Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Всё! – Он захлопнул опустевший ящик. – На этикетках, говоришь, наши фамилии написать, да? Ни на одной не напишу!.. Не для того мы камни подарили, понимаешь?

– Нет, не понимаю, – откровенно признался Вадик. – А… а ты понимаешь?

– А то нет?

– Ну скажи!

Паня молчал. Он чувствовал то же, что почувствовал бы путешественник, который по тесному, мрачному ущелью с трудом поднялся на вершину горы: как-то до боли светло на душе, и все шире простор впереди, и все удивительнее, что Вадик не понимает этого.

Лучи солнца, падавшие в кабинет через широкие окна, добрались до шкафа, и камни засверкали.

– Чудной ты, Вадька! – сказал Паня, пробегая взглядом по полкам шкафа. – Ты посмотри, какие камни! Никогда они такими не были… Каждый был сам по себе, а теперь… все вместе. Ох, как горят! Ох, и горят же!

Ему казалось, что он впервые по-настоящему видит всю красоту каменных цветов, собранных здесь и слившихся в одно сверкание, дружное и мощное.

Объяснение

На другой день утром по дороге в школу Паня выдержал атаку Васи Маркова.

– Панька, правду Вадик вчера по всей горе разнес, что вы свою коллекцию краеведческому кабинету подарили, чтобы Генке ее не проспорить? – допытывался Вася. – Зачем ты? Вы же еще не проспорили!

На пороге класса Паню перехватил Федя и отобрал у него портфель.

– Я положу портфель в парту, а ты иди в краеведческий кабинет. Там Николай Павлович, Гена и Вадик.

– Ух! – испугался Паня. – Что такое?

– Иди, иди! – Федя повернул его лицом от класса и дал шлепка по спине. – Не ждал от тебя такой штуки… Ну-ка, бегом!

У дверей краеведческого кабинета Паня столкнулся с красным, растрепанным Вадиком.

– Пань, я за тобой!.. Пань, я все рассказал Николаю Павловичу, он позвал Генку, а теперь зовет тебя… Только он уже сам все знал о нашем даре. Не понимаю, кто ему сказал…

– Тот, кто вчера по всей горе бегал да болтал!

– Так я же только ребятам многоквартирного дома, а больше никому…

Открыв дверь кабинета, Паня услышал голос классного руководителя Николая Павловича:

– Почему ты молчишь?..

Эти слова были обращены к Гене Фелистееву, который стоял у шкафа самоцветов вытянувшийся, неподвижный и побледневший.

Не дождавшись ответа, Николай Павлович сказал:

– Все это так не похоже на тебя, Фелистеев, что остается лишь удивляться. Один из лучших учеников в классе и, как я считал, надежный товарищ, много читаешь и, кажется, серьезно думаешь о прочитанном, думаешь о том, как должен жить человек в нашем обществе, как он должен вести себя. Как будто все хорошо, нечего больше желать. И вдруг затеял спор, оскорбительный для наших лучших людей, да к тому же допустил в споре недостойную уловку, хитрость, чтобы завладеть вещью, принадлежащей другому. Ты ли это, Фелистеев?..

Николай Павлович досадливо подвинул стул к столу, сел и спросил у Пани:

– Пестов, отец разрешил тебе отдать коллекцию краеведческому кабинету?

– Батя позволил, – ответил Паня.

– Но почему ты это сделал? Ты не хотел, чтобы коллекция попала в руки Фелистеева, если Степан Полукрюков станет работать лучше твоего отца, да?

– Не будет так! – вырвалось у Пани. – Батя как работал, так и будет работать… лучше всех.

– Тем больше, кажется, у тебя не было оснований расстаться с коллекцией. А ты вдруг подарил ее школе… Почему?

Удивительное дело: вчера в этой самой комнате для Пани все было так ясно, он так хорошо понимал, что и почему надо сделать, а теперь все запуталось, и совершенно невозможно облечь в слова свои чувства, свои надежды… Он взглянул на Гену и увидел, что тот ждет его слов со страхом, – такая тоскливая улыбка застыла на его губах. Чего он боялся? Что Паня обрушится на него с обвинениями, сведет с ним старые счеты? Но ведь это несправедливая мысль, она кажется унизительной после всего, что пережил, перечувствовал Паня.

– Что же ты? – спросил Николай Павлович. – Ведь ты сделал все это не бессознательно?

– Не нужно мне коллекция… – тихо выговорил Паня и затряс головой. – Не нужно, Николай Павлович! Это не Гена в не Вадик такой спор выдумали, а я… Батя Степана учит, чтобы на руднике все хорошо работали, друг другу помогали, а я… я плохой спор выдумал, потому что батей захвастался, я спор и ломаю, только пусть никто не думает, будто я спор поломал, чтобы камней Фелистееву не проиграть. Он у меня пять камней просил, а я все… всю коллекцию по-честному, чтобы в звене не было зависти… – Ему показалось, что сказанного недостаточно, и он добавил, перейдя чуть ли не на шопот: – Нужно в кабинете все знаменитые камни собрать, делать больше коллекций-подарков…

Ну да, его не поняли! Николай Павлович встал из-за стола и смотрит в окно. Гена тоже почти отвернулся. У Вадика стали круглые глаза; видно, хочет понять и не может.

– Фелистеев, как ты оцениваешь поступок Пестова? – спросил Николай Павлович, продолжая смотреть в окно.

Казалось, ответа не будет. Ни один волосок не шевельнулся в длинных ресницах, прикрывавших глаза Гены.

Но вдруг его губы вздрогнули.

– Пестов поступил благородно, – чуть слышно, но внятно произнес он. – Я признаю!

– Ух! – шепнул Вадик.

Николай Павлович подошел к Пане.

– Кабинет примет этот дар, Пестов, – сказал он серьезно. – Дорогой подарок! Камни прекрасные, но дело не в камнях… Ты понимаешь, Фелистеев?.. Помнишь, ты как-то сказал мне, что Пестов всегда, вечно будет хвастуном-самозванцем и… как это… жадюгой? Но теперь ты говоришь, что самозванец поступил благородно. Вот замечательные камни, принесенные жадюгой… – Его голос прозвучал насмешливо, когда он закончил: – А вот стоит передо мной человек, который так несправедливо, жестоко говорил о другом человеке, который в борьбе с ним проявил и жадность и хитрость… Я о тебе говорю, Фелистеев! Как ты мог до этого дойти?

– Николай Павлович, я хочу объяснить! – воскликнул Гена.

– Пестов и Колмогоров, идите в класс и передайте дежурному, что я задержал Фелистеева, – приказал Николай Павлович.

В одну секунду Паня очутился за дверью, потому что ему тяжело было смотреть на Гену, подавленного и пристыженного, не похожего на самого себя.

– Пест, Пест, танцуй!

Это совершенно несвоевременное предложение Паня услышал, едва лишь они с Вадиком очутились в коридоре.

Навстречу ему, размахивая газетой, мчался Вася Марков, за которым бежали другие краеведы. С криком «Читай, читай, голова!» Марков сунул под самый нос Пане газету. Паня увидел заголовок: «Спасибо железногорским пионерам!» – и затем прочитал всю заметку. Ребята одной из украинских школ через областную комсомольскую газету передавали горячую благодарность краеведческому кружку железногорской школы № 7 за минералогическую коллекцию. В газете были также названы фамилии председателя кружка Н. П. Максимова и старосты П. Пестова.

– Ну что, ну что! – ликовал Марков. – Ребята, наш староста язык проглотил!.. Работай ногами, Панёк, вызываю на перепляс!

Он пошел перед Паней, пятясь, выделывая коленца и щелкая пальцами. Братья Самохины шагали рядом с Паней и гудели в кулаки: «Трум-турурум!» Егорша, идя позади Пани, хлопал его в такт то по одному, то по другому плечу и приговаривал: «Ай да мы! Ай да мы!»

Класс встретил эту процессию невероятным шумом. Ребята сулили кружку краеведов всесоюзную славу и осаждали Паню:

– Пестов, сколько еще коллекций в школы пошлем? Давай больше!

– А как оформите коллекцию для Дворца культуры?

– Можно записаться в краеведческий кружок? Запиши меня!..

Паня обрадовался, когда начался урок и вся эта суматоха оборвалась.

– Достается теперь Генке… – озабоченно сказал он Вадику.

– Так ему и надо, пускай отучится жулить! – легкомысленно ответил Вадик.

– Кому раньше надо отвыкать? – чуть не бросился на него Паня. – На Генку все валишь, а сами мы хороши, да?

– Прекратите разговоры! – потребовала учительница английского языка.

Перед самым концом урока в класс вошел Гена. Он сказал учительнице что-то по-английски, она ответила ему, и Паня понял слова «хорошо» и «домой». Взяв из-под парты свой портфель, Гена вышел из класса, а Федя переслал Пане записочку, оставленную Геной: «После урока приходи в сад, надо поговорить».

…Коротким был этот разговор.

Нахохлившись, сидел Гена на скамейке в конце сада. Увидев Паню, он выпрямился и подвинулся, как бы приглашая его сесть рядом.

– Заболел? – спросил Паня.

– Да, голова немного… Пройдет. – Гена украдкой взглянул на него и тотчас же опустил глаза. – Я хочу тебя попросить… Сможешь прийти ко мне сегодня после уроков? Есть дело… Федя тоже будет.

– Приду!

– Буду ждать. – Гена поднялся с места, минуту постоял, попрежнему глядя в землю, и вдруг проговорил: – Ну, Пестов, твой верх. Здорово ты верх взял, честь и хвала!

– Брось, чего ты… – отмахнулся Паня.

– Словом, приходи сегодня.

Почему-то Паня не поддался желанию проводить Гену до школьных ворот – может быть, потому, что понимал, как ему тяжело.

Еще не выйдя из сада, Паня услышал голоса Егорши, Васи и Вадика, кричавших: «Пань, Панька, где ты? К директору, к директору!»

Закружили Паню всякие дела, школьный день показался совсем куцым, – и вот Паня с Федей явились на Почтовую улицу, к дому за решетчатой оградой.

Живые камни

Этот дом, старый и крепкий, на каменном фундаменте, мог бы приютить большую семью, но жили в нем лишь четверо: машинист экскаватора Лев Викторович Фелистеев со своей женой, вдова полковника Фелистеева и ее сын Гена. Даже в дни дружбы с Геной неохотно ходили к нему Паня и Вадик, так как мать Гены Ираида Ивановна, узнав о гибели мужа на фронте, тяжело заболела. В доме было грустно и тихо.

– Нет, теперь Ираида Ивановна поправилась. – сказал Федя и позвонил.

Через двор уже бежал Гена:

– Калитка не заперта, входите!

Он поздоровался с товарищами и повел их в дом.

В столовой Паня увидел мать Гены – высокую бледную женщину, которую помнил смутно. А Ираида Ивановна, оказывается, хорошо помнила Паню. Отложив книгу, она с удивлением рассматривала гостя.

– Даже не верится, что ты – тот самый Паня Пестов, никакого сходства! Ты совсем другой мальчик, – пошутила она. – Паня был круглый, плотный, как ореховое ядрышко, а ты высокий, худой. Я думала, что только мой Гена такой верзила… Спасибо, что пришел. Вы с Федей первые прорвали блокаду, которую установил Гена.

– Не я, а врачи!.. Тебе нужен был потный покой, – напомнил Гена. – Теперь ребята будут ходить к нам, мы еще надоедим тебе.

– Пожалуйста! Так хорошо, когда в доме шумят, разговаривают…

– Вадька Колмогоров очень любит взрывы устраивать, – хотите, сразу все взорвет! – смеясь, сказал Паня. – А котенка он так представляет, что все хохочут.

– Очень талантливый мальчик! – одобрила Ираида Ивановна. – Непременно приведи его… Куда ты тащишь товарищей, Гена? Вечно у тебя какие-то необыкновенно важные дела.

Из передней мальчики по узкой лестнице поднялись в мезонин, в комнату Гены.

За время ссоры ребят здесь многое изменилось. Место детской никелированной кровати с кисейными занавесочками заняла складная железная койка с серым солдатским одеялом и крохотной подушкой. С одного взгляда можно было заключить, что тонкий тюфяк не очень-то нежит, одеяло не очень-то греет, а подушка едва ли мягче камня. Над койкой висели портреты полководцев в некрашеных самодельных рамках и две длинные потки, заставленные книгами.

– Много у тебя книг, даже больше, чем у Феди, – с уважением сказал Паня.

– Тут библиотека отца и моя, – пояснил Гена. – Военное дело, горное искусство и художественная литература.

Разумеется, Паню особенно заняла минералогическая горка, стоявшая в углу комнаты. Наметанным глазом знатока он сразу охватил все разделы коллекции.

– У тебя же были завидные цитрины. И гранаты стоящие были. Куда девались?

– Они в другом месте, – коротко ответил Гена и принялся показывать Феде свежий номер «Огонька»; потом усадил гостей возле стола, а сам сел на подоконник.

Переглянувшись с Федей, Паня приступил к тому, что его особенно занимало.

– Плотный сегодня денек был, Фелистеев, – сказал он. – Украинские школьники нам благодарность в газете объявили за коллекцию. Вся школа зашумела, в краеведческий кружок еще двадцать человек записались… Николай Павлович говорит, что теперь надо кружок на две группы разделить: пускай будет группа горщиков-добытчиков и группа землепроходцев-путешественников. Я бы взялся за группу добытчиков. А ты возьмешь группу землепроходцев? У тебя в группе будет дисциплина.

– А Николай Павлович согласится? – спросил Гена.

– Смешной ты! Николай Павлович и Роман мне это сами сказали.

Гена отвернулся, как бы для того, чтобы посмотреть в окно, но на самом деле для того, чтобы скрыть радость, осветившую его лицо.

– Хорошо, я возьмусь… – согласился он. – Только землепроходцы будут и поиск производить, да?

– Понятно? Вы разведаете, а мы, горщики-добытчики, покопаемся да еще больше найдем, вас делу поучим.

– Посмотрим-поглядим! – принял вызов Гена.

– Я тоже в какую-нибудь группу запишусь, – сказал Федя. – Теперь, Панёк, расскажи, зачем тебя к директору вызывали.

– Ну, позвали меня к директору, – начал Паня. – А у Ильи Тимофеевича полно народу, и Николай Павлович тоже. Я думал, что меня будут ругать за что-нибудь, а директор говорит: «Товарищ Борисов интересуется, когда краеведческий кружок сделает обещанную коллекцию. Хорошо бы сделать ее к четырнадцатому октября»…

– Почему? – спросил Гена.

– Потому что четырнадцатого октября на руднике предоктябрьская вахта мира начнется, и надо коллекцию к вахте открыть. Видишь, времени осталось совсем мало, а мы даже не придумали, как коллекцию оформить. Предложений собрали много, только любопытных нет: всё витрины да горки под стеклом.

– Да, никого этим не удивишь, – усмехнулся Гена. – Никого этим не удивишь и камни хорошо не покажешь, а надо камни так показать, чтобы дух захватило.

– То-то и есть! – Паня пошел напрямик: – Николай Павлович сегодня мне сказал, будто ты что-то ловко придумал.

– Постой!..

Вскочив, Гена захлопнул внутренние ставни, и в комнате стало совсем темно. Из-под койки он достал какую-то вещь, повидимому тяжелую, поставил ее на стол и щелкнул выключателем.

– Ох, ты! – обомлел Паня, у которого и впрямь захватило дух.

Перед глазами мальчиков загорелись синие, красные, желтые, розовые, зеленые огни, словно в темноте открылись светящиеся оконца различной величины и формы. Но это были не просто огни, это светились самоцветы. Они стали живыми, теплыми, они щедро, без утайки, открывали свой цвет, свою глубину, и даже скромнейший из них был чудесным.

– Дай свет! – нетерпеливо потребовал Паня. – Как ты это сделал?

Загорелась лампа под потолком.

Мальчики увидели поставленный на боковину полированный ящик, какие делаются для минералогических коллекций. В ячейках ящика уже не так ярко, как в темноте, светились самоцветы, плотно врезанные в черные дощечки. Все стало понятно: камни получали свет от электрических лампочек, скрытых в ящике.

Погасив лампу, Паня погрузился в созерцание камней.

– Хорошо ты придумал! Такое придумал, что просто глаза проглядишь… Молодец ты! – повторял он.

– Красивые самоцветы… – мечтательно произнес Федя. – Значит, ты этим по вечерам занимался?

– Возни много было, – чуть небрежно, как и полагается изобретателю, сказал Гена. – А в общем, ничего особенного… Когда камень лежит на чем-нибудь непрозрачном, он скрывает свой цвет. И если его снаружи осветить, получается пустой блеск. А пропустишь свет сквозь камень – и все видно. Только надо регулировать, чтобы света было сколько нужно. Хорошо бы поставить автоматический реостат, тогда камин станут играть.

Холодок пробежал по спине Пани, сердцу стало неспокойно.

– Надо так сделать… – заговорил он медленно, осторожно, точно боялся спугнуть зародившуюся мысль. – Надо построить Уральский хребет на две вершины… нет, лучше на три: Азов-гора, Думная гора и Медная гора, как в «Малахитовой шкатулке». Невысокие горы, ну сантиметров на семьдесят, что ли. В самой большой, в средней горе пещеру сделать неглубокую. В пещере пускай самоцветы горят… Проша Костромичев красивый каменный цветок из самоцветов собрал. Попросим у него, он добрый. На Гранильной фабрике дядя Лаптев, Иван Федорович, хорошие ящерки из камня режет для шкатулок. Может быть, фабрика хоть несколько ящерок для пещеры даст. Пускай вокруг каменного цветка пляшут! Остов Уральского хребта деревянный будет. Мы его минералами выклеим. Тут и яшмы, и мрамор, и руды всякие, что на Урале есть.

– И чехол для Уральского хребта надо сделать, – подхватил Гена. – Холщовый чехол, на проволоке, чтобы тоже был как горы. И по холсту расписать тайгу, водопады, заводы…

Они мечтали вслух, любуясь сияющими камнями, и все яснее в их воображении рисовался подарок Горе Железной.

Сколько раз, зачитываясь «Малахитовой шкатулкой», мальчики, каждый порознь, странствовали по сказочным гротам Медной горы то с Хозяйкой-Малахитницей, властной и справедливой, то с великим умельцем каменного дела Данилой-мастером. Но раньше это были только мечты, а теперь два камнелюба будто наяву бежали по волшебным пещерам, обгоняя друг друга и радуясь своим находкам.

– Так и сделаем! – сказал Гена. – А я не сообразил, просто загнал камни в ящик. Дяде Леве понравилось, – мы с ним хотели скорее коллекцию во Дворец культуры сдать. А мне добрых камней не хватило: видишь – в центре ящика всё простецкие камешки поставлены, лишь бы место занять.

– Вот для чего тебе мои камни понадобились! – обрадовался Паня. – А я думал, ты для себя, чтобы твоя коллекция была самой знаменитой. А ты совсем не для себя… Так и сказал бы, Генка, я, может, с тобой камнями поделился бы.

Было странно то, что Гена и Федя промолчали, будто не одобрили его.

– Чем плохо такую штуку сделать да Дворцу культуры подарить? – спросил у них Паня, удивленный этим молчаливым несогласием. – Вовсе даже хорошо!

– Даже замечательно! – насмешливо проговорил Гена. – Краеведческий кружок не смог коллекцию, как надо, сделать, а Фелистеев один смог… Пестов самые хорошие камни, как Скупой рыцарь, спрятал, а Фелистеев их отобрал и вместе со своими камнями Дворцу культуры подарил. Ловко?

– Да-а, знаете ли… Ишь, что придумал, а я и не сообразил сразу! – сам подивился своей простоте Паня, и ему стало жутко, как становится жутко человеку, узнавшему о только что миновавшей большой опасности.

– Думаешь, он сам сообразил, что получится? – спросил Федя. – Сам он осрамился.

– Ты, Федька, говорил сегодня об этом с Николаем Павловичем? – догадался Гена.

– Поговорили.

– Что он тебе сказал?

– Сам знаешь, наверно… Он говорит, что ты хорошее дело для Дворца культуры и для школы придумал, да сам все испортил. Потому что ты хотел только верх над Панькой взять, его в прах повергнуть, для своей гордости. А если бы ты со всем кружком взялся за коллекцию, не надо было бы тебе с Вадиком спорить, обманывать его. И коллекцию мы скорее собрали бы.

– Да хватит тебе! – сказал Паня, который хотел теперь лишь одного – чтобы кончилось это тяжелое объяснение.

– Ладно! – буркнул Федя и замолчал.

Молчал и Гена, будто исчез из комнаты.

Вдруг он проговорил обиженно и тоскливо:

– Будто я сам не понял все сразу, когда узнал, что Пестов все свои камни отдал…

Живые самоцветы сняли в темноте. И казалось, что постепенно, с каждой минутой их свет набирается силы и красоты.

Не скоро еще после этой беседы Паня позвонил Вадику, но зато одним духом сообщил ему много новостей:

– Вадь, а я с Геной совсем помирился. И ты помиришься. Знаешь, мы такую коллекцию для Дворца культуры придумали, как «Малахитовая шкатулка»… Мы сейчас с Геной и Федей на Гранилке были, и Николай Павлович тоже пришел. Столярная мастерская для коллекции горный деревянный хребет сделает. Приготовишь уроки – и беги ко мне, все расскажу!

– Не могу, Пань! Уроки я уже выучил, потом приехал папа, принял ванну, а я потер ему спину, и он за это сделал мне в ванне доклад. Сегодня машина Пестова выдала еще четыреста кубометров долга. Так и гребет, так и гребет! Я на Крутой холм бегу. Пойдем вместе!

– Хитрый, ты за меня уроки сделаешь, да?.. И ты тоже, положим, сразу на Крутой холм не пойдешь. Иди сейчас к Гене, помирись с ним.

– Хорошо… – угасшим голосом ответил Вадик.

– Ножик ему отнеси, а он тебе твои книжки отдаст… Чего ты молчишь? Ты меня слышишь? – Паня подул в трубку.

– Пань, не дуй в трубку, а то у меня в ухе трещит, – захныкал Вадик. – Я тебя и так слышу…

– Да, отдашь ножик! – безжалостно повторил Паня. – Потом представишь Ираиде Ивановне, как котенок ночью ловил мышей и наткнулся носом на ежа. Можешь и Моньку с собой взять, дрессированные фокусы показывать. Ираиде Ивановне полезно, чтобы шума было больше, так что ты постарайся… Ну, чего ты так кряхтишь? Ножика тебе жалко, да? Скажи хоть слово, так сразу пожалеешь!

– Пань, ты, пожалуйста, не думай, будто я не понимаю. Я отдам ножичек и все сделаю… мне не жалко… – заверил его Вадик и а опровержение этих слов шумно втянул воздух носом.

– «Ах-ох»! – передразнил его Паня. – Не плачь на телефонный аппарат – испортится…

– А ужа можно Ираиде Ивановне принести в гости? – угрюмо спросил Вадик.

– Ужа не надо. Ты же знаешь, что женщины глупо боятся ужей. Ну, пока!

И Паня подул в трубку.