Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Светлый день

– Степа!.. Так и знал, что приедешь. Ну, здравствуй! Спасибо, порадовал, работник! Теперь уж как хочешь, а я тебя похвалю. Орел!

Эти слова, сказанные отцом, и разбудили Паню.

Он откинул тулуп, сел и увидел Полукрюкова. Великан стоял рядом с Григорием Васильевичем, сжав его руку, улыбался, и Паня тоже улыбнулся – таким счастливым было лицо Степана. Великан все смотрел на Григория Васильевича и, наверно, хотел сказать что-то торжественное, заранее приготовленное, но сказал простое:

– Поспал после смены, да и сюда, к вам, на автобусе.

– И славно! Гостем у нашего костерка будешь. – Григорий Васильевич раскурил папиросу и откашлялся. – Порыбачили мы с Филиппом Константиновичем не зря. Сварим уху на весь мир, а для тебя особо ведерный котел поставим. Осилишь? – Он сказал Пане: – Ты что камешком сидишь? Беги разомнись и умойся.

В два прыжка Паня очутился на берегу и увидел Федю. Забравшись в долбленку, он рассматривал острогу.

– Федька, я вчера этой острогой порядочного щуренка заострожил! – вместо приветствия сказал Паня. – Хорошо, что ты приехал. Пойдем на Шатровую гору и в Ермакове зеркало посмотрим… А Женя не приехала?

– Не хотелось ее рано будить… А где Вадик?

– Спит под тулупом. Всю рыбалку проспал.

– Здравствуй! – протянул ему руку Федя.

– Постой!

Паня стал коленями на плоский камень у самой воды, умылся, пользуясь речным песком вместо мыла, вскочил и подал Феде мокрую руку:

– Теперь здравствуй! Ну, поздравляю тебя, что Степан так хорошо сработал. Желаю ему еще лучше!

– Спасибо! Вот спасибо, Панёк! – сказал Федя, сжав его руку.

– Крепче! – потребовал Паня.

– Не напрашивайся, пожалеешь!

Федя притянул Паню к себе, повернул его руку ладонью вверх и так хлопнул по ней своей пятерней, что по всей Паниной руке брызнули огненные, колючие мурашки.

Мальчики сели рядом на борт долбленки.

Становья рыбаков на берегу Потеряйки уже пробуждались. Повсюду взвились голубые дымки костров, послышались голоса. Люди ходили от костра к костру, хвалясь друг перед другом ловецкой удачей.

– Я уже слал вчера, а Степан пришел из карьера, и я проснулся. Степан так обрадовался, что всех разбудил, стали ночью чай пить, – рассказывал Федя. – Помнишь, как мы беспокоились, когда «Четырнадцатый» в известняках засел? А теперь оправдал себя Степан, правда?

– И еще лучше оправдает! – уверенно сказал Паня. – Знаешь, мой батька теперь будет со Степаном на равных соревноваться. Они таких рекордов наставят, что траншею как на реактивном самолете пройдут!

Федя глубоко, радостно вздохнул:

– Мама сегодня все приказывала Степану: «Поклонись при всем народе Григорию Васильевичу, поблагодари за заботу». А Степа говорит: «Тысячу раз поклонился бы до земли, да обидится Григорий Васильевич». Такой хороший у тебя батька!

– Ну, чего там! – застеснялся Паня, будто речь шла не об отце, а о нем.

Утро набиралось тепла и света, тянулись к небу и дымки костров и радужные нити паутины. В бирюзовой воде Потеряйки отражалась каждая трещинка серых скал, стоящих на другом берегу, каждая хвоинка и травника. От леса, пронизанного солнечными лучами, повеяло запахом смолы… Все это было как летом. Но вдруг в небе, перекликаясь, запели звучные трубы.

– Должно быть, гуси высоко летят, – догадался Федя.

– Да, бабье лето улетает, – сказал Паня. – Ничего, зимой у нас тоже хорошо, увидишь!

Они улыбнулись друг другу.

От костра послышался крик Вадика.

Переваливаясь с борта на борт, из лесу выехал рудничный автобус. Он привез несколько горняцких семей, и среди них Колмогоровых и Пестовых – Ксению Антоновну, Марию Петровну, Наталью, Зою и Ваню.

День сразу наполнился заботами.

Женщины устроили кухню. Вместо кладовки у них была лодка со свежей рыбой, вместо столов – чистые плоские камни на берегу, а вместо водопровода – вся Потеряйка да еще ключик сладкой, чистейшей воды в лесу. А поваренком у них был Вадик, который выпрашивал рыбьи пузыри, всем мешал и всех смешил.

В то время как Григорий Васильевич и Филипп Константинович готовили подвес для котла, Паня с Федей собирали сушняк и попутно отправляли в рот то почти черную сладкую бруснику, то прозрачную кислую костянику.

В мокрых и блестящих от росы сапогах, Паня, немного опередив Федю, выбрался из лесу и увидел только что пришедшего к костру машиниста-паровозника – краснолицего и седоволосого Гордея Николаевича Чусовитина.

– Гриша! Григорий Васильевич! Прибежал к тебе от самой Шатровой горы побалакать, – сказал старик. – Помнишь, был у нас разговор в твоем садике? Посомневался я тогда в одном человеке, прости уж… – Он протянул руку Степану, который почтительно приподнялся. – Молодец! Прямо скажем, молодец! С Пестовым на рекорде сравнялся!.. Но имей в виду: коли сравнялся, так и вообще перекрыть должен. Докладывай по-военному, какой у тебя порядок жизни?

– Кажется, правильный, – ответил Степан. – Не дает мне покоя Григорий Васильевич. Завтра договор социалистического соревнования пересмотрим, мои обязательства повысим.

К костру подходили горняки, присаживались на корточки, закуривали, перекатывая на ладонях угольки, толковали об удачной рыбалке, но не это было главное. Весть о вчерашнем достижении Степана уже разнеслась по рыбацким становьям, и горняки с интересом посматривали на великана, который, стоя на коленях, подкладывал в огонь сушняк и помогал Наталье закапывать картошку в горячую золу.

– Ты что же это выдумал Григория Васильевича обижать? – упрекнул Степана коренастый, широкоплечий и чернобородый взрывник Иван Байнов, человек резкий и бранчливый. – Не дам, не позволю нашего Гришу обижать! – Он обнял Пестова и зашептал ему на ухо так громко, что все слышали: – Мы бидон с пивом всю ночь в воде холодили, раков наварено – не счесть. Не побрезгуйте, друзья!

– Что же, в праздник и у воробья пиво! – пошутил Григорий Васильевич.

Всей компанией двинулись по берегу Потеряйки.

Шумел берег… Становья разрослись, принимая новых гостей из города, костров становилось все больше, и всюду слышалась музыка: то баян пел, то мандолина стрекотала, то патефон выкрикивал частушки.

Почти у каждого становья получался затор. Горняки, издали заприметив Григория Васильевича и Степана, подбегали к ним, здоровались, зазывали к себе.

Дом Пестовых знал немало дней, когда двери не закрывались от посетителей, когда вся Гора Железная поздравляла Григория Васильевича с новой наградой и хвалила его за горняцкое мастерство, желала ему новых побед и наград. Сейчас было почти так же и даже еще лучше, душевнее, хотя о победе Степана и его учителя совсем не говорилось. Но в каждом рукопожатии Паня видел поздравление, в каждой улыбке, обращенной к Пестову и Полукрюкову, он читал благодарность.

Горняки, не говоря прямо ни о траншее, ни о своей недавней тревоге, праздновали появление нового мастера, не отделяя Степана от его учителя, будто Пестов и Полукрюков были одним человеком, оправдавшим их доверие и поэтому дорогим, уважаемым. Паня жадно впитывал радость Горы Железной. А рядом с ним шел Федя, тоже взволнованный значительностью этих минут.

Ермаково зеркало

К своему костру вернулись, когда завтрак уже поспел.

Постарались Мария Петровна и Ксения Антоновна! Уха получилась наваристая, вкусная, пахучая. Разумеется, Вадик объелся, опрокинулся на тулуп и заявил, бессовестный, что не спал всю ночь. Филипп Константинович последовал его примеру, а Зоя с Ваней-Опусом ушли к костру знакомых слушать новые пластинки.

– Теперь обед станем готовить, – сказала Мария Петровна. – Погуляли бы вы, товарищи мужчины. И ты, Наташа, нам здесь не нужна.

– К Ермакову зеркалу пойдем, – предложил Григорий Васильевич. – Кто в него поглядит, целый год здоров будет… Давно мы в нем не красовались. Маша! Лет двадцать, как думаешь? Сдается мне, постарел я за это время, а?

– Не знаю, – ответила Мария Петровна. – Каждый день тебя вижу, так что мне незаметно. У Ермакова зеркала спроси…

По пути Паня рассказал Феде о Шатровой горе:

– Наша Шатровая гора знаменитая. На ней сам Ермак Тимофеевич со своим войском в шатрах жил, когда в Сибирь шел. И сражения тут, наверно, были. Я сам наконечник стрелы раскопал, совсем ржавый, сразу рассыпался… А Ермакове зеркало – тоже самый знаменитейший ключик на Урале. В нем такая вода, что сразу раны закрывает. Ермак Тимофеевич тоже этой водой лечился…

Тропинка, обегая стволы сосен и валуны, похожие на бугры серого мха, поднималась все выше. Потом она ушла в светлоянтарную березовую рощицу, и едва слышный звон примешался к легкому шелесту сухой осенней листвы.

Из расщелины между двумя валунам:, вросшими в землю, выбивалась перекрученная струйка воды, не разбрызгиваясь падала на позеленевший мокрый камень, и крупные светлые капли, как зерна развязавшегося ожерелья, позванивая, скатывались в крохотное озерцо. У этого озерца рама была круглая, из черного гранита, дно тоже черное, и для того чтобы увидеть воду, надо было ее потревожить или отразиться в ней.

Все стали вокруг озерца на колени и принялись рассматривать себя и своих соседей.

– Смешно как! Будто там внизу сидим мы кружком и сами на себя смотрим… – Паня при этом состроил гримасу. – А дальше дыра сквозь землю до самого нижнего неба.

– Даже голова кружится! – сказала Наташа, стараясь не встретиться в зеркале со взглядом Степана.

– Да, было время – мы с Марией Петровной в это зеркало гляделись, – проговорил Григорий Васильевич. – Зеркало такое же, как было, а сколько воды по капельке утекло!.. Прямо скажу, староват я стал, заметно староват. А Маша – вот она передо мной сидит и в зеркало глядится. До чего же ты, Наташка, на мать похожа! Совсем как она была.

– Что ты сравниваешь, папа! – усмехнулась Наталья.

– Бабушка Уля говорит, что наша мама была самая красивая девушка на Горе Железной, – с гордостью сказал Паня. – Куда там Нате!

– Так ведь Григорий Васильевич лучше знает, похожа Наталья Григорьевна на Марию Петровну или нет! – обиженно воскликнул Степан, смутился и встал.

Вскочила и Наталья:

– Я побегу! Надо все-таки маме помочь.

Паня взглянул на великана и пожалел его. Лицо у Степана было виноватое, будто он снова разгрузил ковш мимо вагона.

– А теперь и до вершины недалеко, – сказал Григорий Васильевич. – Пойдемте, друзья!

Все поднялись на самую вершину. Им открылся великий простор. Склон круглой горы, усеянный валунами и поросший соснами, кончался у самой Потеряйки. Она блестела глубоко внизу, разделенная скалами на бесчисленные протоки, о которых Федя сказал, что они немного похожи на каналы Марса. За Потеряйкой до самого горизонта лежала тайга, темная, волнистая, с блестками лесных озер, с красными и серыми скалами, с легким туманом там, далеко-далеко, где самая высокая лиственница на вершине горы казалась не больше ковровой шерстинки.

– Красиво здесь, хорошо! – сказал Степан.

– Весной пойдем в тайгу… – стал мечтать Паня. – За Потеряйкой сплошь самоцветные угодья. Там, где вода высокий берег размыла, халцедоны попадаются…

Тихо было кругом. Лишь со стороны Потеряйки доносилась музыка да в небо звучно прокричали птицы, уносившие лето на своих неутомимых крыльях.

Тайны гор

К середине октября осень совсем размокла.

В день большого сбора, как и накануне, как и всю неделю до этого, зарядил неторопливый, надоедливый дождик, уныло постукивающий по оконнице. Лишь вечером, к радости Пани, он затих. Конечно, сбор состоялся бы в любую погоду, а все же без дождя лучше.

Паня снял с плитки вскипевший чайник, раскрыл пачку печенья и разбудил отца:

– Батя, пора чай пить, а то опоздаем… Ты в самое лучшее оденешься, да? Мама твой синий костюм отутюжила и рубашку белую. Галстук в клеточку, тот, что в Москве мы купили… И все ордена и медали.

– Значит, полный парад? А не совсем мне рука, Панёк. Из школы, видишь, я в горком партии пойду на совещание пропагандистов, – будет народ удивляться, почему я так оделся. Придется объяснять, что пионеры приказали… Много вас на сборе будет?

– Все отряды шестых классов. А ты, батя, речь скажешь?

– Уж и речь!.. Скажу ребятам о предоктябрьской стахановской вахте да о моем соревновании со Степаном Полукрюковым. Правильно?

– Хорошо будет! У нас каждый день сводку вывешивают, кто лучше сработал. Вчера Степан Яковлевич опять вперед вышел, а ребята все равно говорят, что ты не уступишь.

– Ну-ну! – попридержал его отец. – Это, знаешь ли, дымом в небе написано.

Все шло без запинки до той минуты, когда Григорий Васильевич увидел, что Паня подает ему недавно купленную зеленую велюровую шляпу. Эту щегольскую штуку Григорий Васильевич невзлюбил и надевал лишь по настоятельному требованию Марии Петровны.

– Дай синюю кепку! – приказал отец. – Куда она с вешалки девалась?

– Батя, мама велела эту шляпу надеть. А кепку мама спрятала, может быть даже выбросила. Я не знаю… Уже поздно, мы на сбор опоздаем!

– Давай!

Отец с размаху надел шляпу, и Паня последовал за ним, радуясь одержанной победе и любуясь своим батькой: какой франт!

В школу они пришли за несколько минут до начала сбора.

Проводив отца до кабинета директора, Паня заспешил в зал. У двери, украшенной хвоей, его ждали Гена и Вадик.

– Ты не мог прийти позже? – сказал Гена. – Все отряды уже на месте.

– Пань, у тебя есть носовой платок? – с невинным видом спросил Вадик. – Большой или маленький?

– Обыкновенный. А что?

– Приготовься слезки вытирать. «Умелые руки» успели буровой станок смонтировать и железную дорогу опробовать. Ванька Еремеев хвалится: «Забьем каменщиков-краеведов, как маленьких».

– Да не слушай ты его! – сказал Гена. – Пошли в зал.

Уже встревоженный, Паня переступил порог и почти ничего не увидел, так как в зале горела лишь одна маленькая, да к тому же затененная лампочка. А затем, привыкнув к полумраку, он разглядел, что ребята построились четырехугольником, лицом к середине зала.

И было так тихо, что лишь для формы председатель совета дружины Ростик Крылов сказал: – Тишина! – И, помолчав, приказал: – Свет!

Над сценой загорелся прожектор. Слегка радужный луч протянулся через зал, и на стене зажглись золотые буквы:

«Слава героям труда! Да здравствует предоктябрьская вахта мира!»

Затем луч раскинулся во всю стеку, и ребята увидели большие портреты знатных людей Горы Железной: Григория Пестова, Степана Полукрюкова, горнового Самохина, сталевара Носова и многих других. Пионеры приветствовали их аплодисментами.

– Ну, братцы, изокружок сработал неплохо! – признал Вадик. – А теперь, Пань, приготовь платочек.

Зал осветился.

– Ничего себе техника! – чуть слышно проговорил Гена.

«У нас бы так», – подумал Паня.

Техника окружала костер, разложенный на невысоком постаменте. Здесь был и экскаватор № 14, совсем настоящий, если не считать величины, и домна Мирная, и станок ударно-канатного бурения, а на полу блестела железнодорожная колея. Паня бросил взгляд на Уральский хребет, стоявший на большом столе возле сцены и закрытый холщовым чехлом, и омрачился. До чего же скромно, даже неказисто все это! А ведь приближается, неумолимо приближается минута, когда надо будет предъявить коллекцию дружине, услышать ее суд. Что-то будет!

Председатели отрядных советов уже отдали рапорты Ростику Крылову. Перед фронтом участников сбора под звуки барабана пронесли знамя дружины. Запылал костер, а попросту говоря – взвились поддуваемые вентилятором, освещенные снизу красные и желтые шелковые ленты.

Ребята сели на стулья, поставленные рядами под стенами, и возле костра появился Григорий Васильевич Пестов. Он поклонился сбору и сделал вид, что греет руки у костра. Ребята встретили эту шутку смехом, и аплодисменты затихли.

– Не знал, что вы к вахте настоящий рудничный карьер приготовили, – сказал Григорий Васильевич и спросил у старосты кружка «Умелые руки» Вани Еремеева: – Работает техника.

– Работает. Григорий Васильевич! – отрапортовал Еремеев, и его лицо, усеянное крупными веснушками, раскраснелось.

– Начали! – сказал Пестов.

Тотчас же техника ожила, зашумела. Ковш экскаватора зачерпнул из кучи песка, и когда экскаватор повернулся на сто восемьдесят градусов, песок посыпался золотой струей. Из-под широкого постамента, на котором бездымно пылал костер, выбежал паровоз с тремя вагонами, и под колесами защелкали стрелки. Станок ударно-канатного бурения принялся стучать долотом в кусок известняка. Из летки домны полилась огненная струйка чугуна, а на колошник домны по наклонному мосту пошли вагончики-скипы, подающие руду и кокс.

– Надо было мне в кружок «Умелые руки» записаться, их верх! – завистливо сказал Вадик, хлопая в ладоши.

– Чего ты панику разводишь? – сказал Гена и сердитым блеском глаз выдал свое волнение.

Раздались требовательные голоса:

– А коллекция почему закрыта? Почему краеведы прячутся?

– Кто прячется? – в ответ зашумели краеведы. – Старосты, откройте коллекцию!

– Держись, несчастный! – напутствовал своего друга Вадик.

Старосты краеведческого кружка Паня и Гена подошли к коллекции и взялись за края холщового чехла. Лишь теперь Пани увидел Николая Павловича, стоявшего у двери рядом с директором школы. Николай Павлович улыбнулся старостам и вскинул голову, призывая их к спокойствию. Паня заставил себя подтянуться, а Гена и без того был внешне невозмутимо спокоен и держался прямо, как в строю.

– Подождите, старосты, – сказал Ростик Крылов и объявил: – Ребята, послушайте стихи о предоктябрьской вахте.

Длинное и в общем дельное стихотворение написал прославленный школьный поэт Миша Анциферов.

Заканчивалось его произведение так:

 
Шумя, Гора Железная, шума, свободный труд:
На вахту предоктябрьскую богатыри встают!
И мы им пожелаем успехов боевых.
Успехами в ученье поддержим дружно их!
 

«Ох, еще стихи!» – подумал Паня, которому уже хотелось поскорее открыть коллекцию – будь что будет!.. Но стихотворение другого, тоже знаменитого школьного поэта. Светика Гладильщикова, ему понравилось, потому что славно подошло к случаю:

 
Откроем тайны гор, чтоб Родина цвела,
Чтобы она всегда могучею была! —
 

выкрикнул поэт, и в ту же минуту Паня и Гена быстрым движением убрали холщовый чехол, точно сняли с Уральского хребта лесной покров.

Дальше неподвижный, оцепеневший Паня будто со стороны наблюдал происходящее. Тут и там раздались аплодисменты и сразу оборвались, затихли. Почему? Потому что ребята вскочили, бросились к коллекции и окружили ее, возбужденно переговариваясь.

– Ну рукодельный народ! – сказал Григорий Васильевич. – Это же такой подарок Дворцу культуры!

– Пань, слышишь? – вполголоса спросил Гена.

Слышал ли Паня! Он взглянул на коллекцию, словно впервые увидел ее, и не поверял себе. Да полно, неужели все это сделано кружковцами?..

На столе возвышаются три горы, разделенные неглубокими перевалами. И что из того, что горы маленькие! Все же это настоящие Уральские горы, как они рисуются геологам и горнякам. Все горные тайны открылись, все богатства объявились, все клады великой сокровищницы стали доступны взгляду.

Горы сияют… Невидимые, скрытые в нишах лампочки отраженным нежным светом озаряют уступы, террасы, скаты. Свет, переливаясь, становится то слабее, то ярче, и в безмолвной игре разноцветных отблесков, охвативших гору снизу доверху, Урал показывает свои богатства.

Засветилась волшебная зелень малахита. Сквозь медово-багряный селенит пробился свет, будто луна только что взошла в тумане. Огненными искрами брызнула по горным скатам киноварь. Причудливые, многоцветные яшмы, прорезанные серебристыми кварцевыми жилками, опоясали вершину гор. Тут и там поднялись розовые, зеленоватые, серо-облачные мраморные утесы. На горной площадке заблестели пириты, как небрежно брошенные золотые самородки, и червонными блестками закипел красный кварц-авантюрин. Распушились хлопья каменной асбестовой кудели, повисли на скалах мохом-ягелем… Богатства, богатства стремились вверх – от темных кусков железной руды к хрустальному яблоку, добытому в песках Потеряйки!

Коллекция мерцала отблесками и красками.

И выемка-пещера в средней горе тоже стала наполняться светом. Из темноты понемногу выступили самоцветы, каждый со своим огнем, каждый со своей душой. Свет наполнял прозрачные клетки кристаллов, и самоцветы то разгорались, выбрасывая рубиновые, зеленые, фиолетовые лучи, то словно удалялись, уходили вглубь горы, увлекая за собой сердца в малахитовые гроты, в хрустальные погреба Хозяйки Медной горы.

В пещере возникло что-то неясное, странное и стало медленно разгораться, приобретая все более четкие очертания.

– Каменный цветок!.. Каменный цветок! – заговорили ребята.

Расцвел в пещере сказочный цветок, окруженный хороводом пляшущих каменных ящериц, раскрыл зубчатые рубиновые лепестки, зароились в его чашечке солнечно-желтые тычинки. И всколыхнула сердце дерзкая мечта: проникнуть в недра гор, сорвать заветный цветок и поднять его высоко-высоко!

Блестели глаза ребят, мечтательные, задумчивые…

– Насмотрелись? – шутливо спросил Николай Павлович.

– Нет-нет, дайте еще! – стали просить ребята.

– Товарищи, программа сбора большая, – напомнил Ростик Крылов. – Во втором отделении мы еще раз откроем коллекцию.

Он подал знак старостам, они неохотно закрыли коллекцию чехлом, а ребята заняли свои места.

– Нет, Панька, наш краеведческий кружок самый боевой! – уверенно сказал Вадик. – «Умелые руки» тоже молодцы, только мы в сто раз лучше. Надо спросить у Ваньки Еремеева, может быть нужно ему послать платочек слезки вытереть.

Положив блокнот на колено и подмигивая самому себе, Вадик принялся составлять записочку «Умелым рукам».

В зале снова стадо тихо.