355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иосиф Ликстанов » Первое имя » Текст книги (страница 8)
Первое имя
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 02:59

Текст книги "Первое имя"


Автор книги: Иосиф Ликстанов


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Меловая надпись

После вчерашней грозы небо наполнилось теплой густой синевой, заводские дымки бесследно таяли в легком воздухе, высоко над Касаткой крылатым дозором кружили голуби. Паня обрадовался, что такая погода выдалась в выходной день родителей.

Выполняя программу выходного дня, мать подала к чаю картофельные шанежки, будто сложила на блюдо маленькие золотые солнца.

Но дальше все пошло не так, как обычно.

– Сейчас в партком, к Борисову, ухожу, – сказал отец. – Перед бюро горкома побеседовать надо.

– А я к Фатиме, – вставила Наталья. – Девчата в лесопарк собираются за брусникой.

– А мне в школу… – сказал Паня. – А потом мы с батей на школьный базар пойдем. Правда, батя?

– И разбежитесь кто куда. Никогда и не поглядишь на вас толком! – пожаловалась мать.

– Да, прибавится хлопот нашему руднику. Шутка ли, на новые рельсы переходим! Вчера, Наташа, ты уже спать легла, а мы всё толковали да толковали, – говорил отец. – Дельный парень этот Полукрюков, приятно было его послушать. Поопасался Гордей Чусовитин, что непосильно, мол, будет транспорту оторванную породу из траншеи на дальний отвал возить. Тут берет слово Полукрюков. «Зачем, – говорит, – далеко возить! Старый карьер до самого донышка рудного месторождения дошел, так что можно породу из траншеи в первый карьер сбрасывать, ближний отвал устроить».

– Молодец! – воскликнула Наталья.

– Вовсе не молодец, потому что дно у первого карьера известковое, – напомнил Паня. – Известняки тоже для домен идут. Нельзя их заваливать.

– По-хозяйски судишь, старый горняк, да недалеко глядишь, – пошутил отец. – Ты вот что подумай: когда мы траншею закончим, с порожняком на руднике сразу станет легче. Если понадобится, мы отваленную породу из карьера, как перышко, выметем, известняки наново откроем… Ведь для нас сейчас главное – и траншею скорее пройти и работе рудника не помешать.

– Видишь, старый горняк! – усмехнулась Наталья.

– Нет, не глупое дело Степан Яковлевич предлагает, – признала мать. – Какой он большенный-высоченный, а до чего же скромный, воспитанный! Налили ему водки, а он: «Простите, зеленого вина не пью, на фронте даже в морозы его не принимал». Пива выпил для компании, да и то не в охотку. Вскипел самовар, так Степан Яковлевич его у меня отнял, сам принес… Будет у какой-то жены хороший муж, на ладошке ее понесет.

– Спасибо, мамуся, – сказала Наталья, как было положено говорить после еды, и убежала к себе.

Собираясь из дому, Паня тоже пошел в «ребячью» комнату. Он окликнул Наталью, спросил, будет ли она на школьном базаре; не получив ответа, глянул за ширму и увидел, что сестра стоит лицом к стене, прижав руки к щекам.

– Ты чего плачешь? – сразу расстроился он. – Очень даже странно с твоей стороны. Слышишь. Ната?

– Уйди! Вовсе не плачу! – шопотом быстро проговорила сестра. – Не кричи, а то мама услышит.

Она повернулась к Пане, и он убедился в своей ошибке. Сестра не плакала, но ее глаза, большие, синие и прозрачные, невиданно светились, в них были и радость и страх.

– Видишь, не плачу! – шепнула Наталья.

И тут же началось удивительное превращение. Будто тень облачка пробежала по ее лицу, глаза померкли, а на ресницах повисли и задрожали большие слезы.

– Ага, плачешь, честное слово, плачешь! Кто тебя обидел, ну? – стал допытываться Паня.

– Зачем ты все время подсматриваешь? – жалобно упрекнула его Наталья. – Никто меня не обидел…

Вдруг она за плечи притянула Паню к себе и, озорничая, подула ему в ухо, чего он терпеть не мог.

– Будешь подсматривать, будешь? – смеясь, спросила она.

Паня еле вырвался из ее сильных рук и выскочил из-за ширмы.

– Шальная! – сказал он. – То плачет, то дурит… Не понимаю, чего ты такая.

Из дому Паня вышел недоумевая: что случилось с сестрой?

Но задуматься над этим не пришлось.

Паня замер на месте, потом, сдерживая дыхание, сделал несколько бесшумных шагов.

Соседский мальчишка, второклассник Борька Трофимов, поднявшись на цыпочки, пачкал мелом забор пестовского дома. На заборе уже появилось написанное громадными буквами слово «Панка», то-есть Панька без мягкого знака, и «сам». Теперь второклассник, очевидно, решал трудный вопрос: как пишется слово «самозванец» – вместе или раздельно?

– Ты что это делаешь, а? – схватил его за руку Паня.

От неожиданности Борька уронил мел и широко открыл рот, готовясь зареветь «Мама!»

– Молчи, а то!.. – пригрозил Паня.

Борька засопел и стал оправдываться:

– Я нечаянно…

– Сам пишешь, да еще и врешь! Сейчас же говори: кто тебя научил такую чепуху писать? Генка Фелистеев, да?

– Не-е… Все мальчишки говорят, что ты самозванец.

Это смутило Паню.

– Не смей, не смей писать на нашем заборе! – тряхнул он Борьку. – Как стукну сверху вниз, так сразу пожалеешь!

– А я не боюсь! – осмелел Борька, придя в себя. – Ты все равно маленьких никогда не стукаешь…

Паня сдернул с его ноги сандалию:

– Принеси мокрую тряпку, тогда отдам.

Меловая надпись была уничтожена, но на душе остался неприятный осадок. В школу Паня шел неохотно, уверенный, что там его ждут новые неприятности.

Хрустальное яблоко

Во дворе, у школьного крыльца, вырос блестящий лес, на стволах и сучьях которого играли тысячи огоньков. Это были вешалки, сделанные артелью «Металлист», точно такие же, как в гардеробе Дворца культуры. Ребята помогали активистам родительского комитета вносить звеневшие вешалки в школу, и больше всех суетился Вадик.

– Пань, включайся! – крикнул он.

Вешалки переселились в раздевалку, где слесари скрепляли их в ряды, и друзья пошли смотреть дорожку-стометровку на спортивной площадке. Дорожка получилась отличная и, по выражению школьников, сама бежала под ноги. Начались пробные забеги. Паня, принявший в них горячее участие, раз за разом финишировал первым, но кто-то из зрителей громко спросил: «Эй, самозванец, своими ногами бегаешь или журавлиными?» Послышался смех, и от Паниного торжества не осталось и следа.

– Пань, знаешь, Генка подучивает всех ребят тебя самозванцем дразнить, – зашептал Вадик, отведя его в сторонку. – Все-таки надо с Генкой объясниться без слов. Ты начнешь, а я помогу.

– Ты же сам вчера говорил, чтобы я не обращал внимания, – горько улыбнулся Паня.

– Да, конечно… А если ты совсем не будешь обращать внимания, так все скажут, что ты бледный трус.

– Не лезь! Это из-за ножичка Генка так обозлился… Ты еще хочешь, чтобы нам и за драку попало?

– Попадет, да пройдет… А ты хочешь, чтобы все ребята тебя просмеивали и меня с тобой, да? Нечего с тобой даже дружить, если ты такой! – рассердился Вадик и убежал в зоокабинет.

Все бушевало в Пане. Нет, конечно, он не мог оставить без внимания Фелистеевские козни, он должен был немедленно принять меры. Но какие именно?

Неожиданно он увидел Гену.

Его недруг стоял на школьном крыльце, небрежно прислонившись к колонне, и что-то рассказывал смеющимся ребятам.

Паня засунул в карманы руки, которые сами собой сжались в кулаки.

– Привет, Фелистеев! – сказал он и с трудом перевел дыхание. – Ты, наверно, учишь ребят меня самозванцем называть? На здоровье, только глуповато ты делаешь, потому что самозванца Паньки нет. Начнется учебный год, так ты, девчонка, увидишь, сколько пятерок я тебе нащелкаю! – Пане не хватило воздуха, и он, шагнув к Гене, выкрикнул тонким, не своим голосом: – А если будешь еще меня мазать…

– Если буду, так что? – Гена побледнел, как всегда бледнел в боевые минуты. – Ах ты, ничтожный жулик, самозванец!

Тут уж Паня бросился на Гену, Гена бросился на Паню, но оба они как на стену налетели. Между ними встал Федя Полукрюков, будто припаянный к каменным плиткам крыльца. В холщовой блузе и высоких сапогах, он казался еще больше, чем обычно.

– Не мешай! – попробовал обойти его Гена. – Чего тебе нужно, Федька?

– А ничего! – Федя ловко захватил руки своего друга. – Ты драку здесь не заводи, влетит…

Раз-другой Гена попытался освободиться. Его лицо – лицо хорошенькой девочки – застыло, длинные ресницы закрыли глаза, а острые белые зубы крепко прикусили нижнюю губу. У Феди на покрасневшем лбу вспыхнула жилка, плечи высоко поднялись.

– Губу не прокуси, – посоветовал он Гене.

– Самозванца с какой-то стати защищаешь… Дай я его так проучу, чтобы всю жизнь помнил. Пусти!

– Остывай, остывай! – шутливо проговорил Федя. – Едем на речку копать песок для школьного сада. Купаться станем… Согласен?

– Нет… На тренировку нужно, – уже успокаиваясь, ответил Гена.

– Как хочешь… – Федя, еще не отпустив Гениных рук, сказал Пане: – Ты не связывайся. Иди, куда идешь, и не оглядывайся, орел.

– А ты не командуй!

– Уходи, пока цел! – крикнул Федя, и его глаза так блеснули, что Паня невольно отступил.

Прежде чем открыть школьную дверь, он оглянулся.

Федя и Гена уже шли через двор.

Ребята, бывшие свидетелями безрезультатной схватки Пестова с Фелистеевым, оживленно переговаривались. На их лицах Паня увидел восхищение: вот так парень этот Полукрюков! Даже братья Самохины опасались Гены Фелистеева, а новичок оказался несравненно сильнее его. И, пожалуй, удивительнее всего было то, что Гена подчинялся ему…

Мрачный, как туча, Паня отпер дверь краеведческого кабинета.

Большая комната на четвертом этаже, отведенная под кабинет, еще недавно была пустой, а теперь в ней появился полированный овальный стол, хорошие стулья с клеенчатыми сиденьями, витрины под красное дерево, шкаф со стеклянными полками… Все это было на совесть сделано мастерами деревообделочного комбината. Оставалось только разложить экспонаты, собрать стенды и повесить портреты.

Забот было много, и Паня отдался им, как бы убегая, хоронясь от своих неприятных мыслей. Часа три он отбирал образцы для коллекций – подарков украинским и белорусским школам, написал типовой каталог для этих коллекций и вдруг увидел, что его рука выводит на листочке бумаги одно ненавистное слово: «самозванец, самозванец, самозванец…»

«Врут они, нет самозванца!» – подумал он и разорвал бумажку на мелкие клочки.

– Пань, Панька, падай в обморок!

В кабинет ворвался Вадик, наклонился и бросил что-то на пол.

К ногам Пани подкатилось круглое, непонятное… Он наклонился, поднял и остолбенел: на ладони лежал слегка матовый шар величиной с мяч для игры в теннис. Он был золотой, и самая яркая золотника повисла в середине шара. Он был холодный и от этого казался особенно тяжелым, увесистым. А когда Паня внес его в солнечный луч, он стал как сгусток золотого света… Яблоко! Это было хрустальное яблоко, мастерски отшлифованное песками Потеряйки за тысячи лет. Как давно мечтал об этом диве Паня! Он упорно копался в песках Потеряйки, да все бесплодно. На его памяти количество хрустальных яблок в Железногорске не изменилось – их было два в городском музее. Теперь он держал в руках третье яблоко, и притом крупное, безупречно правильной формы.

– Где?.. Где ты взял?

– Федька нашел! Федька Полукрюков, глинокоп. Он с ребятами сегодня копал песок на реке… Ему на лопату сразу два яблока попались. Другое яблоко даже еще лучше – синее, аметистовое, для задаваки Женьки. А это тебе… и мне, Пань, да? Генка Фелистеев ему за это яблоко сразу давал на выбор три камня из своей коллекции, и я тоже три камня из нашей. А Федька дает мне яблоко и говорит: «Скажи Пестову, чтобы на меня не сердился». Ну, это дудки, правда, Пань? А яблоко теперь наше задаром… Ой, как здорово!

Вслед за Вадиком прибежали другие ребята. Каждому хотелось подержать яблоко, посмотреть его на свет, прокатить по столу.

Егорша отвел Паню в дальний угол кабинета.

– Есть дело, – сказал он, придерживая Паню за локоть и улыбаясь, как человек, который придумал что-то приятное для всех. – Мы с Полукрюковым песок копали и поговорили… Федя будет в нашем звене.

– Так что? – сделал безразличное лицо Паня.

– Как это «что»? – удивился Егорша. – Я же тебе говорю: он будет в нашем звене. Только ему не нравится, что наше звено недружное. Вы с Вадиком против Фелистеева…

– А Фелистеев с Полукрюковым против меня и Вадика! – подхватил Паня. – Он тебе это сказал?

– Так ты же сам виноват, Панёк! Ты же виноват, признайся! – стал уговаривать его Егорша. – Я знаю, как ты вчера в карьере опять своим батькой занесся, Федю обидел. А Федька – парень дружный, он согласен с тобой помириться и Гену с тобой помирить. Идет?

– Идет, да не доходит! И мириться с ним никогда не буду, мой сказ – всему делу отказ, – зарекся Паня, и его щекам стало жарко. – Ишь, какой хороший! Кличку такую прилепил, что меня вся школа просмеивает, а теперь лезет мириться, хрустальное яблоко дарит… Передай ему, если взялся между нами бегать, что мне подарков от него не нужно. Пускай берет за яблоко три любых камня из моей коллекции, а не хочет – не надо! Пусть яблоко своему Генке отдаст, плакать не буду.

– Не прыгай!.. Самозванца он тебе влепил по-снайперски! – в свою очередь, вскипел Егорша. – Будешь знать, как людей обижать. – Ты бы спасибо сказал, что после этого Федя согласен на мировую. Идем мириться! – И Егорша схватил Паню за локоть.

– Ты свою справедливость не показывай! – оттолкнул его Паня. – А если хочешь знать, так я самозванца на свой счет совсем не принимаю. Увидите еще, какой я самозванец! Откроете рты и закрыть забудете… И разговаривать больше нечего!

Заперев кабинет, Паня ушел, оставив яблоко в нижнем ящике шкафа, предназначенного для самоцветов, – яблоко такое желанное и вдруг ставшее постылым, безнадежно чужим. Он даже не обернулся, когда Егорша в последний раз попытался его удержать: «Пань, идем к Полукрюкову!» Нет, не бывать этому, не протянет он руку Федьке, а тем более Генке.

«Не на такого напали, меня и за тысячу яблок не купишь… Со всеми дружил и дружить буду, а с ними не желаю. И докажу, докажу им, какой такой я самозванец!» – мысленно твердил Паня.

Разговор в саду

На Центральной плошали Железногорска в последний день каникул хозяевами были школьники.

Железногорский универмаг отгородил большой кусок площади забором из красных, желтых и зеленых очиненных карандашей в рост пионера. Столбами входных ворот служили громадные круглые пеналы, разрисованные пестрыми цветами. Вверху между пеналами блестела вывеска: «Школьный базар».

– Хвалю за аккуратность, – сказал Григорий Васильевич, увидев сына. – Пойдем, времени у нас маловато.

Они очутились в толпе озабоченных покупателей. Особенно волновались малыши, пришедшие сюда со своими родителями, чтобы стать обладателями таких привлекательных предметов, как ученическая сумка, голубая ручка с пером «86» и чернильница-непроливайка, кого хочешь замарай-ка.

Давно ли Паня был одним из самых шумливых посетителей школьных базаров! А теперь он покровительственно уступает дорогу пискливой мелюзге и не очень удивляется выдумкам универмага. Вот киоск в форме раскрытого букваря, вот киоск-парта. Ничего себе… Медленно вращается ромашка, у которой вместо лепестков ученические перья величиной с лыжу. Тоже неплохо… Пронзительно пищит Петрушка, самоотверженно сражаясь с двойками. Пестовы посмотрели и на Петрушку.

– Обсудим, что нужно купить, – приступил к делу отец. – Как ты думаешь, шестиклассники тоже сумками дерутся?

– Случается, конечно, – улыбнулся Паня.

– Дикость это – хлопать друг друга сумками. Свою ты так обработал, что страшно в руки взять.

– Это еще ничего… У Вадьки один раз от портфеля только ручка осталась, а портфель через забор перелетел.

В собственность Пани перешел портфель из желтой кожи со звонкими замочками, пенал из прозрачной пластмассы и тетради.

– Шум, пискотня, даже голова закружилась, – сказал Григорий Васильевич, когда замочки портфеля щелкнули в последний раз. – Пойдем в сад, отдохнем немного.

По аллее городского сада они дошли до фонтана, шумевшего высокими пенистыми струями, и выбрали скамейку в тени. Продавщица мороженого прокатила мимо них свою тележку; отец взглядом предложил: «Хочешь?», но Паня отрицательно качнул головой.

– Как будто ничего не забыли? – спросил Григорий Васильевич.

– Всё купили, спасибо, батя!

– Учись не ленись, двоек домой не носи.

– И троек даже не будет! – сказал Паня.

– Каждый год мы это слышали, – усмехнулся отец.

– Не будет, – уверенно повторил Паня. – Четверки сначала, может быть, проскочат, а к концу года и от четверок отделаюсь. Если даже тройку принесу, можешь, батя, меня неверным человеком назвать. Сказано слово – не ломается, не гнется и назад не берется! – твердо закончил он.

Григорий Васильевич вгляделся в его лицо:

– Похоже, ты обязательство взял? Ты это подумавши или под горячую руку, по случаю нового портфеля?

– Сам увидишь, батя!.. Ты проходи траншею по-геройски, на новый орден, а я…

– Ишь, ишь, сколько в тебе этой гордости! Лопатой ее не разгребешь…

Из-за поворота дорожки появилась семья Трофимовых в полном составе. Впереди шествовал важный-преважный второклассник Борька в матроске с невероятными золотыми и серебряными сверхадмиральскими нашивками. За Борькой рука об руку следовали его родители – Варя в голубом шелковом платье и Иван Лукич в своем лучшем выходном костюме. Как видно, они тоже собрались на школьный базар.

Григорий Васильевич приподнялся, снял шляпу и приветливо раскланялся.

– Ой, Панечка, милый, хорошо, что тебя увидела! – обрадовалась Варя Трофимова и направилась к Пестовым.

Паня сразу почувствовал неладное. Какое там дело могло быть у Вари к нему? Он вообще недолюбливал Варю и про себя называл ее притворщицей. В присутствии старших Пестовых она говорила с Паней сладким голосом, а в их отсутствие не упускала случая придраться к нему, припомнить ему любую шалость и сравнить Паню со своим ненаглядным Бориской, конечно в пользу последнего. И сейчас по сладенькой улыбочке Вари было видно, что она припасла для Пани хороший «подарочек».

– Панечка, голубчик, – пропела Варя, – какие-то хулигашки на вашем заборе кругом написали, что ты самозванец, так ты не подумай на Бориску, не обижай маленького, а то уж и так ему от тебя житья нет.

– Это не я! – подтвердил Борька. – Это другие мальчишки писали, а мне от тебя житья нет…

– Да и куда ему, глупенькому! По почерку видно, что не он писал. – Варя обратилась к Григорию Васильевичу: – Просто ужас, какие озорные ребята на нашей улице завелись! Такое выдумывают, так обзывают… – В заключение она еще добавила Пане горчицы: – Будет тебе, миленький, работа – забор каждый день мыть.

Ушли Трофимовы…

Теперь Паня сидел не на обычной садовой скамейке, а на куче раскаленных углей и не смел нарушить бесконечное, как ему казалось, молчание.

– Это что же такое, почему тебя так? – спросил отец, тронув его за плечо. – Чего молчишь?

Не подняв глаз, Паня пробормотал:

– Чудаки всякие дразнятся…

– Самозванцем-то, самозванцем почему тебя прозвали, ну?

С невероятным трудом Паня выговорил:

– Потому что ты самый знаменитый горняк, а я учусь по-среднему… И заношусь будто…

– Будто? – повторил последнее слово Григорий Васильевич. – Видать, не будто, а и впрямь, если такое про тебя распускают… Эх, ты!.. Говорил мне Николай Павлович, что ты словно постарше, поумнее становишься, да все это на самом деле «будто», и ничего больше.

Только теперь Паня решился взглянуть на отца. Печальным, даже постаревшим показалось ему лицо батьки.

– Батя, я же сейчас меньше заношусь, а они всё пристают и пристают! – с отчаянием воскликнул он. – А другие разве не заносятся? Получил горновой Самохин орден, так Колька и Толька на руках друг за другом по всему классу целый день ходили. Им можно, а мне почему-то нельзя, да?

– Ты что простачком прикидываешься? – начал сердиться отец. – Правильно они радуются, что их отец орден получил. Да ведь Самохины тебе, небось, не сказали: «Куда твоему батьке до нашего!» А ты каждому глаза канешь: «Мой батька такой, мой батька сякой, моего батьку никто не перекроет!» Разница все-таки!

Как наяву представилась Пане вчерашняя стычка с Федей Полукрюковым.

– А если ты такой и есть, самый непобедимый стахановец, я же правду говорю! – попробовал он защищаться.

– Пустая это правда, глупая! – прикрикнул отец, – Вбил себе в голову, что твой батька какой-то особенный, не понимаешь, что на каждого мастера очень свободно может еще лучший мастер найтись.

«Не найдется лучшего мастера, не страшно!» – мысленно ответил Паня.

Отец закурил, встал, медленно пошел к боковым воротам сада; Паня побрел вслед за ним.

Лишь у самых ворот Григорий Васильевич задержался.

– Ну, вот что… – сказал он, все еще сердясь. – Правильно угостили тебя ребята полешком по орешку. Понятно, почему ты пятерок захотел: гордость свою оправдать собрался – мол, ты такой же, как твой батька… Радости мне от этого пока что мало. Однако учись, старайся. Может быть, работать приучишься, поумнеешь – значит, доброе зернышко останется. – Он с силой проговорил: – А если я еще хоть раз услышу, что ты своим батькой козыряешь, спуску не дам, слышишь? Не конфузь ты меня, очень прошу. Пускай не думают люди, что ты от меня всякой дряни набираешься. Просто стыд это, позор! Понимаешь или не понимаешь?

Паня наклонил голову.

– Так! – Григорий Васильевич взял его за плечо. – Учись, да не только о себе думай. Вадик тоже на ученье не очень резвый. Не отстанет он от тебя?

Паня усмехнулся:

– Не знаю… Он же совсем недисциплинированный, батя, и вообще… с котятами-щенятами возится да всякие глупые теории придумывает.

– Видишь, какой ты друг-товарищ! – поймал его Григорий Васильевич. – Как баловаться, так Вадик для тебя хорош, а как за доброе дело взяться, так уж он тебе не пара. Пионерское это рассуждение или как?

Паня покраснел и поправился:

– Ничего, батя, я Вадьку тоже подтяну.

– Ну, разве что!..

Они вышли на улицу.

К двухэтажному зданию горкома партии подъезжали машины и, высадив пассажиров, становились наискось к тротуару.

– Паню народу на бюро будет, – сказал Григорий Васильевич. – Наша железногорская руда всех касается.

Он скрылся в дверях горкома, а Паня почти бегом отправился домой.

Много неприятного сказал ему отец, но в то же время поддержал его решение стать отличником, и это, по мнению Пани, было самое важное. Правда, отец потребовал не только пятерок, но когда Паня твердил про себя: «Справлюсь, не осрамлюсь, увидят они!» – это прежде всего касалось учебных дел. И он испытывал такой прилив энергии, что хоть сейчас за парту садись.

Очутившись возле своего дома, Паня первым долгом осмотрел забор и убедился, что Варя сильно преувеличила. На досках красовались лишь две наспех сделанные надписи: «Панька-самозванец». Он занес домой портфель, вернулся на улицу с мокрой тряпкой, старательно смыл меловые буквы и обследовал забор, выходящий на пустырь. Здесь все обстояло благополучно.

Но он задержался.

По пустырю к дому шла Наташа и рядом с нею незнакомая женщина в синей вязаной кофточке и коричневом берете. За ними бежала Женя Полукрюкова со своим неизменным четырехцветным мячом в руках.

– Мамочка, здесь даже волейбольная площадка есть! – крикнула она. – Я тоже всегда-всегда буду играть в волейбол, и Федуня тоже!

– Самая нужная снасть в хозяйстве имеется, – пошутила женщина и поправила бант на голове Жени.

– Здесь вам будет хорошо, Галина Алексеевна, – сказала Наталья. – Это лучшее место на горе. Вид такой красивый, и удобства есть. А весной к нам газ проведут.

– Да разве я против, голубушка моя, – заговорила Галина Алексеевна. – И мой Степа уже у городского архитектора был, у землемера, хоть сейчас можно строиться, да уж не знаю, как осилим. Занят Степа, учиться еще пойдет… В Половчанске у нас дом был не ахти какой, и здесь мы сняли немудрящий. А хочется пожить по-людски. Очень меня газ привлекает. Видела я в Москве, у родни, газовую плиту. До чего же чисто, культурно!

Она говорила весело и просто, будто знала Наталью издавна, и Пане показалось, что он тоже давно знаком с Галиной Алексеевной и что она всегда была в этой вязаной кофточке, в этом коричневом берете. И если в первую минуту, вспомнив о Феде Полукрюкове, Паня посмотрел на будущую соседку неблагосклонно, то в последующую минуту почувствовал, что при Галине Алексеевне невозможно хмуриться.

– А главное, чтобы соседи выдались хорошие, самое это дорогое дело, – продолжала Галина Алексеевна. – Хороший сосед и дрова рубит, да нас не разбудит, хороший сосед раньше солнышка на весь день «будь здоров» скажет. – Она остановилась против Натальи, преградив ей дорогу: – Я Степе велю из-за одной такой соседушки здесь построиться. Красота ж ты моя, девушка!

Она засмеялась, взяла Наталью за плечи, заставила наклониться и звучно поцеловала в щеку. Это получилось очень странно: Наталья будто испугалась, уронила руки, что-то шепнула и убежала домой.

Женя бросила и поймала мяч.

– Здравствуй, Паня! – поздоровалась она свысока. – Ага, мы построим дом, как у вас, даже еще лучше, и гараж с машиной будет. Я уже много камешков собрала, и у меня есть синее хрустальное яблочко. Думаешь, мне жалко, что Федуня тебе тоже дал яблочко? Ничуть не жалко, потому что скоро все, все твои камешки станут моими.

Она пропела, подбрасывая мяч и хлопая в ладоши каждый раз перед тем, как схватить его:

 
Сказано, сказано,
Узелком завязано…
 

Ну и несносная же девчонка!

Паня сделал вид, что он ничего не слышал и вообще не желает обращать внимания на выходки Женьки Полукрюковой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю