Текст книги "Первое имя"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Непримиримые

Гена не пошел с ними.

Стройный, в вышитой украинской рубашке с отложным воротником, в длинных, хорошо выутюженных брюках и начищенных ботинках, он, не вынимая рук из карманов, с щеголеватой смелостью сошел по ступенькам крутой лестницы. В трех шагах от Пани он остановился и сказал в сторону:

– Есть разговор, Пестов…

– Поговорим… – буркнул еще не пришедший в себя Паня.

– Один на один, – добавил Гена.

– Ух, хоть целый день говорите! – обиделся Вадик, очень заинтересованный предстоящим объяснением своего друга со своим недругом.

Мальчики поднялись по лестнице и пошли в обход второго карьера к площади Труда. На душе у Пани было худо и с каждой минутой становилось все хуже. Особенно неприятно было то, что разговор с Федей произошел в присутствии Гены. Недаром он так выразительно посвистывает сквозь зубы.

– Что же ты не начинаешь? – придирчиво спросил Паня.

– Можно… – согласился Гена.

Переложив тяжелый мешочек с одного плеча на другое, Паня притворился, что следит за Вадиком, который петлял по пустырю, преследуя ящериц.

В раннем детстве и в младших классах Паня и Гена дружили. Это была дружба, прерываемая частыми ссорами, за которыми следовали непрочные перемирия. Оба самолюбивые и неуступчивые, Гена и Паня находили бесчисленные поводы для споров, но два из них оказались решающими. Когда мальчики были в четвертом классе, разгорелось соревнование между Григорием Васильевичем Пестовым и отличным машинистом экскаватора Львом Фелистеевым, дядей Гены. Весь Железногорск следил за этим соревнованием. Большую пользу принесло оно Горе Железной, так как экскаваторщики обоих карьеров потянулись за Пестовым и Фелистеевым, и выработка на руднике сильно поднялась. Но мальчики увидели в соревновании главным образом борьбу за первое место на руднике, и однажды в классе, при всех ребятах, Паня заявил, что он «побил» Гену.

В пятом классе Паня снова «побил» своего соперника.

Когда ребята, по совету Николая Павловича, организовали краеведческий кружок, они выбрали старостой кружка Паню Пестова, признанного знатока самоцветных угодий. А ведь как хотелось Гене быть старостой! И снова Паня не раз и не два уколол Гену при всех ребятах… Словом, немало горьких минут пережил обидчивый Гена по милости Пестова-младшего, и непрочную дружбу заменила устойчивая неприязнь. «Нашла коса на камень», как выразился об отношениях этих мальчиков старший пионервожатый школы Роман.

Неприязнь – плохие очки. В эти очки видишь только отрицательные черты нелюбимого человека. Паня видел лишь то, что Гена всегда добивается верха, и не хотел заметить, что Гена учится все лучше, крепко держит слово, охотно помогает ребятам в ученье и в спорте. Гена ни разу не упустил случая заявить, что Паня хвастун, жадюга, и не замечал, что Паня становится скромнее, сдержаннее, отдает много времени краеведческому кружку, даже учится лучше.

В пятом классе сталкивались, вздорили мальчики реже, чем раньше, но зато и не обменялись ни одним добрым словом, ни одного общего дела не смог найти для них председатель отрядного совета Егорша. Там, где был Гена, не было Пани, и наоборот.

И сейчас идут они через пыльный пустырь почти плечом к плечу, но между ними будто стена стоит, и ничего хорошего не ждут и не хотят они один от другого.

– Скажи, Пестов, когда ты получил с Октябрьского рудника письмо о малахите? – спросил Гена.

У Пани ёкнуло сердце: это началось следствие по поводу ножичка, выигранного Вадиком.

Он ответил:

– Я в прошлую субботу письмо получил…

– А когда Вадька Колмогоров узнал, что ты получил письмо?

– Ну когда… Ясно, что я ему сразу позвонил…

– А мне Вадик о письме ничего не сказал, чтобы спорить наверняка. В среду мы заспорили, а в четверг вы к Дружину поехали… Ты знал, что Вадик хочет со мной спорить о малахите? Признайся, если духа хватит: знал?

– И ничего подобного, вовсе не знал!.. Он у меня не спросился, он сам… Я его еще ругал за это сегодня… – Паня увидел на лице Гены едкую улыбку и вспылил: – Когда я врал? Врал я тебе когда-нибудь, скажи?

– А почему ты так покраснел? Правда глаза колет, да? Не крутись, Пестов, не вывертывайся. Ловко вы с Вадиком меня подловили! Конечно, я не имел права ставить в заклад ножичек, потому что это дядин подарок, но и вы не имели права так спорить. Слышишь? – Гена разволновался, голос его зазвенел от возмущения, но он сразу сдержал себя и закончил четко и сухо, будто объявил приговор: – До сих пор я думал, что ты только задавака и жадюга, а теперь вижу, что ты еще и ничтожный мошенник… Не желаю с тобой даже по одной дороге ходить!

Свернув с тропинки, он зашагал через пустырь напрямик.

– Врешь ты, выдумываешь! – крикнул ему вслед Паня. – Досадно тебе, что я тебя малахитой побил. Ага!

Гена не обернулся.

– Девчонка ты после этого! Слышишь, девчонка, косички заведи с бантиками! – надрывался Паня, надеясь, что Гена разозлится, услышав кличку, данную ему в школе за миловидность, и можно будет продолжить объяснение.

Но Гена пренебрежительно, через плечо ответил:

– Девчонкой меня уже никто не дразнит. Я на футбольном поле показал, какая я девчонка. И на малахит мне плевать. А самозванца ты еще от всех услышишь, потому что ты не Пестов, а Гришка Отрепьев.

К Пане подбежал Вадик и по выражению его лица понял, что разговор с Геной был весьма неприятный.

– Ну что? – спросил он.

– «Что, что»! Генка говорит, что я о вашем споре знал, что мы с тобой заодно его подловили. Теперь он со зла прославит нас жуликами… И самозванца будет мне лепить по всей Горе Железной!

– А ты испугался? Ты не обращай внимания, – беспечно ответил Вадик, подбрасывая нож на ладони. – Эх, штучка, красота! Генке просто жаль ножика… Носи ножичек сегодня и завтра, Пань. Не хочешь – как хочешь!

Он возобновил погоню за ящерицами, а Паня побрел через пустырь, переживая только что разыгравшуюся историю: попал в жулики, получил дурацкую кличку… Кто самозванец? Сын Пестова – самозванец? Что за ерундовая чепуха! Но кличка крепко засела в памяти – не отделаться.

«Самозванец, самозванец!» – ехидно цокали рудники в мешочке.

Сняв мешочек с плеча, он завязал его туже.

– Эй, самозванец, смотри, какую ящерицу я поймал! – крикнул Вадик.

Разъяренный Паня погрозил ему кулаком.

Непонятная игра

– Тесто что-то не распушилось, должно быть дрожжи ленивые попались. Уж и не знаю, станете ли кушать? – сказала мать и сняла полотенце с пышного, румяного пирога.

Проголодавшийся Паня на время забыл о своих неприятностях.

– Попробуем и строго оценим! – пробасил он, грозно глядя на пирог.

– Твоей критики я не боюсь, тебе только бы тесто погорячей было, – улыбнулась мать и положила на его тарелку богатырский кусок.

Хорошо, что мать привезла детский сад с дачи. Только теперь, когда Мария Петровна снова взяла домашние дела в свои руки, все по-настоящему поняли, как им ее недоставало. Необыкновенно вкусным показался Пане пирог, он ел и вздыхал от удовольствия.

– Вопрос о критике отпадает, – решил отец, покончив со вторым куском. – Принимай, Маша, хозяйственный отчет. Ребята обуты-одеты, все, что требуется для ученья, имеется, а чего еще нет, то мы завтра на школьном базаре прикупим. Подпол я обкурил серой, хоть сейчас картошку закладывай, крышу на дровянике починил… Во Дворец культуры приезжает драматическая труппа. Я на три абонемента записался и в детский театр один абонемент заказал… Кажется, все.

– Все будет, когда ты путевку в дом отдыха на сентябрь возьмешь, – поправила его Мария Петровна.

– Батя, из дома отдыха вернешься – и сразу машину купим, – напомнил Паня. – В автомобильном магазине сейчас машины вишневого цвета есть. Ох, и красивые!

Отец закурил и позвенел ложечкой в стакане, гоняя чаинку.

– Нет, Маша, я отпуск на декабрь перенес, – сказал он. – В сентябре, не позже, за проходку выходной траншей возьмемся. Работы прибавится, трудно всем будет. Душа не позволяет при таком положении карьер бросить… Сегодня я опять в Мешок наведался. Присматриваюсь, как молодые кадры справляются, наши военные герои… Хорошие ребята, орденов на них не счесть, на медалях вся география обозначена. И грамотность есть, и желание имеется, а должной хватки еще нет. Ну как не помочь таким, как мой новый знакомец Степан Полукрюков! Пришел он ко мне в карьер подучиться. Что ж, подучим!

– Как это будет хорошо, папа! – воскликнула Наталья и осеклась, замолчала.

– Батя уже Степану Полукрюкову помогает, – сказал Паня. – Сегодня затвор ковша за одну минуту наладил.

– Видишь, Панёк, что получается, – продолжал Григорий Васильевич. – Машину к празднику покупать – значит, сейчас надо гараж строить, а работа никак не позволяет. Подождем до весны, я так думаю.

У Пани даже дыхание перехватило… Не въедет во двор Пестовых к празднику машина, сверкающая лаком и никелем, та заветная машина, в которой Паня мысленно совершил столько путешествий по Уралу… Полно, не ослышался ли он?..

– Да-а, «подождем до весны».. – сквозь слезы забубнил Паня. – Вся Гора Железная машины покупает – и Колмогоровы, и Самохины, только мы не… не покупаем. Даже мотоцикла с кареткой нет.

– Помолчи, – строго остановила его мать. – Отец свой отдых ради дела отложил, а тебе все равно машину подай. Бессовестным за лето стал!

– Не разобрался он еще, – объяснил выступление Пани отец. – А ты, Наташа, не жалеешь, что с машиной повременим?

– Что, папа? – переспросила Наталья.

– Вот то! – упрекнула и ее Мария Петровна. – С тобой отец говорит, а ты не слушаешь, задумываешься, будто случилось у тебя что неладное. Куда ты?

– Посуду мыть… Скоро Фатима за мной придет. – Наталья прижалась раскрасневшейся щекой к смуглой щеке матери. – У меня все совершенно, совершенно благополучно, мамуся…

– То ничего не слышишь, то ласкаешься, как котенок… – покачала головой мать.

Родители составили хороший план. Мать наведается в детский сад, отец вздремнет, а вечером все Пестовы, ради кануна выходного дня, отправятся в парк культуры и отдыха, покатаются на лодке, может быть посмотрят кинокартину. Но теперь все это показалось Пане совершенно неинтересным.

– Пань! Неси мяч, идем играть, я уже пришел! – донесся в открытое окно зов Вадика.

Выкатив из-под кровати волейбольный мяч, Паня отправился на улицу рассеять свое новое огорчение.

Солнце жгло беспощадно. Заводские дымы стояли в воздухе неподвижно, как толстые витые колонны, едва выдерживающие тяжесть раскаленного небосвода. Но сражение на волейбольной площадке за домом Пестовых не затихало ни на минуту.

Разгоряченный, вспотевший, Паня прибежал во двор, стал на завалинку под кухонным окном, хотел попросить у Натальи напиться и не издал ни звука.

Сестра сидела посередине кухни на одной табуретке со своей подругой по техникуму – маленькой, скуластой и черноглазой Фатимой Каримовой.

– Только ты молчи, молчи, Фатя! – Наталья закрыла лицо руками, будто ей стало стыдно, и пригрозила: – Если кому-нибудь скажешь, я, вот увидишь, умру!

– Да не скажу я, никому не скажу! – Фатима поцеловала Наталью. – А ты назови, ну назови!

– Ой, что ты! – испуганно затрясла головой Наталья. – Ни за что, ни за что!.. Не щекочи меня, Фатька, а то я завизжу… Папа спит…

– Не говори, все равно догадаюсь…

Проказливая Фатима стала называть буквы алфавита, а Наталья все трясла головой.

Фатима называла буквы одну за другой:

– Эм, эн, о…

Конечно, Паня тоже принял участие в непонятной игре.

– Пэ-э! – тоненько сказал он.

Подружки вскочили. Наталья схватила Паню за плечи:

– Подслушиваешь, подслушиваешь, негодный!

– Дай, дай я ему уши пообрываю! – тянулась к Пане сердитая Фатима.

– Ничего я не подслушивал, – оправдывался Паня, вертя головой, чтобы избежать ее цепких пальцев. – Очень мне нужно какие-то ваши секреты подслушивать… Я пить хочу, Ната!

– Не трогай его, Фатима, он такой противный стал… – Наталья протянула Пане ковшик: – Пей маленькими глотками, а то простудишься. У-у, бессовестный!

Он пил долго-долго, самыми маленькими глотками, причмокивал и кряхтел, соображая, как бы расквитаться с Фатимой за ее кровожадные замыслы, но ничего путного не придумал.

– Знаю, почему вы в азбуку играли… Не беспокойтесь, все знаю! – сказал он с хитрым видом, хотя не знал ровным счетом ничего.

– Уйди! – замахнулась на него полотенцем Наталья.

Он спрыгнул с завалинки.

– Вылетели из игры с треском-грохотом, – размазывая пот по лицу, доложил Вадик, когда Паня вновь появился у волейбольной площадки. – Это ты виноват. Очень нужно было брать в команду Вальку Валина. Он же только под ногами путается!

Друзья уселись в тени под забором.

Вадик пожаловался:

– Тоже новости!.. Сегодня я за обедом сказал папе, что автомобильный магазин получил «победы», а он как закричит: «Не приставай с глупостями, достаточно с тебя арифмометра!» Очень остроумно арифмометр с «победой» сравнивать… Будто я виноват, что у папы будет много работы на траншее… Наверно, твой батька скорее машину купит, чем мы, правда?

– Да-а, жди! Ему тоже траншея мешает.

– Тогда хорошо: у нас вместе машин не будет! – утешился Вадик. – Смотри, какая туча…

Густосиняя туча катилась по небу. Быстрое, даже торопливое движение этой громады при полном безветрии внушало чувство тревоги. Край тучи будто срезал солнце, на Касатку упала зеленовато-желтая тень, и запахло дождем. Подгоняя мальчиков, первые капли тяжело и редко зашлепали по листве, зашумел ветер, прокатился ворчливый гром.

Можно было подумать, что этого и ждали взрывники в карьере, чтобы начать соревнование с грозой. Они так дружно рванули гору, что земля под ногами качнулась, зазвенела посуда в доме.

Пестовы сошлись в столовой. Мать собирала к вечернему чаю, отец читал газету, а Наталья сидела на диване с шитьем в руках. Она опасливо взглянула на Паню и укололась иголкой.

Мальчики прилипли к окну и стали наблюдать грозу. Молнии обильно сыпались на Железногорск, то прочерченные сверху вниз острым огненным карандашом, то расплесканные ослепительной вспышкой в пал неба, то похожие на деревья, растущие корнями вверх. Блеск молний отражался в мокрых крышах, как в бесчисленных зеркалах, над Касаткой стоял немолчный грохот, через правильные промежутки времени из рудничного карьера доносились раскатистые взрывы, сотрясавшие землю. Ничто не могло помешать Горе Железной делать свое дело.

Важная новость

Отшумел гром. Плеснула последняя горсть ливня, брошенная на землю уходившей тучей…

– Кончилось, кажется, – с облегчением вздохнула Мария Петровна.

И в эту самую минуту стукнула входная дверь. Кто-то, тяжело переступая, вытер ноги о половичок в передней; густой, рокочущий голос спросил:

– Дома хозяева?

Пестов поспешил навстречу гостю:

– Входите, Юрий Самсонович! Дайте я макинтош повешу…

В столовую вошел секретарь рудничного партийного комитета Борисов, такой плотный, что, казалось, под ним прогибается пал. Держался он прямо, высоко подняв голову с коротко остриженными седыми волосами. На темнобронзовом лице выделялись рыжеватые усы и брови.

– Здравствуйте! На десять минут к вам. Претендую на стакан чая с малиновым вареньем, – пророкотал он, здороваясь с женщинами. – Собирайтесь, Григорий Васильевич, за нами сейчас генерал-директор заедет. Он звонил мне… Товарищи из обкома партии приехали. Хотят побеседовать с горняками перед внеочередным заседанием бюро горкома партии.

– Спешное что-нибудь? – насторожился Григорий Васильевич.

– Не спешное, а сверхспешное. – Юрий Самсонович взял из руте Марии Петровны стакан чая, тотчас же отставил его и прошелся по комнате, теребя усы. – Ну, выходит по-нашему, Григорий Васильевич. Обком поддерживает нас по вопросу о снабжении домны Мирной. Надо полностью обеспечить домну Мирную нашей железногорской рудой, не ухудшая снабжения других домен. Железная дорога завалена грузами, возить руду из Белоярска для домны Мирной почти невозможно… Представляете, что это значит?

В комнате все затихли…

Уже давно горняки говорили о том, что нужно дать руднику вторую – выходную – траншею, чтобы рудничный транспорт входил в карьеры по одной траншее, а выходил по другой без задержек и чтобы выдача руды увеличилась. Это дело казалось очень далеким, и вдруг оно надвинулось вплотную, стало срочным и боевым.

– Домну Мирную задуют шестого ноября, и не накормим мы ее рудой, если к этому времени траншею не пройдем. – Григорий Васильевич развел руками. – Мы тут судили-рядили, сроки выбирали, раскачивались, а дело так повернулось: за два месяца дай траншею и обходную железную дорогу от Крутого холма до Сортировочной! За два месяца, не больше!

– Ух!.. – шепнул Вадик, округлив глаза. – Слышишь, Панька?

Слышал ли Паня! Он ловил каждое слово, уже охваченный надеждой, что и это дело, имеющее для рудника такое значение, не пройдет мимо его батьки.

– Трудновато будет, трудновато… – проговорил Григорий Васильевич и ушел в спальню переодеваться.

– Да, будет нелегко, – сказал Юрий Самсонович, когда Григорий Васильевич появился снова, уже в своем новом костюме. – А впрочем, учтите, что нам помогут и металлурги и железнодорожники. Ведь они заинтересованы в том, чтобы домна Мирная плавила местную, а не привозную руду… К тому же на проходку траншеи мы, конечно, поставим лучших мастеров во главе с Пестовым. Ведь так?

От радости Паня чуть не заплясал: вот какая работа ждет батьку!

С улицы послышался гудок.

Мальчики выскочили на улицу и проводили взглядом машину, увозившую Пестова и Борисова.

– Мне домой надо, – сказал Вадик.

– Зачем?.. Сейчас ребята на площадку сбегутся, мы реванш возьмем.

– Хитрый какой! Вы уже всё знаете о траншее, а моя мама, может быть, не знает.

Мальчики со всех ног бросились вниз по улице Горняков.

В квартире Колмогоровых было тихо, так как Зоя и самый младший Колмогоров, Ваня, ушли к соседям, отец еще не вернулся из карьера, а мать Вадика, Ксения Антоновна, работала в столовой, разложив на обеденном столе таблицы и чертежи.

Инженер Ксения Антоновна Колмогорова, полная женщина с ниточками седины в черных волосах, вообще всегда была очень занята. Она проводила много времени на рудничных стройках, дома писала диссертацию, а в редкие свободные минуты становилась обыкновенной мамой, боящейся детских болезней, взрывов и ужей.

– Ребятишки, ни звука! – сказала она, передвигая рейку логарифмической линейки и записывая цифры в блокнот. – Постарайтесь обойтись без взрывов. Сидите в столовой, только не тащите сюда ваших ужасных животных.

– Мама, ты знаешь, траншею надо пройти за два месяца и дать руду домне Мирной, как только ее построят! Спроси даже у Пани! – выпалил Вадик.

– Выдумки! – недоверчиво взглянула на него Ксения Антоновна. – В чем дело, Паня?

Выслушав рассказ Пани о недавнем разговоре старших в доме Пестовых, она задумалась, вертя линейку в руках, потом укоризненно сказала:

– Давным-давно надо было взяться за это дело…

– Ну, бежим играть, – сказал Паня, когда Ксения Антоновна пошла в кабинет Колмогорова звонить по телефону.

– Подождешь, – уперся Вадик. – Скоро папа придет из карьера, мы ему тоже сделаем доклад. А пока будем осваивать арифмометр «Триумф».

Он притащил арифмометр, сел на коврике возле пианино и с важным видом предложил Пане:

– Давай какие хочешь цифры, а я буду их умножать с быстротой молнии. Увидишь, как здорово я механизировал арифметику.

Но молния не успела блеснуть ни разу. В столовую вернулась Ксения Антоновна, за нею, размахивая нотной папкой, влетела толстушка Зоя, а затем появился со скрипичным футляром в руках краснощекий Ванька, больше известный под именем Опуса, потому что он исполнял на скрипке какие-то опусы для начинающих юных дарований.

– Мама, скажи папе, чтобы он чувствительно наказал Взрывника! – затараторила Зоя. – Мы пришли к Сургаевым, Ваня хотел выступать – и вдруг, представь себе, из скрипичного футляра высунула голову противная Вадькина гадюка и стала шипеть… Все страшно испугались, и выступление Вани не состоялось.

– Вадь нарочно засунул ужа в футляр, – уверенно заявил Опус.

– Ну и что же? Подумаешь, важность твой футляр! – рассердился Вадик. – Надо же ему спокойно переварить ящерицу… Опус, не смей вынимать ужа!

– Ты же не даешь мне читать твоих Жюль-Вернов… – стал торговаться Опус.

– Невозможный дом! – вздохнула Ксения Антоновна. – Хорошо, что я успела поработать.

Послышался голос:

– А как бы это сделать, чтобы молодежь вообще шумела поменьше?

На пороге столовой, упершись руками в дверные косяки, стоял Филипп Константинович Колмогоров. Горняки говорили, что если сложить Колмогорова вдвое, то получится мужчина хорошего среднего роста и не очень полный – таким высоким и тонким он был. Еще говорили, что Филипп Константинович днюет и ночует в карьере. Летом он так загорал, что кожа на носу и скулах шелушилась, а зимой нередко обмораживался, хотя и хвалился, что кожа у него дубленая.

Ребята побаивались Филиппа Константиновича, так как он был всегда серьезен и почти всегда резковат.

– Филипп, ты знаешь, траншею… – начала Ксения Антоновна.

– …надо пройти за два месяца, – закончил Колмогоров. – Я только что от генерал-директора… Говорили о новом строительстве. Проект, сроки, план технического оснащения стройки – все придется пересмотреть. Большие затруднения будут с рабочей силой. Я отвечаю за всю стройку на Крутом холме… Пойдем ко мне в кабинет, потолкуем. – Он обратился к ребятам: – Надеюсь, последние часы моего пребывания дома не будут омрачены скандалами.

– Папа, ты позволишь мне ходить к тебе на Крутой холм? – спросил Вадик.

– Не вижу в этом необходимости, – коротко ответил Филипп Константинович.

– Панька, слышишь, мой папа и твой батька сдадут траншею в два счета! – заявил Вадик, когда старшие ушли. – И все равно я буду ходить на Крутой холм, увидишь! Папа всегда так: сначала откажет, а потом разрешит…

Он сделал отчаянную попытку пройтись на руках, что ему никогда не удавалось, и шлепнулся на пал.

Домой Паня вернулся поздно и застал мать и Наталью в хлопотах. Мать на кухне резала пирог и приглядывала за кипевшей кастрюлькой, а сестра уже накрыла на стол и переливала пиво из запотевшего бидона в графины.

– Мам, у нас сегодня гости будут! – обрадовался Паня.

– Вовсе это не твоя забота. На часы погляди. Пей молоко да спать ложись.

– Пань, тебе все время звонят, – вполголоса сказала Наташа, когда он ужинал, устроившись на уголке стола. – Мальчишки какие-то. И так глупо спрашивают: «Здесь живет самозванец Панька?» Почему тебя так прозвали?

– Потому что… получат от меня пареного-жареного!

Он бросился к телефону и спросил у дежурной на коммутаторе:

– Валя, кто мне все время звонит?

– Что я тебе, личный секретарь! – раскричалась Валя. – Постой, опять вызывают…

В трубке запищал противный, явно поддельный голос:

– Здесь живет самозванец Панька?

– Генка, если будешь еще звонить мне…

– Я не Генка, врешь!..

На последнем слове писк сорвался, голос стал обыкновенным, и Паня убедился, что звонит не Гена. От этого было не легче, даже наоборот: значит, кличка уже пошла гулять по поселку… Паня допил молоко, но последние глотки показались ему горькими.

Приготовившись ко сну, он сел на кровать и задумался. День, безоблачно начавшийся знакомством с Неверовым, прошел и хорошо и плохо, но, как казалось, плохого было слишком много… Самозванец?.. Как это самозванец! Паня всегда считал, что отец и он – это одно и то же, что отец безраздельно принадлежит ему со всей своей славой. И теперь, когда Паня так блестяще решил задачу о малахите, доказав этим, что он – Пестов, Пестов и еще раз Пестов, теперь, когда в дом Пестовых постучалось новое богатырское задание для Григория Васильевича, все ребята станут говорить, что Пестов – это одно, а Панька – только самозванец и вовсе даже не Пестов. Конечно, это глупо, но… на душе становится все хуже и хуже.

Вошла Наташа, переоделась за ширмой, надушила платочек, села рядом с Паней и обняла его:

– Пань, наш девичий хор новую песню разучивает. Старая песня, душевная такая, трогательная.

Она тихонько запела:

 
Ты почта не сестрица моя, не погодочек?
Все сказала б я, все поведала.
Что на сердце лежит, что больмя болит.
Тяжело мне одной думать думушку.
Чисты слезы низать замест жемчуга.
За мест жемчуга, синя яхонта.
Сияя яхонта, бирюзы-красы…
 

– Тебе нравится, Пань?

– Ничего… Только всё слезы и слезы. Лучше, если песня веселая… А жемчуга на Урале вообще даже нет.

– Нет, мне очень нравится… Милая песня… – Наташа подошла к зеркалу и необычно долго поправляла волосы. – Пань, почему ты вдруг сказал «пэ»? Помнишь, на кухне, когда у нас Фатима была.

– Очень интересно! – невольно улыбнулся Паня. – Скоро техникум кончишь, а не знаешь, какая буква стоит после «о». Ясно, «пэ»…

– Да-да, конечно! На старости лет вдруг забыла азбуку…

– Ну, положим, ты не очень старая, тебе только девятнадцать. Не то что бабушка Уля. Та старая как следует, на мировой рекорд.

– Откуда ты взял, что мне девятнадцать? – сказала Наташа. – Исполнится девятнадцать через два месяца.

– Ната, а кто у нас сегодня будет?

– Не знаю… Папа из горкома пошел в карьер и звонил оттуда, что к нам придет старый Чусовитин, потом Иван Лукич Трофимов, еще кто-то… и этот громадный, который тебя домой принес, когда ты ногу вывихнул…

– Полукрюков, – подсказал Паня. – Что это ты забываешь все на свете?

– Я же тебе говорю, что я старушка…

Она потушила свет в «ребячьей» комнате, напевая: «Старушка, старушка, старушка!», вышла и закрыла за собой дверь.