Текст книги "Шаг за шагом"

Автор книги: Иннокентий Омулевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

– Я тоже, изволите видеть, – снова поклонился доктор.

– Ну вот и прекрасно! – ласково сказал генерал, которому заметно понравился непринужденный вид Евгения Петровича. – Мы поговорим дружески. Не стесняйтесь, пожалуйста, что я в полной парадной форме, а вы в вицмундире, – бойко прибавил он, заметив, что Любимов пристально смотрит на его звезду, – я сейчас только с обеда и не успел еще переодеться. Вы знаете… Светлова?

– Ваше превосходительство, старика или молодого?

– Молодого… который здесь школу открыл.

– Знаю, ваше превосходительство; это, изволите видеть, мой бывший товарищ по гимназии, – отозвался доктор.

– Вы… хорошо его знаете? – спросил генерал и стал чистить ноготь об ноготь. – Что это за господин, скажите?

– Светлов совершенно порядочный человек, ваше превос…

– Нет-с, не то, – быстро перебил генерал Любимова, сделав нетерпеливое движение, – мне не это нужно. Я бы желал, чтоб вы на этот счет были так же откровенны со мной, как были откровенны с madame Рябковой… – прибавил он, пытливо и зорко прищурившись на доктора.

Евгений Петрович вспыхнул, как порох; по негодующему выражению его лица не трудно было догадаться, что он глубоко возмущен чем-то без особенной видимой причины. Любимов не вдруг ответил на слова старика.

– Я не способен быть настолько откровенным с вашим превосходительством… потому что уже по одной одинаковости нашего пола не могу стоять в таких близких отношениях к вашему превосходительству, как стою к madame Рябковой… – сказал он, наконец, очевидно, хорошо обдумав предварительно свою фразу.

Теперь, при этом неожиданном ответе, лицо начальника, в свою очередь, запылало краской негодования. Он быстро поднялся с места.

– Ка-ак! – вскричал генерал, очевидно, не помня себя от волнения и вперив в Любимова уничтожающий взгляд, – вы-ы… в ваши годы… осмеливаетесь говорить мне в глаза подобные вещи?! Во-первых, это клевета! Во-вторых, если б это даже была и правда, то как же у вас достает стыда в лице выдавать таким образом близкую вам женщину?… Я краснею за вас, молодой человек… Стыдитесь!!

– На этот раз, ваше превосходительство, дело идет уже не о женщине, а просто о доносчике, изволите видеть… – смело заметил Евгений Петрович, угадав порядочность генерала.

– Может быть-с, может быть-с… – несколько растерянно повторил генерал и опять заходил большими шагами по кабинету. – Счастье ваше, что мы – одни!.. – сказал он, наконец, близко подходя к доктору и грозя ему пальцем. – Подите вон! – крикнул старик.

Любимов не заставил его повторить этого приказания. За дверями кабинета Евгений Петрович встретился с адъютантом и слышал, как последний, войдя туда, доложил:

– Марья Николаевна…

– Не принимать!.. ни сегодня, ни впредь! – звонко донесся оттуда резкий и грозный голос генерала.

– Марья Николаевна! – повторил адъютант громче, думая, вероятно, что генерал ослышался.

– Я не намерен повторять дважды одного и того же! – еще резче и грознее раздался голос старика.

Адъютант быстро вышел из кабинета. Проходя по зале, Любимов видел, как он чрезвычайно сконфуженный подошел к разодетой Рябковой, с улыбкой ожидавшей самого радушного приема. Евгений Петрович насмешливо поклонился ей издали и молча прошел мимо.

«Вот где настоящая потеха-то!» – думалось ему.

Минуты три спустя полковница возвращалась домой, пристыженная и взбешенная до последней степени. Она в клочки истеребила дорогой свои яркие палевые перчатки…

VI
СВЕТЛОВ ПЕРЕД ЛИЦОМ ВЛАСТИ

Около трех с половиною часов утра лихая тройка старосты Семена, мчавшая наших друзей по-курьерски, была остановлена сильной рукой Петрована перед опущенным шлагбаумом городской заставы.

Почти в ту же самую минуту из сторожевой будки быстро вышел полицейский офицер в сопровождении караульного.

Офицер прямо подошел к проезжающим.

– Позвольте узнать, господа, откуда вы едете? – спросил он официальным тоном.

– Из Ельцинской фабрики, – спокойно ответил за всех Варгунин.

– Ваши фамилии? – опять спросил офицер.

Матвей Николаич не без умысла начал перечет имен с Светлова, полагая выгородить его таким образом из какой-нибудь непредвиденной задержки, как лицо, еще мало знакомое городской полиции. Но Варгунин ошибся: едва только он назвал фамилию своего молодого друга, как был остановлен.

– Не трудитесь перечислять остальных, – вежливо заметил ему полицейский чиновник, – мне именно господина Светлова и нужно. Я вас должен просить сию же минуту пожаловать к генералу, – обратился он к Александру Васильичу.

– Теперь?.. ночью?! – удивился Светлов, многозначительно переглянувшись с Жилинским.

– Их превосходительству угодно было распорядиться, чтобы вы явились к нему немедленно, когда бы ни приехали, – объяснил офицер.

– Но… – возразил Александр Васильич, – я не состою на службе и не имею никакого расположения видеться в настоящую минуту с кем бы то ни было. Если вы имеете приказание арестовать меня, то прежде потрудитесь предъявить мне его формально. Наконец, я даже не имею чести знать, с кем говорю…

– Частный пристав первой части, – отрекомендовался офицер, несколько смущенный солидным замечанием Светлова и холодным спокойствием его тона.

– Во всяком случае, я желаю прежде видеть ваше полномочие, – сказал Александр Васильич.

– Мне не дано никакого предписания, а сказано словесно. И вы напрасно говорите, что я вас хочу арестовать: «Просить ко мне, как только приедет», – вот собственные слова их превосходительства.

– А если мне не угодно будет исполнить этой просьбы? – иронически осведомился Светлов.

Пристав пожал плечами.

– Я все-таки должен буду представить вас к генералу, – ответил он с едва заметной улыбкой.

– Насильно? – пожелал узнать Александр Васильич.

– То есть как вам сказать? Мне тогда придется задержать вас здесь, а самому поехать доложить их превосходительству, что вы не желаете их видеть… – объяснил полицейский чиновник.

– Не упрямьтесь… – шепнул Светлову Варгунин.

– Другими словами – это арест, но без соблюдения законной формы? – обратился Александр Васильич к приставу. – Извольте, я к вашим услугам.

Светлов перебросился двумя-тремя фразами с друзьями и, крепко пожав им руки, спокойно вышел из пошевней. Шлагбаум, по распоряжению офицера, был тотчас же поднят, и лихая тройка покатила дальше уже по городской улице, сопровождаемая лаем какой-то гулящей собаки…

Представитель местной власти, несмотря на поздний час ночи, работал в своем кабинете над огромной кипой бумаг, когда ему доложили о Светлове.

– Просите, – сказал старик, неохотно вставая.

Александр Васильич вошел неторопливо, как входил везде.

– Позвольте мне прежде всего протестовать, генерал, – обратился он прямо к его превосходительству, вежливо поклонившись ему и не дожидаясь вопроса, – я арестован без соблюдения надлежащей формальности…

Изящная свобода манер и всей фигуры Светлова заметно произвела сильное впечатление на, старика.

– Не горячитесь, не горячитесь, молодой человек, – остановил он его с снисходительной улыбкой, – я сам умел протестовать в ваши годы. Во-первых, вы не арестованы; во-вторых, вы здесь, может быть, к вашей же пользе… Присядьте и успокойтесь, пожалуйста.

Старик учтиво придвинул к Светлову кресло и сел напротив его на другое.

– Вы теперь прямо из Ельцинской фабрики? – осведомился генерал.

– Да, я оттуда.

– Скажите… войско уже там?

– Я встретил его, когда выезжал.

– Не знаете… что там вышла за история? – спросил его превосходительство таким естественным тоном, как будто беседовал запросто с знакомым.

– Рабочие заявили директору, что не желают больше иметь его у себя, а когда он не согласился оставить фабрику добровольно…

– Да, это-то я слышал, – перебил генерал. – А подробностей… не знаете?

– Знаю очень хорошо все; мне, хотя и против воли, пришлось даже участвовать в этой истории, – сказал Светлов, нисколько не уступая собеседнику в естественности тона.

– А! Это интересно. Сделайте одолжение, расскажите мне обо всем поподробнее: я не могу до сих пор добиться тут никакого толку, – попросил генерал, стараясь как можно удобнее приютиться в кресле.

Александр Васильич совершенно правдиво и, вместе с тем, даже художественно обрисовал его превосходительству фабричные сцены; но при этом Светлов как-то так ловко ухитрился вести свой рассказ, что деятелем в них везде являлась только толпа и – ни одной личности, исключая его собственной. Генерал с нескрываемым удовольствием выслушал это мастерское повествование.

– Вы так живо изобразили мне ельцинское движение, что оно как будто стоит теперь у меня перед глазами, и я не могу не заподозрить в вас… художника, – сказал он, медленно потерев ладонью об ладонь. – Очень вам благодарен!

– Литературная привычка, генерал, – скромно заметил Александр Васильич.

– Да, это видно, это видно… – подтвердил его превосходительство. – Но… надеюсь, молодой человек, в вашем настоящем рассказе не дано столько же места фантазии, сколько ей отводится обыкновенно в литературных произведениях? – прибавил он с тонкой дипломатичностью.

– Напротив, даю вам слово, что я скорее убавил что-нибудь, нежели прибавил, – с такой же точно дипломатичностью ответил Светлов, не уступая генералу и в этом.

– Значит, ваше личное участие во всей этой кутерьме только тем и ограничилось, что вы сейчас передали мне? – спросил последний, несколько помолчав.

– Только этим.

– А! так вот что значит на языке директора – «действовал энергичнее остальных»… – как бы про себя проговорил старик. – Так его так-таки и наказали? – снова обратился он к Александру Васильичу. – Ведь это… позор! Я бы застрелился… – заходил генерал большими шагами по кабинету.

Светлов тоже встал и молча ожидал, что он скажет дальше.

– Вы в каком университете воспитывались? – обратился к нему вдруг его превосходительство, круто обернувшись.

– В петербургском-с.

– По какому факультету?

– По математическому.

– Как! – удивился генерал, – математик и… литератор?

– В здешней гимназии я особенно плохо шел по математике, так мне хотелось пополнить этот образовательный пробел в Петербурге, – пояснил Александр Васильич, – тем более, – прибавил он, – что у нас, по крайнему моему разумению, без знания точных наук литератору остается незавидное поприще почетного переливания из пустого в порожнее.

– Да, это так, – согласился генерал. – Это почти и везде так, – заключил он, подумав.

Светлов предполагал, что теперь с ним немедленно раскланяются, и вынул из-под мышки меховую шапку. Но его превосходительство не думал, по-видимому, расстаться так скоро с своим интересным собеседником.

– Я, признаться сказать, люблю молодежь, – заговорил он снова, – ее дурные стороны всегда с избытком выкупаются хорошими. Мой сын тоже недавно кончил курс в петербургском университете… Не слыхали?

Представитель местной власти был вдовец.

– Знаю, генерал, это мой хороший товарищ, даже приятель: мы и до сих пор в переписке с ним, – с живостью пояснил Светлов.

– Вот как! – весело удивился старик. – Приятель моего сына – всегда мой гость, – любезно сказал он, подходя к Александру Васильичу и с обязательной улыбкой протягивая ему руку. – Прошу быть знакомым.

Светлов раскланялся не менее обязательно.

– Сядемте, поболтаем немножко, если вас не очень клонит еще ко сну с дороги, – предложил генерал, занимая прежнее место на кресле, – я имею привычку спать не более четырех часов в сутки. Скажите… почему вы не привезли рекомендательного письма ко мне от сына? Я мог быть полезен вам здесь. Николай забыл, вероятно, – он ведь рассеянный такой, – а вы… поцеремонились?

– Ох, нет! – поспешил сказать Александр Васильич, садясь напротив его превосходительства, – это не зависело ни от того, ни от другого: я просто отказался от письма.

– Почему же? – удивился старик. – Разве вы предполагали встретить во мне… чванную недоступность? Уж будто мой сын не познакомил вас со мной настолько, чтоб вы не думали обо мне так дурно?

Его превосходительство заметно расшевелился.

– Н-ну, не скажите этого, генерал, – успокоил его Светлов, – я еще в Петербурге успел составить о вас понятие, которое, впрочем, отнюдь не противоречит моему сегодняшнему личному опыту; если я и отказался от письма вашего сына, то совершенно по другой причине.

– По какой же именно? – живо спросил старик.

– Дело в том, генерал, что я нахожу возможной только одну рекомендацию – личную. Никто не может представить меня кому бы то ни было лучше, чем я сделал бы это сам. Рекомендация – ведь это, в некотором роде, порука за другого, обязательство; а так как ручаться безошибочно нельзя ни за кого, то, по-моему, и всякое подобное обязательство, как вещь рискованная, по меньшей мере… стеснительно. Лично я еще и не прочь принять ответственность за небольшой кружок людей, но ставить из-за себя в невыгодное положение другого – это не в моих убеждениях.

– Но… – с живостью возразил генерал, – вы преувеличиваете значение такого обязательства: это вексель, которому никто никогда и не доверяет на всю сумму сполна.

– Очень может быть, что мой настоящий взгляд ошибочен, – заметил Александр Васильич, – но я все-таки предпочитаю держаться его, пока не выработаю себе другого, лучшего.

– Ай, какая непростительная гордость, молодой человек! – улыбнулся и шутливо покачал головой его превосходительство. – Скажите мне откровенно… могут быть у вас… враги здесь? как вы думаете? – круто переменил он вдруг тему разговора.

– Не думаю, чтоб были, генерал, – ответил Светлов, несколько удивленный его неожиданным вопросом.

– И однако, мне уже сделан на вас косвенный донос…

Старик, прищурясь, внимательно посмотрел на своего собеседника.

– Очень может быть; но ведь для доноса вражды и не нужно: он чаще всего делается по обязанности… – как нельзя спокойнее молвил Александр Васильич.

– Во имя чего бы он ни делался, быть осторожным все-таки не мешает…

– Если есть чего бояться, генерал.

Наступило неловкое молчание.

– Вы… хороши с доктором Любимовым? – спросил, наконец, старик, очевидно, выйдя из затруднения.

– Да; мы тоже с ним товарищи.

– Он, кажется, добродушный человек в сущности, но очень болтлив; по крайней мере я имею некоторые причины так думать… Вы хорошо сделаете, если будете осторожны с ним… – внушительно предупредил его превосходительство.

Светлов вспыхнул и выпрямился.

– Вы хотите сказать, генерал, что донос… – начал было он энергично.

– Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек, – не дал ему договорить старик, – донос не имеет ничего общего с вашим товарищем. Все-таки, – прибавил он, опять помолчав, – вы будьте осторожнее с доктором.

– Но я не понимаю, генерал, о какой осторожности вы изволите говорить? – с изумительной невозмутимостью осведомился Александр Васильич.

Генерал заметно смешался.

– Мало ли есть случаев, где осторожность бывает даже обязательна… – ответил он уклончиво.

– Ах, да! – сказал Светлов, как будто только теперь догадавшись, в чем дело, – но я относительно всех этих случаев могу быть совершенно спокоен: злословить и сплетничать – вообще не в моем характере.

Представитель местной власти зорко окинул его испытующим взглядом.

– Так или иначе, – заметил он, – но вы можете быть уверены, что всегда встретите во мне, как в отце вашего приятеля, как в частном человеке, полную готовность помочь вам, чем могу… Но… как на лине, занимающем известный пост, на мне прежде всего лежит долг – свято исполнять свои обязанности: если я и сообщил вам о доносе, то единственно потому, что он дошел до меня неофициальным путем; кроме того, многое зависит здесь и не от меня одного: тут есть другие самостоятельные ведомства, есть и за мной наблюдающие глаза…

Говоря это, старик продолжал зорко посматривать на своего собеседника.

– Очень вам благодарен, генерал, за такое незаслуженное внимание; но могу вас успокоить вперед, что не злоупотреблю и не воспользуюсь им: я ни от кого никогда не принимаю помощи, – с гордым достоинством поклонился Светлов.

– Может быть-с, может быть-с… Но позвольте! – нетерпеливо остановил его старик, – дайте мне договорить до конца. Все, что я вам сказал перед этим, я сказал потому, что фабричная история может кончиться очень дурно… Я обязан назначить самое строгое следствие по этому делу – и назначу… завтра же. По всей вероятности, сюда замешают и вас с вашими знакомыми. Мне особенно жаль этих двух стариков, и без того достаточно пострадавших на своем веку… Вы, разумеется, будете оправданы; но… одно уже участие таких лиц, как они, в подобной истории может отозваться весьма для них невыгодно, и тут уж… я совершенно бессилен. Впрочем, что можно – все будет сделано, и я, повторяю, всегда к вашим услугам.

Генерал поднялся с места: аудиенция, очевидно, кончилась. Александр Васильич стал раскланиваться. Старику в эту минуту опять бросилась в глаза изящная свобода манер и всей фигуры Светлова.

– Очень рад, что познакомился с вами, – сказал ему генерал на прощанье, дружески протянув руку, – жаль только, что мы встретились при таких… неблагоприятных обстоятельствах. Во всяком случае, в доказательство того, что мною не считается за арест ваш сегодняшний… не совсем добровольный визит ко мне, я заплачу вам его на днях же, – заключил он с обязательной улыбкой.

Светлов только с достоинством поклонился, но не сказал ни слова и вышел.

Он и его беседа произвели громадное впечатление на представителя местной власти. Старик долго еще расхаживал большими шагами по кабинету, преследуемый одной неотвязной мыслью.

«Что это за странная личность такая? – думалось его превосходительству, – совершенно ли это невинный человек, или упорный, закаленный преследователь своих, ему одному известных, целей? – и генерал снова, еще шире, шагал вдоль кабинета. – Таких людей, во всяком случае, надо постоянно иметь в виду…» – решил он, наконец, отходя ко сну.

Александра Васильича тревожили дорогой совсем иные размышления.

«Пальца в рот я тебе не положу, – не беспокойся!» – прежде всего думалось ему о генерале.

На своем, хотя и молодом еще, веку Светлов уже много видал хороших людей, много уже слыхивал прекрасных, симпатичных разговоров, но надеялся он только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений…

Представитель местной власти твердо сдержал свое слово: не дальше, как через день после этой ночной беседы, его изящная зимняя коляска остановилась у светловских ворот, произведя необычайную, но совершенно напрасную суматоху во всем доме. Генерал только скромно осведомился у вышедшей к нему навстречу горничной Маши, где живет «приехавший из Петербурга молодой человек, Светлов» – и, по ее указанию, прямо прошел во флигель. Ирина Васильевна, однако ж, не утерпела: она быстро накинула на себя что было у нее понаряднее и торопливо отправилась туда же.

– Позвольте мне представить вас, генерал, моей матери, – с неподражаемой простотой обратился Светлов к своему сановному гостю, когда старушка вошла в кабинет сына, чрезвычайно смущенная близостью присутствия такой, по ее мнению, «всемогущей власти», хотя в остальное время она и верила глубоко, что всемогущ только один бог.

Генерал вежливо встал и рассыпался перед ней в любезностях.

– У меня тоже есть сын, сударыня, но я все-таки завидую вам, – сказал он ей между прочим.

Старушка была очарована.

«Вот все говорят, что он на чиновников ногами топает да вон их выгоняет, что как к нему представляться идти, так дрожат, – а поди-ка ты какой, батюшка, ласковый!» – в наивном восхищении думала она, сидя на диване возле генерала.

Его превосходительство просидел у Светлова с четверть часа, зашел на минуту в школу, где остался очень доволен преподаванием Лизаветы Михайловны, и уехал, оставив в памяти Ирины Васильевны неизгладимое воспоминание о своем визите.

Но, с другой стороны, несмотря на весь свой восторг, старушка в тот же день за обедом не преминула напуститься сперва на мужа, а потом на старшего сына.

– Уж и ты хорош, отец! – обратилась она к Василью Андреичу, – чем бы, батюшка, во флигель к Саньке пойти да представиться генералу, а он сидит себе дома да только трубочку свою покуривает! Уж такой ты, отец, и есть Запечин Иваныч… Шути-ка ты! – может, и тебе бы опять место вышло. Я бы на твоем месте, батюшка, пришла да и сказала…

– «Я бы», «я бы»! – с сердцем передразнил старик жену, прервав таким образом обильный поток ее упреков, – много ты взяла с твоим «я бы»! Уж я говорю, что… Х-хе! – махнул он только рукой; не докончив начатой фразы.

– Да уж и ты, Санька… отличился, батюшка, нечего сказать! – круто перешла Ирина Васильевна к сыну, – чем бы меня подвести к генералу, а ты его представлять выдумал… Уж чему вас, право, там учили, так я и не знаю!

Тем не менее день генеральского посещения получил значение эпохи в глазах стариков Светловых: отныне их домашнее днеисчисление вертелось обыкновенно на до и после того, «как был генерал». Полнейший триумф Ирины Васильевны продолжался по крайней мере дня три, пока она не успела обстоятельно сообщить всем своим родственникам, до единого, о таком «чуде да и только». Но главное значение этого события заключалось в том, что Александр Васильич чуть не на целую голову вырос теперь в ее и отцовском мнении.

– Поди-ка ты, Санька-то наш как отличается!.. – восторженно и в сотый раз твердила на другой день старушка всякому, кто желал ее слушать, – с генералами знакомство водит! Я это сижу вчера утром под окном, смотрю… да еше, грешная, и говорю папе: «Что бы Саньке к генералу сходить? Сейчас бы ему важную должность дал…» И в помышлении-то у меня этого не было, чтоб сам генерал к нам прикатил… Только вдруг слышу, будто к нашим воротам кто подъехал… Заглянула в другое окно, – а он, батюшка мой, и идет по двору-то… Так у меня, мои матушки, ноги так и подкосились!..

Даже и Оленька не чужда была этому восторженному впечатлению. Только Владимирко, порядочно уже навострившийся от брата, относился несколько скептически к ослеплению домашних «неслыханной честью».

– Саша-то, Чичка, книги сочиняет, ученый… – заметил мальчуган сестре по поводу какого-то лестного замечания ее о посещении генерала, – а он, брат, что? Просто… фитюлька с епалетами!

И Владимирко бесцеремонно расхохотался собственной импровизированной остроте.

– Ну, ты!… ври больше! – строго остановила его из другой комнаты подслушавшая этот вольнодумный отзыв старушка. – Ужо вот услышит папа-то, так даст он тебе «фитюльку»!

Но это замечание матери нисколько не разубедило смешливого «химика».

– Знаешь, Ваня, как генерала зовут? – через минуту же обратился он на кухне к своему «наилюбезному камердинеру» – «Фитюлька с епалетами»! – и опять расхохотался чуть не до слез.

Что же касается Александра Васильича, то он и теперь, после этого визита, надеялся только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений…