Текст книги "Барби играет в куклы"

Автор книги: Ирина Алпатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– А… Полковник там? – решилась я спросить о главном.

– Да чё он тебе дался, нет его. Там одной Наташки за глаза хватит.

Я покосилась на затылок водителя и решилась:

– Люшь, я понятия не имею, про какие ключи идёт речь. И я очки разбила, без них только вблизи вижу.

– Да не волнуйся ты, всё найдется, – неожиданно сказал парень. Хорошо так сказал, ободряюще. Но мне что-то не очень в это верилось. И тень Полковника, почти зримая, реяла надо мной. Чтобы её разглядеть, мне никакие очки не были нужны.

Мы вошли в офис, и я от дверей прищурилась – точно, впереди маячил кто угодно, но не Костя. Этот был выше и в два раза шире. Уволили! – ужаснулась я про себя и обреченно потащилась за водителем, а Люшка почти наступала мне пятки – подгоняла. Пока мы шли по коридору, я успела живенько нарисовать картину – Полковника тоже из-за меня увольняют, а может – даже арестовывают. Он превращается почти в Жана Вальжана, а я, соответственно, в крошку Козетту. Да, имечко противное и идет мне как корове седло, но… Ага, мы уже пришли.

Парень – Люшка сто раз назвала его по имени, но я совершенно не помнила – постучал и вошёл. А следом, стало быть, завели меня.

За столом сидела эта, как её, Наташка. При моем появлении она всем телом развернулась к двери – ну-ка, ну-ка, дайте мне посмотреть… А мне, как ни странно, тоже захотелось на нее посмотреть и как можно ближе, потому что она была до ужаса похожа на Люшку, то есть на ту Люшку, какой она будет лет через двадцать. Женщина упруго поднялась и шагнула к нам.

– Ну и что? И где, наконец, ключи? – спросила она, но не у меня, а у парня. До меня не снизошли. Эта самая Наташка смотрела на моего провожатого, а я на неё. Только Люшка могла назвать ее Наташкой, хотя бы и за глаза. Очень красивая женщина, и лицо ухоженное и точно нарисованное. Вот только тот, кто его рисовал, зачем-то провел черным карандашом по каждой линии по нескольку раз, и всё получилось слишком резко, слишком ярко. И загар тут был совершенно не нужен, его тоже было слишком много. Нет, она не очень красивая, в ней всего слишком, решила я и правильно сделала. Потому что теперь Наталья… тьфу ты, я мгновенно забыла, какое отчество назвал парень. В общем, теперь она смотрела на меня надменно и презрительно, и… Короче, паршиво так смотрела.

– Я жду, когда мне вернут ключи, – повелительно сказала она. На сей раз уже определенно мне. У неё был красивый голос, хорошо поставленный, но ей он совсем не подходил.

– У меня их нет и не было. – Я надеялась, что ответила спокойно.

Мне было не по себе – мадам вела себя уж очень противно, как будто разговаривала с преступницей. Даже Люшка, которая маячила со мной рядом, стала как будто меньше ростом. Что-то эта сцена здорово напомнила… Ах да, хозяйка распекает тупоголовую прислугу, а та стоит, понурившись, и теребит грязный фартук. Нет уж, хватит с меня Полковника! Я расправила плечи и вперила гордый свой взор ей, то есть хозяйке, точно в переносицу, хотя это было трудно – дылда возвышалась надо мной на целую голову.

– Она не помнит, а может, и правда не видела, – вроде как вступился за меня парень. Уж лучше бы его здесь не было.

– Что значит не помнит, как это не помнит?! В пятницу днем ключи были на месте. У нас здесь скоро чёрт знает, кто будет хозяйничать.

Эта грымза набирала обороты. И я еще подумала, уж не потому ли она так расходится, что место её ключам в её сумке. А она их где-то потеряла…

– Ой, были какие-то ключи, в коридоре у самой стены лежали, – я так обрадовалась, что даже забыла держать оборону против мадам.

– И что? – она вроде бы тоже сбавила тон.

А ничего. Дальше я ничего не помнила. Были и были, я их наверняка подняла и… всё. Я растерянно огляделась, но что толку, если все вокруг плавало в легкой дымке.

Я могла бы озираться до бесконечности, но парень сказал:

– А мы, Наталья Андреевна, сейчас следственный эксперимент проведём.

– О, хоссподди! – закатила к потолку глаза эта самая Наталья Андреевна, а потом повела взглядом вокруг… Да уж, даже Люшке было чему у неё поучиться: У подруги это получалось как-то по-птичьи: высунется из скворечника и оглядывается – где у нас небо? Где скворец? Где все? А эта… повела глазами и всех сравняла с землей, вот так.

Короче, эксперимент начался. Мы, то есть я, безымянный парень и Люшка потащились на то место, где я нашла ключи. Так, отсюда я пошла куда? В ту вот дверь? Я неуверенно двинулась вперед. Спасибо моему провожатому или обстоятельствам за то, что было вроде как обеденное время. Иначе сейчас бы разыгралась сцена – по улицам слона водили… Я постояла перед какой-то дверью, повращав глазами, но куда мне было до Натальи, и мысленно постучала себя по лбу: эй, вспоминай, вспоминай давай! Мы заглянули в пустой кабинет, нет, не то. Снова попёрлись на исходную позицию, а я наконец догадалась, на кого мы походим: на сыщиков с терьером. Только терьер оказался раскормленным, туповатым и медлительным, хотя и переставлял торопливо толстые ножки, старался.

Мы, почти обнюхивая каждый угол, дошли до двери, которая грозила многообещающей надписью: "Не входи! Убьет!". На самом деле там хранились всякие хозяйственные принадлежности, и убить могла разве что швабра, попав входящему черенком по лбу. На своего провожатого я старалась не смотреть, и его терпение когда-нибудь кончится. Да и Люшка напоминала закипающий чайник – того и гляди засвистит.

Вот сейчас я нырну в эту комнату, закроюсь изнутри, и пусть меня там и в самом деле убьет, а эти пусть тут бегают, а я буду как Володя Шарапов из классного фильма, а они как волки позорные… Я включила свет, тупо оглядела полки. Уфф! Ключи лежали у входа на самом видном месте. Ну я-то, тупица, про них забыла, а куда смотрела Люшка, когда пришла на работу? Конечно, я была виновата, но как же мне захотелось прибить подругу!

Я вручила ключи группе сопровождения и очень тихо спросила, могу ли я уйти.

– Да я тебя отвезу, вот только ключи Наталье Андреевне передам. А ты к ней зайди, она велела, – это уже было сказано Люшке.

У меня засосало под ложечкой. Всё было ясно, сейчас Люшу из-за меня выгонят. А она так старалась, надеялась, красилась, так готовилась к судьбоносной встрече. Ждать я никого не собиралась – у нас, униженных и оскорбленных тоже есть своя гордость, хватит с меня! Когда парень с Люшкой исчезли из виду, и ринулась к выходу.

И почему, спрашивается, все двери в учреждениях обязательно должны выглядеть одинаково? Лично я красила бы входную-выходную в какой-нибудь другой цвет – красный, синий или зеленый. Специально для тех, кто способен заблудиться в трех соснах или плохо ориентируется в пространстве, или ходит без очков, или очень нервничает. Я все-таки взяла себя в руки и почти бегом устремилась по коридору… Человек возник передо мной совершенно внезапно, и я носом врезалась во что-то твердое и шершавое.

Я и не знала, что у меня такой паршивый нос, то есть чуть что, и из него сразу начинает течь кровь, причем в каких-то ненормальных количествах. Да еще ко всему прочему из глаз хлынули слезы, и стало совершенно ничего не видно. Дядька будто клещами взял меня за локоть и поволок куда-то. Кажется, в противоположную от входа сторону.

Самым худшим из всего случившегося оказалось то, что он притащил меня прямёхонько в кабинет все той же Натальи-как-там-ее… Я начала поспешно вытирать слёзы – еще не хватало раскисать на глазах у этой мегеры, хватит с неё моего расплющенного носа. Ладно хоть Люшки и парня в кабинете уже не было. А мегера-то как выскочит из-за стола, как выпрыгнет, и прямиком к тому, кто меня к ней приволок.

– Аркадий Петрович, у вас кровь!

Я хрюкнула разбитым носом и посмотрела на мужчину – как, и у него тоже?

Кошмар! Белоснежная рубашка на груди у господина была вся в темных пятнах. При этом он вытащил из кармана носовой платок, которого у меня отродясь не бывало, и протянул мне, повторив мегерины слова: "У вас кровь…". Я взяла платок, чего уж там, и прижала к своему пораженному органу. Теперь скорее домой! Но дядька приказал: "Сядьте!" и снова сжал мою руку, усаживая в мегерино кресло. Её это дело возмутило, хоть она ничего и не сказала. При этом Мегера Натальевна рвалась оказать помощь, но не мне, конечно, а дядькиной рубашке. Она сжимала в руках стакан с водой и носовой платок, ее личный, и всё порывалась кинуться со всем этим делом господину на грудь.

– Аркадий Петрович, это нужно немедленно замыть, иначе останутся пятна!

Но Аркадия Петровича такая перспектива вроде не испугала, и он велел:

– Вы лучше девушке компресс сделайте, пока она у нас тут кровью не истекла. – И они оба посмотрели на меня, причем сестра милосердия с явным возмущением.

Естественно, я не имела права истекать кровью у неё в кабинете, на её рабочем месте, да я этого делать и не собиралась. Я собиралась встать и уйти. Но мегера послушно подошла и налепила мне на переносицу свой мокрый платок. Я чувствовала, что с гораздо большим удовольствием она меня этим платком удавила бы, но… Мегера холодным голосом отдавала команды: голову выше, не дергайся! и я, стиснув зубы, подчинилась.

Потом, к счастью, мадам оставила меня в покое, и они заговорили о каких-то своих делах. Я сняла со своей физиономии кружевной компресс и, положив его на край стола, осторожно выбралась из кресла – посидела, пора и честь знать. "Ну я пойду", – сказала я в дядькин испорченный платок гнусавым голосом.

Мужчина промолчал, а мегера вообще даже бровью не повела – её спасательная миссия закончилась. Я поняла, что мне позволено удалиться, и можно тихонько вынести с поля боя свой распухший нос, какой ни наесть, а он у меня один. Мы с ним благополучно выбрались из кабинета и осторожно пошли по коридору, понимая, что второго столкновения нам уже, пожалуй, не пережить.

Я сделала лишь несколько шагов, когда дверь за моей спиной открылась, и стало ясно, что господин, отдав на ходу какие-то распоряжения, пошел за мной следом. Я почти размазалась по стене, уступая ему дорогу, но не тут-то было. Он тоже притормозил, вроде бы пропуская меня вперёд, мол, только после вас. Это он меня контролирует – догадалась я – хочет убедиться, что я выберусь отсюда по крайней мере живой и не создам им проблем. Наплевав на чувство самосохранения, я ринулась прочь, прижимая к носу испачканный платок одной рукой и выставив вперед другую. Именно так я и пронеслась мимо удивленного охранника и тех, кто там еще попался на моем пути – с простёртой вперёд дланью, указывая путь себе и следовавшему по пятам товарищу. Да-да, он тоже прибавил скорость и сидел у меня на хвосте.

За дверями Аркадий э…., не важно, в который уже раз ухватился за мою руку и в который раз скомандовал:

– Не надо так спешить!

– У меня автобус, – прогнусавила я, и в который раз пожалела, что не умею коротко и ясно, как Люшка, сказать: отвали!

И вот поэтому дядька теперь буксировал меня опять же куда угодно, но только не к автобусной остановке. А я вспомнила, как всегда "кстати", своего друга Мики, который, не желая идти домой с прогулки, ложился на брюхо, и хозяин тащил его за ошейник как мешок с картошкой. Я вот тоже так однажды поступила, и Федора не смогла сдвинуть меня с места. Может, мне и сейчас проделать похожий фокус: завалиться на здоровый бок? Но тогда на мне уж точно не останется ни одного живого места…

Пока я лихорадочно примеривалась, решиться или нет, мы подошли к тёмной машине и остановились. Точнее, остановился мой провожатый и, не отпуская моей руки, попытался меня мягко, но настойчиво в эту машину запихнуть. Нет, я не мешок с картошкой, я овца, приготовленная к закланию, я и проблеяла очень похоже:

– Мне надо домой, я с вами никуда не поеду!

– Ёшкин кот! Так это опять та самая! – вдруг подал голос водитель, которого я только сейчас и заметила. Вот уж точно, она самая, только кота нет. А это, значит, как раз и есть та компания, которая принялась за меня неделю назад, а сегодня поставила в этом деле жирную точку, причем на моем лице.

– Гена! – рявкнул мужчина и, воспользовавшись моим замешательством, втолкнул в машину. – Девушка сейчас назовёт адрес, и ты нас отвезёшь.

Кого это нас? На фиг они мне сдались? Я молчала, затравленно глядя на усевшегося рядом дядьку. Среди бела дня запихивают в машину, командуют…

– Так куда ехать-то? – более миролюбивым тоном спросил водитель. Ладно, я обреченно назвала адрес, и мы поехали.

– Ну, конечно же вспомнили… – голос моего соседа прямо сочился довольством. – Я вас почти сразу узнал. Да… получается, что я приношу вам одни проблемы, но ничего, мы это обязательно исправим.

Он меня, видите ли, узнал. И что я должна была помнить – бампер его машины? Только его я и разглядела более менее отчетливо, и темное пятно без лица… Хотя голос мне точно показался знакомым. Я и теперь знала про мужчину, сидевшего рядом, только то, что он с бородкой, седой и сильно загорелый. Можно подумать, что в их офисе светит персональное африканское солнце. Да, а еще то, что он на ощупь будто сделан из камня. Если, конечно, носом можно что-то ощупывать.

Зато теперь мне стало кое-что понятно: вначале этот господин набил мне своей машиной синяк на ноге, потом грудью расквасил нос, а теперь решил как-то оправдаться. Хотя, если разобраться, я тоже во всём этом сыграла не последнюю роль, если не главную. Но уж синяки, которые у меня непременно останутся на руках, я могла смело отнести исключительно на его счёт.

Вообще-то я совершенно не хотела, чтобы он поднимался со мной в квартиру. Я искренне считала что, доставив меня до подъезда, мой провожатый полностью искупил свою вину, даже, можно сказать, перевыполнил план. Но не тут-то было, он попытался снова ухватить меня за руку, когда помогал вылезти из машины. Видимо, это означало "подать даме руку", но вся штука заключалась в том, что конечности у дамы почти отказались работать, причем, все четыре разом. Я приложила сверхусилие, чтобы вылезти из машины самостоятельно, а не дать вытащить себя точно куль.

Потом я безо всяких терзаний нарушила одно из основных табу Полковника, то есть поехала в лифте да еще с мужчиной, да еще и не знакомым. Просто все мои ушибы, старые и только что приобретённые начали хором подвывать и скулить. Это, наверное, потому, что я слишком вжилась в образ жертвы, решила я.

Заветная цель была рядом, я начала медленно копаться в своей сумке, ожидая, когда же, наконец, мой благодетель откланяется и уйдет. Ну же, миссия по доставке "ценного груза" – не кантовать, не бросать – была выполнена, уже пора бы ему возвращаться восвояси. А я уж тут как-нибудь сама. Но нельзя же было рыться в сумке до вечера, и мне пришлось открыть дверь.

Непрошенный гость, как его, Арсений вроде бы… безо всяких церемоний прошёл в квартиру, хотя его никто не приглашал. Так, кто сейчас выйдет ему навстречу: Георг? А может, сам Полковник? Полковник, дорогой, любимый, выйди, пожалуйста, и выпроводи этого чужого дядьку! Как же, держи карман шире. Вот если бы он тут был сто лет не нужен, то сразу бы вылез и демонстративно продефилировал на своих кривых ножках: а кто это у нас здесь шляется? А когда нужен… Кстати, о кривых ножках… Георга тоже не было, никто до сих пор не затянул свою боевую песню.

Между прочим, чужак уже стоял на пороге светелки, правда, дальше не шел, смотрел, как и Полковник, с порога. А потом то ли кашлянул, то ли усмехнулся, я не поняла, и пошёл к выходу. Напоследок взглянул на меня точно на идиотку. Ну к этому мне не привыкать.

Мне нужно было набраться мужества и взглянуть правде в лицо, то есть в лицо самой себе. Но я решила принять эту самую правду дозами, постепенно, поэтому вначале предъявила свой распухший нос часам. В стекле, как мне показалось, отразился некий блин, и стрелки вроде бы чуть запнулись на месте. Амур испуганно трепыхнул крыльями.

Я тяжело вздохнула и побрела в ванную, что бы уж всё прояснить до конца. Конец этот, опять же, был очевиден, потому что зеркало мне никогда не льстило, а скорее наоборот. Так оно и вышло: нос походил на разваренную картофелину, глаза слегка косили. Может быть, Аристарх или как-там-его носит под рубашкой кольчугу? Нужно было идти к Бабтоне, но чуть ли не впервые мне этого делать не хотелось, потому что у неё наверняка найдется в запасе история про гангрену носа.

Нет, хоть в этом мне повезло, о страшных болезнях именно этого органа она ничего не знала. Правда, Бабтоня тут же вспомнила, как некий Борис, глухой как пень, сильно напившись, приложился всей мордой о косяк, да так, что его вместе с носом аж на неделю перекосило, а глаза полностью заплыли, после чего, заслышав малейший шорох, этот самый Борис загробным голосом вопрошал:

– Кто здесь? Кто это? Отвечайте!

Когда же глаза у него вновь открылись, слух снова исчез, теперь уже безвозвратно. Такие вот бывают потрясения.

Эту историю я выслушала вполне благосклонно, хотя она мне здорово напомнила другую историю и с другим участником, вернее участницей. Но глаза у меня на сей раз были почти на месте, и всё остальное тоже. И потом, увлеченная аналогиями, Бабтоня почти не интересовалась, откуда у меня-то взялся такой вот нос. А может, она уже начала привыкать ко всяким метаморфозам, происходившим с моей внешностью. Когда я, с очередным компрессом на лице уже собралась было отправляться к себе, Бабтоня особенным голосом сказала:

– Я ведь всю ночь не спала. Лёвчик вчера явился выпивши и сильно. Я прямо с вечера беспокоиться начала, сердце-то – вещун, и как в воду глядела. Ввалился, всё тут чуть не посшибал. Уж шуму от него было…

У меня тут же мелькнула дурацкая мысль, что теперь и Левчик, как вошедший в историю Борис, сидит теперь весь перекошенный и заплывший, и спросила испуганно:

– А где он?

– Так ведь ушёл себе на занятия, проспался и ушёл. Правда, от чая отказался, я ему рассольчику налила. Но запах точь-в-точь, как от нашего сантехника. Ксеня, это что же такое творится?

Я, позабыв про свой раненый нос, и сама думала – что? Напившийся Лёвчик… Это было совершенно невозможно.

– Он всё к тебе хотел идти, едва удержала. Пойду, говорит, и точка, мне с ней надо посоветоваться. Ксеня, ты поговори с ним, а то меня он не слушает. Ведь что удумал – так напиться. Как бы с дурной компанией не связался. Молодежь сама знаешь, какая теперь пошла.

Я наконец обратила внимание на то, что меня молодежью Бабтоня вроде бы и не считала. Она со мной разговаривала, как со своей ровесницей. Я так и не смогла решить, хорошо это для меня или плохо. Но вот чего я совершенно не могла себе представить, так это ту дурную компанию, которая захотела бы связаться с Лёвчиком.

И как там дела у Люшки? Но поскольку я о ней вспомнила, то Люшка вскоре и появилась. Она не завопила с порога насчет "пожрать" и пошла первым делом не на кухню, как обычно, а в светёлку. И это было плохо. То есть Люшкины дела были плохи, и возможно, мои тоже. Лицо подруги до ужаса напоминало мне маску Пьеро. Ну вот, кругом одни маски!

– Они меня сегодня с утра чуть не сожрали. Наташка принеслась ни свет ни заря и пристала ко мне с ножом к горлу – где ключи? Ты должна была их найти! Я говорю – ничего не было, если бы было, то было… А она на меня орёт – я их вот тут оставила – и во все углы, блин, пальцем тычет. У меня, когда мать пьяная и то так не орёт. Хм, Семён, а чё это у тебя с лицом? Тебе чё, в нос что ли дали?

Надо же, заметила. Я хотела съязвить, что еще как дали, тем более что для Люшки такие дела были почти обыкновенными – подумаешь, кто-то кому-то наподдал. Но теперь она смотрела, нет, буравила, меня своими глазищами и вполне мне сочувствовала. Да и в самом деле, если разобраться, то мои синяки и ссадины стали, в общем-то, регулярным явлением. Я вот однажды почувствовала себя виноватой перед подругой – меня никто и пальцем никогда не тронул, не то что её – и вот вам, пожалуйста. Этот пробел в моей биографии быстренько стал заполняться.

Люшка, между тем, ждала подробного отчёта. Она, похоже, предполагала, что меня так разукрасила та самая Наташка. Судя по чёрному огню, который вспыхнул в её глазах, подруга на сей раз тоже что-то очень живо себе представила. Уж не задумала ли она вендетту?! И я поспешила реабилитировать Наташку и даже про компресс рассказала.

– Так, это она перед мужиком танцевала. И что за фраер?

– Ну откуда я знаю. Это он, между прочим, тогда на меня наехал. Важный такой, представительный. Вот, он мне даже платок свой дал, – я развернула перед подругой предмет, поразивший моё воображение. Еще бы, он был не просто белый, он был с вышитыми буковками, то есть с монограммой, кажется. Обалдеть можно! Я с благоговейным трепетом отстирала это чудо но, к сожалению, не на все сто.

– А чё это он с какой-то хренотенью, бабский что ли?

– И не какой не бабский, – оскорбилась я. – Просто человек за собой следит, во-первых, и может себе такие вещи позволить, во-вторых. Мне кажется, такие платки не в любом магазине продаются.

– Кусок тряпки-то… – уже менее уверенно возразила Люшка, – Ну фиг с ней, а сам-то он какой?

Я описала дядьку как могла, впрочем, мне это показалось не особо сложным: седой, с бородкой и загорелый. В подробности вдаваться и не пришлось, потому что Люшка заорала, больно шлепнув меня по колену:

– Так это же наш начальник, самый главный! Ну, Сёма, ты даешь!

Она уставилась на меня с таким почтительным недоверием, будто это именно я расквасила этому самому главному нос. Нет, нет и еще раз нет! Мне такой поворот дела совершенно не нравился, этот тип не должен быть самым главным, нам это ни к чему. Кому это нам? Мне и Полковнику естественно.

А Люшка продолжала энергично развивать тему: нет, точно он! Она его как-то раз видела, правда издалека, но это точно он. Хотя тот, вроде, и не очень седой… Нет, ну точно он. Крутой такой дядька.

Да, я даже сказала бы, что железобетонный. И хорошо, что я вовремя остановилась и не описала сцену доставки ценного груза "не бросать, не кантовать!" на дом заказчику. И вообще не стоило говорить, что именно самый главный начальник взял за правило наносить мне различные увечья. На Люшку это могло подействовать самым неожиданным образом.

Я, наконец, решилась задать мучавший меня вопрос:

– Люшь, а тебя тоже уволили, как и Костика?

Вообще-то подруга для свежеуволенной держалась очень даже бодро, но я её характер знала: говорить о чем угодно, но только не о важном. К счастью, на сей раз она ничуть не хорохорилась.

– Почему это "тоже"? Не боись, Семён, никого не попёрли, строго предупредили и всё.

Уф, у меня с души свалился огромный такой каменюка.

– И вообще, я тебе скажу, что у тебя какие-то не те отношения с нашей фирмой завязались. – Люшка с глубокомысленным видом полезла в свой незаменимый мешок.

Ну да, как же, опять эта "наша фирма". Подруга энергично копалась в бездонной утробе, и это выглядело так, будто она ищет на её дне отгадку. В конце концов, мне надоело ждать, чем кончится дело, потому что конца и края этому процессу не было видно.

– Что ты хочешь сказать? Какие еще не те отношения? У меня с вашей фирмой вообще никаких отношений нет и быть не может, очень мне надо.

– Ну не скажи. Машина сбила, когда ты на работу шла? – Сбила. Это раз. Нос вон какой, это уже два. Целая цепь получается! Ну или цепочка. – Люшка наконец откопала пудреницу – и всего-то! – и пристально в неё посмотрелась.

– И что? – Мне теперь тоже что-то такое начало казаться. Про цепь или цепочку.

– А то, что будет третий раз. Это уже закон, поняла? Просто так ничего не бывает, чтобы вот так всё вдруг и само по себе. Римка вон два раза деньги теряла и… – боже мой, ну сколько можно рассматривать себя в этом идиотском зеркале и молчать с глубокомысленным видом?!

– И что потом?

– А то, что в третий раз вообще где-то сумку посеяла и с концами. Представляешь?

Если у некой Римки сумка таких же размеров как Люшкина, то не представляю. Такой мешок потерять нельзя, его можно только сознательно оставить, чтобы избавиться от непосильной ноши. Но в целом мне Люшкины слова как-то не понравились. Если она начинала философствовать, то это выглядело несколько устрашающе. И я решила сбить с доморощенной прорицательницы спесь:

– У тебя самой всё только вот так вот "вдруг" и бывает, и ничего, вон ты какая шустрая.

– Так то я, а то ты, – строго пояснила подруга. – Ты меня с собой не равняй, с тобой совсем другой случай. Ты вот сидела-сидела и… высидела. Может, он тебе так знаки подавал, может, он на тебя запал и теперь тебя склеить хочет.

– Я и не знала, – сказала я, глядя в чуть смазанную Люшкину физиономию, – я и не знала, что ты у нас такая дура. Само собой он на меня запал, а как же иначе. Теперь вот буду ждать третьего раза. Интересно, как он меня клеить будет? Без глаз оставит, а может, вообще без головы? И почему это именно блондинок дурами считают, ты не знаешь?

– Ладно, Ксенофонт, не заводись! Лично я тебя дурой никогда не считала. Ты дуру из себя только строишь. А на самом деле ты абсолютно классная девчонка. Вот хоть Лёвчика спроси, ты скоро всех его Багби обгонишь по красоте, а по уму уже давно обошла.

– Перестань говорить мне гадости! Про меня сейчас вообще речи не было, ты вечно всё переворачиваешь вверх ногами…

Нет, в самом деле, как случилось, что мы начали говорить про мои умственные способности вернее их якобы отсутствие?

– Семён, ты что? Мы ссоримся что-ли? Ты на меня и в правду разозлилась, да? – Люшка даже оставила в покое свою торбу и смотрела на меня как на привидение.

Ссоримся? Я тоже уставилась на нее почти испуганно. Только этого мне и не хватало – в довершение всего лишиться единственной подруги! А вдруг это и есть тот третий случай! Самый ужасный, между прочим. Нет, так дело не пойдет. Я забрала у Люшки трубку мира, то есть её волшебный мешок и для вида в нем покопалась. А что, вдруг и в самом деле найдется какая-нибудь подсказка, как закончить эту неприятную сцену без потерь. Ага, нашла!

– Люшь, между прочим, Бабтоня на Лёвчика жаловалась, боится, что он пить начнёт. Это она так думает, а мне кажется, что он как-то увял в последнее время. В общем, она просила как-нибудь повлиять.

– А чё тут влиять, блин. Влияй не влияй, у него депрессняк, это и ежу ясно.

Ничего себе, ежу было ясно то, о чём я даже не подозревала. И уж Люшка, похоже, знала про Лёвчика куда больше меня. Она теперь проделывала свои обычные фокусы с надуванием губ, и встревать в этот процесс было совершенно бесполезно. Оставалось покорно дожидаться результата.

– Короче, до него наконец дошло, что ничего кроме толстых баб ему не светит и он не ту профессию выбрал. И вообще, он не того пола получился. Ну вот какой из него пацан, скажи?

Я ничего сказать не могла, у меня даже выпал из рук Люшкин мешок. Хозяйка тут же в него вцепилась, и сама начала в нем с остервенением рыться. Тоже, значит, себя в норму привести пытается. Еще бы ей не рыться, сначала ляпнет, а потом думать начинает. Но оказалось, что ничего подобного Люшка делать не собиралась, а принялась развивать тему дальше.

– Будет по восемь часов в день пудовые жопы обшивать, да думать, где сто первую складку заложить, а бабы ему – качать права, что их и без того толстые задницы кажутся еще толще. Вот Машка говорит, что у них в группе есть корова шестидесятого размера…

– Да оставь ты коров в покое, – не выдержала я, – плевать мне на них. Кто не тем родился?

– Не, Семён, ты у нас на всю голову больная. Ты че, Лёвчика не знаешь, да? Ах, флакончик духов; ах, оборочка на юбочке… Да он, поди, скоро женское белье носить начнёт, если уже не носит. И в армию его, между прочтим, не взяли.

– Заткнись! Люшка, ты идиотка! Привыкла иметь дело со своими… швабрами…. – мне казалось, что моя голова вот-вот разорвётся на куски, но остановиться я уже не могла. – А эта твоя, с помазком на голове… может, она тоже не она, а пацан переодетый! А Лёвчик, он просто очень… интеллигентный, он читает много, он много знает, он добрый и у него проблемы с сердцем, мне Бабтоня говорила.

– Сеня, не кипятись ты так. Я этого придурка тоже люблю, честно. И я ничего такого и не сказала, подумаешь, с кем не бывает. Я вот как-то одно кино смотрела, – теперь Люшка собрала в немыслимую гармошку лоб, – не помню только названия, так там как раз про такого, как наш, показывали. Он тоже был… клёвый, и все его там любили, в смысле как друга. – Люшка умолкла, видимо, вспомнив подробности.

– Люшь, а он тебе что-нибудь такое говорил? Делился, да?

– Ну про работу – да, немного. Но не про коров, – Люшка тут же отгородилась от возможной вспышки моего гнева длинной узкой ладонью, – про коров это я так, сама придумала.

– А мне вот ничего не говорил, ни пол слова.

У меня было такое чувство, будто я не досчиталась серебряной ложки в буфете после ухода любимых друзей. Ну ладно, не ложки – у меня таких никогда не было, включая буфет, а скажем, одной из моих любимых кукол. И это Лёвчик, которого я считала чуть ли не братом…

Люшка, видимо, догадалась если не про ложки, то про брата, и превратилась в себя обычную – Люшку на каждый день. Она картинно закатила нарисованные глаза и с надрывом вздохнула.

– А чё тебе говорить, зачем? Тебе нужны эти его "пгоблемы"? Ты же у нас маленькая наивная куколка, твое дело быть милой и глупенькой, зачем тебя грузить? – Люшка поразительно точно повторила Лёвчиковы интонации, вот уж по кому театр плачет. Я взглянула на её подвижное, точно резиновое, лицо и, не выдержав, фыркнула.

– Ну ладно, зови сюда плохого мальчика, я его сейчас маленько воспитну, – вдруг заявила подруга.

Вот так всегда. То она говорит одно, то другое, а я уже послушно семеню к двери, на ходу представляя сцену: Люшка сидит за директорским столом, а я – что-то вроде школьной секретарши Кати. Катя, между прочим, тоже не худенькая, а постоянно носит какие-то клетчатые юбочки в складку, и все как раз такой длины, чтобы были хорошо видны её икс-образные ноги с толстыми коленками, которые при каждом шаге трутся друг о друга. Да, хоть ноги у меня не такие.

Подсудимый, против моих ожиданий, выглядел очень даже сносно и охотно пошёл за мной. Ну вот, бедный барашек и не подозревал, что я вела его на судилище. Люшка встретила нашего друга царственным кивком и рентгеновским взглядом. Но и Лёвчик не растерялся – он кротко глянул через очки на судью и, почти ткнувшись ей носом в губы, спросил:

– Ланкомовская? И почём?

Люшка уже совсем было собралась со всеми подробностями ответить на его вопрос но, глянув на меня, вспомнила о своей миссии и повелела:

– Сядь!

Левчик послушно сел.

– Ну и сколько ты вчера выпил?

Мне подумалось, что серьезный разговор нужно начинать как-то не так. В тоне, каким Люшка задала вопрос, было больше любопытства, чем строгости. И вообще, свой некоторый в этом деле опыт она явно измеряла в литрах, и степень Лёвочкиной вины, судя по всему, в них же. Короче, предполагаемая воспитательная акция грозила принять не совсем нужный оборот. Но Лёвчик неожиданно перешел в контрнаступление: