Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Перед вахтой

Из техникума в этот день Наталья возвращалась позже, чем обычно, но еще засветло.

Девчата, ее подруги, стрекотали наперебой: о зачетах, о вечере с танцами, о приближающемся празднике и еще о тысяче вещей, и Наталья не отставала в общем разговоре.

Одна за другой девушки разошлись по домам; Наталья осталась с Фатимой Каримовой.

– Ты что? – спросила Фатима, когда они прощались на углу улицы Горняков и Мотористов.

– Смотри… видишь?

Далеко-далеко, в долине Потеряйки, над Ста протоками, откуда тянуло ленивым сырым ветром, что-то белело, будто там, прильнув к земле, залегло небольшое облачко.

– Туман поднимается. И ветер с той стороны, – сказала Наталья. – Понимаешь, сегодня на руднике вахта мира начинается, а тут туман…

– Плохо, конечно, – согласилась с ней Фатима, впрочем не придавая этому особого значения. – Ну, бегу домой, проголодалась!

– Я тоже…

Но пошла Наталья к дому медленно и на углу Почтовой улицы снова остановилась, долго смотрела в сторону Ста протоков. Уже наступали сумерки, а белое облачко над Потеряйкой было хорошо видно, потому что оно стало больше и выше.

«Идет, надвигается, скоро захватит карьеры, – подумала девушка. – А он, наверно, не знает работы в тумане, у него привычки нет. Неужели работа сорвется перед самой вахтой? А если еще случится какая-нибудь беда, что же это будет?..»

Теперь мысли кружились, нагоняя одна другую, и Наталья чувствовала, что надо, не откладывая, принять какое-то решение, чем-то ответить на свой растущий страх.

Она уже была возле дома. Оставалось подняться на крыльцо, взяться за ручку двери…

«Только бы мама не увидела! – вдруг опасливо подумала Наталья. – Нет, окна уже завешены. Не увидит… И соседей на улице нет. Хорошо!»

Она промелькнула мимо дома, очутилась на пустыре и, заталкивая на ходу выбившуюся косу под шляпу, побежала вниз, вниз, к площади Труда.

С самого начала смены Степан почувствовал, что вся работа на траншее идет особенно ладно, четко. На хвостовом экскаваторе, «Пятнадцатом», старательно разворачивался земляк и фронтовой друг Степана – машинист Дмитрий Баталов. Из своей кабины, поверх конуса породы, приготовленной для перегрузки в вагоны, Степан иногда видел его раскрасневшееся широкое лицо. «Старается, – думал он. – Не оплошает перед вахтой!»

На тупиковой ветке через равные промежутки времени появлялись составы. Разрешив очередному нагруженному составу уйти из траншеи, Степан останавливал секундную стрелку часов, вносил показатель в свой колдунчик – время погрузки вагонов по сравнению со вчерашним заметно сократилось.

С разъезда прибежал помощник Степана, выпускник ремесленного училища Саша Мотовилов, и сразу очутился в дверях кабины за спиной Степана.

– Степан Яковлевич, на разъезде чисто. Составам ждать нас не приходится, не успевают они за нами! – доложил он с торжеством в голосе. – Там Колмогоров сейчас был. Говорит, что надо будет еще подбросить состав.

– Дело идет к тому. Жмем на пятки транспорту! – сказал Степан. – А ты, Александр, не думай, что тебе безобразие даром пройдет. Почему ко мне забрался на ходу машины? Лихач!

– Имеете дело с бывшим лучшим акробатом ремесленного училища номер десять, – напомнил Саша.

– Мне в бригаде не акробаты нужны, а дисциплинированные работники, чтобы не приходилось за них беспокоиться. Понятно?

– Есть, все понятно! – покорно сказал Саша, благоговевший перед своим бригадиром.

Степан взглянул на него через плечо и посоветовал:

– Чуб под кепку убрал бы, до самой губы свисает. И когда ты только успел такой вымпел себе завести?

– Есть убрать чуб! – уже весело ответил Саша.

Скрыв улыбку, Степан дал рычаги подъема и напора. Ковш, не сильно нажимая на грудь забоя, пошел вверх, быстро сгрызая породу и ровно заполняясь.

– Тонкая стружка и быстрота, – как бы про себя отметил Саша. – И вот, граждане, перед вами абсолютно полный ковшик…

Зашумел поворотный механизм.

В окне кабины мелькнул борт траншея, затем показался «Пятнадцатый», и Степан выключил мотор. Машина продолжала поворот по инерции. Работая рычагами, Степан выдвигал рукоять вперед и одновременно снижал ковш. Ковш подплыл к вагону, и еще на ходу машины Степан нажал кнопку мотора-дергача, чувствуя, что это надо сделать сейчас, в эту десятую долю секунды. Откинулось днище. Порода ринулась в вагон, ложась ровным слоем от задней стенки вагона к передней, будто перинка развернулась.

Саша, тонкий и вытянувшийся, уже стоял на валуне за вагоном, заломив кепку на затылок. Когда Степан положил в вагон последний ковш, Саша сорвал кепку с головы и нахлобучил ее себе на кулак. И действительно, вагон получился «с шапкой» – загруженный ровно, до краев. Брось еще хоть одну горошину – не удержится, скатится прочь.

Приходили и уходили составы, и Степан, сам того не замечая, пел, подгоняя голос к шуму то одного, то другого двигателя, радуясь ощущению своей власти над машиной и своего мастерства, когда удается сделать все чисто и красиво.

«Что это темнеет так быстро? – удивился он. – Как будто пора прожектор зажигать».

Он привез ковш из забоя, выгрузил породу, вгляделся в «Пятнадцатый» – и замер: на его глазах машина таяла, начиная снизу. Сначала утонули в чем-то белом, клубящемся гусеницы, корпус машины повис в воздухе, потом расплылся и… исчез.

«Туман!» – мелькнуло в сознании Степана.

Широко открыв глаза, он, не двигаясь, смотрел на то белое, косматое, что ворвалось в траншею, отрезая Степана от мира. Туман наконец прильнул к стеклу кабины, и стало тихо, глухо, невыносимо…

Стиснув зубы так, что в скулах отдалось, Степан выругался и стряхнул оцепенение.

– Что делать, товарищ старший сержант?

Этот вопрос задал машинист «Пятнадцатого» Дмитрий Баталов, только что пришедший на головную машину.

– Сейчас посмотрим… Я даже ковша не вижу, – ответил Степан.

Он поднял стекло кабины и включил прожектор. Яркий свет блеснул отражением на мокрой стреле экскаватора и, столкнувшись с туманом, расплылся круглым слепым пятном.

– Саша, где ты? – крикнул Степан.

– У правой гусеницы… Степан Яковлевич, состав подают. Что делать?

– Свисти им, чтобы они хвостовой вагон за тупик не посадили, а я постараюсь разобраться!

Включив на малой скорости мотор поворота, Степан повез ковш в забой, одновременно укорачивая рукоять, подтягивая ковш к себе.

– Ковш вижу! – удовлетворенно отметил он и вслед за этим увидел грудь забоя, исчерченную вертикальными бороздками, оставленными зубьями ковша.

– Черпаю! – сказал Степан.

Он наполнил ковш и повез его из забоя к конусу, понемногу выдвигая рукоять.

– Все! – даже крякнул с досады Баталов.

Ковш скрылся, точно завеса светящегося тумана отрезала его от рукояти.

– Конус не вижу – и вагон, значит, тоже не увижу… Грузить нельзя. Та-ак… – И Степан выключил мотор поворота.

Наступила тишина, особая тишина безлюдья и оторванности. После радостного подъема, испытанного Степаном, это было тяжело, обидно до злости. Уставившись вперед, он напрягал мысль, стараясь разобраться в обстоятельствах, найти выход.

– Состав идет, – сказал Баталов.

– Мастер свистеть мой Сашка! – Степан прислушался и похвалил его: – Молодец, остановил состав, кажется, правильно… А дальше что?

– Был бы пулемет под рукой, так я бы все ленты в этот туманище выпустил, – скрипнув зубами, проговорил Баталов. – Навалился, проклятый, накануне вахты!

– Не пулями, а ковшами бить его будем. – В голосе Степана прозвучала живая нотка, обрадовавшая Баталова. – Сидеть сложа руки не намерен. На Горе Железной, я слышал, и в тумане работают… Слушай, Дмитрий, что надо сделать. Рискованно, а попытаться надо…

Он не закончил, встал, высунулся из кабины.

Послышался звонкий требовательный голос:

– Кто кондуктор? Ты, Клава Потапова? Ты почему на площадке вагона торчишь? Хочешь, чтобы тебя ковшом сбило? Первый год ты на руднике, да? Немедленно слазь!

– Наташа! – крикнул Степан, испуганный и обрадованный, но больше все же обрадованный, так как сразу исчезло, рассеялось тяжелое чувство оторванности от рудника. – Наташа! Наталья Григорьевна!

– Иду, Степан Яковлевич!

Перед экскаватором появилась Наталья в жакете, со шляпой в руке.

– Все у вас благополучно? Как я боялась, чтобы не случилось какого-нибудь несчастья!

– Стоим – вот и несчастье, – сказал Степан.

– Долго думаете этим заниматься? – шутливо спросила Наталья. – В чем, собственно, дело?

– В том, что сейчас начнем работать…

Когда девушка появилась в дверях кабины, Степан протянул ей блокнот, на листке которого он наметил точки расположения машины в траншее, и объяснил:

– Черпаю на короткой рукояти, гружу на длинной. При погрузке, ясное дело, ковш уходит в туман. Надо сдвинуть машину ближе к тупиковой ветке. Тогда будем видеть ковш и при черпании и при погрузке. Так?

– По-моему, это правильно, – одобрила Наталья.

– В туман ездить?.. – замялся Баталов.

– Ну какая же это езда, всего несколько метров! – подбодрила его Наталья. – Нас трое. Я буду сигналить от правой гусеницы, а вы, товарищ Баталов, от левой… Идемте посмотрим место разворота машины. Но прежде всего надо послать ваших помощников блокировать траншею, чтобы никто не мог пройти сюда так свободно, как я прошла.

Она взглянула на Степана и покраснела.

«Боялась за меня, – говорили его глаза. – Боялась и пришла помочь. Спасибо тебе!..»

Через несколько минут началась передвижка экскаватора.

Медленно повернулась громадная машина сначала на одной гусенице, потом на другой, сдвинувшись таким образом на несколько метров к тупиковой колее. И, пожалуй, никогда не испытывал бывалый солдат Степан Полукрюков более острого чувства опасности, чем сейчас, при мысли, что Наталья и Баталов находятся в двух шагах от махины, переползавшей в тумане на новое место.

– Ура! – послышался торжествующий крик Натальи. – Степан Яковлевич, проверьте, как теперь пойдет погрузка. Потом передвинем «Пятнадцатый»…

Главный инженер рудника Филипп Константинович Колмогоров и секретарь парткома Юрий Самсонович Борисов пришли в траншею, когда оба экскаватора работали.

– Молодцы! – с облегчением произнес Борисов. – А вы боялись, что наша молодежь растеряется…

Девичий голос строго спросил:

– Кто бродит по путям?

– Те, кто имеют право спросить тебя, Наталья Григорьевна: почему ты здесь хозяйничаешь?

Наталья сразу узнала густой голос Борисова.

– Ой, Юрий Самсонович, какой туман! Я боялась, чтобы в тумане не случилось беды… Потом мы передвинули машины, чтобы работа шла на коротких рукоятях. Состав грузим в хорошее время.

– Узнаю дочь Пестова! – Колмогоров осветил фонариком лицо девушки. – Все благополучно?

– Все… Только я в глине утопила обе калоши.

– Придется тебе по этому поводу объясняться с Марией Петровной, – сказал Юрий Самсонович. – Попадет тебе от мамаши за все, Наташка!

Наталья заслонилась рукой:

– Совсем вы меня ослепили вашим фонариком… Сейчас отправим состав на отвал. Сойдите с путей!

Горняки повиновались ей.

На борту траншеи

– Гена, Па-анька! – И свист.

– Вадька, Федя! – И свист еще более резкий.

– Ребята, мы не нашли Жени! Она не пришла на траншею.

– Федуня, я здесь!.. Меня нашли Гена и Паня!

Спасательные партии сошлись на пустыре.

– Ты что выдумала в карьер ночью бежать? – стал не очень строго выговаривать Федя сестренке. – Ты где была?

– В зону оползней забралась, вот где она была. Ее надо так проучить, чтобы совсем забыла дорогу на рудник! – И Паня рассказал все, что произошло на борту старой выработки.

– Это штука так штука! – пришел в восторг Вадик. – Даже мы с Паней еще ни разу не попали в оползень… Теперь ты, Женя, будешь самой знаменитой девочкой в Железногорске.

– Хорошо, я буду! – сразу согласилась Женя и лукаво спросила: – А ты еще будешь меня глиняной половчанкой называть?

– Никогда в жизни! – пообещал Вадик. – Ты теперь настоящая горнячка.

– Глупая, ты, глупая, что с тобой делать, говори? – сказал испуганный Федя.

– Ничего не надо, – вступился за девочку Гена. – Она уже все поняла и больше не будет… Ребята, а вы сказали Степану, что Женя пропала?

– И не подумали! – успокоил его Вадик. – Я спустился в траншею, спросил у Саши Мотовилова: «Вам кто-нибудь пирог приносил?» А он говорит: «Нет. Давай, если есть, да убирайся – ход в траншею для посторонних закрыт»… Пань, знаешь, Наташа уже давно в траншею, прибежала и помогла Степану работу в тумане наладить. Боевая!

– Значит, идет работа на траншее? – обрадовался Паня.

– Так идет, что держись!

Все еще оставаясь руководителем экспедиции, Гена составил такой план: всем отправиться к траншее, отдать пирог Степану, позвонить с разъезда Галине Алексеевне, чтобы она не волновалась, а потом двинуться домой.

Ветерок стал сильнее.

– Кончается туман, – сказал Паня, который шел рядом с Геной. – А тяжелый был этот брус, у меня до сих пор ноги дрожат… Ты, Гена, хорошо развернулся.

– Поровну сработали, – ответил Гена. – Ты, конечно, гораздо слабее меня, а мне не уступил! – И он обнял Паню за плечи – нежность, какую не позволял себе даже в отношении Феди.

– А чего ты на меня все время дулся? – спросил Паня, воспользовавшись этой минутой. – Мы давно помирились, а ты все время дулся. Почему?

– Обидно было… – коротко проговорил Гена и после долгого молчания заставил себя сказать все до конца: – Ну, понимаешь… я же считал тебя плохим человеком, а ты вдруг сделал все хорошо. Себя я считал настоящим человеком, а сделал все плохо. Смешно, правда?

– Еще как смешно! Я тоже так думал, только все наоборот: я хороший – ты плохой, – признался Паня.

– Да, было дело…

– Значит, можем вместе? – пошутил Паня, вспомнив разговор возле старой выработки.

Но Гена ответил совершенно серьезно:

– Определенно можем. Доказано!

Ветер все усиливался. Клубы тумана, редея, бежали над рудником, и со всех сторон засквозили, а потом разгорелись огня, а террасах первого карьера засверкали прожекторы работавших экскаваторов, лампы рудничного освещения, изумрудные и рубиновые огни автоблокировки. А на севере, вдоль Потеряйки, легла цепь алмазных звезд, освещавших высокую насыпь железной дороги. По насыпи шел кран-путеукладчик, держа на весу звено рельсов, как лестницу. В чистом, похолодевшем воздухе все звуки тоже стали чистыми, легко различимыми. Не затихая, шумели рудничные машины, спеша наверстать то, что было упущено в тумане.

На борту траншеи ребята снова разделились: Гена и Вадик пошли на разъезд звонить Галине Алексеевне, а Паня, Федя и Женя стали смотреть, как работают экскаваторы. Основную часть внимания Паня, конечно, отдал «Четырнадцатому», который, прильнув к груди забоя, схватился с горой и упорно теснил ее. И если бы Паня не знал совершенно точно, что за рычагом сидит ученик его отца, он сказал бы: «Это батька работает!» Ковш, загружая вагон, быстро шел восьмеркой, но быстрота скрадывалась плавностью движений, и порою казалось, что машинист «Четырнадцатого» работает не спеша. Это была обманчивая медлительность настоящего мастерства, которое не спешит, не мечется впопыхах, а делает все во-время и до конца.

– Ну как? – спросил Федя.

– Постой… – ответил Паня.

Из породы, которую черпал ковш экскаватора, выставился круглым боком большой валун. Он стал на пути машины, но Степан не поступился ради этой помехи ни одной рабочей секундой. Он взял ковш породы сначала справа от валуна, потом слева, так что камень почти весь обнажился, а затем, беря очередной ковш, чуть-чуть задел валун. Увлекая за собой породу, подняв тучу пыли, валун рухнул вниз и залег на подошве траншеи. «Эх, опять он на дороге!» – подумал Паня. А ковш уже вернулся в забой, и Паня даже не успел проследить, когда Степан щекой ковша толкнул валун. Но он сделал это, и громадный камень послушно откатился в сторону.

– Получайте футбольный мячик в три кубометра! – Паня обернулся к Феде: – Спрашиваешь, как Степан работает? На пять с плюсом!

– Высший класс! – подтвердил Гена, только что вернувшийся с разъезда с Вадиком. – Женя, надо домой: Галина Алексеевна боится, что ты простудишься.

– Ничего подобного! – наотрез отказалась Женя. – Я еще пирог Степуше не отдала. И я еще хочу посмотреть, как Степуша работает… Он работает очень, очень хорошо! Правда, Вадик?

– Будто сама не видишь! У Степана Яковлевича в нашей школе уже потно болельщиков. Раньше Самохины за Пестова старались, а теперь за Полукрюкова держатся.

– Разные есть болельщики, – сказал Гена. – Есть совсем пустые. Они свистят за тех, кто больше мячей накидал, а если лидер качнется, они сразу начинают за его противника болеть… Настоящие болельщики волнуются за того, кому трудно приходится, они хотят, чтобы он не раскис. Это благородно!

– Верно, – согласился с ним Федя.

Конечно, Вадик тут же вцепился в его слова, засуетился и нашумел:

– Значит, ты, Федька, уже не за Степана болеешь, а за Григория Васильевича, потому что он качнулся? Так я тебе и поверил! Ну говори, говори!.. Ага, попался, погорел!

Еще одно слово – и неизвестно, что сделал бы возмущенный этой глупистикой Паня, но все решил Федя.

– Перестань! Брось, Вадька! – сказал он. – Ты же на сборе был, ты Григория Васильевича слушал, а ничего не понял!

«Ничего, ничего не понял!» – подумал Паня и перестал прислушиваться к разговору друзей. Он смотрел на работающую машину и мог бы смотреть бесконечно. Давно ли Пестов пообещал, что машина Степана станет песни петь, и теперь она пела, такая ловкая, легкая в каждом движении, что потерялось ощущение ее величины. Много раз Паня слышал песню машины, любуясь высоким искусством батьки, и неизменно испытывал одно чувство: так и взвился бы, так и полетел бы! И не знал он, не предполагал даже, что может испытать то же самое, зная, что машиной управляет не батька, а его ученик и соперник.

О благородной дружбе мастеров, о чудесном росте человека пела машина.

И радостно отвечало ей сердце Пани. Да, так и взвился бы, так и полетел бы!..

«Четырнадцатый» положил ковш на землю и затих. Из корпуса вышел Степан и спрыгнул с гусеницы, а затем в двери появилась Наталья. Она хотела спрыгнуть вслед за ним, но Степан подхватил ее на руки.

Послышался голос Натальи:

– Сейчас же пусти! Что я тебе, кукла?

И голос Степана:

– Набегалась ты сегодня по мокрой глине…

Все же Наталья вырвалась и стала подниматься по лестнице, а Степан шел за нею.

– Степуша, я тебе пирога принесла! – подбежала к нему Женя.

– Что такое? – удивился великан. – Эге, да здесь вся компания!.. Что случилось? Зачем в карьер ночью явились, чертенята?

Конечно, мальчики тотчас же рассказали ему все, решительно все: о пионерском сборе, о просьбе Галины Алексеевны, о своей удачной экспедиции, причем так спешили, что даже не успели упомянуть об оползне. Да и зачем распространяться о том, что прошло и не повторится.

– Заноза ты, Женька! Достанется тебе дома, приготовься… А за пирог спасибо! – Степан развязал узелок и протянул Наталье тарелку с пирогом. – Ешь! Проголодалась, наверно.

– Кушайте на здоровье! – вежливо попотчевала Женя.

– Я дома сразу пообедаю и поужинаю, – сказала Наталья. – Ешь, Степа, до конца смены еще далеко.

Степан переломил кусок пирога:

– Пополам!

– Да. Тебе половина побольше, а мне поменьше. Здесь еще два куска… Берите, ребята, и Сашу Мотовилова угостите.

Домой все отправились через площадь Труда, и первыми простились с ребятами Наталья и Паня.

В семье

– Что нам будет, Пань, что нам будет! – сказала Наталья, когда они с Паней поднялись на крыльцо родного дома.

– Да, уж будьте спокойны, – усмехнулся Паня. – Открывай дверь.

– Ноги лучше вытри.

– И ты тоже.

Подталкивая друг друга, посмеиваясь, но чувствуя себя неважно, они вошли в переднюю.

– И где, Наташа, ты пропадаешь? Не ела весь день… – Мать, сказав это, выглянула из столовой в переднюю, увидела Наталью и Паню, стоявших рядышком, сразу все заметила и всплеснула руками: – Батюшки, где это вы так вымазались? С головой в глине… Ты почему, Наташа, без калош?.. А ты как умудрился брюки порвать? Горит всё на тебе…

– Мы с Паней в карьере были, – сказала Наталья, глядя на свои туфли, облепленные глиной. – Паня с мальчиками Женечку Полукрюкову искал. Она заблудилась на руднике. Туман был…

– А ты?

– Я… я пошла посмотреть, как Степа в тумане справляется.

– Какой это Степа? – не поняла мать.

– Степан Яковлевич Полукрюков… – Наталья подняла взгляд на мать и поднесла руки к щекам: – Мамочка, мне так нужно сейчас поговорить с тобой, родненькая…

Мать приказала:

– Ты, Паня, разденься, повесь все аккуратненько на веранде, потом глину счистим. Надень пока что-нибудь… А ты. Наташа, иди ко мне в спальню.

Мать ушла.

– Ох, Пань! – шепнула Наталья со страхом и счастьем в глазах. – Что же я скажу маме, что я ей скажу?

– А я почем знаю! Я же не ты…

Долго сидел Паня в «ребячьей» комнате над раскрытой книгой и все прислушивался, прислушивался. Но в доме стояла глубокая тишина, и понимал уже Паня, что в этой тишине происходит что-то важное, решительное.

Наконец знакомо скрипнула дверь спальни.

Паня вышел в столовую.

Мать, с заплаканными, красными глазами, стала накрывать стол к ужину, а Наталья, тоже заплаканная и счастливая, все льнула к ней: то притронется к ее руке, то прижмется на минутку горящей щекой к ее плечу и шепнет: «Родимая моя?» А мать вздохнет: «Ох, доченька милая!» – и спохватится: «Что ж это я солонку забыла составить! Беспамятная!..»

Пришел отец.

– Знаешь, Маша, в карьерах вечером туман был. Ранний в этом году, да, спасибо, не долго держался, – рассказывал он. – Узнал я об этом в горкоме, стал диспетчерам звонить, однако ничего… Мой Степан и в тумане работал неплохо, а сейчас на рекорд идет. Траншея благополучно вахту встретит…

За столом Григорий Васильевич продолжал говорить о рудничных новостях, очень похвалил пионерский сбор и особенно коллекцию, и Паню удивило то, что отец не замечает ни печали матери, ни волнения Натальи.

Сразу после ужина мать велела Пане ложиться спать. Из «ребячьей» комнаты он слышал, как мать сказала:

– Гриша, и ты, доченька, пойдемте в спальню, поговорить надо…

– Что такое? – Отец стал допытываться: – Да ты чего плачешь, Наташка? И ты, Маша?.. Что случилось?

– Тсс! – остановила его мать и, наверно, показала глазами на дверь «ребячьей» комнаты.

Старшие закрылись в спальне, и снова тишина завладела домом.

Грустно-грустно стало Пане. Он уже отдавал себе отчет в том, какая перемена произойдет в жизни семьи, он попытался представить, как это все будет и что получится, запутался в различных предположениях и вздрогнул, расставшись с дремотой. В луче света, падавшем из столовой, показалась Наталья, бесшумно прошла через «ребячью» комнату, опустилась возле Паниной кровати на колени и положил а голову рядом с его головой на подушку.

– Братик, мой братик! – сказала она и уткнулась лицом в подушку – наверно, заплакала.

– Сама ты виновата! – упрекнул ее Паня и тоже расстроился. – Я же все знаю, Ната… Ты на Полукрюкове женишься, да?

– Глупый! – всхлипнула сестра. – Разве на мужчинах женятся? За них замуж выходят.

– Все равно плохо! Ты от нас уйдешь, а как же мы без тебя будем?.. Что это ты выдумала, на самом деле, не понимаю!.. Еще в гости к тебе надо будет ходить. Очень даже непонятно!

– Недалеко, братик. Степа возле нашего дома построится… Мы как одна семья будем…

– Как одна семья? – призадумался Паня. – А кем мы с Федькой будем?

– Свояками, кажется.

– Свояками? Так мы с ним уже давно свояки. Он свойский парень.

– Как все это случилось, братик… Как во сне… Сразу все, все случилось! – Наталья засмеялась. – А он держит меня на руках и говорит: «Счастливый этот туман. Спасибо ему, милому!» О тумане такое слово сказал, смешной… Еле вырвалась.

– Он любит людей на руках носить, потому что сильнее его на всей Горе Железной никого нет. – Паня фыркнул: – Такую здоровую по траншее тащил! Мне даже совестно перед ребятами стало, если хочешь знать.

– Вот тебе! – И Наталья так ущипнула Паню, что он зашипел.

Послышались шаги отца.

Стараясь ступать тише, он прошелся по столовой и остановился в дверях «ребячьей» комнаты прислушиваясь.

– Папенька, дорогой! – шепнула Наталья, уже ушедшая к себе за ширму. – Ты не сердись на меня, глупую…

– Спи, спи! – откликнулся отец и вздохнул: – Эх ты, Наташка, Наташка… Наталья Григорьевна!

Погасив свет в столовой, отец ушел в спальню не позанимавшись, что случалось редко.

– Наталья Григорьевна! – повторил Паня. – Подумаешь!..

Часы в столовой стали бить, и донесся сипловатый гудок Старого завода, словно кто-то, откашлявшись, спросил: «Ну как, начали, что ли?» Ему издали ответил гудок Ново-Железногорского металлургического завода. Он запел, загудел громче и громче… Можно было подумать, что к дому Пестовых приближается поющий великан. Через дома, улицы, площади и скверы, через весь город шагал он к Горе Железной, повторяя: «Иду-у, иду-у!», и по пути собирал в охапку гудки других заводов и фабрик.

Запел весь Железногорск. Голоса были разные, но они сливались с голосом великана и заполняли мир.

«Вахта началась, – сквозь дрему подумал Паня. – Вахта с большими ковшами…»