Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Едут победители!

Со взгорья Паня в последний раз благодарно посмотрел на шахтные копры и корпуса обогатительной фабрики. А теперь вперед!.. Снова мягко стелется под колесами дорога и в лицо дышит ветерок, пахнущий травой и немножко бензином. Малахит утроил Панины силы, и он жмет, жмет на педали, приближая с каждым оборотом колеса час своего торжества.

– Да-а, тебе приятно чужими ежиками распоряжаться… Подумаешь, какой щедрый – моего ежика всем на память дарить… – заныл Вадик.

– Не приставай! В другой раз никуда с тобой не поеду.

– Ух, очень ты мне нужен!

Назвав товарища тираном, Вадик уехал далеко вперед. Тем лучше, потому что Пане надоело его брюзжанье. Но по тону Вадика чувствовалось, что дело не только в ежике. Так и есть!.. Вадик остановился на границе большого поля и пристально вглядывался в сосновую рощу, черневшую впереди.

– Тяжело порожняком ехать? – поравнявшись с ним, насмешливо спросил Паня.

– Посмотрим, далеко ли ты уедешь, – многозначительно произнес Вадик, присоединился к Пане и стал его уговаривать: – Знаешь что? Давай попросимся в попутную машину, доедем до лесопарка, а там опять на своих колесах покатим. Ну, Пань, почему ты не хочешь? Очень глупо! Если бы твой батька уже купил «победу», ты привез бы малахит на «победе». Ну и считай, что он уже кути, понимаешь?

– Понимаю, только не желаю. Пока батька машину не купил, я на велосипеде еду да посвистываю.

– У тебя совсем нет логики!

– Зато у тебя такое есть, что противно сказать…

К вечеру перестали шуметь золотые волны хлебов, задумчиво склонились колосья, затихли птицы, но этой тишине не верилось.

– Давай спорить… Ставлю за то, что нас ждут те ребята, – сказал Вадик, впервые в жизни желая проиграть спор.

– Слушай боевой приказ, – ответил Паня: – как только доедем до большой сосны, нажмем и проскочим. Понял?

– Угу…

До первой сосны остается метров сто.

Велосипедисты набирают воздуху перед решительным броском, дают полный ход и… От сосны отделяется толстая жердь, плавно опускается и, как шлагбаум, перегораживает дорогу.

– Держи, держи их!.. Попались!.. Держи!..

Сзади по дороге бегут три мальчика. Откуда они взялись? Должно быть, прятались в кювете. Впереди на дорогу выбежали еще четыре паренька и тоже вопят: «Держи их!» Для того чтобы атаковать неприятеля в тылу, нужно потерять время на разворот, а через жердь, конечно, не прыгнешь.

– Все стало ясно… Мы попали в окружение, из нас сделают блин и отнимут машины, – бледно улыбаясь, предсказывает Вадик.

– Как же, отнимут! – храбрится Паня, тоже изменившийся в лице. – Это колхозные ребята. Мы в колхоз на них пожалуемся.

– Готовься, Панька! Погибаем, но не сдаемся!.. Хорошо, что я без ежика, а то и ему попало бы.

Своего друга Паня знает отлично. Он знает, что Вадик трусит лишь до тех пор, пола чего-нибудь боится и надеется увернуться от опасности, но как только опасность становится неотвратимой, он превращается в отважного бойца. Такая перемена произошла с ним и теперь. Он спешился и стал вплотную плечом к плечу с Паней, готовый ко всему.

Семеро ребят окружили пленников. Сильно загоревшие, беловолосые, они рассматривали путешественников молча и недружелюбно.

Слово взял подросток с острыми рыжеватыми глазами, в старенькой фуражке военного образца. Положив руку на руль Паниного велосипеда, он зловещим тоном спросил:

– Вы зачем по нашей дороге ездите, колхозную семенную пшеницу топчете, а?

Каждое слово его выступления было возмутительно. Во-первых, как известно, дорога общая, а во-вторых, разве можно топтать пшеницу велосипедом? Если бы путешественники услышали это заявление при других обстоятельствах, то… По сейчас обстоятельства были особые, любой из семерых ребят мог выступить достойным противником Пани, не говоря уж о Вадике.

– Ничего мы не топтали, – ответил Паня. – Покажите, где мы вытоптали семенную пшеницу! Ну, покажите!

– Ты еще поговори! – дернул к себе велосипед паренек с рыжеватыми глазами и, уклонившись от вопроса, заданного Паней, азартно продолжал: – Знаешь, что за это полагается – колхозную пшеницу топтать? Знаешь? Говори!

Достаточно было одного задорного слова, одного неосторожного движения со стороны пленников, чтобы началась свалка. Паня усиленно соображал, что делать, как сохранить малахит. Во всяком случае, он решил сдерживать себя до последней крайности, хотя в нем все кипело.

– Я знаю, что за это полагается, – рассудительно сказал он. – Надо отвести нас в колхоз, чтобы нас судили. Ну и ведите нас в колхоз, пожалуйста! Мы всё расскажем по-честному.

– Ишь, хитрый! – надвинулся на него предводитель вражеских сил. – Еще в правление колхоза тебя води… Мы тебе и так дадим все, что надо. Будете знать, как велосипедом трещать! Сами затрещите!

– Здорово! – вдохновенно воскликнул Паня. – Ну, налетайте семеро на двоих, по три и пять десятых на каждого! Храбрые ребята в вашем колхозе – семеро двоих не боятся! Вот благородно так благородно! Надо об этом в вашей школе директору и старшему пионервожатому рассказать.

Ребята зашумели:

– Еще и совестит нас!

– Дать ему так, чтобы лег!

– Чего ты смотришь. Калька?

Но предводитель мешкал. Повидимому, его смутила Панина угроза, а может быть, его затронули и слова о благородстве.

– Эх ты, ничего не знаешь, а болтаешь… Наш директор на курорт уехал, и пионервожатый в райцентре на совещании.

– А пионеры здесь есть? – поймал спасительную нить Вадик. – Панька, смотри, у того мальчика пионерский галстук… – Он поднял руку в салюте: – Пионер, будь готов!

– Пионеры, будьте готовы! – изменил единственное число на множественное Паня. – Что же вы не отвечаете?

– Наверно, здесь больше пионеров нет, только одни, – догадался Вадик.

– Как это нет? – обиделся предводитель и щеголевато отсалютовал Пане. – Какой ты сам пионер без галстука!

– И у тебя, положим, галстука тоже нет, – отметил Паня. – Зато у нас значки есть, видишь? Ну что, может быть пионеры с пионерами драться будут? – улыбаясь, спросил он. – Начинай, Каля!

Колхозные ребята снова зашумели, заспорили, но голоса их разделились, и стало ясно, что, в общем, драка отпала.

– Вы почему не остановились, когда вас впервой окликнули? – спросил предводитель и дал трель звонком Паниного велосипеда. – Это у тебя харьковская? Совсем новенькая… Можно покататься?

– Катайся, мне не жалко… А почему надо было остановиться? Мы думали, что хулиганы хотят драчку устроить.

– Мы не хулиганы, мы пионерский пост охраны урожая и колоски собираем, – сказал Коля. – Я по-всякому умею ездить, и машину тятя купит, когда колхоз за трудодни рассчитается. Урожай видишь какой!

– Фонарик вправду от динамки светит или для виду?..

– А трещотку ты сам сделал?.. – Знатно трещит! – наперебой говорили ребята, обступившие Вадика.

– Как это фонарик для виду? – обиделся Вадик. – Ночью так светит, лучше чем прожектор на экскаваторе. У меня вся машина механизированная. Счетчик тоже есть. Я хоть двести километров без передышки проеду по самой пересеченной местности.

– Что это ты везешь? – спросил Коля у Пани и, узнав, в чем дело, позавидовал: – Ловко!.. У нас в колхозе тоже доска почета есть, только деревянная… Ну, дай покататься с грузом.

Весь пост охраны урожая покатался с грузом и без груза, по-обыкновенному и заложив руки за спину, а Коля недурно проехал на велосипеде Вадика, сидя задом наперед. Были также всесторонне испытаны фонарик, трещотка и счетчик, каждому из девяти мальчиков досталась порядочная долька алма-атинского яблока, и пришло время прощаться. Но посту охраны урожая было жаль отпускать своих городских гостей, а Вадику тоже не хотелось спешить. Сложился такой план: ребята принесут из дому покушать, и все заночуют на опушке рощицы, охраняя колхозную семенную пшеницу и рассказывая страшные истории, как в «Бежином луге» у Ивана Сергеевича Тургенева.

– Нам нельзя! – отклонил эти соблазны Паня. – Дома ждут.

Ребята еще поговорили о близких занятиях, похвастались строгими учителями, и на прощанье Коля пообещал Пане как-нибудь наведаться в школу № 7 и посмотреть краеведческий кабинет.

Дорога ты, дорога!..

Встречный грузовик снисходительно приветствует велосипедистов гудком. Солнце, повисшее совсем над лесистой горушкой, дарит им свои последние ласковые лучи. У скал искрятся и лопочут быстрые струи Потеряйки, а в притихшем лесопарке путешественников встречают вечерние тени и торопят их домой.

– Пань, мы молодцы! – хвастливо кричит Вадик. – Я тебе сделаю такой сюрприз, что ты до неба подскочишь.

– Какой сюрприз?

– Потом увидишь…

Не обращая внимания на усталость, Паня жмет и жмет педали, мурлыча песенку. Кто говорил, что Пестов не достанет малахита? Ты это говорил, Генка Фелистеев? А теперь что ты скажешь? Ничего не скажешь, потому что нечего тебе сказать. Печальное твое положение, просто жалкое, со всех сторон плохо тебе, Генка Фелистеев! Хотел ты помешать Паньке в поисках малахита – а малахит едет себе в Железногорск на велосипедном багажнике. Хотел ты оконфузить перед ребятами старосту краеведческого кружка Паньку – да сам осрамился, потому что Панька снова доказал, какой он знаменитый горщик-добытчик. Болтал ты, что Панька Пестов ищет малахит ради своего батьки, Григория Пестова, ради его первого имени на доске почета. Ну и что же? Назло завистнику сбудется то, о чем мечтает Паня.

Впереди едет Вадик. Он тоже думает о Генке. Скорее домой! Еще сегодня он успеет разнести по Горе Железной удивительную весть о победе Пестова – Колмогорова.

Свет фонариков становится ярче по мере того, как сгущаются сумерки. Вадик то включает трещотку, то дает бесконечную трель звонком – сигнал о прекрасном настроении.

Часть вторая. Самозванец

Выигрыш Вадика

– Беги ко мне, староста! – послышался в телефонной трубке быстрый говорок директора Гранильной фабрики Нил Нилыча. – Приехал Анисим Петрович Неверов… Сейчас идем малахит смотреть. Можешь присутствовать.

Будто ветром подхватило Паню.

– Мам, скажи Вадику, чтобы шел на Гранилку. Потом в карьер пойдем. Батя позволил! – крикнул он, выскочив во двор.

– Ждал, ждал мамку, а приехала, так ты минутки дома не посидишь, – сказала мать, выглянув в окно. – В карьере, Паня, не балуйся, крутом посматривай…

Он уже ничего не слышал, он так торопился, что даже проскочил мимо магазина «Автомобили», хотя надо было бы полюбоваться «победой» вишневого цвета, вскружившей голову горняцким мальчишкам.

Много заводов и фабрик в Железногорске, и среди них Гранильная фабрика самая маленькая. Несколько одноэтажных построек, отделенных от заводского пруда небольшим сквером, – вот и вся фабрика. Продукцию главных предприятий Железногорска что ни день увозят длинные составы товарных вагонов, а дневная выработка Гранилки свободно поместится в одном чемодане. И тихая это фабрика, такая тихая, что слышно жужжанье шмелей в фабричном сквере.

На верхней ступеньке деревянного крыльца главного входа, прислонившись плечом к точеной балясине навеса, сидел незнакомый человек.

– Заперто… – сказал он негромко, когда Паня, взбежав на крыльцо, дернул ручку двери. – Тебе кого?.. Сейчас Нил Нилыч будет.

Паня сел на садовую скамейку возле крыльца, украдкой приглядываясь к незнакомцу. Он худощавый, в черном костюме и в необычном соломенном картузе с квадратным козырьком. Лицо у него бледное, морщинистое, но больше всего морщинок сошлось к уголкам глаз, и поэтому кажется, что человек щурится, вглядываясь в сверкающую гладь заводского пруда. Почему-то Паня решил, что это один из приемщиков Ювелирторга, частенько посещавших Гранилку.

Незнакомец снял картуз, открыв редкие волосы, зачесанные над лбом и потемневшие на висках от пота, сунул палец за воротник рубахи, оттянул его, закашлялся и уже не мог остановиться. Такого упорного кашля Пане еще не приходилось слышать. Ему тоже захотелось откашляться, будто это могло помочь.

– Дядя, я газированной воды принесу! – вскочил он. – Тут киоск недалеко. Я сейчас!

– Лишнее… Спасибо… Пройдет… – ответил незнакомец, махнув на Паню своим соломенным картузом, и затих, тяжело дыша.

– Ага, староста уже явился! – С этими словами Нил Нилыч взбежал на крыльцо, гремя связкой ключей. – Анисим Петрович, это староста нашего подшефного краеведческого кружка Паня Пестов, молодой поисковик.

Анисим Петрович? Но ведь так зовут Неверова! Значит, это и есть Неверов? Вовсе не таким, а большим, важным и сердитым представлял себе Паня лучшего уральского камнереза-малахитчика.

Нил Нилыч широко открыл перед гостем дверь.

В директорском кабинете справа от входа стоит несгораемый шкаф с никелированным замком в форме львиной головы. К другой стене приставлена длинная, узкая витрина с брошками, кольцами, запонками и серьгами из самоцветов. А посередине комнаты, как-то не к месту, торчит простой канцелярский стол. Впрочем, к столу Нил Нилыч присаживается редко. Всегда суетится этот полный человек с круглой лысой головой, на которой непонятно как держится парчовая тюбетейка: всегда озабочено загоревшее лицо с длинными, тяжелыми седыми усами, и позванивает серебряный набор кавказского ремешка на синей сатиновой косоворотке.

– Устраивайтесь, дорогой! – подвинул он стул.

Но Анисим Петрович прежде всего занялся грудой малахита, сложенного на подоконнике. Он перебрал несколько кусков, поднося их близко к глазам, вытер руки платком, налил воды из графина в стакан и сел у стола.

– Жарко… Неудобное для меня время… На улице жарынь, а меня кашель бьет – должно быть, от пыли. – Он кивнул в сторону окна и ответил на вопросительный взгляд Нил Нилыча: – Не очень вы меня порадовали. Есть кусочки и подходящие, а больше все дыркач, трухляк, всяческая разнотравица. Вывелся добрый камень, весь под землей схоронился… Доску, конечно, собрать возможно, запрета не имеется, но пестренько выйдет, несолидно.

– Это наши подшефные школьники натаскали, – сказал Нил Нилыч. – Однако имеется еще кусочек. Пестов вчера представил. Может быть, не побрезгуете.

Из нижнего отделения несгораемого шкафа Нил Нилыч достал глыбу малахита, для чего-то дунул на нее и осторожно опустил на стол.

По мнению Пани, было бы вполне естественно, если бы малахитчик тотчас же занялся его камнем. Нет! Анисим Петрович как-то настороженно покосился на глыбу, отхлебнул из стакана, вытер капли пота со лба, протянул руку – и короткие пальцы вдруг легко, ласково пробежали по камню, как бы снимая невидимые пылинки с полукруглых наростов. Его лицо повеселело, глаза, окруженные морщинками, сузились.

– Известный материал, – проговорил Неверов, продолжая ласкать камень. – Такой малахит шел из восточных забоев старого медного рудника. Высший сорт спокойного колера, как в Останкинском дворцу в Москву.

Услышав эту оценку, Нил Нилыч потер руки и подмигнул Пане.

А Неверов говорил:

– Из светлого, веселенького малахита собирали мы шкатулочки, подчасники. Ну еще бусы, брошки точили, резали колодочки для вилок и ножей. Эта мелочь в заведении купца Агафурова работой не считалась… Из настоящего, вот такого камня делали мы вазы для парадных вельможных покоев, письменные приборы на шестнадцать предметов, выкладывали столы… – Он положил руку на глыбу и коротко закончил: – Годится, вполне подойдет!

– Вы нас выручите, дорогой, просто выручите! – воскликнул Нил Нилыч, навалившись грудью на стол и тоже лаская камень. – А то нас даже в газете упрекали, что мы увлеклись мелочишкой, не даем капитальных вещей. Мелочишка!.. Но ведь и она нужна! Народ богатеет, спрос на наш товар такой, что не управляемся. Вы-то нас поймете…

Открыв верхнюю толстую дверцу несгораемого шкафа, Нил Нилыч достал несколько фабричных изделий и положил их на стол. Одно из них особенно понравилось Пане – гляди не наглядишься.

В тонких узорчатых оправках матового серебра, обведенные рамками из продолговатых красных камешков, светились золотистые, сиреневые, винно-желтые прозрачные огни. Каждый из этих самоцветов имел свое название, а все вместе они слились в чудо, еще не нашедшее имени. Нил Нилыч зажег настольную лампу – и расцвели камни, отбрасывая легкие, будто позванивающие искры.

– Мастер Брагин с комсомольцами делал, – сказал Нил Нилыч, забегая то справа, то слева камнереза, словно большой ребенок, хлопочущий возле любимой игрушки. – Неплохо как будто?..

Неверов взял ожерелье, положил его поперек ладони, и между выпуклостями этой неожиданно просторной, темной и твердой ладони, точно между каменными горами, заиграла сверкающая река.

– Дразните вы меня, Нил Нилыч! – с усмешкой упрекнул он директора. – Ничего не скажу, завидная работа. И задумка есть хорошая: всю красоту камня первой красавице отдать, я так думаю… Что ж, знаю я Брагина Савелия Кузьмича. С ним не тягайся – забьет старика.

– Что вы, что вы! – замахал на него руками Нил Нилыч.

Но Неверов будто всерьез принял вызов, брошенный ему фабричными умельцами. Он подтянулся, одернул галстук и принялся так и этак ворочать на стаде глыбу малахита, осматривая ее со всех сторон.

– Какой размер доски?.. А форма? Прямоугольная, сверху полукругом выведенная? – расспрашивал он Нил Нилыча и, получив все необходимые сведения, кивнул головой: – Понятно… Все же эскиз надо будет заготовить. Вместе с художником над эскизом подумаем. А пока чудится мне одно… – Он коснулся глыбы малахита ребром ладони. – Если пойдем пилить камень в этой плоскости, должна открыться крупная продольная волна. Пустим ее по доске сверху вниз, будто море во́лны перекатывает. Бордюр для волны́, понятно, соберем из этой разнотравицы, из мелочи. А ягоды… – он постучал ногтем по полукруглым наростам на верхней плоскости глыбы, – ягоды эти в распиле дадут крутой виток для углов бордюра… Фамилии передовиков из стали вырежем, позолотим. Золото на зеленую волну ляжет приятно для глаза…

Некоторое время он молчал, продолжая смотреть на камень и отхлебывая из стакана, потом обернулся к Пане:

– Ты Пестов? Машинист экскаватора Григорий Пестов кем тебе приходится?

– Батя…

– Ну-ну, хорошего ты себе папашу выбрал, не придерешься. Постарался ты для него – малахит, подходящий достал. Потом расскажешь мне, где такой нашелся… А дед твой, Василий Кондратьевич Пестов, жив-здоров?

– Нет, умер дедушка, когда я еще маленьким был.

– Умер?.. Я из этих мест. Здесь родился, здесь своему делу учился. Помню Василия Пестова, будто сейчас его вижу… Дед твой был рудокоп, и отец по тому же занятию пошел, а ты, похоже, в камнерезы наметился?

– Нет, тоже горняком буду, как батя.

– Не отговариваю… Все же приходи мою работу посмотреть. Ты хотел меня газированной водой напоить, а я тебя за это сладкой каменной конфеткой угощу. – И Неверов улыбнулся, сощурился.

Старшие заговорили о фабричных делах. Паня почувствовал, что он лишний, вышел в прихожую, открыл дверь с плакатом «Не шуметь!» и очутился в гранильном зале.

Большой это зал, с окнами на три стороны. На подоконниках много цветов. До белизны выскоблен некрашеный пол. И тихо здесь, спокойно. Склонились к своим станочкам мастера каменного дела, гранильщики, занятые кропотливой работой. Что они делают, посмотреть бы! Но по строгому фабричному правилу посетитель не может без особого разрешения свернуть с ковровой дорожки, проложенной посередине зала.

Неподалеку от входа, за гранильным станком, сидел пожилой человек с лохматыми бровями и прокуренными до желтизны усищами. Напевая под нос, он прижал ладонью рукоятку, похожую на ручку кофейной мельнички, и медленно ее повел. Тотчас же бесшумно завертелся гладкий чугунный круг, установленный плашмя на столешнице станка. В правую руку гранильщик взял продолговатую чурку-баклушу, посмотрел на камень, прикрепленный к концу баклуши черной мастикой, и осторожно прижал его к гранильному кругу. Зашипел чугун под нажимом камня, незаметно стал делать свое дело мельчайший корундовый порошок, брошенный на смоченный металл. Остановив круг, мастер задумчиво присмотрелся к первой, еще грубой, грани и недовольно закряхтел. Придет час, когда гранильщик заменит жесткий чугунный круг блестящим оловянным, пустит в ход тонкие полирующие порошки – и очистится, углубится грань. Камень, взятый в прозрачную сеть ромбов и треугольников, станет красивым и дорогим, потому что в него перешел долгий труд искусного работника.

– Неверов у Нил Нилыча? – спросил он шопотом у Пани. – Смотрели твой камень?

– Смотрели… Анисим Петрович говорит, что камень хороший, высший сорт спокойного колера.

– А ожерелье ему Нил Нилыч показывал? Что сказал Неверов?

– Понравилось ему… Говорит: «Забьет меня Савелий Кузьмич!»

– Прибедняется каменный колдун… Такого забьешь, как же! – встопорщил в улыбке свои желтые усы гранильщик, обрадованный и польщенный отзывом Неверова об ожерелье.

Паню обступили молодые гранильщики. Был среди них Проша Костромичев, высокий, худощавый, с длинными волосами, перехваченными ремешком, чтобы не свисали на глаза. Была и Миля Макарова, беленькая и тихая, как лесной цветочек, были и другие шефы-активисты школьного минералогического кружка.

Посыпались вопросы о Неверове.

– А колечко аметистовое девичье Нил Нилыч ему показывал? – спросила Макарова и вся зарделась.

– Нил Нилыч сказал ему, что ожерелье в оперный театр пойдет для Ярославны? – допытывался Проша Костромичев.

– Чего сбежались? – нахмурился Савелий Кузьмич. – Вчера только на собрании о дисциплине говорилось. Забыли, товарищи комсомольцы? – Глядя вслед молодым мастерам, Брагин сказал Пане: – Всполошились!.. Как же, Неверов – из мастеров мастер, камень насквозь видит. Каждому охота перед таким отличиться… А ты, Панёк, между прочим, шел бы домой, чем тары-бары заводить. Вадик уже во все окна носом тыкался, тебя высматривал.

Умышленно замедляя шаг, Паня пошел к выходу, ловя взглядом синие, розовые, зеленые искры, вспыхивающие в руках гранильщиков. Хоть пой, так хорошо было на душе. Радовало то, что малахит, который достался нелегко, попал к мастеру-художнику, знаменитому умельцу.

Перед одной из скамеек фабричного сквера на коленях стоял Вадик.

– Вадька, наш малахит самый лучший! Неверов из него середину доски выклеит, – поделился с ним своей радостью Паня.

– Угу… – ответил Вадик.

– Ты что делаешь?

– Сюрприз пробую, который я тебе обещал. Видал штучку?.. Сюрприз удался…

Паня остолбенел, глядя на то, что Вадик назвал штучкой: чудеснейший перочинный нож, блестевший перламутром и никелем. С помощью этого ножа Вадик только что глубоко врезал в садовую скамейку первую букву своего имени.

– Смотри, смотри! – торжествовал он. – Это просто нож – самый главный, это тоненький, а вот совсем коротенький. Штопор, открывалка для консервов, отвертка, шило делать дырки…

– Это же Генкин ножик, ему дядя Фелистеев подарил…

– Был Генкин, стал мой! Понимаешь, в первый раз переспорил Генку. Он его даже на улицу боялся вынести, чтобы не потерять. И хорошо, что не потерял… Хочешь подержать ножик? Тяжелый, как чорт, сразу все карманы оборвет.

– На что спорили? – грозно спросил Паня, уже догадавшийся, в чем дело.

– Не соображаешь!.. На малахит. Как только ты получил письмо от Дружина, я Генку при ребятах завел-подкрутил на все гаечки и…

– А ты ему сказал, какое письмо я от Дружина получил? Ты ему сказал?

– Ух, ты думаешь, что я совсем дурак… Конечно, ничего не сказал. Разве Генка пошел бы в спор, если бы знал про письмо!

Будто обожгло Паню.

– Ты что сделал! – набросился он на Вадика. – Ты же знал, что Дружин даст нам малахит, а Генка не знал. Ты Генку подловил, и за это ты жулик!

– Чего ты кричишь!.. – попятился от него Вадик. – В споре можно свободно друг друга обдуривать – у кого лучше выйдет. Разве Генка меня не обдуривал? Очень даже просто!

– Врешь, Генка спорит честно, все это знают… У тебя никакой совести нет!

– Сейчас заплачу от твоего благородства… – сказал Вадик и побежал к киоску пить газированную воду с сиропом; потом на бульваре он нагнал Паню и стал перед ним лебезить:

– Чего ты рассердился, не понимаю! Тебе завидно, что я выспорил такой ножичек, а ты нет? Хочешь, мы будем его по очереди носить: один день носи ты, а… два дня я? Хочешь, не хочешь – говори!

– У тебя, Вадька, вместо головы просто тыква огородная с трещоткой, – угрюмо ответил Паня. – Ничего ты не понимаешь!

И до самого рудника они больше не обменялись ни словом.