Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Поражение

Открыв дверь пионерской комнаты, Паня услышал голос Егорши.

– Нет, мы всё уже обдумали, – говорил Егорша. – Гена Фелистеев весь прошлый год был отличником. Вася Марков и Самохины обещают сделать так, как звено решит, Федя Полукрюков в половчанской школе учился на пятерки…

Возле щита с текстом торжественного обещания пионера собрались ребята из первого звена, а за столом старшего пионервожатого сидели Роман и Николай Павлович, слушая Егоршу.

Егорша увидел Паню, вошедшего в комнату, и бросился к нему:

– Пань! Пестов, ты все заданные уроки вчера сделал, как обещал?

Паня очутился в центре общего внимания.

– Все сделал, а утром еще проверил, хоть по учебникам меня погоняйте, – с достоинством ответил он. – И всегда так буду…

– Замечательно! – сказал Николай Павлович.

– А Колмогоров? – поинтересовался Роман. – Он так и не пришел к тебе готовить уроки?

– И Колмогоров учиться будет! – заявил Егорша. – Звено за него возьмется, чтобы он не чудил… Роман Иванович, мы сегодня проведем сбор и объявим себя звеном не знающих поражений, хорошо?

Название, придуманное Федей, пришлось по душе всем пионерам. Гена одобрительно кивнул Феде, Вася Марков толкнул одним локтем Колю, а другим Толю Самохиных, и дружные братья ответили ему толчком справа и слева. Но почему Роман вопросительно смотрит на Николая Павловича, а Николай Павлович задумчиво ерошит бородку?

– Пестов уже говорил мне вчера о звене не знающих поражений… – Роман прислушался к произнесенным словам и тряхнул головой, как делают купальщики, если в ухо попадет вода. – Очень уж пышно звучит – как вам кажется?

– Надо разобраться, – ответил Николай Павлович. – Важно то, что пионеры хотят сделать свое звено боевым, ведущим. Что же касается названия…

– Хорошее название, лучше и придумать нельзя! – встревожился Егорша.

– Сегодня на сборе звена обсудим. – Роман встал, давая этим понять, что разговор окончен. – Кстати, надо будет вам сегодня выбрать нового звеньевого. Вчера стало известно, что Витя Козлов останется жить в Златоусте. Подумайте о кандидатуре звеньевого.

По пути в класс Егорша сказал Пане:

– Мы вчера с Федей у всех ребят побывали, со всеми поговорили. Все согласились заниматься по-новому. Ты, Панёк, такое дело задумал, такое дело!..

– Ну, положим, лучше всего Полукрюков придумал, как звено назвать, – напомнил Паня. – У Федьки, знаешь ли, голова хорошо варит, я его за это уважаю.

– Его все будут уважать… Не понимаю, почему Роману не нравится название?

В класс Паня и Егорша явились с последними отголосками звонка.

Вадика на месте не было. «Заболел он, что ли?» – подумал Паня.

Пришла учительница математики Софья Никитична, и урок начался.

– Итак, вчера вы выполнили первое в этом учебном году домашнее задание, – сказала она. – Положите тетради на парты.

Учительница прошла между партами, и, казалось, ее взгляд просто скользит по тетрадям, но ребята были уверены, что Софья Никитична заметит все, вплоть до неправильно поставленной запятой. Паня немного струхнул, когда Софья Никитична взяла его тетрадь, но оказалось, что бояться было нечего.

– Все правильно, а почерк у тебя стал еще лучше, чем раньше, – сказала она. – Иди к доске и расскажи, как найти целое число по его части.

Давно замечено, что когда стоишь у доски, не зная урока, то успеваешь сделать множество различных пустяковых наблюдений. Муха бьется о стекло и не понимает, глупая, что другая половинка оконной рамы широко открыта: лети куда хочешь! Кусочек мела лежит на полу, и хочется наступить на него. Флюс у Вальки Норкова, сидящего на первой парте, стал меньше, чем вчера… И тянутся, тянутся минуты…

Но если знаешь урок, если уверен в себе, если к тому же немного волнуешься, то решительно ничего не заметишь и время мелькнет стрелой.

– Хорошо! – сказала довольная Софья Никитична, когда Паня изложил правило. – Реши этот пример.

Уверенно стучал Паня мелком по доске. Софья Никитична еще раз похвалила его, велела сесть, и Паня пошел к своей парте, улыбаясь всему классу. Класс ответил ему тем же, со всех сторон ему показывали растопыренные пятерни, а Егорша бесшумно аплодировал, подняв руки высоко над головой. И как-то само собой получилось, что Паня, упоенный своей первой победой, не удержался и щелкнул по парте перед самым носом Гены, да так ловко, удачно, что звук щелчка разнесся по всему классу.

– Кто это? – сердито спросила Софья Никитична. – Что это значит, Пестов?

– Простите, я нечаянно, – извинился он.

– От радости… – вполголоса объяснил Гена. – Обрадовался, бедняга, что пятерку получил.

– Свои чувства надо выражать культурнее, – смягчилась учительница.

В эту минуту дверь приоткрылась. Узенькая щель пропустила тоненький голосок:

– Разрешите войти. Софья Никитична?

Это был Колмогоров.

– Почему ты опоздал?

Софья Никитична выслушала запутанный рассказ о том, что все часы в доме по непонятной причине сразу остановились, и приказала:

– Дай тетрадь!

Внимательно просмотрела она работу Вадика и нахмурилась:

– Когда ты это сделал?

– Вчера… – пискнул Вадик.

– Как грязно и небрежно… Иди к доске.

Пример, который она задала, был совсем легкий. Вадик стал его решать, и Паня увидел, что дело плохо: для того чтобы найти целое число по его части, Вадик умножил, а не разделил часть числа на дробь.

– Чем же ты занимало дома? – спросила Софья Никитична. – Признайся, что ты решал задачу наспех, перед самым уходом в школу. Почему твой друг Пестов отлично выполнил задание, а ты сдал мазню, тарабарщину?

– Лебедь-птицу заработал… Злючку-закорючку получил… – зашелестели голоса ребят, когда Софья Никитична поставила Колмогорову двойку в тетради и в классном журнале.

Вадика уже ждала на парте записочка:

«Имей в виду, получишь от звена без сдачи! Самохины».

– Подумаешь, важность! – шмыгнул носом Вадик. – Я опоздал бы на весь урок, пожалуйста, так меня директор возле райсовета увидел… – Вадик обратился к историческим фактам: – В прошлом году я тоже сразу двойку по русскому схватил, помнишь, Пань?

– «В прошлом, в прошлом»! – зашипел Паня. – Разве сейчас прошлый год? Все звено подвел! Ты почему вчера задачу не решил? Ты же мне обещал…

– Я хотел вчера сделать, только я заснул…

Сразу после урока Вадик, предвидя неприятный разговор с товарищами, удрал в зоокабинет, и на Паню обрушилась буря, начавшаяся в звене.

– А я виноват, я виноват? – оправдывался он. – Вадька вчера обещал прийти ко мне делать уроки, а сам на Крутой холм побежал. Пришел домой поздно, сказал мне по телефону, что сядет заниматься, а сам…

– Будто ты Вадика не знаешь!

– Надо было сесть на него и заставить. – сказали Самохины.

– Нянька я ему, да? Нянька?

– Нет, не нянька! – стукнул кулаком по парте Егорша. – А что получилось? Ты вчера все уроки выучил, даже больше, чем надо было, ты для себя постарался, чтобы по парте Фелистеева щелкнуть, а товарища забыл… И звено забыл!

– Чего ты налетаешь? Не забыл я звена… – И Паня почувствовал, что перед лицом фактов его слова прозвучали фальшиво.

– Что ж ты о няньках болтаешь, а ничего не сделал, чтобы у всего звена не было поражения! Ты по телефону с Вадькой дружишь? Да, по телефону? – продолжал наступать Егорша.

– Значит, он будет лодыря гонять, а я должен ночью к нему бежать через весь поселок?

– Должен, должен, должен! – уже обоими кулаками стучал по парте Егорша. – Ты должен был аварии не допустить, а потом ты должен был звену сказать, что Вадьку надо подтянуть…

Раздался холодный голос Гены Фелистеева:

– Подвел товарищей, да еще и брыкается!.. Каким ты был, таким остался, казак лихой… Получай свой щелчок обратно! – Гена подошел к парте Пестова, щелкнул по ней со всего размаха и обернулся к Феде: – Что скажешь? Можно с ним дело иметь? Можно надеяться на такого?

– А ты и рад? – почти враждебно спросил у него Федя. – Чего ты радуешься, чего скачешь?

– Чтобы ты умнее стал и глаза протер!

– Не учи, не прошу… – Федя пошел из класса и, проходя мимо Пани, даже не взглянув на него, проговорил сквозь зубы, со злостью: – Эх, ты!

– Ухнуло звено не знающих поражений! – горестно воскликнул Егорша.

Все это заставило сердце Пани сжаться. Ухнуло дело, с которым он уже так сжился в мыслях, которым так гордился, которое так поддержало его с первых же шагов занятий по-новому. Он не мог, он не хотел с этим примириться, он с нетерпением ждал следующей перемены, надеясь, что с ним снова заговорят, что можно будет оправдаться. Но перемена ничего хорошего не принесла. Больше того, Паня почувствовал, что ребята вообще избегают разговоров с ним и с Вадиком. Сразу после звонка Федя и Вася пошли во двор, братья Самохины занялись настольным футболом, а Егорша…

– Некогда, некогда! – отмахнулся он, когда к нему подошел Паня, и убежал.

«Ну да, сговорились, – подумал Паня с тоской и обидой. – Гордые какие, внимания не обращают… И не надо, обойдусь!»

«Не будет по-вашему!»

На сбор он пришел в полной уверенности, что сейчас же, немедленно начнется суд над Вадиком и над ним, но Николай Павлович сказал:

– Мы с Романом Ивановичем обсудили предложение о звене не знающих поражений…

В классе, где после уроков собиралось звено, стало так тихо, что Вадик, сидевший поодаль от товарищей, с недоумением поднял голову и снова поник.

Николай Павлович закончил фразу:

– …и решили отсоветовать вам.

– Да куда уж! – воскликнул Егорша, но вспомнил, что он председатель сбора, и постучал карандашом, так как все ребята обернулись к Вадику.

– Нет, дело не только в том, что Колмогоров получил двойку. О двойке потом, – продолжал Николай Павлович. – Мы с Романом Ивановичем не поддерживаем этого названия потому, что оно вообще заучит заносчиво, кичливо. При первом же поражении звена вас высмеют, вам не простят заносчивости, а неудачи возможны в ученье, как в любом деле.

– Значит, у нас будет звено как звено? А мы хотели… – протянул Вася Марков.

– Хотели, чтобы весь мир ахнул? – подсказал Николай Павлович. – И прекрасно! Радуйте школу своими успехами в ученье, своей дружбой, спайкой, но зачем же сразу забираться на ходули, распускать хвост по-павлиньи? Уверяю вас, если звено без шума и треска выполнит свое хорошее намерение, оно завоюет добрую славу и искреннее уважение.

В класс быстро вошел Роман и сказал вполголоса несколько слов Николаю Павловичу.

– Что же, просьбу рудоуправления, конечно, надо уважить. Поговорим об этом после обсуждения основных вопросов, – ответил ему Николай Павлович.

Что такое? Какую просьбу рудоуправления принес Роман? Но Егорша спросил, кто хочет взять слово, и начались выступления. Сначала говорили о названии звена, и Федя Полукрюков без спора признал, что Николай Павлович прав и надо быть скромными.

– А уроки все равно будем готовить так, как Пестов готовит, – сказал Толя Самохин. – Выучишь урок сразу, потом повторишь перед «спросом» – и отвечай на пятерку.

Это было приятно слышать Пане.

Значит, ребята не отказываются от его почина… Хорошо!

Но тут же Толя Самохин поднес огонек к запальному шнуру:

– И надо друг другу помогать, друг за друга отвечать. Гена хорошо знает английский, даже с учительницей о погоде по-английски разговаривает, а у Пестова такое произношение, что учительница все время пугается. Пусть Гена поможет Пестову… Полукрюков по арифметике всех забьет – пусть он Колмогорову поможет, а то Колмогоров уже первую двойку в классе получил…

– А ему что, с него как с гуся вода: Егорша, дай мне слово! – потребовал Вася Марков.

«Ну, теперь пойдет-поедет!» – подумал Паня.

И действительно, получив слово, маленький чернявый Вася Марков сразу разгорелся, его глазки-угольки заблестели, его обычно мягкий, вкрадчивый голосок стал резким.

– Колмогоров только со своими теориями носится, ему всё игрушки. Арифмометр в класс притащил, а сам пустяковой задачи не решил, звено опозорил. Над нами вся дружина уже смеется: «Ишь, двоечники, не знающие поражений!» Колмогоров в пять разных кружков записался, а кружок двоечников сам организует и председателем в нем будет.

– И кружок спорщиков, – добавил Егорша.

– В кружке спорщиков он уже давно и староста и председатель. Все время к ребятам пристает: «Споришь, не споришь? Какой заклад выставляешь?» У Гены ножик нечестно выспорил…

– Безобразие! – возмутился Роман. – Нужно наконец взяться за спорщиков. Это азарт и обман еще хуже, чем менка. Не знал я, что этим увлекается и Фелистеев… Стыдно!

Но буря лишь краешком задела Гену и оставила его в покое, правда смущенного, закусившего, по своей привычке, нижнюю губу. Зато над головой Вадика сошлись все громы и молнии.

– Надо Колмогорова из кружков исключить, пока не исправится, – предложил Толя Самохин.

– Даже в зоокабинет не пускать, – развил его мысль Катя.

– А то сам механизированным ослом станет, – тихонько отпустил Вася Марков, снова превратившийся из пламенного оратора в хитровато-задумчивого мальца с колючим язычком.

Все это Вадик выслушал в одной и той же позе, низко опустив свою буйную головушку, но когда дело дошло до зоокабинета, послышалось что-то вроде всхлипываний. Он выгреб из кармана на парту множество различных предметов, включая и ножик, добрался наконец до носового платка и высморкался.

– У меня кровь носом… Нужно… холодный компресс, – гнусаво сказал он, прижимая платок к носу.

– Проводи товарища, Пестов, – приказал нахмурившийся Николай Павлович.

Конечно, Паня посочувствовал своему другу, вывел его из класса и потащил к умывальнику.

– Пойдем компресс поставим!

– Я домой лучше, – ответил Вадик сквозь платок, прижатый к носу. – Мне надо лечь, а то не перестанет.

Мальчики побежали к многоквартирному дому.

– Идет кровь? – спрашивал Паня.

– Угу… – отвечал Вадик.

В квартире Колмогоровых не было никого, если не считать Зои, игравшей свои скучные гаммы. Паня самостоятельно взялся за лечение Вадика. Приказал ему лечь в постель, отправился в ванную, налил в таз холодной воды, принес таз в детскую и… увидел, что Вадик, сидя на коврике посередине комнаты, учит щенка Моньку прыгать через скрипичный смычок Опуса.

– Ты почему не лег? – рассердился Паня. – Ложись, я тебе компресс сейчас поставлю.

– Очень нужно! – весело ответил Вадик. – Монька, работай, цуц! Если не перепрыгнешь, мы тебе холодный компресс на животик поставим.

Паня чуть не уронил таз.

– У тебя… у тебя взаправду кровь носом шла? – спросил он.

– И не думала! Я нарочно, чтобы не слушать, как меня ругают… Монька, прыгнули!.. Молодец! Еще раз, цуцик!

– Ты что? Ты что сделал? – взорвался Паня. – Со сбора удрал, и я из-за тебя. Испугался, что его ругают… Двойки получать можешь, а слушать, как тебя ругают, не хочешь, трус!

– А ты любишь, любишь, когда тебя ругают? – сощурился Вадик. – Иди на сбор, если любишь. Там теперь твоя очередь. Ох, и ругают же тебя, Панька, на все корки… Я сам слышал, как Егорша перед сбором спросил у Федьки: «Ты будешь говорить о самозванце?» А Федька ему сказал: «Придется». Иди, пожалуйста, на сбор, еще успеешь послушать… Монька, урок не кончен! Учись, дурачок, а то я тебе двойку поставлю.

Из столовой доносились унылые гаммы, и Пане стало беспокойно, тяжело.

– Не думай, что я такой же зайчонка, как ты, – сказал он. – Я на сбор все равно пойду, пускай ругают. Меня за меня не будут ругать, потому что я занимаюсь по-новому и пятерку уже получил. А меня за тебя ругать будут. Это ты меня подвел, радуйся!

– И никто тебя не просит за меня… подводиться, – пробормотал Вадик, которому все же стало совестно, но тут же он взял себя в руки и фыркнул: – Подумаешь, из-за одной двойки ослом называют, из кружков исключают… Ничего, я назло всем такой домашний дрессированный зоокабинет устрою, что лучше школьного будет… Монька, делай алле-оп!

– Остолоп! – в рифму сказал Паня и ушел.

Он честно спешил в школу, даже запыхался, но в душе обрадовался, когда увидел, что участники сбора уже разошлись.

Дома он с большим трудом принудил себя сесть за учебники. Все время донимал соблазн: «Брось, ведь завтра воскресенье. Сбегай лучше к Самохиным и разузнай, что о тебе говорили на сборе». Но возмутилось самолюбие: «Чего это я, Федьки боюсь? Удивительно!» Так-то так, но медленно, туго подвигалась работа, казалось даже, что память сразу ослабела и стала совсем дырявой.

Постучали в окно.

Уже смеркалось, и Паня не сразу разглядел Федю Полукрюкова, стоявшего на тротуаре.

– Сейчас! – крикнул Паня в форточку, выбежал на улицу и неуверенно предложил Феде: – Зайди…

– Некогда, в библиотеку нужно… Уроки делаешь?

– А то как же…

– Не сдавай, Пань! Все наши ребята решили учиться по-новому, а с понедельника мы начнем друг друга проверять и помогать. – Он перешел к главной цели своего посещения: – Знаешь, ребята меня звеньевым выбрали, и есть к тебе дело. Завтра начнется набор рабочих на строительство, и пионеры будут в почетном карауле стоять. Приходи завтра к рудоуправлению в девять часов, понимаешь?

– И Вадика позвать?

– Нет, не надо. Ребята не хотят, чтобы Колмогоров был в карауле, не годится двоечника в такой караул брать.

– Тогда и меня не надо, – заупрямился Паня. – Ты слышал, как Егорша сегодня кричал, будто Вадька из-за меня двойку получил? И ты тоже, наверно, сегодня меня на сборе ругал.

Ему показалось, что Федя медлит с ответом, и он проговорил с вызовом:

– Ну что, совесть не позволяет сказать: ругал ты меня, да?

– Че-го? – протянул Федя. – Кому совесть не позволяет? Разве я тайком тебя ругал? Я при всех… Только я тебя не за то ругал, что Колмогоров двойку получил. Он сам виноват, и нечего ему спускать.

– А за что? За что ты меня ругал, ну?

– За то, что ты плохой товарищ и до звена тебе дела нет. Вот за что… Из-за тебя у нас поражение получилось. Мог ты вчера проверить Колмогорова? Мог, а не проверил. Правда? Хорошему ты его не учишь, а плохому он сам у тебя научился. Хвастается, спорит…

У Пани в глазах потемнело.

– Спасибо тебе, честно ты поступаешь! – деланно рассмеялся он. – Лезешь в друзья, а сам напакостил мне перед Николаем Павловичем. Сам говоришь, что за Вадькину двойку я не виноват, так ты все другое припомнил… А самозванцем меня не назвал?.. От такого ждать можно… Вместо того чтобы товарища защищать…

В сумерках он не мог разглядеть выражения Фединого лица, но вздрогнул, когда Федя шагнул к нему.

– Ты знаешь что? Ты лучше молчи, слышишь!.. А то плохо тебе будет… – глухо и хрипло сказал Федя.

– Чего ты грозишь? – вырвалось у Пани. – Думаешь, я испугался? Идем, если так, хоть сейчас на поле кулаками драться, руками друг за друга не хвататься. Не испугались тебя!

Несколько секунд Федя стоял неподвижно, и Паня почувствовал, что противник борется с сильным искушением. Почувствовал и запоздалый страх: сейчас его необдуманный вызов будет принят, и тогда…

Нет, Федя повернулся, сделал несколько медленных, нерешительных шагов вниз по улице и остановился:

– Значит, правду говорить нельзя?

Не получив ответа, Федя с усмешкой сказал:

– Генка хочет, чтобы я тебе ничего не прощал, а ты хочешь, чтобы я тебе все прощал да еще защищал бы тебя, да? Умные вы оба, только дураки все-таки. Не будет по-вашему!

Снова наступило молчание.

Теперь Пане стало тяжело, тоскливо при мысли, что сейчас Федя уйдет и ссора закрепится.

Федя не ушел.

Он снова возле Пани, он протягивает ему руку:

– До завтра, Пестов! Ну, давай лапу, чудак-чудакович!

Он берет руку Пани, поворачивает ладонью вверх и дает такого хлопка, что по всей руке до плеча бегут огненные мурашки.

И уходит…

Вернулся Паня за письменный стол, освободил из заточения оловянную юлу и запустил ее на странице учебника.

В рудоуправлении

Площадь Труда стала праздничной.

От рудоуправления до Дворца культуры протянулись гирлянды хвои и кумачовое полотнище с золотыми буквами: «Дадим больше металла мирному строительству!» А возле подъезда рудоуправления появился громадный щит с проектом рудничной новостройки. Пунктирная линия, в которой вместо черточек были изображения вагонов и паровозов, шла из второго карьера через Крутой холм и долину реки Потеряйки к сортировочной станции.

Музыканты самодеятельного духового оркестра уже сидели на широком крыльце Дворца культуры. Они шумно продували трубы, и получалась веселая разноголосица. Лоточницы в белых халатах готовились торговать пирожками, бутербродами и мороженым. Радисты проверяли трансляцию: «Раз, два, три, даю пробу, даю пробу!..»

Пионеры собрались у общерудничной доски показателей и осмотрели друг друга: все они были в черных брюках, в белых рубашках, с шелковыми галстуками и пионерскими значками.

Егорша отрапортовал Роману:

– Отряд в полном сборе! – И скомандовал: – Цепочкой за мной!

Пионеры вошли в здание рудоуправления. Посередине вестибюля стояла электрифицированная модель домны; из летки бесконечной огненной струей лился металл.

Ребята зашептались:

– Ловко сделано!..

Гена объяснил:

– Стеклянная спиралька вертится, и световой эффект устроен. Ничего особенного…

Красные стрелы показали мальчикам дорогу в отдел кадров, и, стараясь не топать, они вошли в комнату, убранную коврами и цветами.

– Уже караул явился! – сказал секретарь парткома Борисов.

Мальчики увидели не только Борисова, но и управляющего рудником генерал-директора Новинова и еще нескольких знатных людей Горы Железной. Это были почетные табельщики нового строительства.

Теребя свои рыжеватые усы, Борисов окинул ребят внимательным взглядом и похвалил:

– Выправка у вас бравая, просто суворовцы!.. Насчет караула вам все ясно, ребята? Сегодня мы нанимаем рабочих для срочной рудничной стройки. Безработных у нас нигде нет, все граждане трудятся. И эти люди придут наниматься на строительство, чтобы в свободное от своей основной работы время по-коммунистически помочь руднику… Надо встретить их с уважением, поприветствовать пионерским салютом. Горнякам будет приятно видеть в карауле юных ленинцев, нашу смену в строительстве коммунизма. Занимайте посты!

Вскоре Паня, Федя, братья Самохины заняли самый почетный, наружный пост у дверей рудоуправления.

– Всю площадь видно! – сказал Федя и искоса взглянул на Паню: сердится еще или не сердится?

Но Паня сделал вид, будто вчера между ними вообще ничего не произошло, и ответил:

– Да, повезло нам… Ребята, Миляевы идут. Смирно!

На крыльцо поднялся первый посетитель – персональный пенсионер забойщик Миляев, маленький старичок. За ним следовали со своими женами три его сына, кузнецы ремонтно-механической мастерской.

– Был уже народ? – ревниво спросил старик.

– Вы первый, Михаил Иванович, – почтительно ответил Паня.

– А то как же! – приосанился Миляев. – Отцу кланяйся…

Электрические часы на автобусной остановке показали девять. Самодеятельный оркестр, не жалея барабанов, грянул марш, динамики усилили музыку до грохота, и народ пошел к рудоуправлению все дружнее и дружнее.

– Это мастер бурового станка Полуянов, – называл Паня пришедших. – Он первый начал на руднике скоростное бурение… Усатов из лаборатории, руды изучает… Таня Прохорова, мотористка на промывочной фабрике…

Он знал всех горняков, а братья Самохины знали всех металлургов Старого завода.

– Орест Дмитриевский, сталевар второй печи, мотоциклетный гонщик, – сказал Толя.

– Костя Уклеев, листокатальщик-дублировщик. Его в кино показывали, – сообщил Катя. – Старый завод от Горы Железной не отстанет!

Федя молча слушал товарищей и провожал глазами пришедших, будто вел счет горнякам, металлургам, железнодорожникам, их орденам, медалям и комсомольским значкам.

Пришедшие непременно здоровались с почетным караулом:

– Привет, ребята!

– Будьте готовы!

К рудоуправлению подкатили два автобуса и несколько индивидуальных машин. Это приехали люди с Ново-Железногорского металлургического завода. Гости столпились возле высокого старика с Золотой Звездой на груди.

– Это Дружин, обер-мастер доменных печей. Герой Социалистического Труда, – сказал Паня. – Он самый лучший доменщик на всем Урале.

Федя еще больше подтянулся.

Когда на крыльце появился генерал-директор Новинов, старик Дружин проговорил высоким, немного дребезжащим голосом:

– Это наш первый отряд, стахановцы доменного цеха, товарищ генерал-директор. Пришли к вам с подмогой. Принимаете?

– Вашу братскую помощь примем с благодарностью, – ответил Новинов. – Но прошу иметь в виду, что горняки и старозаводцы штурмуют табельщиков, так что свободных табелей осталось немного.

– Все нашими, будут!

Дружин подал знак рукой, и доменщики двинулись за ним, как бойцы за командиром.

– Что, озорной, угодила я тебе малахитом? – послышался голос бабушки Ули. – Примечай, сын милый, что ворон старый не каркнет даром… А где тут на работу берут? Покажи…

К тому времени, когда Егорша привел смену караула, у Пани созрела смелая мысль. Он пошептался с Федей, и они пошли в отдел кадров. Там мальчики протолкались к столам, за которыми сидели почетные табельщики.

– Не можем, Сергей Арсеньевич, дать вам табель на пять смен, – прогудел Юрий Самсонович. – Табелей почти не осталось. На одну смену вас наймем, если хотите.

– Протестую и протестую! Много ли за одну смену сделаешь, только себя раздразнишь, – стал спорить с ним Дружин и вдруг рассмеялся: – Ох, хитер! Табели от меня прячет – мол, велика ли в старике корысть. Зря, зря ты! Ради такого случая я обязуюсь срочно помолодеть. И помолодею, верьте слову!.. Разве плохо старики на Урале в военные годы работали? – обратился он к горнякам, стоявшим в очереди. – А теперь? С колошника домны мы, металлурги, все мирное строительство видим. Куда уж тут руки складывать… Ну, пиши, пиши табель, товарищ Борисов, не задерживай народ. – Он по-стариковски далеко отставил от глаз розовый листочек-табель и прочитал вслух: – «Я, Дружин Сергей Арсеньевич, обязуюсь отработать одну шестичасовую смену на втором участке срочного строительства Железногорского рудника». Число и час выхода на работу указаны, ясность полная. Беремся за траншею, товарищи горняки!

Он расписался в дубликате табеля, встал, поклонился горнякам и вышел, сопровождаемый доменщиками.

– Совсем не дал бы старику табеля, да ведь обидится, – сказал Юрий Самсонович. – Ну, молодежь, кто на очереди?.. А вам, ребята, что нужно? – обратился он к мальчикам.

– Наниматься пришли – я и еще Федя, – как можно солиднее проговорил Паня. Но смех горняков его смутил, и он умоляюще добавил: – Мы по воскресеньям будем работать…

– Еще могучие помощники нашлись, – пошутил Борисов. – Надо будет принять меры, чтобы ребята держались от строительства подальше, но пионерам из караула можно показать стройку. Хорошо стоят на посту, просто гвардейцы… Уж так и быть, для вас сделаем исключение. Ты, Паня, и ты… Как тебя зовут?.. Полукрюков? Брат Степана? Вы сможете побывать на втором участке.

Он вырвал из блокнота листочек, написал пропуск на двоих и вручил его Пане.

Осчастливленные мальчики направились к выходу, предвкушая прогулку по площади, но пришлось им на минуту расстаться.

В коридоре Паню остановил Филипп Константинович Колмогоров, отец Вадика. По-видимому, он только что пришел из карьера, так как был в бушлате и в запыленных сапогах, и еще было видно, что он, наверно, не спал всю ночь. Глаза его покраснели и смотрели устало.

– Вадим тоже в карауле? – спросил он и, заметив смущение Пани, догадался: – Его не взяли в караул из-за двойки? Правильно сделали! Отличился с первого дня занятий, милый мальчик…

Задумчиво почесывая подбородок, на котором блестела серебристая щетина, он зашагал по коридору, будто забыл о Пане, и остановился у открытой двери парикмахерской рудоуправления, из которой сильно пахло одеколоном.

– Ты увидишься сегодня с Вадиком? – спросил Филипп Константинович.

– Да… Сейчас к нему пойду.

– Передай ему от меня, чтобы в девять часов вечера был дома. Я заеду домой проверить, как он приготовил уроки. И пусть знает, что каждый день мы с Ксенией Антоновной по очереди будем его проверять, слышишь? – И сказал парикмахерше, пожилой женщине, которая уже взбивала мыльную пену в чашечке: – Нет, какой негодный мальчишка! Набрался наглости явиться ко мне на Крутой холм с двойкой… Если сегодня уроки не будут выучены отлично, то наша встреча с ним кончится очень неприятно, пусть в этом не сомневается.

– Прошу вас, посидите спокойно, – строго сказала парикмахерша.

Стоя в дверях, Паня дождался конца бритья. Филипп Константинович встал с кресла будто помолодевший и уже не такой усталый и сердитый – даже улыбнулся Пане.

– Григорий Васильевич сказал мне, что ты получил первую пятерку? – спросил он.

– Да… – неохотно ответил Паня и почувствовал, что его пятерка плюс Вадина двойка тут же сложились в величину мизерную, постыдную для обладателя пятерки.

– Приятно слышать, когда дети хорошо учатся, – заметила парикмахерша. – А есть такие озорники, что больше двух и считать не умеют.

– Рад за тебя, Паня, желаю дальнейших успехов!.. Есть же на свете сознательные ребята! – отрывисто проговорил снова нахмурившийся Колмогоров и, выйдя из парикмахерской, стал подниматься по лестнице, шагая через три ступеньки.

В вестибюле Паню поджидал Федя.

– С кем это ты разговаривал? – спросил он.

– Вадькиного отца не знаешь? Главного инженера Колмогорова? Он самый мировой горняк!

– Ну, идем на площадь, – взял его под руку Федя.

– Нет, к Вадику нужно, – отказался Паня и, помолчав, возмутился: – Ничего этот Вадька не понимает! Филипп Константинович на руднике дни и ночи работает, всю технику для строительства готовит, и Вадькина мама, Ксения Антоновна, тоже занята, потому что она прораб второго строительного участка. А он двойку схватил, и они беспокоятся… И все равно он уроков вчера вечером не сделал, а теперь переживает, что его из всех кружков исключат…

Федя вспомнил:

– И вовсе не из всех! Вчера Николай Павлович сказал, что Колмогорова можно оставить в кружке юных зоологов. Он животных любит, да?

– Только с ними и возится, целый зоокабинет у себя дома развел. Щенята да ужи…

– Нужно Колмогорову по арифметике помочь, потому что скоро Софья Никитична вызовет его двойку исправлять. Ты сделай так, Паня, чтобы Колмогоров пришел ко мне завтра подзаняться.

– Ладно, если хочешь.

– Не очень-то мне охота с ним компанию водить, – чистосердечно признался Федя. – И он ко мне тоже плохо относится, я знаю. Глинокопом меня прозвал. Дурной он какой-то… Давай так: ты завтра ко мне Колмогорова приведешь, а я Гену позову.

– Вадика я приведу, а насчет Фелистеева ты можешь не стараться, – холодно ответил Паня.

Он хотел тут же проститься с Федей, но минутку задержался на крыльце рудоуправления.

Духовой оркестр, игравший до сих пор разные марши, неожиданно начал медленный вальс. Народ на площади зашумел, загудел, в толпе образовались небольшие водовороты, сразу расширились, слились, и мимо оркестра плавно двинулась широкая река танцующих.