Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Просвет

Вечером, сделав уроки, Паня включил репродуктор, чтобы прогнать тишину, стоявшую в доме, и с первых же слов, произнесенных диктором, понял, что передается статья о новых задачах машиностроителей. Железногорцы получили много заказов на оборудование для разных строек, всё больше требовалось хорошего металла.

Слушая эту статью, Паня задумался, и растаяли тысячи километров, лежавшие между Железногорском и Сталинградом, Куйбышевом… Нет, не извилистая, капризная Потеряйка шумела по ту сторону Крутого холма, а бескрайная Волга величественно катила свои воды. И сквозь Крутой холм, взрывая и ломая камень, рвались к мирным стройкам горняки, неся им металл Горы Железной.

Звонок телефона ворвался в дом.

– Пань, ура! – прокричал Вадик. – Папа сам позвонил мне из горного цеха и разрешил прийти на Крутой холм, когда кончится дождь, и принести ему справочник по горным машинам, потому что я уже исправил двойку и чуть не получил пятерку по истории, а все равно получил четверку. Я сейчас побегу, потому что дождь никогда не перестанет. Идем вместе, хорошо?

– Мне нельзя, дома никого нет… И сейчас смена моего батьки, а он запретил мне в гору соваться. Ты посмотри все на траншее, потом расскажешь.

– Всё, всё посмотрю! Ты знаешь, мама мне сегодня сказала, что долг «Четырнадцатого» почти совсем не растет.

– Так и меньше не становится… Ну, беги на холм.

Он едва успел положить трубку, как с улицы послышался голос Натальи. Выскочив на парадное крыльцо, Паня в полутьме увидел сестру и Степана Полукрюкова.

– Иди домой, Ната! – приказал Паня. – Ждешь тебя, ждешь… Весь вечер дома сижу, а мне в кино надо.

– Иду, иду!.. Видите, Степан Яковлевич, какой строгий у меня братик. – На прощанье она сказала Полукрюкову: – А математики вы не бойтесь. Скоро в техникуме начнутся консультации, и вам будет легче.

– Я ведь не жалуюсь, Наташа, но врать не стану: туго с ученьем. Сижу в аудитории, а голова на траншее. На два фронта поспевать приходится. Сказал я Григорию Васильевичу: «Не лучше ли мне ученье отложить, пока траншею не сдадим?», так он мне всыпал: «Только посмей техникум бросить! Мы тебе на парткоме строгий выговор с предупреждением запишем».

– И правильно сделают! – сказала Наталья. – А что слышно с вашим предложением?

– Ничего как будто… Колмогоров и Борисов одобряют…

Налетел порыв сырого ветра. Полукрюков попрощался с Натальей:

– Простите, что задержал вас разговорами, время отнял. У вас тоже ведь фронтов хватает…

Когда Наталья, шурша макинтошем, прошла в дом, Степан наклонился к Пане и вполголоса спросил:

– Трудно твоей сестрице, правда? И учится, и общественной работой в техникуме занимается, и домашним хозяйством… Ты проследи, Панёк, чтобы она не переутомлялась. Ты ведь ух какой строгий!

– Все равно не послушается, – ответил Паня. – Она говорит: «Всем трудно, и я не хуже других».

– Она лучше других, а не хуже! – поправил его Степан. – Верно говорю?

– А то нет! Наша Натка – боевая деваха!

– Деваха? – обиделся Степан. – Ты такие слова о ней не говори. Грубо это, некультурно.

Земля ушла из-под Паниных ног. Степан подбросил его к самому небу и затем так крепко прижал к своей груди, что косточки хрустнули.

– Не повредил я тебя? – испугался великан. – Иди домой и Наташе мой нижайший поклон передай. Запомни: нижайший, не иначе.

– Вы же с ней сейчас разговаривали.

– Все равно передай. Не трудное дело…

Громадная тень стала удаляться, и из темноты донеслась песня о друзьях-однополчанах.

– Степан Яковлевич тебе нижайший поклон с товарищеским приветом передает, – сказал Паня, войдя в столовую. – Чудной он! Сейчас с тобой разговаривал и опять, здравствуйте вам, нижайше кланяется.

– Ничего смешного нет, просто он вежливый человек, чего и тебе от всей души желаю, – мимоходом ответила Наталья, готовившая стол к чаю.

– Вежливый и танцевать в комбинезоне умеет, да? – подхватил Паня, обиженный этим замечанием. – Лучше бы он вообще не поклоны передавал, а работал как следует. Это из-за него у нашего бати на траншее такой большой долг, что никак не покроешь…

Он даже вздрогнул, когда Наталья крикнула:

– Дурак!

– Чего, чего? – спросил ошарашенный Паня. – Ты чего?

Никогда сестра не была такой, как в эту минуту: она сразу стала удивительно большой, лицо ее разгорелось, брови сдвинулись, а глаза потемнели, заблестели – хоть беги от гневного взгляда.

– Безголовый ты, бессовестный! – сказала Наталья, наступая на Паню. – Что ты болтаешь! Чего ты хочешь от нового человека на трудной работе, на известняках?.. Не понимаешь ты этого, да? Не понимаешь?

– Нет, понимаю! Прекрасно даже понимаю, почему ты… Полукрюкова защищаешь…

Теперь Наталья опомнилась, провела ладонью по щеке и проговорила тихо:

– Уходи!.. Если не уйдешь, я сама уйду, слышишь?

– Пожалуйста, мне уже давно нужно в кино.

Он выскочил в переднюю, надел пальто, потом выставил голову из передней в столовую, пропищал:

– Понимаю, все понимаю! «Пэ» – это Полукрюков, Полукрюков!.. – и с грохотом закрыл за собой входную дверь.

С Вадиком Паня столкнулся на площади Труда, когда вышел из кино Дворца культуры. Забавную фигуру представлял Вадик в слишком длинном непромокаемом плаще, с нахлобученным на голову необъятным капюшоном.

– Пань, мы с папой совсем помирились! – чуть не плясал он от радости. – Мы шин чай с вареньем, и папа сделал мне отчет о строительстве… Знаешь, Васька Марков все наврал. Папа говорит, что известняки уже кончаются, а как только они совсем кончатся, на «Четырнадцатом» поставят новый ковш. Работа пойдет веселая, и траншея сразу покроет долг.

– Какой новый ковш?

– Не трехкубовый, а четырехкубовый. Даже, может быть, больше. Папа мне не все рассказал, потому что его вызвали на траншею, и я тоже пошел. Ух, Панька, там очень трудно работать! Целых три бурильщика разбуривают валуны, перфораторы так и трещат… Ну, пока! Нужно еще повторить уроки. Теперь я часто буду бегать на Крутой холм.

Домой Паня вернулся вовсе не в том настроении, в каком ушел. Вести, принесенные Вадиком, обрадовали его. Уж инженер-то Колмогоров, конечно, знал положение дел на траншее лучше кого бы то ни было, и его уверенность передалась Пане. Зачем же он поссорился с Натальей? Ей было трудно в эти дни: она делала все, что нужно, по дому, даже белье стирала, а училась в техникуме, как всегда, отлично. Мать боялась, что «девочка вовсе замается», а он взял и обидел сестру…

Ему хотелось помириться с Натальей, но он не знал, как это сделать, не роняя своего достоинства, и поэтому явился в столовую нахмуренный.

– Садись ужинать, Паня, – ласково сказала Наталья, выйдя навстречу ему из «ребячьей» комнаты. – Кушай запеканку, потом выпьешь молока… знаешь с чем? С фруктовыми вафельками.

– Можно, – солидно ответил Паня.

– А я чаю хочу…

Сохраняя вполне независимый вид, Паня управился с запеканкой из макарон, принялся за молоко, взял из пакетика вафельку – любимое лакомство Натальи – и украдкой взглянул на сестру. Помешивая ложечкой в чашке, она ответила ему улыбкой, точно совсем забыла о недавней ссоре.

– Ната, что это Вадька говорит, будто на «Четырнадцатом» какой-то новый ковш поставят? – спросил Паня.

– Да… Это Степан Яковлевич предложил. – Наталья охотно рассказала: – Понимаешь, в Половчанске копают однородную глину, и ковши там больше, чем у нас на руднике. Наши трехкубовые ковши для твердых пород хороши, а на легких они непроизводительны. Степан Яковлевич предложил поставить на «Четырнадцатый» четырехкубовый ковш, как в Половчанске. За известняками начнется легкая наносная порода, и выработка на траншее сразу сильно поднимется. Ты всё понял?

– Так и надо сделать! – Паня, не кривя душой, добавил: – Умный этот Полукрюков, хорошо соображает, как на экзамене.

– Правда? – благодарно взглянула на него сестра. – Ох, скорее бы кончились эти проклятые известняки! До чего я на них зла, Паня, зубами готова их грызть… В Железногорске все волнуются, что траншея не поспеет к пуску домны Мирной, а я уверена, что Гора Железная не отстанет от металлургов, уверена, хоть режь меня!

– Ясно, батя не отстанет! – воскликнул Паня. – Помнишь, как батя взял обязательство срыть к празднику Рудную горку? Даже мама боялась, что он не успеет. Мы каждый день ходили смотреть, сколько еще ему горки осталось. Придем и смотрим, а батя разворачивается, батя разворачивается! И все сделал так, как обещал… Об этом в газетах писали… Непременно на траншею пойду, сам все посмотрю.

Вскоре он смог осуществить это намерение.

Что сказала таблица

– Дам я тебе, Панёк, нагрузку ради субботнего дня, – сказал отец. – Составь табличку да сделай ее повиднее. Сегодня во втором карьере проводим шефское стахановское совещание, табличка пригодится… Потрудись, а я острогу подправлю. Дожди, похоже, кончаются, на рыбалку с ночевой авось выберемся, ухи с костерка похлебаем.

При других обстоятельствах это известие заставило бы Паню кричать «ура», а теперь он посмотрел на отца с удивлением. Ведь как сильно был занят батька в последнее время, как много работал, даже похудел заметно, а все же не забыл о рыбалке. Правду, значит, говорят, что уралец скорее от пельменей откажется, чем от рыбалки, а вернее всего, не откажется ни от пельменей, ни от рыбалки с ночевой у костра.

Объяснив Пане, как сделать таблицу, Григорий Васильевич ушел на веранду, а Паня достал пузырьки с тушью, открыл готовальню и стал художничать. Решетку таблицы он вычертил в две линии синим и красным, сверху покрасивее написал: «Социалистическое соревнование машинистов экскаваторов второго карьера» и старательно перенес в клетки показатели со страниц старенькой записной книжки, которую отец называл колдунчиком.

Дельный был этот колдунчик. Он сразу наполнил комнату шумом экскаваторов, гудками паровозов и отголосками взрывов… Один за другим встали перед глазами Пани машинисты и повели с ним беседу. «Как дела, дядя Калугин? – спросил Паня. – Как будто не очень?» – «Трудная работа, известняки», – ответил немногословный сменщик отца Андрей Калугин, и Паня покачал головой. Норму Калугин давал, но так ли он работал на «Пятерке»?»

– А это что? – вслух спросил Паня.

Выработка Калугина в кубометрах сразу подскочила и два последних дня была просто хорошей.

На следующей страничке колдунчика Паня увидел фамилию Полукрюкова и стал переносить в таблицу его показатели день за днем. «Неважно, неважно!» – пробормотал он, но потом стал вглядываться в цифры все с большим интересом. Вначале Степан топтался на месте, едва-едва выполнял норму, – бывало и так, что не выполнял ее, – а потом пошел, пошел вверх, прибавляя каждый день несколько процентов. Нет, он еще не сравнялся с Калугиным, который ведь тоже повышал выработку, но он быстро догонял этого опытного машиниста, наступал ему на пятки.

– Растем, растем, Степан Яковлевич! – с удовлетворением отметил Паня.

Вошел отец с острогой в руках, посмотрел на часы и заторопился:

– Работы у тебя еще порядком. Видать, не дождусь я таблицы… Ты, Паня, как только кончишь ее, беги в контору второго горного цеха, я там буду. Договорились?

– Еще как! – обрадовался Паня, любуясь умело наточенными жальцами остроги. – Батя, а выработка позавчера здорово поднялась, правда?

– Немудрено! Известняки кончаются, в землю уходят. Легче теперь работать. И новый ковш мы поставили, сварной, четырехкубовый, – сказал отец, повязывая галстук и разглядывая таблицу, лежавшую на столе. – Ишь, ишь, как мой Степа вверх идет! О нем уже в карьерах шумят. Жаль, за вчерашний день я данных не имею. Ну ничего, до начала совещания в таблицу впишу.

– А знаешь, батя, что Васька Марков в классе говорит? Он говорит, будто у Степана низкий потолок и вообще…

– Зряшный разговор, отцовские выдумки Васютка повторяет… – Григорий Васильевич тотчас же предупредил Паню: – Ну ладно, я это сказал только промеж нас, без выноса речи из дому, а разговору о потолке ты не верь. Когда я экскавации учился, тоже кто-то выдумал, что у меня дело не пойдет – мал, носом не вышел и грамотности не хватает. И правда! Сколько раз так башкой стукался, что искры из глаз сыпались: тут тебе и порча, и малая выработка… Иной раз чуть не плакал: «Нет мне дальше хода!» Наволочку раз ночью на подушке прогрыз от огорчения, хоть у матери спроси… А потом подучишься на всяких курсах, семинарах, съездишь в учебную командировку – глядь, уже и подрос немного. Потолок! Выдумали же такое поганое слово! Нет у нас потолка над человеком, если он расти хочет… – Григорий Васильевич надел пиджак и мимоходом растрепал Пане волосы: – Забыл тебе сказать… Филипп Константинович очень Вадиком доволен: охотно учится паренек. Колмогоров тебе спасибо передает.

– А я, батя, сейчас мало Вадьке помогаю, – ответил Паня. – Он сам волевиком стал. Ему учиться легко, у него память хорошая. А Федя Полукрюков его по арифметике и по алгебре подтягивает.

– Молодцы вы, пионеры, хоть сейчас в комсомол вас принимай! – Взяв из рук Пани шляпу, Григорий Васильевич лукаво подмигнул ему: – Где бы мне того человека повстречать, который говорил, что Вадик и недисциплинированный, и такой, и сякой… Я бы этому человеку припомнил, как он для своего товарища потолок придумывал. А?

– Ох, батя, и хитрый же ты! – рассмеялся Паня.

– Понял, брат, как о человеке судить надо: не спеша да с одумкой… Так, значит, принесешь таблицу?

Он ушел. Паня поупражнялся с острогой, пронзая воображаемых рыб на дне воображаемой Потеряйки, закончил таблицу и отправился во второй карьер.

На площади Труда Паня увидел неожиданного попутчика.

– Вадька-а! – закричал он. – Подожди!

Маленькая фигурка в дождевике неохотно замедлила шаг. Паня нагнал своего друга, и они вместе направились через пустырь ко второму горному цеху.

– Бате таблицу несу, – сказал Паня, размахивая картонной папкой. – Не только тебе на траншею бегать, мы тоже можем, ага!.. Вадька, скоро на рыбалку поедем, батя даже острогу наточил… А таблица интересная, Вадь. «Четырнадцатый» уже на легкую породу выбрался и теперь так идет, так идет!.. Наверно, скоро задолженность в кубометрах покроют. Ох, и разыграю же я Ваську Маркова при всем классе! Под парту спрячется и до зимних каникул не вылезет…

Вдруг Паня осекся, так как заметил нечто совершенно необычное: Вадик молчал! Впервые в жизни Вадик упорно молчал в присутствии своего друга, и лицо у него было постное, скучное.

– Ты что? – спросил Паня. – Идет и молчит! Заболел, что ли?

– Чего это я должен всегда болеть, даже смешно! – строптиво ответил Вадик.

– Ну молчи, если хочешь. Так даже смешнее получается.

Дождь перестал, но по небу бежали тучи, обещая пролиться еще не раз. Идти через пустырь было трудно: ноги вязли в цепкой глине. Пане стало скучно, и он снова заговорил о таблице производственных показателей машинистов-экскаваторщиков:

– А неплохо Степан работает, молодец он! Каждый день показатели у него все лучше. Главное, чтобы Калугин и Степан темпов еще набрали, тогда траншея ни за что не опоздает. А мы боялись…

Ответив что-то невнятное, Вадик прибавил шагу.

– Чего ты кросс по пересеченной местности устраиваешь? – Паня схватил Вадика за плечо и остановил. – Чего ты такой?

– Слушай, Пань, я очень прошу тебя, не лезь в мои личные дела. Ну чего ты лезешь?

Последние слова Вадика прозвучали плаксиво. Он вырвался из рук Пани и побежал, будто и впрямь речь шла о первенстве в трудном кроссе.

Вскоре фигурка в дождевике скрылась за холмом, и Паня продолжал путь в одиночестве, раздумывая о непонятном поведении своего друга: «И в школе у него все ладно и дома тоже, а он фокусничает…»

Между двумя невысокими холмами открылось бревенчатое здание конторы второго горного цеха. У дверей красного уголка, занимавшего левую половину здания, уже толпились горняки, пришедшие на совещание.

– Гоша, где батя? – спросил Паня у Гоши Смагина.

– Опять он! – воскликнул морской волк Горы Железной, будто видел сегодня Паню в сотый раз. – Кто тебе разрешил в горный цех пожаловать? А ну, давайте сделаем от ворот поворот. Сначала Женька Полукрюкова прибежала, потом Вадик, а теперь тебя ветром принесло.

– Меня не ветром принесло, я таблицу бате для совещания сделал. Видишь, колдунчик батин.

– О, тогда другое дело! Беги на траншею, старики туда пошли.

Это было как нельзя более на руку Пане.

Для того чтобы окинуть общим взглядом строительство, он поднялся на Крутой холм и остановился под единственной сосной, украшавшей его вершину.

Несправедливый критик

Недавно Вадик топнул здесь ногой и предсказал, что Крутой холм треснет пополам, и это предсказание сбывалось. Горняки наступали на Крутой холм одновременно с двух сторон, пробивая искусственную трещину-траншею и подвигаясь навстречу друг другу. На берегу Потеряйки они проходили траншею с помощью двух малых экскаваторов. Эти машины уже довольно глубоко зарылись в отлогий склон холма, так что со своего наблюдательного пункта Паня видел только верхушки экскаваторных стрел, находившихся в непрерывном движении, и отметил про себя, что машины работают споро, дружно. Они наперегонки черпали грунт и клали ковши в бункер, похожий издали на воронку кофейной мельницы. Из-под бункера выбегала широкая резиновая лента транспортера; она уносила вынутый грунт к Потеряйке и сбрасывала его в воду. Получалось так, что гора наступала на реку, шла навстречу железнодорожной насыпи, которая должна была дотянуться до Крутого холма со стороны сортировочной станины.

«Ну, здесь порядок!» – подумал Паня.

Особенно его интересовало положение на другом склоне Крутого холма, и несколько минут он смотрел на это поле битвы за руду.

В белесые известняки Крутого холма врезалась широкая выемка-траншея. Совсем недавно Паня видел зарождение траншеи, когда «Четырнадцатый» делал первые шаги сквозь Крутой холм. Теперь выемка продвинулась далеко вперед, ее стенки стали очень высокими, и Паня увидел экскаваторы, лишь подойдя к траншее вплотную. Громадные «Уральцы» стояли на дне выемки рядом с железнодорожной колеей. «Четырнадцатый» находился в самом забое, а «Пятнадцатый» – поближе к выходу из траншеи. Между ними возвышался конус породы. Ее вынул из холма, перенес себе в затылок и сложил конусом «Четырнадцатый», а «Пятнадцатый» должен был перегрузить добычу в вагоны.

Сейчас работал лишь главный добытчик «Четырнадцатый». Он грыз забой а клал ковш за ковшом в конус, а «Пятнадцатый» застыл с полным ковшом в ожидании порожняка.

Подавая гудки, в траншею задним ходом вошел паровоз, толкая состав опрокидных вагонов. Паня сделал еще несколько шагов по борту траншеи и увидел Вадика. Он сидел на валуне между двумя известковыми буграми и смотрел на машины.

– Ловко ты спрятался! – сказал Паня. – Вадька, а много уже сделано, скоро Крутой холм совсем треснет.

Появление Пани не обрадовало Вадика. Он резко дернулся, отвернулся и даже пониже спустил капюшон, хотя сейчас в этом не было никакой необходимости.

Бесцеремонно потеснив его, Паня сел на валун и спросил:

– Ну, как разворачивается Степан?

– Сам смотри! – раздраженно ответил Вадик.

– И посмотрим…

Когда началась погрузка вагона, Паня все внимание отдал «Четырнадцатому», оценивая каждое движение машины.

– Помнишь, Вадька, как Степан работал, когда мы рудники в Мешке собирали? – сказал он. – А теперь он как будто справляется.

– Ничего особенного… – неохотно откликнулся Вадик. – Так ломает восьмерку, что просто смех.

– Ломать ломает, а все-таки восьмерку он выучил, не ври…

Они говорили о кривой, которую описывает ковш работающего экскаватора. У неопытного машиниста, выполняющего, операцию за операцией, получается линия ломаная, угловатая. Зачерпнет он ковш и везет по прямой высоко над землей, потом остановит его и начнет снижать, наводить на точку разгрузки. Хороший машинист, перенявший пестовский метод, работает по-иному. Везет он полный ковш и одновременно снижает его к точке разгрузки. Разгрузит и везет обратно в забой, опять-таки снижая к точке, от которой должно начаться врезание в породу. Ковш описывает нечто вроде восьмерки, и движения у машины получаются округлые, красивые.

Шум работающих экскаваторов наполнил траншею. «Четырнадцатый» загружал хвостовой вагон состава, а «Пятнадцатый» спешил наполнить вагоны, стоявшие перед ним на тупиковой колее.

– Степан свой вагон в хорошее время грузит… Жаль, часов нет, – сказал Паня.

– Ну и постелил перинку комом! – фыркнул Вадик.

– Да, вышла оплошка… Ну, это у всех бывает.

Степан хотел разгрузить ковш на ходу, чтобы порода распределилась во всю длину вагона, но упустил ничтожную долю секунды, и порядочная горсть грунта сыпанула между вагонами. Помощник машиниста Сашка Мотовилов, высокий паренек с изумительным чубом, выбившимся из-под кепки, схватив лопату, стал очищать засыпанные рельсы.

– Старайся, старайся, чубчик! – крикнул ему Вадик и тихо добавил в адрес Степана: – Сразу видно, какой мастер-кнастер на машине… один восторг!

– Чего ты цепляешься? – обиделся за Полукрюкова Паня. – Он же не плохо старается и еще научится. Ты сам хотел, чтобы Степан работал лучше, а теперь цепляешься…

Сказав это, Паня заглянул под капюшон дождевика и увидел, что глаза у Вадика растерянные, рот приоткрыт – в общем, сейчас заплачет.

– Ты что? – навалился на него плечом Паня. – Ну?

– А что я? – задрожавшими губами шепнул Вадик. – Радуйся, что Степан так учится у твоего батьки. Радуйся, пожалуйста! Перекроет он Григория Васильевича, тогда… тогда ты даже плясать будешь, да?

– Ха-ха! – раздельно произнес Паня. – Пускай он сначала хоть Калугина догонит, а насчет батьки он еще подождет…

– Ничего ты не знаешь, задавака. Вчера он уже нагнал Калугина, даже немножко лучше сработал, да!.. Радуйся, пляши, пожалуйста! – И Вадик вскочил, побежал вниз по склону холма, как видно направляясь домой.

Решительно ничего не понимая, Паня смотрел ему вслед.

Что за чепуха? Почему он так неприязненно относится к успехам Степана? Будь он хоть сто раз болельщиком Пестова, он должен был бы радоваться тому, что Степан все увеличивает свою долю в борьбе за траншею.

– Вадька-а, собираемся сегодня у Федьки! – прокричал Паня.

Напрасно он старался: Вадик, вероятно, не услышал его.