Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Крылатый вестник

Какие они быстрые, какие коротенькие, последние дни каникул, так и мелькают.

Что было сегодня? Запомнился заводской пруд, оглашаемый криками, хохотом, визгом купающихся ребят, и велосипедная гонка по лесопарку, и томление у репродуктора в час ответственного матча на московском стадионе «Динамо».

А вчера что было? Уж и трудно припомнить.

Но каждый день, каким бы он ни был, солнечным или дождливым, начинался одинаково: Паня и другие кружковцы отдавали несколько часов краеведческому кабинету. Так начался и тот день, когда на Гору Железную прилетели важные вести из Москвы.

Первым в кабинет пришел Паня, выложил на стол квадратики тонкого картона, перья, кисточки и поставил в ряд пузырьки с тушью разных цветов.

– Здравствуй, староста, никак не удается тебя опередить.

С этими словами в кабинет вошел Николай Павлович, снял пиджак, надел серую блузу, взял со стола минералогический образец и развернул билетик-паспорт, прихваченный к образцу резиновым колечком.

– Работы у нас на сегодня много. Ты готов?

– Давно готов.

– Пиши: «Кислотоупорный асбест. Смородинское месторождение». Теперь красной тушью: «Дар машиниста паровоза В. Галанина», – продиктовал Николай Павлович, положил в витрину на золоченую колодочку асбестовую руду, отсвечивающую зеленью, и прислонил к образцу этикетку.

Охотно работал Паня. Он заполнял этикетки и вспоминал, где видел в деле тот или иной камень, металл. Белый мрамор? Такой мрамор Гранильная фабрика пускает на распределительные щиты электростанций. Медная руда? Паня вспомнил блестящие медяшки в будке чусовитинского паровоза и заодно большой медный таз, в котором мать вчера варила брусничное варенье, закипавшее лакомой розовой пенкой.

Пришли другие активисты кружка и тоже взялись каждый за свое дело.

Егорша, Вадик и Вася заканчивали макет второго карьера, нарезали рудничные уступы в гипсе, заполнившем ящик. Они торопились, так как им хотелось поскорее расставить на террасах модельки экскаваторов, паровозов и вагонов. Вскоре лица строителей карьера стали белыми от гипсовой пыли, как у клоунов. Самохины, стоя на коленях возле хрустальной друзы, возились с осветительным шнуром и лампочками. Они взялись электрифицировать друзу, чтобы хрустальный куст сверкал еще ярче…

Несколько раз Пане пришлось отрываться от своей работы, так как он был дежурным по приему даров. Жители Горы Железной откликнулись на просьбу краеведческого кружка, напечатанную в рудничной газете. Они пересмотрели любительские складцы минералогических образцов, которые имелись почти в каждом доме, отобрали камешки получше и поступились даже каменными поделочками.

Мать бурильщика Сказина принесла в хозяйственной сумке кусок малахита, которого хватило бы для выклейки половины доски почета, но поди знай, что такая штука завалялась где-то в сарае. Гранильщица Миля Макарова подарила старинное яшмовое яичко. А две дочурки управляющего рудником Новинова сдали подлинную драгоценность – вишневую веточку, лежащую на мраморной плитке. Вишни были выточены из густого альмандина, листочки – малахитовые, а на одном листочке сидела рубиновая божья коровка.

Приняв очередной дар, Паня становился «смирно» и под салют произносил: «От имени краеведческого кружка спасибо за ваш дар!»

В кабинет вошел Роман и шутливо отрапортовал Николаю Павловичу:

– Товарищ председатель, Роман Островерхое прибыл в ваше распоряжение. На вооружении имеется аппарат «ФЭД».

– Мальчики, заканчивайте работу, – распорядился Николай Павлович. – Кто хочет до обеда прогуляться на Крутой холм?

Ребята навели порядок в кабинете, высыпали на улицу Горняков и не заметили, как очутились на площади Труда, а потом на большом пустыре, который надо было пересечь. Они шли, окружив Николая Павловича и Романа, и наперебой выкладывали все, что знали о новом рудничном строительстве. Сейчас всех занимал вопрос, скоро ли вернется самолет Ново-Железногорского металлургического завода, на котором в Москву вылетели инженеры хлопотать о траншее. Ведь каждый час был дорог.

– Пань, наверно, за траншею твой отец возьмется? – сказал один из братьев Самохиных.

Еще несколько дней назад Паня не удержался бы от задорной похвальбы: «А то кто же?», но теперь он неохотно ответил:

– Будет приказ по руднику, тогда узнаешь.

Вадик засеменил рядом со своим другом и спросил шопотом:

– Помнишь, Пань, ты в карьере сказал Федьке Полукрюкову, что всю коллекцию ему отдашь, если Степан хоть раз сработает вровне с твоим батькой? Помнишь, да?

– Так что? – поморщился Паня.

– Очень просто! Я через ребят вызываю Федьку на спор. Если до Октябрьского праздника Степан ни разу не догонит Пестова, так Федька, понимаешь, отдаст нам половину своих книжек. А у него книг много… Только Федька не соглашается, даже говорить со мной не желает, гордый глинокоп. Давай при ребятах со всех боков прижмем Федьку, чтобы ему некуда было податься.

– Ты это забудь! – осадил своего беспокойного друга Паня. – Ясно, что до праздника и никогда никто с моим батькой не сравняется… Знаешь, как батя будет на траншее работать! По-скоростному…

– Так это же хорошо, Пань! Мы Федьку обспорим еще лучше, чем Генку Фелистеева… Ну, если ты не хочешь, так я сам заспорю на половину коллекции.

– Коллекция не делится, потому что я главный добытчик. И ты не смей споры затевать – наспорился уже, хватит!

– Прошу вас меня не воспитывать, не очень-то вы для нас большая шишка! – встал на дыбы Вадик.

Они разошлись, недовольные друг другом.

Второй карьер вплотную примыкает к высокой горушке, на вершине которой стоит одна-единственная толстая и искривленная сосна с пышной шапкой хвои. Это и есть Крутой холм.

– Ура! – закричали ребята и пошли приступом по бугристым склонам холма, изрытым дождевыми промоинами.

Наградой за этот штурм послужила широкая панорама.

У подножия холма во втором карьере грохотали экскаваторы и гудели паровозы, дальше виднелись здания на площади Труда, а еще дальше сияла синева заводского пруда. По другую сторону холма раскинулась долина реки Потеряйки, изрезанная серебряными протоками и сверкающая прибрежной зеленью, а за долиной далеко-далеко уходила волнистая тайга, скрывавшая под вековечными зарослями округлые Уральские горы.

Ребята заговорили о переменах, которые на их памяти произошли в этих местах.

– Никакого карьера возле Крутого холма не было, а был просто пустырь, – сказал Вася Марков.

– И на нем наша коза паслась, – вспомнил одни из братьев Самохиных.

– Это разве карьер! Через три года он первому карьеру не уступит, – сообщил Егорша. – Брат говорит, что возле пруда и за прудом столько руды, что навсегда железногорским домнам хватит.

– А на площади Труда высокая Рудная горка была, – взглянул с хитрой улыбкой на Паню Вася Марков.

Но впервые Паня не воспользовался удобным случаем напомнить, что это его батька, и никто другой, срыл горку.

– Возле рудоуправления скала стояла, тонкая, как карандаш, – продолжил эстафету воспоминаний Вадик. – Я на нее сколько раз лазил. Шоферы попросили, чтобы скалы не было, и взрывники ее на кусочки разнесли, пожалуйста!

Издали донесся мягкий рокот и стал быстро приближаться. В глубине синего неба появилась блестящая точка.

– Заводской самолет, – определил зоркий Егорша. – Наши из Москвы вернулись!

Серебристая птица проплыла над Крутым холмом, пошла на посадку и скрылась из глаз.

– Уверен, что они привезли важные новости, – сказал Николай Павлович.

Вадик топнул ногой:

– Крутой холм пополам треснет, сквозь него траншея пройдет.

– А там построят железную дорогу. – Егорша широким жестом провел невидимую черту от Крутого холма по долине реки Потеряйки.

– Однако может случиться так, что новые перемены начнутся здесь раньше, чем мы увековечим для краеведческого кабинета Крутой холм в его нынешнем виде, – напомнил Николай Павлович.

Тотчас же Роман стал щелкать своим аппаратом в сторону Потеряйки, потом, сопровождаемый шумливыми советчиками, со всех сторон снял Крутой холм и в заключение скомпоновал, как он выразился, живописную группу из всех участников прогулки и щелкнул пять раз подряд.

Собрались домой. На пустыре началась беготня, охота за ящерицами, затеялась чехарда с участием Романа. Особенно ловко прыгал худенький Егорша, а Вадик «не дотягивал» и с хохотом садился на спину «подставщика».

– Что тебя так заинтересовало, Пестов? – спросил Николай Павлович у Пани, смотревшего вниз с борта карьера.

– «Четырнадцатый» хорошо разворачивается…

Несомненно, на экскаваторе № 14 в эту минуту работал отличный мастер; он наполнял и разгружал ковш, не делая ни одного лишнего движения.

«Кто это? – недоумевал Паня. – Только мой батька так может или Трофимов, Красулин… Фелистеев еще… Красиво вагон грузит!»

Погрузка кончилась. Уходивший состав вагонов прогрохотал по рельсам, а из корпуса экскаватора следом за Полукрюковым вышел Григорий Васильевич и стал что-то говорить великану, показывая на стрелу машины.

– Батя! Батя-а-а! – крикнул Паня.

Отец подал знак рукой – мол, подожди; простившись со Степаном, он по крутой лестнице поднялся на борт карьера и поздоровался с Николаем Павловичем.

– Батя, заводской самолет из Москвы прилетел, – сказал Паня. – Ты видел?

– Да, как же! Прилетел и траншею привез. – Григорий Васильевич обратился к Николаю Павловичу: – Хорошая весточка уже весь рудник обежала. Получилось так, как мы с вами вчера говорили. Министерство разрешило срочно пройти траншею, дает нам все, что нужно для строительства. Большие дела начнутся на Железной Горе.

Сняв кепку, Григорий Васильевич радостно огляделся, будто впервые увидел то, что видел тысячи раз: зубцы Горы Железной, террасы и уступы карьера. Завидно поработал он здесь, много сил отдал в борьбе за металл, но вот стала перед горняками новая забота – и человек еще шире расправил плечи, еще глубже дышал родным воздухом.

– Ты, Паня, скажи матери, чтобы домой меня скоро не ждала. В буфете рудоуправления закушу. Разве в такой день из рудника уйдешь! – И Григорий Васильевич стал спускаться по лестнице.

Волевик

Некоторое время Николай Павлович и Паня шли матча позади ребят, которые с шумом носились по пустырю.

– Вчера мы долго разговаривали с твоим отцом, – сказал Николай Павлович. – Григорий Васильевич рад, что ты хочешь стать отличником.

– Я бате слово дал, даже обязательство взял, – ответил Паня.

– Приятно слышать, – кивнул головой Николай Павлович. – Крепко, значит, тебя пробрала кличка, полученная от Полукрюкова. Часто ты ее слышишь?

В его голосе Пане послышалось сочувствие, и на сердце сразу стало горько, в носу зачесалось.

– Проходу не дают, – сдавленным голосом проговорил он. – На заборе каждый день пишут, по телефону дразнятся… Сегодня карикатуру в почтовый ящик подбросили, будто я Панька Отрепьев… Батя вынул ее с газетой, расстроился…

– А ну, успокойся, – сказал Николай Павлович.

– Я ничего… – сглотнул слезы Паня.

– Думаешь, твоим товарищам было легче, когда ты с насмешкой говорил о их родителях? Теперь ты на себе испытал, как больно, когда затрагиваются сыновние чувства…

– Увидят они, покажу им Паньку-самозванца! Увидят! – воскликнул Паня.

– Так, так… – В голосе Николая Павловича послышалась насмешка. – Вижу, что из всего этого ты сделал один вывод: хочешь отомстить товарищам пятерками за то, что они учат тебя жить, требуют, чтобы ты стал достойным своего отца. Ну, надо сказать, не много ты пока понял. Жаль!

– Я… – начал Паня, но не смог совладать с собой, махнул рукой и, задержав шаг, отстал.

Издали он увидел, как Николай Павлович подозвал Романа и они пошли вместе, разговаривая, причем Роман раз-другой обернулся к Пане. «Обо мне говорят», – подумал он с неприятным чувством.

– Пестов! – донесся до него голос Николая Павловича. – Иди-ка сюда.

Когда насупленный Паня неохотно подошел, Николай Павлович сказал:

– Послушай, Пестов, что говорит Роман Иванович, тебе будет полезно.

– Я говорю о том, что если у тебя, Панёк, есть воля, – при этом Роман сжал кулак и тряхнул им. – так ты сможешь быстро подтянуться. Вот тебе живой пример. – Роман ткнул себя пальцем в грудь. – В пятом классе я и некоторые другие ребята из моего звена учились очень посредственно, а стали мы готовиться в комсомол, объявили себя волевиками и так взялись за работу, что вся школа зашумела…

– Волевиками себя объявили? – улыбнулся Николай Павлович.

– Да, сами это слово придумали… Ведь что главное для парня, который хочет стать отличником? Главное для него – гордо презирать соблазны. Например, нужно готовить уроки, а хочется уткнуться на часок в приключенческую книжку, вмешаться в разговор старших или на улицу побежать. Тут волевику помогает воля… Вот так!

И Роман пинком ноги отбросил камешек, лежавший на дороге.

«Волевиком буду!» – сразу и окончательно решил Паня, смотревший в рот Роману, и крепко сжал кулак.

– Но знаете, в чем мы убедились, Николай Павлович? – продолжал Роман, как бы забыв о присутствии Пани. – Мы убедились, что волю готовенькой из кармана не вынешь. Ее нужно день за днем воспитывать, тренировать, закалять. И хорошо, если рядом есть волевые товарищи, которые могут поддержать, пристыдить за отступление. А волевые ребята у нас не редкость. Хотя бы Гена Фелистеев – кремень-парень.

Услышав это имя, Паня сразу ощетинился.

– Ну, к Фелистееву за поддержкой Пестов вряд ли обратится, – сказал Николай Павлович.

«Мы с Вадькой Колмогоровым вместе волевиками станем, – подумал Паня. – Ничего, Генке нос утрем!»

Прибежали ребята, стали показывать Николаю Павловичу любопытные кусочки руды, найденные на пустыре, а Паня остался с Романом, который продолжал повесть о своих бывших одноклассниках-волевиках, о их дружбе и подвигах. И, слушая его, Паня чувствовал, как растет его воля, растет его уверенность в себе: ведь стали же средние ученики – друзья Романа и он сам – хорошими учениками! Чем Паня хуже их!

– Пойдем ко мне, если хочешь, посидим поговорим, – предложил Роман.

Паня готов был идти с ним хоть на край земли.

Домой он прибежал, когда Мария Петровна уже накрывала на стол.

– Обедать садись, – сказала она.

– Я сейчас, мам…

Мария Петровна заглянула в «ребячью» комнату – поторопить Паню – и увидела, что он, забравшись на письменный стол, прикрепляет к стене красочный плакат. Это был режим ученического дня в картинках. Начало и конец каждого дела отмечались передвижными стрелками на маленьких часовых циферблатах. Например, часы показывают 7.15 – нарисован паренек, делающий утреннюю гимнастику, а дальше изображен умывальник-мойдодыр, зубная щетка, гребенка… Сразу видно, что к чему.

Внизу плаката были написаны такие советы:

«Сегодня задано – сегодня выучи!»

«Начинай с трудного!»

«Сделал – проверь!»

«Выучил – повтори!»

– Ишь, как занятно… – сказала Мария Петровна. – Где ты такое раздобыл?

– Роман подарил. Он по этой таблице школу с серебряной медалью кончил… Я по ней теперь буду учиться…

– Тоже медаль получишь? – улыбнулась мать.

– Там видно будет.

Закончив свое дело, Паня спрыгнул со стола, полюбовался плакатом и повторил:

– Увидишь, мам!

– Увидеть бы хоть, что ты за ум взялся. – сказала Мария Петровна. – Что ни день про тебя нехорошее пишут, будто ты не в отца выдался, самозванно живешь, по чужому имени, стыдобушка моя! Уж сколько раз я эту охальщину с забора смывала…

– А теперь не смывай, не надо, мам…

Паня пошел к рукомойнику и, вернувшись, добавил:

– Ты не смывай, все равно еще напишут. Я скоро сам так все смою, что больше ничего не прилипнет!

– Знаю, что ты отцу наобещал, да не знаю, верить ли… – Мария Петровна, однако, не задержалась на этом сомнении: – Уж и то хорошо, что ты об учении стал думать. Не бывало так раньше… Кушай да иди лето доигрывать. Послезавтра каникулам конец.

– Хоть бы скорее! – сказал Паня.

«И этого раньше не бывало, чтобы его в школу тянуло, – подумала Мария Петровна, добавляя Пане борща. – Ну, в добрый бы час да навечно!»

Злоключение

В этот погожий день детвора Горы Железной шумно доигрывала лето, торопясь перебрать все известные ей игры и забавы.

Что только творилось на улицах! Мальчики гоняли футбольные мячи, играли в городки, мчались по асфальтовым тротуарам на двухколесках, а девочки расчертили тротуары классами с «огнем» и «водой», фокусничали с мячиками, пели про каравай и жито.

Тут и там Паня мог вступить в игру: запустить городошной битой, помочь штурмовать укрепрайон или пронестись на одной ноге по всем классам, чтобы насмешить малышей, но не сразу он поддался уличному оживлению. Уж слишком большое расстояние было между его нынешними заботами и всякими там забавами. Пане даже казалось, что он стал большим, совсем взрослым и может думать лишь о серьезных вещах: о том, что он волевик, что любые соблазны ему нипочем, что он вышел на улицу лишь для того, чтобы сказать последнее прости глупеньким детским играм.

Так думал он, когда, заложив руки в карманы и рассеянно посвистывая, шел к Егорше.

На площадке, окруженной березами, он задержался.

Сюда сбежались девочки Железнодорожного поселка показать свои новенькие форменные платья и пышные шелковые банты. В ходу было не меньше десяти веревок, и вокруг одной из них стояла целая толпа. Все смотрели, как прыгает Женя Полукрюкова, и Паня тоже посмотрел. Сначала он пренебрежительно улыбался по поводу этой пустяковой игры, но вскоре улыбка сошла с его лица.

Противная Женька Полукрюкова, в коричневом платьице с белым накрахмаленным передничком, прыгала через веревку, прижав мяч к груди. У нее был такой вид, словно она рассматривает что-то далекое, ну и в то же время прыгает, но даже не замечает того, что прыгает. Две девочки вертят веревку то медленно, то быстро, чтобы сбить Женю, а она все равно прыгает медленно или быстро – и имеет право прыгать еще и еще, потому что правильно меняет стиль: то прыгает сразу обеими ногами, то перебирает ими, будто бежит и бежит, оставаясь на месте, то запрыгала вдруг на одной ноге. Все это было бы неудивительно: мало ли на Горе Железной хороших прыгальщиц! Но они все же после каждого прыжка касаются ногами земли, а Женя, кажется, обходится без этого. Она крепкая, плотная, а совсем ничего не весит, бежит по воздуху, и носки туфелек не успевают задеть землю.

Уже несколько раз сменились девочки, вертевшие веревку, а Женя все бежала, бежала над землей, и глаза ее счастливо блестели.

– Женя всю веревку заняла! – обиделась какая-то девочка.

– Пока она не сбилась, пускай прыгает, – заступились другие. – Она по правилам делает.

– Она никогда не собьется, она чемпионка! – заговорили все девочки.

Женя рассмеялась.

– Гоп! – крикнула она, стала обеими ногами на землю и великодушно сказала: – Пожалуйста, я тоже покручу веревку, потому что мне даже надоело прыгать.

Лишь теперь Паня упрекнул себя в том, что потерял много времени, глазея на чемпионку игры в скакалки-прыгалки. Возле дома Егорши его уже давно ждали городки, волейбол и литой каучуковый мяч. Паня присоединился к шумной компании мальчиков и забыл обо всем на свете.

– Пань, Пань, идем скорее! Девчонки Взрывника бьют! – дернул его за руку запыхавшийся Ваня, он же Опус.

– Не мешай! – отмахнулся Паня, готовясь вкусно угостить мячом хитрого перебежчика, который ловко пробирался к запретной черте поля.

– Идем, Пань! – плаксиво настаивал Ваня. – Их ужасно много…

На площадке под березами теперь стоял невообразимый шум, раздавался воинственный писк. Пробившись через толпу прыгальщиц, Паня увидел картину, безусловно позорную для мальчишек. Вадик стоял, окруженный плотным кольцом девочек, опутанный веревками, без пилотки, растрепанный и жалкий.

– Девочки, нужно связать барашку ноги, чтобы он не убежал, – распорядилась Женя, взмахнув веревкой. – Потом я скажу моему Феде, чтобы он дал барашку шлепков… Мэ-э!

– На помощь, Пань! – пискнул Вадик и стал резво лягаться, не подпуская к себе девочек.

– Какое право ты имеешь его связывать? – сказал возмущенный Паня, взяв Женю за руку.

– А он какое имеет право? – запальчиво ответила Женя и вырвалась. – Мы его ни чуточки, даже совсем нисколечко не трогали, а он все веревки спутал, за бантики дергал и меня глиняной половчанкой назвал. Он глупый-преглупый барашек!

Изловчившись, она наконец обхватила ноги пленника веревкой.

– Не смей, говорю! – оттолкнул ее Паня и смутился.

Он не рассчитал силы толчка, и Женя шлепнулась на землю.

Девочки закричали:

– Ай, как не стыдно, как не совестно!

– Такой большой мальчик, а дерется! Хулиган!

Женя вскочила, сжала кулачки и коротко, повелительно произнесла:

– Федуня!

Не очень-то нежная рука взяла Паню сзади за плечо и дернула. Он сделал быстрый поворот налево-кругом, очутился лицом к лицу с Федей и не узнал его. Глаза Феди горели, губы беззвучно шевелились.

– Ты чего дергаешь! – воскликнул Паня. – Ловкий сзади дергать!

Тогда Федя схватил его за плечи и стал трясти.

Ничего подобного Паня никогда не испытывал. Перед глазами все замелькало, березы запрыгали между небом и землей, пилотка слетела с головы, зубы стукнули и прикусили кончик языка.

– Пу… пусти! – пролепетал он. – Нечего ты!

– Будешь знать!.. Будешь знать!.. – повторял Федя, продолжая трясти уже по-настоящему испугавшегося Паню.

– Федя, слышишь, Федя, сейчас же перестань! – послышался женский голос.

Тряска прекратилась.

Федя хрипло сказал:

– С девочками воюешь?.. Голову оторву!

– Да что же это такое, как тебе не стыдно, Федя! – Галина Алексеевна, своевременно подоспевшая к месту происшествия, освободила Паню из рук Феди, отвела в сторону и, подав ему пилотку, сказала: – Уходи, уходи, мальчик! Нельзя при нем никого обижать… Видишь, лица на нем нет, сам не свой стал, такой он у нас несуразный… Уходи!

Нагнув голову, Федя шагнул к Пане.

– Ты… ты знай… – сказал он. – Если еще раз с Колмогоровым на нашу улицу сунетесь, жизни вам будет по две минуты на каждого.

После этого он направился к Вадику, снял с него путы и так поддал коленом сзади, что освобожденный пленник с середины площадки пролетел на середину улицы.

– Пошел вон! – напутствовал его Федя и швырнул вслед Вадику его пилотку.

Обернувшись к девочкам, которые с восторгом следили за действиями своего могучего защитника, Федя кивнул им головой: мол, играйте, никто вам больше не помещает, и, заложив руки за пояс, медленно пошел к дому.

– Ну, Федька, заруби себе на носу! – крикнул Паня. – Попомнишь ты Пестова, попомнишь!

Стараясь не замечать ни Галины Алексеевны, ни девочек, он нагнал Вадика и Ваню.

– Теперь Федька нам враг на всю жизнь, – напыщенно объявил Вадик, хлопая пилоткой о телеграфный столб, чтобы выбить из нее пыль. – Давай подстережем его, как следопыты, и…

– И чтобы нас было семеро, а он одни, да? – насмешливо дополнил Паня, тоже выбивая пыль из пилотки. – Нет уж, опозорился, так молчи!.. Очень нужно тебе с Женькой задираться! Красиво, нечего сказать: девчонки его связали, как поросенка!.. Сколько раз я уже схватывался из-за тебя с Федькой…

– Ох, Панька, как он тебя тряс, как кролика! – прыснул Вадик. – Наверно, у тебя в животе все кишки перепутались… Федькино счастье, что я был связанный. А то бы я ему так дал, что он через березу перелетел бы.

– Чего же ты ему не дал, когда он сам тебя развязал? – невольно рассмеялся Паня.

– Я не успел, потому что он сразу мне коленкой сзади поддал, – объяснил Вадик. – Пань, куда мы теперь пойдем?

– Ты куда хочешь, а я домой. Надоел ты мне!

«Ишь, обрадовался, что сильнее меня… Запрещает на их улицу ходить…» – по пути домой думал Паня. И с каждым шагом злоключение, пережитое в Железнодорожном поселке, казалось ему все более унизительным.

А детвора Горы Железной доигрывала лето, провожала каникулы.

Улицы и переулки звенели смехом и криками. Пыль висела облаком над волейбольными площадками. Досталось работы мячам и мячикам, скакалкам, ходулям и велосипедным покрышкам. Даже на старых огородах стало шумно, потому что здесь одновременно показывали чудеса храбрости и находчивости десятки «разведчиков».

Можно было подумать, что на Касатке живут только ребята – так много было их везде, где можно бегать и играть.