Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

«Расти дальше!»

Стариков, как Гоша называл знатных машинистов, Паня увидел, лишь только миновал известковые бугры. Стоя на борту траншеи, машинисты смотрели, как работают экскаваторы. Ради шефского совещания они принарядились, точно на гулянье: в демисезонных пальто, с цветными кашне и в шляпах, непременно велюровых. Окружив Григория Васильевича, машинисты делились своими впечатлениями от работы Полукрюкова, и Пестов слушал их с довольной улыбкой, как учитель, слышащий лестные отзывы о своем ученике.

– Что же, дядя Гриша, – сказал Красулин, – я думаю, что Степан тебя перешибет. Калугина он вчера нагнал, а сегодня, сдается мне, оставит за кормой и за тебя примется. Как это поется: «Сегодня ты, а завтра я…» Такие дела, дядя Гриша!

Петра Красулина горняки звали Петушком за маленький рост, за огненно-рыжую шевелюру и задиристый нрав. Сейчас к нему присоединился и машинист Фелистеев, дядя Гены, высокий красавец. Он расправил свои пушистые усы, повел глазами на Калугина и с притворным огорчением вздохнул:

– Андрей совсем приуныл… Что, Андрей Семенович, туго приходится старикам? Молодые орлы крылья расправляют, за ними не угонишься.

Машинист Калугин, в мешковатом пальто, в шляпе, надвинутой слишком низко, неловко ухмыльнулся и переступил с ноги на ногу.

– Что поделаешь, против фактов не поспоришь, – признал Григорий Васильевич. – Взялся наш Степан первое место на рудник: завоевать и гнет свою линию неослабно. Будет у нас с ним горячая схватка, пошумим перед праздником.

«Четырнадцатый», кончив грузить вагой, дал несколько ковшей в конус породы и затих. Из корпуса экскаватора вышел Степан и по ступенькам, выбитым в стене траншеи, с неожиданной легкостью взбежал на борт.

– А я смотрю из кабины, что это за делегация пожаловала, даже страшно стало, – сказал он, шагнув к гостям. – Привет, товарищи!

– Привет, привет, крошка! – поздоровался с великаном Красулин. – Стояли мы здесь да удивлялись, как ты сноровисто ковш между вагонами разгрузил. Надо умудриться так уместно ковш пристроить, а? Твой помощник, кажись, лопату сломал, когда путь чистил. Ты новую лопату припас? Полезный это инструмент в твоем хозяйстве.

– Ничего, ничего, Степа! – сказал Григорий Васильевич. – Оплошки бывают, да проходят, а язычок у Красулина всегда таким останется. Ты, между прочим, спроси его, как он в прошлом году вагон своим ковшом с рельс столкнул… То-то!..

Старики засмеялись.

– Э, дядя Гриша, ты учитывай, какой туман был! – запротестовал Красулин. – Мало ли что…

– Вот и не надо, Петушок, при всем честном народе других за всякую оплошку конфузить, – сказал Пестов.

Но великан уже смутился, лицо у него стало виноватое, как у напроказившего мальчика.

– И почему это получается, непонятно даже, – пожаловался он, сняв кепку. – Везешь ковш на разгрузку, кажется каждый сантиметр пути на учете держишь, уверен, что днище откроешь во-время. А потом чего-то поспешишь, либо задержишься – то на площадку вагона сыпанешь, то между вагонами намусоришь…

– Ладно, прощаем! – Красулин похлопал Степана по спине и сменил задорный тон ободряющим: – Растешь, значит? Шутка ли, Калугина нагнал, тихоню нашего! Это, знаешь ли, движение вперед… Расти дальше!

– Для роста, конечно, простор есть. Взять хотя бы такое обстоятельство… – начал Григорий Васильевич.

И все затихли, слушая лучшего машиниста Горы Железной, а Пестов не торопясь продолжал:

– Совмещением операций мой ученик овладевает. Если еще постарается, так машина у него станет песни петь. Но ведь совмещение операций – это еще не все… Ну, зачем ты. Стела, так далеко машину от груди забоя держишь, зачем так далеко рукоять выставил? Твой груз лежит в забое. А разве ты обыкновенный груз, например чемодан, вытянутой рукой поднимаешь? Нет, ты к нему поближе подойдешь, да и руку потеснее к телу подберешь, тогда в руке сила лучше обнаружится.

– Правда ведь! – нахмурившись, взглянул на экскаватор Степан. – Не люблю по забою ездить, остерегаюсь…

– Это, положим, нам всем заметка, – признал Фелистеев. – Иной раз сиднем-сидим, передвижку машины до последней крайности откладываем, пока забой от нас совсем не уйдет.

– Попробуй, Степа, на короткой рукояти работать. Ты на грудь забоя, на гору наступай, ближе подходи. Ну, однако, не азартничай, с умом это делай, чтобы гора не огрызнулась, машину не ударила. Скажи Саше, чтобы по секундомеру посмотрел, как работа на короткой рукояти пойдет. Черпанье ускорится, и электроэнергии меньше потратишь.

Тут Григорий Васильевич увидел Паню и притворился, что рассердился:

– Воспользовался случаем, прибежал на траншею! Почему меня в горном цехе не подождал? – Он взял папку с таблицей, спрятал колдунчик в карман и приказал: – Домой ступай, не задерживайся. Скоро темнеть начнет… А за таблицу спасибо!

– Боевого ты себе личного секретаря завел, дядя Гриша, – сказал Красулин.

– Ну как же, помощник растет… – ответил Пестов.

Машинисты пожелали Полукрюкову удачной вахты, простились с ним и от борта траншеи направились к цеховой конторе.

– Панёк! – позвал Степан, наклонился к нему и, улыбнувшись, спросил: – Знаешь, какая у меня к тебе просьба?

– Знаю, наверно, – ответно улыбнулся Паня. – Нижайший передать?

– Догадлив! – похвалил Степан. – Вот именно: нижайший… А с Федунькой дружишь? Не деретесь теперь?

– С ним подерешься, как же… С ним весь класс дружит. Сейчас я к нему пойду.

– Беги, будь здоров!

Пробираясь между известковыми буграми Крутого холма, Паня услышал тихое:

– Пань, Пань, Пань! – будто синичка прозвенела.

Он оглянулся – никого. Двинулся дальше, но снова услышал: «Пань, Пань, Пань!» Быстро обернулся и увидел что-то красное, нырнувшее за бугор.

– Женька, вылазь, я твой красный берет засёк! – крикнул Паня. – Чур, больше не прятаться!

Из-за бугра появилась смеющаяся Женя.

– Ты зачем на рудник пришла? – спросил Паня. – Смотри, нагорит тебе от старших за то, что ты в гору суешься.

– И пускай!.. Надо же мне посмотреть, как Степуша работает. Я каждый раз сюда бегаю, потому что я хорошо знаю дорогу… Пань, Пань, Пань, кто скорее!

И она побежала через пустырь, такая быстрая, такая легкая, что Паня сразу отстал и вскоре потерял ее из виду.

В старом доме

Почти каждый день Паня бывал у Феди, а Федя у Пани по самым различным поводам, но прежде всего потому, что их дружба становилась все крепче. Да и не могло быть иначе, так как мальчиков связала общая забота о траншее. Федя мог без конца слушать рассказы Пани о руднике Горы Железной, об экскаваторах, о горной работе… Впрочем, не одного Паню тянуло к Феде Полукрюкову, и Паня вовсе не преувеличивал, когда сказал Степану, что с его братом дружит весь класс.

Сегодня у Феди должны были собраться ребята из первого звена, задумавшие выпускать устный журнал «Пионерская дружба». Мысль о выпуске такого журнала подал Федя, а Паня ее бурно поддержал и поэтому очень спешил, чтобы не опоздать на заседание редколлегии.

– Ой, как ты долго-долго к нам шел! А я уже давно дома, – сказала Женя, опустошавшая разбитую под самыми окнами лакомую грядку, то-есть грядку, засаженную репой и морковью. – Хочешь репку?

– Получай! – Паня сунул ей в руку небольшой хрусталик и, ловко снимая зубами толстую кожуру репки, поднялся на крыльцо.

Он любил этот старый дом с высокими завалинками и небольшими окнами – дом, сложенный из толстых кедровых бревен, крытый тесом, тут и там тронутый бархатным ярко-зеленым мохом. Полукрюковы сняли его у одного железнодорожника, и Пане было жаль, что они бросят это жилье, когда построятся на Касатке. В старом доме ему нравилось все, даже крыльцо из громадных растрескавшихся плах… Вот сени. В них пахнет сушеными грибами и, конечно, мятой. Вот передняя, сплошь устланная домотканными половиками. Вот низковатая, но просторная горница, где все так уютно: на подоконниках цветы, на столах, на этажерках и на трюмо салфеточки и кружевные дорожки, а на стенах и на комоде великое множество фотокарточек в рамках из фанеры, из стекла, из пластмассы…

В горнице-столовой происходит жаркое сражение и стучат мечи. Само собой разумеется, что мечи деревянные – и вовсе даже не мечи, а палки. Ребята, начитавшись о Спартаке, вообразили себя гладиаторами, слышатся их воинственные клики и высокопарные угрозы… Вася Марков повержен наземь. Паня выхватывает меч из его рук и грозно мстит его победителю, Толе Самохину. Уже Толя загнан в угол между комодом и диваном, но на помощь брату спешит Коля. «Ты погиб, о бледнолицый!» – кричит он Пане, но Паню благородно, как мушкетер, защищает своей шпагой Федя… Страсти всех бойцов невероятно разгорелись, и Егорша, подпрыгивая, как резиновый, стал боксировать с Васей, потому что палок для них не хватило.

– А Вадьки нет? – спросил Паня, когда битва в основном была закончена.

– Не пришел. – Федя пригладил перед зеркалом растрепавшиеся волосы и поскучнел. – Гена тоже отказался. Я звонил ему, а он говорит, что занят… Все вечера занят с тех пор, как мы с тобой подружились.

– Понятно…

– Это вам на Горе Железной понятно, а я этого не признаю. – Федя рознял увлекшихся гладиаторов-боксеров и объявил заседание редколлегии открытым.

Еще не отдышавшись после битвы, мальчики сели за стол и стали хрустеть репками, которыми их щедро оделила Женя. Главный редактор, Федя, повел заседание как надо. Прежде всего он выяснил содержимое редакционного портфеля. Ну, надо признаться, что особых богатств в этом портфеле обнаружено не было, но ведь главное – начать дело.

Охрипшим от волнения голосом, с выражением Егорша прочел стихотворение о трудной разведке в Сухом логу. Это произведение понравилось ребятам, и Федя сделал лишь одно критическое замечание: нехорошо рифмовать «Сухой лог» и «геолог», потому что в именительном падеже – геолог – получается неправильное ударение. Ободренный Егорша тут же прочитал рассказик о том, как пионеры зимой помогали своей матери чистить железнодорожную стрелку. Приняли и рассказ… Братья Самохины соединенными усилиями написали очерк о ремонте мартеновской печи. Рабочие-мартеновцы не стали ждать, пока печь остынет. Надев шубы, они входили в мартен, их еще поливали водой, и они для шутки покрикивали: «Поддай пару, поддай пару!» Эти хорошие, смелые люди быстро закончили ремонт, и печь сварила несколько плавок стали сверх плана.

– Молодцы! – одобрил Федя. – Интересно было бы так поработать. Давайте сюда очерк. Пойдет!

– А я написал юмористический, очень смешной рассказ, как в «Крокодиле», о бароне Мюнхаузене из шестого класса, – похвастался Вася Марков.

Заранее твердо уверенный в литературном успехе, Вася стал читать своим нежным голоском, и сразу поднялся смех. Все поняли, кто такой барон Мюнхаузен, потому что этот барон поехал в Арктику на дрессированном кролике и стрелял в белых медведей из арифмометра. Редколлегия насмеялась досыта. Улыбался и Паня, хотя ему было неприятно, что Вадика прозовут Мюнхаузеном. Не смеялся только Федя.

– Ну что? – с торжествующим видом спросил Вася. – Идет?

– Нет! – коротко ответил главный редактор.

– Здравствуйте! – обиделся Вася. – Почему не идет, когда все смеялись?

– Потому, что наш журнал называется «Пионерская дружба», – напомнил Федя. – Твой рассказ не для дружбы, а против нее. Вадик Колмогоров сейчас хорошо учится, перестал спорить с закладами, а мы возьмем и обидим его, да? У нас и так с дружбой еще не все ладно. Нужно, чтобы дружба в звене крепла, а не слабела, понятно?

– Правильно! – подал свой голос Паня.

– Пожалуйста, оставайтесь без рассказа! – зашумел Вася. – Хоть сейчас могу его разорвать, будьте добры!

– Лучше пусть не будет рассказа, да будет дружба, – упрямо стоял на своем главный редактор. – Ты напиши другой смешной рассказ, чтобы он дружбе помог. Спасибо скажем…

– И не подумаю!

Вася разорвал рукопись и пошел в кухню, чтобы выбросить мелкие клочки своего произведения в мусорное ведро. Вернулся он, облизываясь:

– Ребята. Галина Алексеевна вынула из печи та-акие пышки! Она просит нас кончать заседание, потому что надо накрывать на стол.

В предвкушении несравненных пышек Галины Алексеевны мальчики с удовольствием выполнили эту просьбу и без труда уговорили подобревшего Васю написать другой рассказ, еще лучше, чем забракованный.

– А я со всеми девочками в моем классе дружу и со всеми вами, правда? Только с Вадиком еще не дружу, потому что он девочек обижает, – сказала Женя, доставая из горки чашки и тарелочки. – Я учусь на пятерки, все Степины и Федины носки перештопала и помогаю маме накрывать на стол.

– А хвастаешься зачем? – остановил ее Федя. – Ты подожди, пока тебя другие похвалят.

– Хорошо, я подожду, – согласилась Женя. – Я подожду, только недолго…

Дверь открылась, и Галина Алексеевна внесла блюдо, накрытое полотенцем, а Федя пошел за самоваром.

– Пожалеет Вадька, что прозевал пышки! – сказал Паня.

– Нам больше останется, – погладил живот Вася. – Эх, пышечки мои!

В этот вечер Вадику было не до пышек.

Из карьера он пришел домой, сел заниматься, но ничего путного не получилось, и не потому, что ему мешал щенок Аммонит – Монька, – он ему всегда мешал, и не потому, что Ваня назойливо пиликал своя опусы, а Зоя бренчала гаммы, – они всегда пиликали и бренчали, а потому, что мысли Вадика меньше всего были заняты науками.

Он полез в книжный шкаф отца, достал пухлый словарь иностранных слов, перелистал его до буквы «У» и нашел слово «ультиматум». В словаре было сказано, что ультиматум – это такое требование, которое сопровождается угрозой, и Вадик, захлопнув книгу, тяжело вздохнул. Затем под пиликанье и бренчанье он оделся и, приласкав Моньку, вышел на улицу.

Погода была неподходящая для прогулки: ветер бросал в лицо холодные капли дождя, и все же Вадик направился к цели, явно нерадостной.

Он не спешил, он еле волочил ноги, но вскоре очутился на Почтовой улице, возле дома, обнесенного деревянной решетчатой оградой. Окна в доме были освещены, светилось и окно в мезонине. Вадик потоптался у калитки, наконец, решившись, позвонил три раза. Окно в мезонине погасло, затем скрипнула дверь.

Из-за решетчатой ограды послышался нетерпеливый голос:

– Ты, Колмогоров?.. Ну что, сказал ему?

– Нет еще…

– Струсил? А мой ультиматум помнишь? Если сегодня не скажешь, я сам ему скажу завтра утром.

– Чего ты на меня сел, Фелистеев? – заныл Вадик. – Может быть, ты еще не выиграешь. Может быть, даже я сам твою коллекцию отспорю…

– Ты что болтаешь! Ты же бегаешь на траншею, ты видел, как Степан работает! Калугина он нагнал и дальше пошел…

– Гена, давай поломаем спор! Я тебе твой ножичек отдам, все мои книжки и «Фотокор» с карманным штативом. Соглашайся, Гена!.. Ты же нечестно меня подловил…

– А ты меня с малахитом честно подловил? – безжалостно напомнил Гена и поставил точку: – Как я сказал, так и будет, я своему слову командир.

Снова скрипнула дверь в доме, послышался женский голос:

– Гена, ты опять без пальто выскочил? Иди домой!

– Закаляюсь, мама! – ответил Гена и вполголоса быстро проговорил: – Доводи дело до конца, Колмогоров! Чтобы завтра с утра все было в порядке. Пускай Пестов выложит семь камней по моему списку, хватит на ящике номер три, как собака на сене, сидеть. А если он не согласится, так я всю коллекцию заберу… Иди!

Вадик поплелся по улицам поселка, но теперь уже без цели. Забрел он во Дворец культуры, прочитал сверху донизу вывешенное в вестибюле длинное объявление о записи в кружки и снова вышел под дождь… Был он и на почте. Здесь он задержался у конторки, за которой клиенты пишут письма; стоя на цыпочках, нацарапал что-то в своем блокноте, разорвал листочек, написал снова и ушел.

В ушах звучал повелительный голос Гены: «Доводи дело до конца!», и Вадик невольно ему подчинялся.

Незаметно для себя он очутился в Железнодорожном поселке, на улице Машинистов, вошел в знакомый двор, стал на высокую завалинку и поверх занавески посмотрел в окно. Он увидел горницу, в которой не раз занимался с Федей по математике, увидел ребят, сидящих вокруг стола, и среди них улыбающегося Паню. А почему бы ему не улыбаться в светлой и теплой комнате, среди друзей…

Посередине стола стоит блюдо. Все едят румяные пышки, вкус которых знаком Вадику, а перед Васькой Марковым на блюдечке лежат целых три пышки… Дурак такой! Это он все время болтал о потолке Степана и поддерживал уверенность Вадика, что никогда Полукрюков не сравняется с Пестовым. Да-а, не сравняется! Вчера он уже нагнал и перегнал Калугина, вот тебе и потолок!..

Снова Вадик с тоской и страхом посмотрел на Паню и остро почувствовал, что все, все кончено. Не простит ему Паня Пестов проигрыша, может быть уже сегодня состоится объяснение, в котором слова будут играть самую незначительную рать, и многолетняя дружба рухнет, потому что Вадик с Паней станут посмешищем всей школы, всего поселка…

Галина Алексеевна взяла опустевшее блюдо и вышла из столовой. Вадик соскочил с завалинки, обогнул дом и постучал в кухонное окно.

«Говори всё!»

– Выйди, Панёк, в переднюю, – шепнула Галина Алексеевна, только что водрузившая на стол второе блюдо с пышками.

Когда Паня вышел вслед за нею в переднюю, она протянула ему записочку:

– От Вадика это. Звала я его чайку выпить, а он так и сиганул в ворота.

Странно… Паня почему-то вспомнил о сегодняшнем непонятном поведении Вадика в карьере, развернул записку, прочел ее и перечитал еще и еще, понимая с каждым разом все меньше.

– Пань, вызываю на блицтурнир, – сказал Федя, появившийся в дверях. – Ты что читаешь?

– Вадька мне написал! – Паня бросился к вешалке и сорвал с крючка свое пальто: – Ухожу!

– Стой! Дай-ка мне… – Оттеснив Паню от двери, Федя взял из его рук записочку и прочел вслух: – «Пань, если ты мне друг, дай мне завтра утром выбрать семь камней из ящика номер три, а то будет еще хуже. Твой Вадик». Ну и что? – спросил он. – У вас же общая коллекция. Дай Вадику семь камней, если ему нужно.

– С ума сошел! – вскинулся Паня. – Семь камней!.. Да ты знаешь, что такое семь камней на выбор из моей коллекции? Значит, все самые знаменитые камни. И огневик, и зоревик, и шерл… А бархатик, а хризолиты! Нет, зачем ему? Зачем он хочет всю коллекцию разорить?

Это последнее слово заставило Федю задуматься. Паня увидел, как омрачилось, потемнело его лицо, и спросил:

– Ты что думаешь? Ну?

– Не знаю… – проговорил Федя и отвернулся.

– А я знаю, все знаю! – Паня лихорадочно заговорил, переходя от догадки к догадке: – Он в спор с кем-то пошел и камни выставил… А знаешь, на что спорил? На моего батьку и Степана, не иначе! Помнишь, он и тебя вызывал на такой спор, только ты не согласился. Он раньше хотел, чтобы Степан хоть с Калугиным сравнялся, а теперь он уже боится, что Степан моего батьку нагонит». – Паня порывисто спросил: – А знаешь, знаешь, с кем он спорил? С Генкой, наверно, с Фелистеевым!

– Не ври! – Федя сильно тряхнул головой. – Не ври, говорят тебе!

– Пусти! – попробовал проскочить в дверь Паня, уже надевший пальто на одно плечо. – К Вадьке побегу, надо все узнать… Ну, чего держишь?

– Не пущу тебя одного! Вместе пойдем, а то ты… Я тебя знаю…

Он насильно отобрал у Пани пальто и повесил его на вешалку.

– Эх, попался бы сейчас мне Вадька! – дрожа от возмущения, сказал Паня. – Ишь, выдумал на камни спорить! Ишь, выдумал!

– Федя, Панёк, начинаем турнир! – закричали в столовой ребята. – Что вы там секретничаете целый час?

В этот вечер случилась удивительная вещь: непобедимый шахматист школы № 7 Федя Полукрюков проиграл партию. И кому же! Васе Маркову, о котором говорили, что он из трех ходов делает шесть неправильных, потому что по два раза берет каждый ход назад. В этот вечер Федя играл очень слабо и все же оттягивал окончание турнира, отодвигая тем самым и встречу с Вадиком.

Лучше бы он этого не делал, потому что для Вадика ожидание встречи с Паней было бесконечно мучительно.

Еле передвигая ноги, он приплелся к многоквартирному дому. Почти пустынной была улица Горняков в этот непогожий вечер, холодно блестел мокрый асфальт в свете фонарей. Они бежали вдоль широких тротуаров вверх, вверх, и чем дальше, тем короче становились промежутки между молочно-белыми шарами. Потом жемчужные бусинки-фонари сливались в две сближающиеся черты там, неподалеку от дома Пестовых.

Сколько раз ходил этой дорогой Вадик я не замечал раньше, что цепочки огней двоятся, расплываются в глазах…

В кабинете отца горел свет.

Ваня-Опус, растянувшись на ковре перед включенным электрическим камином, читал «Таинственный остров», взятый из библиотечки Вадика без спроса. Застигнутый с поличным, он пролепетал:

– Я только немножко, Вадь… Возьми обратно, если тебе жалко…

– Ничего, юное дарование, читай, – разрешил Вадик, почему-то тронутый замешательством брата. – Можешь всегда читать моих Жюль-Вернов сколько хочешь, мне не жалко…

– А ты… ты играй на моей губной гармошке тоже сколько тебе угодно, – отблагодарил его Ваня, изумленный щедростью старшего брата.

– Спасибо… Губная гармошка для моего возраста уже не подходит… Так-то, Опусик! Ты не мешай мне, я буду зверски зубрить английский.

– Погрей руки. – Ваня повернул в сторону Вадика электрический камин. – У тебя руки совсем красные.

Раскрыв учебник, Вадик уставился на рефлектор камина и сидел так долго-долго, забыв об учебнике, а когда раздался звонок в передней, он весь съежился.

Пошел открывать Опус и вернулся испуганный:

– Вадь, там тот мальчик… который тебе коленкой дал, когда девочки тебя связали…

– По… Полукрюков! – вскочил Вадик.

Он выбежал в переднюю, обрадованный тем, что пришел не Паня, а Федя, но увидел в передней того и другого.

– Мы к тебе, Вадик, – сказал Федя. – Раздевайся, Паня. Кепку на лестнице отряхни – мокрая.

Он был впервые в квартире Колмогоровых, но, вопреки своей обычной застенчивости, держался уверенно, как человек, поглощенный серьезным делом и не думающий о себе.

Вслед за Вадиком он прошел в кабинет, и в ту же минуту Опус вместе с Жюль-Верном был выставлен за дверь.

– Садись, Панёк… сюда, на диван. А ты, Вадик, сядь на кресло, – распорядился Федя и приказал: – Ну, говори всё. Вадик!

– Что? – шепнул Вадик, взглянул в лицо Пани и, увидев его горящие глаза, поник.

– Всё говори, – повторил Федя. – Зачем тебе семь камней? Для Фелистеева, да?

– А… а ты почему знаешь? – все так же шопотом спросил Вадик.

– Знаю… Фелистеев мне на карнавале сказал, что хочет разорить вашу коллекцию. Ты скажи, как он это сделал, мне нужно знать.

– «Как, как»! – рванулся Паня. – Заспорили, и спрашивать нечего!

– Сиди ты! – одернул его Федя. – Сиди и не вставай, пока не позволю. Что мне обещал, помнишь? – Он спросил у Вадика: – Значит, заспорили?

– Да, заспорили… – Вадик вытер рукавом слезы, катившиеся по щекам. – Мы с Генкой уже давно, после карнавала, тайно заспорили, чтобы был сюрприз, и выставили коллекции… Я за Пестова, а Генка за Степана… Если до праздника они хоть раз одинаково сработают, значит я проиграл. Разве я знал, что Григорий Васильевич возьмет Степана учиться на «Четырнадцатый» и что Степан Яковлевич так выучится! А Генка первый узнал, что Панин батька берет Степана на свою машину… Узнал, подловил меня и выиграл…

– Уж и выиграл! – возразил Федя. – Чего ты спешишь?

– Нет, выиграл… – качнул головой Вадик. – Я папу спросил сегодня. И папа думает, что, конечно, Степан может догнать Пестова хоть раз, даже перегнать. Он говорит, что Степан Яковлевич удивительно способный работник, и все на руднике тоже так говорят… Нет, Паня, лучше сразу отдать Генке семь камней, у нас тогда еще много хороших камней останется. А то он все заберет… Слышишь, Паня?

– Осел ты, осел! – сказал Паня, почувствовавший, к своему ужасу, что в душе он почти согласен с этим советом. – Как ты смел на тайный спор идти, кто тебе разрешил? Почему ты мне врал, что с Генкой на футболистов споришь? Семь камней! Значит, и шерл, и огневик. А у нас что останется? Всякий мусор, да? – Он вскочил и забушевал: – Подождете вы, подождете! Еще никто не нагнал Пестова и не нагонит. Пестов первого места никогда не уступит. А если… если Степан нагонит батю, тащи, тащи к Генке всю нашу коллекцию, сам тебе помогу ящики отнести… И на всю жизнь мы с тобой враги! Так, так и не иначе! – Паня приложил указательные пальцы один к другому и резко их развел. – Ты для меня теперь пустое место, даже ступить некуда… Пойдем, Федька, нечего тут делать. Пошли!

Он схватился за ручку двери.

Вадик, уткнувшись носом в спинку кресла, беззвучно плакал.