни нужно зарабатывать своим трудом и не гнаться за мишурой и дребеденью.
Вначале я подумала, что Полковник решил, будто именно в погоне за перечисленной выше ерундой я и заработала свои синяки, а потом мне в голову закралась другая мысль – а не отчитывает ли он, таким образом, маму, задним числом, так сказать. И в моем лице. Дурак! Старый нудный дурак! И я завопила:
– Да мне ничего от тебя не нужно! Ни-че-го! Я лучше буду вечно таскать эти чертовы обноски, чем хоть что-то возьму от тебя! И можешь засунуть свои меха и драгоценности в… мусорное ведро!
Конечно, я не стала ждать, чем мне ответит Полковник, и ринулась к себе. И наступила на Георга, который наблюдал всю сцену из-за угла. Тут мы заорали с ним дуэтом и этим, видимо, вогнали Полковника в оцепенение, потому что когда мы у себя в комнате зализывали раны, в основном душевные, его не было слышно. Вот правильно Георг делал, что даже близко не подходил к Полковнику и за всеми его передвижениями наблюдал исключительно из укрытия. Умница! И мне, идиотке, нужно поступать только так. Теперь лишь из-за моей неосторожности испорчен день и пострадал безвинный Георг.
Выходить на улицу я пока не могла, ведь всем на свете историю про дверь не расскажешь. Полковник тоже торчал дома, и наши с Георгом нечастые походы на кухню превратились в военные вылазки, полные опасности.
Георг, верный своему правилу, тоже не выходил на улицу и жирел прямо на глазах. То есть он грозился разрастись до размеров среднего поросенка. Когда Полковник, не смотря на все наши меры предосторожности, все-таки застукал нас на кухне, то уставился взглядом василиска уже не на меня, а на бедного Георга. А тот стоял, еще больше раздувшись и напыжившись, и нервно охаживал себя по толстым бокам пушистым хвостом. Зато он в этот момент совершенно не походил на свинью, он смахивал на тигра-альбиноса средних размеров. Я не без труда подняла его на руки и поволокла в светелку, зачем искушать судьбу. Ничего, сказала я Георгу, когда опасность миновала, мы ему отомстим, вот посмотришь.
И мы отомстили. Я сшила маленького Полковника. Он был вполне спесивый и важный, но совершенно не тянул на большой чин, то есть был так себе, для домашнего употребления. Георг обнюхал куклу и презрительно отвернулся, он меня прекрасно понял. Мы назвали новичка Воякой, ну не звать же его настоящим именем.
Вояка таращил круглые маленькие глазки и топорщил жесткие усы, их я пришила для маскировки, и в этом он был скорее копией Георга. Естественно я не стала обряжать Вояку в папаху и Мундир, я же не самоубийца. Наш герой носил ботфорты и зеленый камзольчик, а треуголка не скрывала огромных ушей, напоминавших воронки. Еще он сжимал в руке сабельку, но это так, для пущей важности, на самом деле сабелька из фольги никого не могла напугать. Жирафа надменно поднимала брови – а это что еще за старый хрен? Златовласка была спокойна и невозмутима. Эдак она могла бы назвать Вояку папенькой, если бы захотела. В общем, главным во всей этой компании был Георг, он иногда поглядывал на Воякины усы и презрительно дергал хвостом. А что я ему говорила?
Настоящий Полковник отбыл в очередной раз в неизвестном направлении, и всё стало просто замечательно. Теперь не было необходимости ходить по вечерам к Бабтоне смотреть телевизор, потому что это я предпочитала делать в одиночестве.
Особенно меня раздражал Лёвчик, который в самые ответственные моменты хрустел каким-нибудь сухариком или сушкой. Вот героиня поднимает навстречу любимому лицо для поцелуя, а тут – хрусть, хрусть… Я в гневе косилась на соседа, но он интенсивно жевал, не сводя глаз с экрана. Нет, все-таки он жутко толстокожий! И вообще, Бабтоня обожала сериалы, а я не очень. Все героини в них были похожи на диковинных птиц, и у меня никак не получалось представить себя на их месте. С Красоткой, к примеру, тоже было ох не просто, но я кое-как с этой проблемой справлялась. Если мне месяц посидеть на одной воде, а потом сделать пластическую операцию, то…
Кроме телевизора у меня было еще кое-что. Бинокль. Ясно, что в него предполагалось осматривать морские просторы или суровые ущелья, как это иногда происходило в кино. Непонятно, что именно мог разглядывать с его помощью Полковник, поскольку нигде поблизости не было ни гор, ни морей. Лично я рассматривала в бинокль окна в домах напротив. А что другое могла делать в свободное время дочь разведчицы?
Двор у нас был еще тот. Сумасшедший какой-то двор. Я не знаю, как он выглядел на всяких там чертежах и макетах, и какой архитектор в здравом уме мог такое нагородить, но на самом деле это был огромный темный колодец. По словам Бабтони, однажды (ну а как же иначе) какая-то женщина в соседнем доме то ли выпала, то ли выбросилась из окна. И я это очень отчетливо представила – крошечную фигурку на земле, а вокруг столпившиеся дома с равнодушными глазницами окон. Да уж, наш двор запросто мог навести на такие вот невеселые мысли, но произошло это только однажды, а в другие дни люди жили себе и жили. И мне было очень интересно знать, как именно они это делали.
Особенно меня интересовало одно окно. За ним жила пара: Ватрушка и Сухарь. Она была круглая и плавная, а он худой, шустрый, и ниже ее ростом. По крайней мере, мне так казалось с моего наблюдательного поста. Мне Сухарь не нравился, уж слишком узенький и совершенно бесцветный, так и хотелось подкрутить бинокль, чтобы прибавить яркости. А на неё я смотрела с симпатией, ну ясно почему, и болела за неё. Именно болела, потому что Сухарь, кажется нас, то есть Ватрушку, обижал. А если и не обижал, то вел себя не совсем правильно. С моей точки зрения. И я совершенно не удивилась, когда однажды он вывел Ватрушку из себя, уж я-то на ее месте сто раз бы вышла.
Вначале эти двое говорили, говорили… Ватрушка при этом что-то размешивала в кастрюле, а потом она начала это что-то черпать ложкой и Сухаря им обстреливать. Даже мощный бинокль никак не мог разглядеть, чем именно, и мне это дело слегка мешало. А потом я с облегчением догадалась – картофельное пюре! И полностью предалась действу. Ватрушка что-то говорила – я видела ее профиль – и делала очередной залп. Эх, было трудно разглядеть, насколько хорошо она целилась. Наверное, все-таки плохо, потому что на физиономии этого паразита ничего такого видно не было. Потом Ватрушка вообще расклеилась, то есть бросила свое занятие и попыталась обнять слегка заляпанного Сухаря.
Ну что ты на нем виснешь, идиотка! – я пыталась силой мысли на расстоянии руководить этой отвратительной сценой. – Не давай ему спуску! Не так нужно, не так! Взгляни на него с презрением и отвернись, он сам прибежит как миленький.
Она меня не слышала и, конечно, все испортила окончательно, только картошку зря перевела. Вот была бы там Люшка, она бы ему показала, она бы его вместе с этим пюре проглотила бы. А так, картофельный тип ушел целый и невредимый, а Ватрушка, посидев, начала мыть стену. И еще плакать при этом.
Я сжимала бинокль так, что у меня даже пальцы заболели. Заорать что ли громко, во весь голос: да наплюй ты на него, наплюй! Он не стоит ни одной нашей, то есть твоей слезинки! Ну и что из того, что мы не красавицы, что мы курносые и толстые, зато у нас есть, есть… ага, гордость, вот что у нас есть! Ватрушка ничего не слышала и продолжала плакать. Мое настроение было безнадежно испорчено.
Ну и где же справедливость? Нас обижают, а мы… Я сердито смотрела на Вояку – вот и этот не любит никого и ничего кроме своей сабельки. Ишь, как вцепился. Бабтоня совершенно права, мужиков сейчас настоящих нет, они все перевелись. И тогда я снова засела за работу.
Вот уж сама не знаю, кого я хотела вначале сделать, может быть, подобие того типа из дома напротив, смахивающего на шнурок. И тогда мы ему сообща покажем! Но как-то само собой получилось, что появился не Сухарь, а Генри. Он был, по-видимому, граф, или нет, герцог, потому что держался очень надменно. С именем тоже всё прояснилось само собой – не на Петю же ему отзываться или там на Мишу, или не дай бог, на Дениса. Но! Он на этого типа очень сильно смахивал, я сама не понимала, как так получилось. Поэтому пришлось надеть на его физиономию черную маску, как у Зорро. Как его приняли мои красавицы? Жирафа смотрела кокетливо и, кажется, начала с ним заигрывать, то есть флиртовать. А вот Златовласка… Эта тихоня разочаровала меня совершенно. Она тут же от отреклась от нас с Жирафой и дала понять, что вообще-то ее зовут Козетта. Совсем сдурела…
Послушай, сказала я ей, так звали одну девчонку из старого французского романа, фран-цуз-ско-го! Чувствуешь разницу? И девчонка эта была, между прочим, так себе, ни рыба ни мясо, прямо как наша Ленка Федорук. Манная каша, да и только. Вот беглый каторжник Жан Вальжан это да, отличный был дядька, и не понятно за что он эту размазню полюбил и даже решил удочерить. Но у нас тут не Франция, у нас это имечко вообще на слово "коза" смахивает. Вроде большая такая бодливая козетта. И папаша у тебя никакой не каторжник, а очень важный Вояка, он и физкультурой занимается вроде бы. Ферштейн? Ни фига эта дурочка не понимала. Или нет, понимала, но использовала свой любимый приёмчик – смотреть, улыбаться и молчать. И я махнула на неё рукой, Козетта так Козетта. Тем более я сразу догадалась, что эта дуреха втрескалась в Генри по уши и вела себя примерно так же, как Ватрушка из дома напротив. Вот это совершенно никуда не годилось, хотя Генри был хорош, если уж говорить честно.
Лето кончилось. Я все-таки стала играть в школьном театре. Кажется, это был чуть ли не жест отчаяния, после того, как Люшка объявила, что больше она в школу не вернется. В смысле, чё она там забыла, она будет теперь учиться на парикмахера. Я могла бы сказать, что забыла она меня, но взяла свою волю в кулак и промолчала. И, надо признать, ничего катастрофического не произошло. Голован тоже подался в какое-то училище, а Гусь то ли сел на диету, то ли ему просто надоело приставать ко мне со своим идиотским «ням-ням», но он оставил меня в покое.
Виктоша ставила спектакли вроде "Ералаша" только на английском языке. И я играла бабушек, мам, учителей, то есть все взрослые роли. Конечно, это было смешно – самая маленькая на сцене и самая басовитая. Ну и пускай кто-то над этим ржал, но Виктоша смотрела на меня влюбленными глазами и ради таких минут я была готова на все. И, между прочим, с ребятами из театра мы вполне поладили, то есть меня там принимали всерьез. А придурки вроде Гуся, может быть, и стали бы издеваться, да только в английском они совершенно не волокли, на наши спектакли не ходили, так что все получилось лучше, чем я ожидала.
Люшка появлялась не часто, но почти всегда с одним и тем же – Семён, дай я тебя причешу. Нет, сначала она просила пожрать, а потом хваталась за расческу. Короче, моя голова стала для неё учебным пособием. Мне уже начало казаться, что всё идет к тому, что довольно скоро я вообще облысею, если мои волосы так безжалостно начесывают, мелируют и вытворяют с ними невесть что. Меня спасло то, что Люшка вдруг передумала становиться парикмахером и стала подыскивать себе работу.
– А тебя возьмут? – засомневалась я.
– Не боись, у меня полно знакомых, куда-нибудь пристроят.
По крайней мере, подруга перестала хищно глядеть на мои волосы и теперь во время визитов, если Полковника не было, не вылезала из кухни.
А однажды она заявилась с какой-то девицей. Девчонка мне страшно не понравилась, она была одного роста со мной, но при этом выпендривалась. То есть она всё время держала руки в карманах куртки и даже не поздоровалась, изображала из себя такую крутую. Ну понятно, одна из летних Люшиных подружек.
– Твоего дома нет? Нормалёк. Значит так, – сразу приступила к делу Люшка, – ты сейчас её мамане позвонишь и скажешь, что ты моя маманя. И что пусть она у нас переночует.
Ну вот, Люшка выглядела вроде бы как всегда, но сказалось пагубное влияние улицы. У нее съехала крыша. Я молчала, лихорадочно соображая, как в таких случаях следует поступать. В самом деле прикинуться её маманей и не спорить? Но тогда у нас заночует эта девица, а уж такой расклад мне совершенно ни к чему. И "моего" как назло действительно нет дома.
– Давай, звони, вот номер. Зовут её Наталья Петровна… – Люшка перешла к активным действиям, то есть стала подталкивать меня к телефону.
– Да не поверит она, – вдруг подала голос девица.
– Чё это не поверит, ещё как поверит. Семён знаешь как играет, прямо как… Михалков, она даже бабок классно изображает. И голос у неё классный, я тебе говорила.
Ага, ситуация начала проясняться и у меня похолодело в животе. Я и понятия не имела, что Люшка принадлежит к фанатам моего таланта но, пожалуй, она переоценивала мои возможности.
– Мать не поверит, – охотно согласилась я с девчонкой. И лучше бы не открывала рта, потому что теперь уже она уставилась на меня и сказала с надеждой:
– А чё, может и получится…
– Да запросто, – кипятилась Люшка, – сейчас Сёмка скажет ей правильным голосом, и только так поверит. Давай, Семён, звони. – И подруга сама стала набирать номер.
Нет, ну как же я ненавидела телефон, и Люшку с её дикими фантазиями в этот момент тоже ненавидела.
– Алё, – севшим от волнения голосом сказала я в трубку, – это Наталья Петровна? А это мама Люши, то есть Вали вас беспокоит…
Черт, а кто же должен у нас ночевать? Ведь я понятия не имела, как зовут эту мымру, которая, приоткрыв рот, смотрела на меня с идиотским выражением на физиономии. И я больно пнула подлую Люшку, не мне одной страдать.
– Ты чё, сдурела! – взвыла моя дочурка.
– А в чем дело? – спрашивали меня на том конце провода.
А дело в том, что две идиотки приперлись и втравили в свои делишки третью идиотку.
– Вот тут ваша дочь, пусть она у нас сегодня останется ночевать. Валя так просит…
Ох, и врезать бы этой Вале…
– Наталь Петровна, пусть… – выхватила у меня трубку любимая доченька, – мать, то есть мама не против… Мам, тебя… – и она снова передала трубку мне.
Я ненавидела сразу всех – себя, этих двух дур и даже… незнакомую мне Наталью Петровну, которая беспокоилась, между прочим, вот об этой вот безмозглой тупой дряни, которая её обманывала. Мне пришлось назвать свой номер телефона и имя-отчество. Ну не Семёном же мне было называться.
– Ну если вы меня подставите, если что-то вытворите, то всё, Галошко, учти…, – я почти рычала, и притворяться не надо было. – Я тогда Наталье Петровне сама позвоню…
Теперь девчонка смотрела на меня с опаской, позабыв про свою крутизну. И Люшка, кажется, тоже что-то поняла, еще бы, по фамилии я называла её только в особых случаях.
– Да не боись, мы только сходим сегодня в одно место и всё. Ты же меня знаешь, Семён. Ничего такого, просто у Таньки мать строгая, вечно её пасёт.
– И правильно делает, – сказала я, презрительно глядя на Таньку. Танька только шмыгнула носом и сказала подруге: "Ну пошли уже".
– Я зайду завтра, – пообещала Люшка в дверях, а я промолчала.
Назавтра она на самом деле явилась, хотя я уже никого и не ждала. Я пропустила подругу на кухню, даже не стала ничего ей накладывать, пусть сама себя обслуживает. Люшка и обслужила, подмела чуть не все, что я приготовила на два дня. Судя по всему, в "одном месте" их с Танькой не очень-то кормили. При этом Люшка закатывала глаза и сопровождала каждую ложку невнятными выкриками вроде "вкуснотища", "красотища" и так далее. В общем, подлизывалась, как могла.
– Чай с пирогами будешь? – сурово спросила я.
Люшка с несчастным видом вздохнула и потрогала свой тощий живот, прикидывала, влезут ли пироги.
– Семён, ты эта… ну не злись…
Ага, значит, пироги не влезут.
– Короче, все нормально, Танька в порядке. И мать ее в порядке.
– Люшь, ты меня больше ни о чем таком не проси, никогда. Обманывать мать это последнее дело.
– Всё, всё, замётано! – с облегчением завопила подруга. – Пироги-то давай, можно без чая.
Часть 2
Я стояла перед часами и смотрела на свое отражение. Фигура в стекле виднелась престранная: головы на плечах не было, потому что не поместилась, зато вполне полноценная голова имелась на уровне коленей. На самом деле она принадлежала Лёвчику, который ползал у моих ног. Бедный рыцарь ползал у моих ног и что делал? Молил о любви, то есть издавал довольно странные звуки – что-то среднее между мычанием и бульканьем. Боже мой, ну зачем мне такой поклонник? И, откровенно говоря, с какой точки зрения на эту сцену не посмотри, она выглядела просто смешно. В этот день куранты показывали комедию, и амур едва не надорвал животик.
Я со вздохом посмотрела на всамделишнего Лёвчика, а не на того, что отражался в стекле. Он сосредоточенно ползал вокруг меня, а я изображала гусеницу, замотанную в розовый (фу…) кусок ткани. Нет, ну зачем я поддалась на уговоры, что это мне к лицу? Лёвчик вдумчиво драпировал розовую тряпку на моей талии или, по крайней мере, на том месте, которое он решил считать таковым. Даже с набитым булавками ртом он пытался комментировать свои действия: тут у нас бувэт сквадошка, а тут отсташим… То есть Лёвчик наивно рассчитывал, что из созданного им кокона все-таки вылупится прекрасная бабочка в моем исполнении, и самозабвенно вонзал мне в бок очередную булавку.
– Какие еще, блин, складочки? Оно будет её жутко жопить, неужели не ясно?
Конечно, это сказал кто-то, кого совершенно не было видно в стекле часов. Потому что Люшка сидела в излюбленной позе на моей кровати. А я, между прочим, наотрез отказалась делать примерку перед огромным допотопным трюмо, которое во всех деталях отражало чуть ли не половину Бабтониной квартиры. А всё почему? Да потому что уж в нем мне точно пришлось бы лицезреть свои прелести во всей красе и объеме. Вот часы, это было как раз то, что надо. Особенно, если Люшка не лезет со своими комментариями. И теперь, даже не глядя на неё, я точно знала, какую физиономию она скорчила в этот момент.
Лёвчик тоже знал, поэтому даже не посмотрел в её сторону и ответил вроде бы не Люшке, а мне, чтобы успокоить:
– А это как скгоить…Кгой гефает фсё.
Еще бы, он у нас уже год учился "на портного", как неизменно говорила Бабтоня, неизменно вызывая на Лёвином лице гримасу недовольства.
– Ну да, ну да, он у нас учится на этого, ну как его, на Диора, – ехидничала Люшка. Её иронию, между прочим, Лёвчик принципиально не замечал, потому что да, он учился на Диора.
– И цвет, не, ну надо было придумать такой гнусный цвет, прямо розовый-розовый… – это тоже сказала Люшка.
Вот здесь она попала в самую точку, я тоже считала, что в розовом буду выглядеть полной дурой, или точнее, толстой дурой. Эдакий ходячий тамбовский окорок (и откуда вдруг взялось это сравнение?), или все три поросенка в одном флаконе.
Лёвчик методично вытащил изо рта все булавки, все-таки Люшка его достала.
– У Ксении, между пгочим, великолепный цвет лица, и кожа, и волосы, и…
– И все равно оно будет Сеньку жопить.
Я, кстати, иногда задумывалась, а есть ли среди нас троих хоть один совершенно нормальный человек? И мне надоело, что эти двое разговаривали так, будто я была лишь бессловесным манекеном.
– Да хватит уже вам. Что бы у нас не получилось, это в любом случае будет ручная работа. Да, Лёвчик?
На самом деле я пыталась внушить это прежде всего самой себе. Естественно, Лёвчик, почти лежа на полу, выразил свое полное согласие. Точь-в-точь морской тюлень, получивший порцию рыбки. Эх, мне бы его уверенность…
Люшку, оседлавшую любимого конька, остановить было куда сложнее.
– Не, Семён, ты врубись, ну куда ты в этом платьице выйдешь, а? Ну хорошо, попрешься ты в нем на вечер и чё? А я тебе сразу скажу – будешь стенку подпирать, потому что танцевать там не с кем. Ваши уроды сразу, поди, в сортире пить засядут… И ты в таком наряде подпираешь стенку, это умора!
Да, Люшка умеет все испортить даже одним единственным словом, а она этим количеством никогда не ограничивалась. И самое обидное заключалось как раз в том, что подруга была абсолютно права. Хотя, с ее слов получалось, что если я не буду танцевать на выпускном балу, то только из-за отсутствия достойных кавалеров. Это уже лучше. Потому что на самом деле я бы проторчала у стены, будь зал до отказа набит голливудскими красавчиками.
Левчик мог, конечно, до изнеможения корчить из себя добрую фею, но героиня ему попалась явно из какой-то другой сказки. Да, и туфелька, между прочим, имелась, та самая, сорокового размера, я как-то так и не решилась ее выкинуть, а Люшка про нее больше не вспоминала. Хотя чему тут было удивляться? Я могла стать героиней только какой-нибудь сумасшедшей сказочки – "упала туфелька с ноги Золушки и пришибла принца…".
Но Люшкины ядовитые замечания все же делали свое дело, и я теперь намеревалась "переться" в платье ручной работы лишь на торжественную часть. А подруженьке всё было мало.
– Слушай, Семён, старый хрен мог бы уж раскошелиться на что-то поприличнее, ну в смысле более подходящее к случаю, все же дочка школу заканчивет.
Может быть и мог бы, но просить деньги у Полковника "на дополнительные траты"? Я и так на зубок знала все его финансовые доклады о доходах и расходах, и усекла в них главную мысль – основной расходной статьей являлась именно я.
Одно унижение мне уже пришлось пережить, когда подошла, нет, припорхнула Ленка Зорина с вопросом, буду ли я сдавать деньги на банкет? Да я чуть не рухнула на месте, когда услышала сумму. Меня Полковник после такого вечера сослал бы на галеры отрабатывать долг, причем пожизненно. Ну и в воспитательных целях, конечно. Чтобы знала, что именно нужно в этой жизни ценить. Поэтому вместо галер я выбрала больную бабушку, естественно, в дальней деревне.
– Значит, я тебя вычеркиваю, – легко сказала Ленка. И вычеркнула – рраз! И Денисовой нет.
И Люшка была сто раз права, ну зачем вычеркнутой выпускное платье? Да еще гнусного розового цвета, да которое еще будет жопить. Ну не могла я ей признаться, что все-таки жду какого-то "вдруг". Имею я право хотя бы на один единственный шанс?
Мама? Я и сама не заметила, когда перестала ее ждать. Почти. Из очень редких "приветов издалека" я знала, что мама с мужем куда-то снова переехали – новое место и новый муж, но название страны для меня уже не имело никакого значения – тысячей километров ближе или дальше, какая разница? Я и редкие открытки хранить перестала. Не выбрасывала, конечно, но они сами как-то потихоньку прятались с моих глаз долой. Та, первая, с наивным пряничным домиком, так и осталась лежать в одиночестве, и в ней было сказано всё. И я тоже научилась писать на открытках коротко: "дорогая мама, у меня все хорошо…". Вот и замечательно, что мама не ждала от меня никаких таких новостей, потому что ну что я могла ей написать? Про то, что меня в очередной раз откуда-то вычеркнули?
Хотя было и другое, ведь бубнил Лёвчик что-то там про кожу и волосы. С одной стороны, Лёвчик разбирался в некоторых вещах получше нас с Люшей, с другой – я подозревала, что это розовое нечто он шьет как бы не совсем для меня. У Лёвчика в комнате сидели на столе три куклы Барби. Люшка знала только про одну, ту, что перекочевала к нему от меня, и то закатывала глаза и говорила замогильным голосом: "Вот где дурдо-ом!". Я в такие моменты тревожно смотрела на нее и думала – а вдруг и вправду дурдом? Ведь это передо мной Лёвчик, слегка потрясая зажатой в руке очередной мисс Совершенство, назидательно вещал, что вот где идеал женской кгасоты.
Я на ценителя совершенно не обижалась, тем более что с некоторых пор стала подозревать, что каким-то немыслимым образом затесалась в эту кукольную компанию. Да-да, я стала для Лёвчика как бы еще одной куклой, правда менее совершенной, чем заморские красотки. Но то обстоятельство, что я умела не только открывать-закрывать глаза, но и двигаться, было в его глазах большим плюсом. А моим главным недостатком, как мне кажется, он считал мою способность разговаривать, то есть вопить басом, что я ненавижу оборки и воланы. Вот если бы я лишь таращила ясные глазки, вертелась перед зеркалом и улыбалась, как его кгошки, то могла бы стать любимой Барби.
В общем, мы с Лёвчиком оба играли в куклы, только каждый на свой лад. Моя комната уже давно напоминала маленький перенаселенный городок, где подвластный мне народец жил своей иногда очень непростой жизнью. Я была совершенно уверена, что вконец разленившийся Георг видел всякие интересные вещи, когда я уходила из дома. Может быть, поэтому на его круглой морде теперь постоянно было написано: мдаа, ну и дела… Он даже на Полковника начал поглядывать свысока, хотя по-прежнему четко соблюдал дистанцию. Возможно, в конце концов мой кот решил, что это просто такая большая плохо сделанная марионетка время от времени появляется непонятно откуда и осложняет нам жизнь, но не сильно, а так, слегка… Вот тут Георг ошибался, Полковник занимался как раз тем, что постоянно напоминал нам о существовании другой, совсем не игрушечной жизни.
А Лёвчик… его щенячье восхищение куклами, кажется, и в самом деле перешло в твердую уверенность, что только так и должна выглядеть по-настоящему красивая девушка.
– Во-первых, таких в жизни почти не бывает. А во-вторых, если вдруг и встретится, ну ты только представь её, это же ненормально, это глиста в юбке, – увещевала я замечтавшегося друга. Я уж не говорила ему о том, что сам он с Кеном даже рядом не стоял.
Теперь я и сама очень сносно шила, но одевать толстуху, которая решается смотреть на свое отражение, лишь сняв очки? Нет уж, увольте. Я, откровенно говоря, страшно обрадовалась, когда Лёвчик предложил мне себя в качестве личного портного. Это был просто класс! Я жутко стеснялась ходить по магазинам: ну как объяснить хорошеньким надменным продавщицам, что мне нужна вещь, которая меня… ну… не будет очень полнить. А теперь я опасалась только первой примерки – вдруг Диор, обмерив мою талию (если найдет, конечно), что ни будь такое скажет, ну или хотя бы подумает слишком явно… То есть я боялась, что эти мысли угадаю. Но все обошлось, тем более что я потребовала не объявлять мои параметры вслух – это секретная информация. Лёвчик понимающее кивнул и принялся за дело. И только позже я сообразила, наконец, что он лепит из меня образ вымахавшей и разжиревшей Барби.
А Люшка обо всем этом, между прочим, догадалась куда быстрее, чем я. Кусок розовой материи был только-только куплен под чутким руководством моего портного, и платье из его розовой мечты еще не начало приобретать реальные формы, а Люшка вдруг выдала:
– Чё ты ему поддаешься, блин. Вот дождешься, Семён, он возьмет и посадит тебя рядом со своей дурищей на полку. И будет пускать слюни от восторга: "Ах, Багби, ах, мой идеал"!
– Это ты злишься, потому что он не рвется сшить что-нибудь для тебя.
– Ха, для меня! – Люшку было крайне трудно смутить, – я посмотрю на него, когда он выучится, и к нему в ателье припрется какая-нибудь коровища килограммов на двести, и ему придется делать ей талию в области шеи.
