Текст книги "Барби играет в куклы"
Автор книги: Ирина Алпатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
К подъезду мы подбежали вместе, ноздря в ноздрю, я запыхалась, а приставала нет. Я рискнула махнуть в его сторону портфелем и крикнуть кыш! Котище посмотрел на меня как на ненормальную и с вызывающим видом вошел в подъезд, потом оглянулся на меня, и было совершенно ясно, что он подумал типа, ну что ты там застряла, заходи уже.
Чтобы отвязаться от наглеца, я даже нарушила один из железных запретов Полковника – в лифте не ездить! Ходить только пешком – мне не сто лет! Какое там – кот за мной в лифт не пошел, но появился рядом у двери, когда я как раз достала ключи. Врешь, не уйдешь, говорила его бандитская рожа.
– Послушай, – я решила договориться по-хорошему, – Полковник сейчас в командировке, но скоро он вернется и ни за что не позволит тебе жить у нас, так что даже не стоит и пытаться. Ферштейн?
Этот, который кот, сказал "гау"! да-да именно "гау", а не "мяу" и попёрся за мной дальше. Ни фига он не ферштейн. И голос у него оказался почти такой как у меня, в том смысле, что неожиданный. Я с опаской вошла за котом в квартиру, но тут же вернулась, потому что уже и не знала, что меня ждет дальше. Нет, все было как-то странно, и я все-таки позвонила в дверь Бабтоне, то есть вызвала подкрепление.
Ну Бабтоня первым делом подумала о том же, о чем и я, и запричитала при виде предполагаемого жильца:
– Господи, пират, сущий пират! Наш-то его выпрет. Как пить дать, выпрет.
А бродяга понятия не имел, о ком идет речь, и осторожно обходил свой, как он считал, новый дом. Бабтоня первой, между прочим, пошла налить ему молока – покормить все равно надо, а потом зашумела в ванной водой – ну помыть тоже надо, то есть капитулировала перед противником. Мы обе приготовились к кошачьему концерту и яростной схватке не на жизнь, а на смерть. Зря, непредсказуемый зверь с видом великомученика вытерпел процедуру мытья и даже не пикнул. Я осторожно сняла с его шеи грязный потертый ремешок и обалдела – на внутренней стороне еще можно было разобрать корявые буквы: Георг II. Вот только этого мне и не хватало! Ясно, что по некоторым причинам я совершенно не оценила означенное имя, а когда загробным голосом прочла его вслух, то и Бабтоня сказала: "Ох, вот только этого вот не надо". Ей оно тоже не понравилось.
– Назови его Барсиком, – Бабтоня с сомнением посмотрела на котяру, – ну или Кузей, всё лучше…
Барсик или Кузя сидел, укутанный в полотенце, и сильно напоминал тётку, которая торговала зеленью возле хлебного магазина. Я засомневалась насчёт "всё лучше", потому что имя Барсик коту совершенно не шло, да и про Кузю было очень сомнительно. Но я честно попыталась: Кузя, Кузя, кис-кис… Кот с презрением отвернулся.
Я решила предпринять еще одну попытку:
– Послушай, если ты останешься Георгом, то тебе тут точно ничего не светит. Ну какой из тебя Георг, даже второй, подумай сам. Номер первый тебя в порошок сотрёт, когда увидит, а уж если имечко твое услышит, то и меня с тобой за компанию.
Но кот, заслышав свое дурацкое имя, хрипло проорал: гау… гау….
– Надо же, – захлюпала носом Бабтоня, – ну совсем как человек разговаривает.
Уж не знаю, какой такой человек с ней мог так разговаривать, но котик производил впечатление. Я было подумала, что моя Бабтоня совсем раскисла от умиления, но она пояснила, что у нее "на кошечек" аллергия, а то бы она уж держала их обязательно.
Итак, кот явно считал, что зовут его правильно. И вообще, после мытья он стал хоть на что-то похож: шерсть, там, где она была, оказалась вполне белого цвета, хотя и ее потом пришлось все-таки состричь, уж очень она свалялась. В общем, в конце концов, новоявленный аристократ стал выглядеть совсем уж экзотически, но он очень здорово делал вид, что ему на это наплевать и держался все равно царственно. Он прошелся по всему своему королевству и выбрал, кажется, мою комнату. Мне было милостиво разрешено остаться здесь же. Большое спасибо.
Впереди нас ожидало самое страшное испытание – возвращение Полковника, но Георг ни о чем таком не подозревал, и я переживала в одиночку. Когда выяснилось, что бывший бродяга умеет пользоваться туалетом, Бабтоня объявила, что в случае чего пристроит его в хорошие руки. Ага, я всегда об этом мечтала.
Уже через пару дней Георг спал на моей постели, как на своей собственной, и возмущенно мявкал, а точнее гавкал, когда я пыталась сдвинуть его с насиженного места. Да, все шло к тому, что рано или поздно я окажусь на коврике на полу. Зато Георг умел слушать и за несколько дней я рассказала ему всю недлинную историю своей жизни, обсудила с ним обстановку в классе, поведение сволочного Гуся ну и всё остальное. Что и говорить, Георг оказался отличным слушателем. И что самое потрясающее, он говорил свое "гау" в очень даже подходящие моменты, то есть, как выяснилось, я завела себе классного кота. Ну а если быть честной, то это классный кот завёл себе меня.
А между тем день икс неумолимо приближался, приближался, и однажды приблизился вплотную. Щёлкнул дверной замок, и дверь отворилась. Только одно было хорошо в этой ситуации – я была дома. То есть дальнейшую судьбу Георга могла знать доподлинно, в деталях. А этот здоровый лобастый дурак рвался из моих рук посмотреть, кто же это вторгся в его владения и не следует ли чужака турнуть. Я в конце концов разжала хватку, где уж мне удержать этого зверюгу и, затаив дыхание, медленно пошла следом за Георгом.
Номер первый уже протопал в свое логово и возился там, и шуршал, то есть всячески изображал из себя то, что можно и нужно поймать. Георг и пошел ловить, но встал на пороге. Я вдруг подумала, что у этих двоих походка совершенно одинаковая, и кривые ноги, то есть лапы, нет, все-таки ноги опять же один к одному, хоть и в разном количестве. Ой, что сейчас будет!
Все, что в этот момент я могла наблюдать так это только стриженную самоуверенную задницу с задранным как перископ хвостом, и она выражала высокомерное недоумение. Вот-вот грянет буря… Через сколько-то минут, показавшихся мне вечностью, копошение в комнате прекратилось и воцарилась тишина. То есть наступила пауза, немузыкальная. Надо думать, эти двое сцепились взглядами.
И тут Георг затянул свое гау-у… га-а-у… Он вроде как вызывал Полковника на бой.
– Котик, кис-кис, иди сюда! – я прекрасно понимала, что на котика Георг не обратит никакого внимания, на кис-кис тоже, это была совершенно безнадежная попытка хоть что-то исправить.
Я зажмурилась изо всех сил, и тут Георг все-таки заткнулся. Я осторожно приоткрыла глаза. Тихо. Судя по всему, сейчас они снова играли в гляделки, а Полковнику в этом деле нет равных. Затем Георг осторожно, но воинственно, повернул голову и поглядел на меня. Честное слово, всем своим видом он спрашивал: ну что, рвать этого типа на куски сейчас или потом?
Потом, потом, отчаянно закивала я, рискуя лишиться головы. И мой умнейший кот с достоинством отступил на заранее подготовленные позиции.
– Ксения!!! – все, наконец прорвало его соперника.
Теперь уже я встала на пороге, чуть ли с нетерпением ожидая расправы. Я и так слишком долго жила в напряжении.
– Как это пр-рикажешь понимать!? Кто это?! Что это?! Я не позволю здесь, понимаешь, р-разводить ч-чер-рт знает что. В квартире животным не место! Значится так, чтобы этого здесь не было в течение часа!
– Тогда и меня здесь не будет в течение часа, – трясущимися губами все-таки смогла сказать я. – Ты здесь все равно почти не живешь, а теперь вообще никто не будет жить. Ты выгнал ВСЕХ! – В подтверждение этих слов за моей спиной снова хрипло взревел Георг, прямо как в фильме ужасов. Уж лучше бы он промолчал.
Дело еще заключалось и в том, что Георг вообще категорически отказывался выходить из квартиры, в смысле погулять. Бабтоня сказала, что он уже не вполне кот, кастрировали беднягу. Но так или иначе, Георг видно подозревал, что если он однажды выйдет хотя бы на лестничную площадку, то уже вряд ли его пустят обратно, и решил не рисковать. Интересно, как это Полковник будет выдворять его из дома?
Но тут Полковник сложил губы трубочкой – сейчас ка-ак свистнет, нет, не свистнул, а гаркнул прямо таки генеральским голосом:
– А ну, мар-рш в свою комнату!
Мы с Георгом дружно, как один, выполнили команду и затаились. Прошел час, потом другой, и стало ясно, что в этом доме кое-кто еще поживет.
Вот ведь чудеса. Переселение к тете, пусть и временное, представлялось мне великой катастрофой, изгнанием из родных мест. Мысленно я брела в рубище по бесконечным дорогам, потом меня селили под темной лестницей в не менее темном доме, где было холодно и шастали полчища крыс. Ну и что же, что тетя Валентина нисколько, как мне запомнилось, не походила на злую мачеху, зато я заранее чувствовала себя всеми гонимой Золушкой. А тетя, как оказалось, жила в каком-то квартале от нас, в квартире очень похожей на только что покинутый мною, так сказать, кров, правда побольше и поустроенней. Впрочем, на нашу квартиру никакая другая походить и не могла. «Казарма и казарма», – вырвалось однажды у Бабтони. Вот! А я как раз и не знала, как можно назвать полупустые комнаты с голыми стенами и неуютной тишиной, ну не домом же.
В комнате Полковника, кроме уже упомянутой кровати, обосновались стол и стул, страшно напоминавшие своего владельца. Был еще телевизор, который не одобрял, когда его включала я. Да, и еще были гантели. Иногда я слышала глухое мерное постукивание – Полковник "качался". Я прямо таки воочию видела его бескровные стиснутые губы, неподвижный взгляд, устремленный в потолок и куда-то дальше, сквозь него. Уж я нисколько не сомневалась – Полковник накачивает свою ненависть к нам: ко мне и маме. К маме за то, что уехала, а к дочери за то, что осталась.
Да, мама уехала и увезла всё. Она не снимала с окон занавески, уж такого я точно не помнила, не паковала посуду, ведь там, куда она уезжала, было всего много, причем гораздо красивее и лучше. Но после ее отъезда занавески и тысяча других мелочей, которые были при маме, исчезли как-то сами собой. Видимо, они не захотели оставаться здесь без нее и просто потихоньку растаяли как комья снега, занесенные на подошве обуви в прихожую. Я этому нисколько не удивлялась, потому что сама бы запросто растаяла, превратилась в жалкую лужицу под взглядом Полковника, если бы не была такой обыкновенной, из плоти и крови. Но тогда я не догадалась, что в один из больших, как-то незнакомо пахнущих чемоданов мама упаковала и то, что не имело названия, но наполняло эти стены теплом и жизнью. Туда же успела спрятаться невидимая часть меня – красивая, умная, любимая; а толстушка-дурнушка осталась, растерянно глядя в окно на отъезжающую машину.
Ах, если бы Полковник был другим, если бы он хоть сколько ни будь походил на нового маминого мужа с непроизносимым именем, тогда она может быть и не уехала бы от нас. А так, Полковник получил отставку – отставку на службе, отставку у мамы. И я с ним заодно.
Сундука у тети Валентины, конечно же, не было, кто бы сомневался, уютных половичков тоже; были полки с книгами и разными камнями, и всё это лежало себе как хотело. Но я напрасно искала взглядом к чему бы такому придраться и почувствовать себя несчастной. То есть там не было вещей, в которые я могла бы влюбиться, но не было и ничего, что я могла бы возненавидеть. А пока я сидела в уютной кухне, ела замечательную котлету с макаронами и решительно не думала о том вреде, который эта вкуснотища тем временем наносила моему жирненькому тельцу. Между прочим, в этом деле Бабтоня и моя тетка были схожи – они обе сразу тащили человека на кухню, даже такого упитанного как я.
Тётя Валентина сидела напротив, совершенно по-бабьи подперев рукой щеку, и говорила про какого-то Георгия.
– … Георгий совершенно не прав, так тоже нельзя… уж я никак в этом не виновата…. если бы Георгий сразу подумал…
Первым опомнился Георг, сидевший под столом у меня в ногах. Он довольно чувствительно тюкнул меня лапой и протестующее рявкнул, дескать, хватит склонять мое имя попусту. Тут опомнилась и я. Ёлки-палки, да ведь тётя говорит про Полковника! Это открытие меня так поразило, что я даже позабыла жевать и сидела, точно хомяк, с раздутой щекой. Подумать только, мне вот уже битый час толкуют про Полковника, а я не запомнила ни слова, идиотка такая. И что это тётя надумала называть его по имени, когда он всю жизнь Полковник? Вот я, например, была совершенно уверена, что когда он родился, то посмотрел на всех этим своим парализующим взглядом, сложил по-особому губы и всё, всем стало ясно – Полковник родился.
Тетя Валентина по-своему истолковала мой остановившийся взгляд и сказала со вздохом:
– Ну пошли, Ксюшенька, я тебе твое местечко покажу, и котик будет спать рядом.
Фууу… "Ксюшенька… котик… местечко…" – всё это было как-то уж чересчур, и я с подозрением посмотрела на тётку – не издевается ли. Нет, тётя была сама серьезность. На моей памяти Полковник всего раз пять называл меня по имени, да и то было примерно так: "Ксения! Я кому сказал!". А я, между прочим, ничего такого и не делала, вон даже с расшалившимся Мики хозяин говорил ласковей. Но, по крайней мере, Полковник хотя бы не уродовал мое имя.
Итак, мы пошли смотреть Ксюшенькино местечко. Местечко было как местечко – довольно большой диван, да еще и с огромным цветком в придачу, кажется, фикусом. Вот фикус мне понравился, буду спать как в джунглях. И все это дело при необходимости можно было закрыть ширмой. Нормально. Только вот у Георга, судя по всему, было совершенно другое мнение, он был не в восторге. Но я тут же позабыла и про фикус, и про Георга, когда увидела в соседней комнате как попало застеленную кровать (Полковника на них нет) и стол, заваленный тетрадями и еще какой-то фигней, и раскиданные вещи.
Вот черт! Почему мне ни разу не пришло в голову, что тетка может жить не одна? То, что Полковник говорил о ней в единственном числе, совершенно нормально, странно еще, что он снизошел до каких-то пояснений – ведь запросто мог без всяких разговоров взять и переселить меня на новое место, разбирайся потом отчего да почему. Да и вообще, а сам-то он удосужился поинтересоваться, кто здесь живет, или просто отдал тетке приказ и точка?
Раскиданные там и сям вещи недвусмысленно давали понять, что их хозяин здесь у себя дома, не то, что некоторые. Я в полной растерянности стояла посреди комнаты, сразу почувствовав себя лазутчиком на вражеской территории, и лихорадочно придумывала повод для того, чтобы сейчас же, немедленно уйти из этого дома. Но этот чертов повод никак не придумывался, и мне пришлось остаться.
Как же мне было неуютно, но тетя Валентина решительно ничего такого не замечала. Она говорила, говорила, а сама при этом все время что-то складывала, расправляла, встряхивала. Я вовремя сообразила, что если буду стоять с разинутым ртом, точно пугало среди огорода, то опять пропущу что-нибудь важное. И действительно, спохватилась я почти вовремя, как раз для того, чтобы услышать совершенно невероятную для меня вещь – тетя вышла замуж за вдовца с ребенком!
Я стояла точно громом пораженная – это что же Полковник такое задумал, а? Это я должна теперь жить здесь, где обитает ужасный ребенок, а в его испорченности я ни минуты не сомневалась, да еще и вдовец!
В полном оцепенении я смотрела на тетю Валентину: подумать только, человек жил среди такого кошмара, да еще рассказывал о нем будничным тоном, будто делился рецептом борща. Нет, надо бежать отсюда, бежать домой и дожидаться Бабтоню да хотя бы под дверью, и пусть Полковник лопнет от злости, когда вернется! Я уже, забившись в угол дивана, что-то такое стала прикидывать, вроде бы план действий, но в этот момент в дверях загремел ключ, Георг моментально встал в боевую стойку, и я вскочила как ужаленная. Бежать было поздно, пришел вдовец с ребенком!
Вот появились у меня непонятно когда две поганые особенности: одна – в самые неподходящие моменты слышать голос ехидны, засевшей где-то под моей грудной клеткой, другая – видеть себя в разных там ситуациях как бы со стороны, вроде как картинки в книжке, только живые. И вечно я на этих картинках дура дурой.
Вот и теперь – стоит среди комнаты растрепа с разинутым ртом и пялится в ужасе на дверь, а в комнату входит… а в комнату входит дядька во всем черном, смотрит на неё, то есть на меня черными-черными глазами, у него мертвенно белое лицо, а из-за его спины вылезает некто похожий на тролля с рогаткой и бац! мне в лоб… Все эти ужасы эта самая ехидна рассказывала страшным грубым голосом, да еще и слова растягивала, издевалась.
Похоже, что вид у меня в тот момент был совершенно дикий, потому что Георг коротко мявкнул и застыл рядом, подняв трубой хвост. Кажется, именно так коты должны реагировать на всякую там нечисть… И вот тут в комнату вошел тот самый вдовец, или нет, вместо него вошел высокий худощавый дядька в очках и сразу сказал:
– Ага, вот она у нас какая. Ну что, племяшка, давай знакомиться, и так мы с этим делом сильно затянули.
Да-а, у него и в самом деле имелись темные глаза, только они были неожиданно веселые и как будто чуть дикие что ли. Точно! У него глаза были как у Мики, вот. И сам он походил на немолодого цыгана, который бродил-бродил по степям и наконец пришел домой. И теперь это был домашний такой цыган – белозубый и, кажется, добрый…
– Дядя Толя, – первым сказал он, – прошу любить и жаловать.
И сам взял в свою большую горячую ладонь мою, холодную и влажную. И ничего, не поморщился, а даже улыбнулся какой-то знакомой улыбкой, и я тут же вспомнила – да-да, именно так улыбается Мики, и у меня стало тепло и легко в груди. Жаль, Георг не хотел принять участия в этой трогательной сцене, он всем свои видом показывал: не подходи, мол, задеру! И явно собирался завести свою шарманку. Дядя вызова не принял и отступил, только сказав: ишь ты, защитник…
Я наконец опомнилась и в ответ произнесла своё имя, хотя это было, в общем-то, ни чему, но так делают взрослые люди, и я назвала, и совершенно неожиданно для себя даже пояснила насчет Георга, что он чужим не дается. На что дядя сказал: "Ого"! Вообще-то я сильно подозревала, что Георг просто не выносит именно мужчин, но вслух ничего такого объяснять не стала, дядя мне нравился.
Я не совсем поняла, к чему относится дядино "ого", но всё равно нисколечко не обиделась. Даже если это про мой голос, то я привыкла. Еще с тех пор, когда тысячу лет назад мы в школе учили стихи Некрасова, а может быть и еще раньше. Просто, когда дело доходило до строк: "… крикнул малюточка басом", все начинали смеяться и показывать на меня пальцами. И учительница тоже улыбалась. Потому что я как раз была малюточкой, говорящей басом. Непонятно как так получилось, но мое горло когда-то болело, болело, а потом болеть перестало, но начало издавать очень низкие звуки. И это производило на неподготовленных слушателей потрясающее впечатление. Скажу по секрету, я даже нашла сравнение. Лягушка-бык… Да-да, она самая. Небольшая такая скотинка, которая открывает свой опять же небольшой ротик и издает немыслимый звук, точно она… Ну это из ее названия ясно. Поэтому я старалась говорить как можно меньше, чтобы никого, так сказать, не травмировать. Но дядя Толя выглядел как раз не травмированным, а довольным. Хотя не очень понятно, чем именно.
И вот как-то так получилось, что я почувствовала себя… ну чуть ли не счастливой. И даже позабыла про ребенка, того, что ходит непременно с рогаткой. А он не преминул о себе напомнить, и очень скоро. Мое чудесное ощущение счастья перепуганной курицей заметалось по комнате, когда в дверь сначала позвонили, а потом забарабанили, чуть не сорвав ее с петель.
– Мишенька… – ахнула тетя Валентина и ринулась открывать.
Ничего себе Мишенька, да это бандерлог какой-то явился с неудачной охоты! Я обреченно села под фикус, уже не ожидая от жизни ничего хорошего. А тетя прямо таки заходилась от восторга, что мальчики так удачно подгадали и вот прямо оба разом и пришли. Мальчики!? Это почему она говорит об одном малолетнем бандите во множественном числе!? Но я уже угадывала ответ: их, по меньшей мере, двое, и Мишенька либо главарь, либо меньшее зло в этой паре.
Ну какого черта эти мальчики тут сдались да еще в количестве сразу двух, кто их просил подгадывать, а? А тетка все квохтала, а ей в ответ раздавалось низкое гудение: шмели прилетели. И им, ясное дело, не по семь лет и даже не по десять. Поскорее бы кончалась эта пытка неизвестностью. Хотя почему неизвестностью, мне все было ясно заранее, и я почти ни в чем не ошиблась, даже в деталях.
– А вот и наша Ксюша, – до отвращения ласковым голосом объявила тетя Валентина.
Я сидела, не смея поднять глаза, уже только один вид двух пар тапок огромного размера поверг меня в шок. То есть мальчикам было даже и не по двенадцать, на что я непонятно почему начала уже было надеяться. Ужас! Кошмар! Кошмарный ужас, вот.
– Привет! – в разнобой пробасили детки, я вежливо кивнула тапкам в ответ и прошептала почти беззвучное здрасьте… Можно себе представить что будет, когда они услышат мой голосок…
Тапки гигантского размера повернулись и пошли из комнаты, а тапки чуть поменьше, пинаясь и наступая на них, отправились следом. Только тогда я смогла сделать вдох, оказывается, все это время я не дышала. Георг, видимо, тоже, потому что из-под дивана раздался его хриплый то ли всхлип, то ли возглас. Тапки остановились на пороге.
– Вы что-то сказали? – вежливо спросили тапки-великаны. Слишком вежливо.
– Нет, это кот. Он под диваном, – прошептала я.
– Понятно, – сказали огромные тапки и вышли. Тапки поменьше выскочили следом, и я отчетливо услышала, как они начали ржать.
Нет, ну за что Полковник учинил мне такое наказание! Что я ему сделала!? А ведь очень скоро выяснилось, что это было только начало экзекуции.
Тетя Валентина стала накрывать в комнате на стол, как будто нельзя поесть на кухне. Я тоже вроде бы участвовала в этой процедуре, не сидеть же пнем на диване, но при этом скорее мешала, чем помогала. У меня все как назло валилось из рук. Да еще ложки и вилки, видите ли, нужно было класть на строго определенное место, хотя дома я ела просто так, без затей, и ничего, было вкусно. Тетка быстро исправляла мои ошибки, но я все равно была готова умереть со стыда – что сейчас сказала бы мама, увидев мой позор? А впереди меня ожидало главное испытание – белоснежная скатерть. Я пристально ее разглядывала, терзаемая недобрыми предчувствиями: а что если я что-нибудь уроню, опрокину, капну? Ведь это же будет во век не отстирать, уж я то знаю, и тогда мне останется только одно – залезть под стол и прожить там весь срок своего здесь пребывания.
Надо признать, на меня никто особенно и не обращал внимания. Вначале я проверила это очень осторожно, потом смелее, действительно никто не смотрит. И очень хорошо, потому что орудовать ножом и вилкой одновременно было выше моих сил и, между прочим, дядя Толя тоже не выпендривался, а ел как все нормальные люди. А уж про младшенького и говорить было нечего – он почти лежал лицом в тарелке и изображал из себя пылесос, который засасывает всё подряд. Только тетя Валя и старший брат пылесоса что-то там отрезали, видите ли, по кусочку, вот у них даже и вид был задумчивый – и чего это мы такой ерундой занимаемся, наверное думали они. Вообще интересно, как эти два братца…
Я так осмелела, что забылась и вперила в них взгляд, готовый, правда, в любой момент юркнуть обратно в тарелку. Ну надо же, бывает ведь такое: один серый, другой белый, два веселых гуся, хотя один был не серый, а черный. И оба называли дядю Толю батей. У того, что младше, была совершенно белая кожа, похожая на непропеченное тесто, и голубые глаза. И на щеке темнела маленькая родинка, будто позаимствованная у напудренных кокеток из прошлых веков, а над почти невидимыми белесыми бровками уголком свисала белокурая челка. Мишенька, или это старший Мишенька? откидывал её коротким движением головы, а она тут же возвращалась на место. Мне вспомнилось восторженное "Мишенька пришел", ясно, что это он и есть. Я так увлеклась наблюдением за челкой, что совершенно позабыла про старшенького братца.
Насчет того, что он старший было слабо сказано, потому что это был совершенно взрослый дядька, вот тетя Валентина его и не сосчитала. Еще бы, хорош ребеночек. У него были темно-шоколадные брови и большой нос. Впрочем, темными были не только брови, но и волосы и даже подбородок, просто брови и нос как-то сразу бросались в глаза. Но, в отличие от дяди Толи, на цыгана он почему-то не походил, и на самого дядю вроде бы тоже. Полковник наверняка скорчил бы свою фирменную гримасу, увидев этакую небритую рожу, уж сам-то он скоблил свой фэйс ежедневно. Да и вообще, этот небритый рядом с белобрысым непропеченным Мишенькой смотрелся как дом с темными окнами, вроде он есть, а вроде его и нет.
Ну так вот, этот самый темный дом вдруг взял да и врубил на полную мощь иллюминацию, в том смысле, что старший сыночек улыбнулся, и на его темном лице улыбка показалась прямо таки ослепительной вспышкой. То есть меня застали врасплох на месте преступления. Что-то было очень тихо и коротко сказано, я скорее угадала, чем услышала, и братики коротко и дружно гоготнули. Чертовы гуси. Да, я отлично знала, как выгляжу в их глазах – толстая рыжая сова, и я больше не подняла глаз от тарелки и умело (все-таки сказались тренировки) уронила голубец или что там было на крахмальную скатерть. Я даже чуть удивилась, что это не произошло гораздо раньше, это я еще довольно долго продержалась. Лужица соуса задумчиво растекалась по снежному полю, а я даже не попыталась замаскировать ее салфеткой. Зачем, если все идет строго по плану. Но если кто-то ждал, что я разревусь, то не дождался, с него вполне хватило моей глупой багровой физиономии.
Старший гусь жил где-то в другом месте, а младший большей частью просто отсутствовал, но при этом он исправно метил свою территорию. То есть везде, даже в самых неожиданных местах валялись обертки от конфет – мальчик постоянно лопал сладкое. И конфетки-то были не абы какие, а вкусные: «Мишка» там, «Красная шапочка», я по фантикам догадалась. Этот гад давал мне понять, что он такие конфетки жрёт, а я, мол, нет. Уж не знаю, где он хранил свои запасы, мне на них было наплевать.
И все равно это было не самое плохое время. То есть я могла хоть как-то существовать, есть, пить, что-то делать. Спасибо, что мы учились в разные смены, не то мне пришлось бы бросить школу, чтобы только не сталкиваться с лучезарным шоколадным Мишенькой по утрам в коридоре и на кухне. А так, я даже иногда могла себе вообразить, что этой мой дом и мои родители о чем-то разговаривают за стеной, а я у них, между прочим, единственная любимая дочка. Ну ладно, дядю Толю я из великодушия готова была оставить гусям, не делать же их сиротами. А что тогда с тетей Валей, выдать ее замуж за Полковника что ли? Я сама не понимала, как такая вот чепуха могла прийти мне в голову, не говоря уж о том, что это здорово смахивало на самое настоящее предательство. Ведь как ни крути, мама в этот сценарий никак не помещалась.
Что поделать, но ее образ становился все тоньше и неуловимей, он так и норовил растаять от самой невинной фантазии, а уж мои фантазии невинными никто бы не назвал. Хотя с теткой получалось тоже как-то не очень – Полковник тут же начинал смотреть на нее вроде как презрительно, то ли ему не нравилось, что она вечно в фартуке, то ли еще что. Скорее всего, дело было опять же в том, что она была маминой сестрой. Ладно, эту мысль можно было совершенно оставить, потому что и сама тетя видела только своих "мальчиков" – им надо то, им надо сё. Меня это даже немного раздражало, если честно. В общем ну их всех, я решила, что мне пора возвращаться восвояси. Но как это сделать без ключей?
Я попробовала подъехать к тёте Вале: хочу проверить как там, дома. Подумать только, тетка бодро меня заверила, что она, видите ли, к нам наведывалась. Там все в порядке! Еще бы, не всё в порядке было с головой у неё и, конечно, у Полковника. Я спала на идиотском диване под идиотским фикусом зачем? Ради чего? Не могла же я сказать тетке, что страшно соскучилась по своим куклам, что они соскучились по мне. Да, между страницами учебников лежали Принцесса-Перышко и Принцесса-Снежинка, и их мать-Королева, но им было неуютно среди формул и цифр, они выглядели потерянными и несчастными. А дома остались Дамы и Кавалеры, Крылатые кони и ангелы. Конечно, когда в нашем доме поселился Георг, мне пришлось убирать хрупкие бумажные дворцы и их обитателей в стол. Но они были, и ждали меня, и скучали…
Что касается Георга, так он вообще решился на крайние меры – перестал ходить в туалет и делал свои дела под диваном! Это Георг-то. Но я его прекрасно понимала, он тоже жаждал изгнания, но не на улицу, а к себе, то есть к нам домой. И это сладосик-медосик Мишенька своим присутствием-отстутствием так на него действовал. Теперь, придя из школы, я первым делом лезла в убежище под диваном убирать вонючие кучки.
– Он нервничает, он хочет домой, – с надеждой объяснила я тете, – я отнесу его и буду каждый день там навещать.
Тетя Валя замахала руками: ничего, ничего, привыкнет. Похоже, Полковник её основательно запугал. Тогда я пошла в разведку – а вдруг Бабтоня уже вернулась. Ясное дело, что мне "повезло" как обычно. Я битый час просидела у подъезда, но её так и не дождалась, зато дождалась расспросов навязчивой соседки снизу, в смысле, где же я живу, что-то никого не видно. По крайней мере, стало ясно, что Бабтоня все еще не приехала из своего города с отсутствующим названием. А вдруг и города на самом деле нет тоже?
Я побрела пешком обратно и, конечно, не просто так побрела. Если идти дворами, то можно поглазеть на окна, кто-то там живет и как. Особенно это хорошо получалось вечером, когда повсюду зажигали свет и не всегда задергивали занавески. Я разглядывала кусочек обоев, угол какого-нибудь шкафа, картину на стене. Возможно, что где-то там в уголке стоял большой уютный диван, и я могла бы устроиться на нем с ногами и читать интересную книгу, или вырезать из бумаги нового жителя для своего города и ждать кого-то, кто обязательно должен прийти. А вон тот старик в окне, он наверное добрый и мог бы быть моим дедушкой, мы бы с ним разгадывали кроссворды, ну или играли бы иногда в шашки, потому что ни во что другое я играть не умею. Или вон на той кухне с клетчатыми занавесками я пеку пироги, и тихонько посвистывает чайник на плите и…
Тетя Валентина встретила меня по полной программе. Она била крыльями и спрашивала, как я могла? Как я могла так ее расстроить, ведь она за меня отвечает! Она очень, очень волновалась, буквально не находила себе места, если что, как ей держать ответ перед Георгием?
