Текст книги "Бог из глины"

Автор книги: Иннокентий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

8. Апрель

Весна ворвалась в их размеренную жизнь. Забросала грязью, что осталась от стаявшего снега, растопила душу, ожиданием теплых деньков.

Солнце жарило так, что от остывшей земли поднимался легкий дымок. Сергей, глупо улыбаясь, выключил осточертевший своим гудением обогреватель. Потрескивали обои на остывающей стене, и Надежда в который раз, с тоской представила себе грядущие хлопоты по приведению комнаты в божеский вид.

Сергей вышел на крыльцо, счастливо потягиваясь, подставив лицо скупым лучам солнца. Зима ушла, забрав с собой тоскливое оцепенение, ожидание чего-то дурного. Весна – его время. Еще немного, и все будет в порядке. Нужно немного… подождать, и тогда все проблемы уйдут, осядут пеной в пивном бокале, растворятся, сгинут ко всем чертям.

Теперь, когда чертово снежное покрывало растаяло, и весна обнажила землю, можно будет пройтись хозяйским взглядом по двору, прикинуть что к чему, и начать, наконец, наводить порядок.

"Москвич" тоскливо стоял во дворе, всю зиму покрытый одеялом из снега. Теперь же он искрился на солнце, словно предлагая хозяину прокатиться, благо погода позволяла немного отвлечься от казавшегося бесконечным, зимнего сплина.

Сергей деловито попинал ногой шины автомобиля, после чего пожал плечами и оставил колымагу в покое. В конце концов, это не его забота, следить за тещиным подарком. Пускай Надежда сама возится с машиной.

От калитки и до самого дома, стаявший снег оставил одно сплошное болото. Грязи было столько, что впору было надевать резиновые сапоги. Вообще весна свалилась, как снег на голову – Сергей улыбнулся удачному каламбуру. Ничего – еще пара таких деньков, и от зимы останутся только воспоминания.

Природа ожила, заиграла невесть откуда взявшимися цветами. Словно на блеклый, выцветший холст, вылили ведро краски, и размазали затем небрежными движениями кисти. Зачирикали воробьи, до сей поры, ютившиеся под крышей, зимуя молчаливыми клубочками пуха.

Сергей пошел по тропинке вдоль дома. Местами штукатурка отвалилась, явив красный облупившийся кирпич. Оконные рамы облезли, краска свисала лохмотьями, теперь придется долго скоблить ее щеткой, чтобы можно было покрасить окна. Забор местами покосился, безупречная ранее прямая, превратилась в причудливую кривую – старые доски провисали в разные стороны.

С соседями явно не повезло – в таких же старых домах доживали свой век полубезумные старухи, что маячили иногда скорбными тенями, пристально всматриваясь, что же там происходит за прогнившими калитками. Двор, что соседствовал со стороны огорода, вообще находился в полном запустении. Там никто не жил, и останки небольшого домика с трудом выглядывали из-за зарослей бурьяна и кустов клена.

Сергей нахмурился – с забором придется возиться самому. Ну да ладно – в сарае найдутся доски, были бы руки.

Хуже обстояли дела с огородом. Кругом, насколько хватало глаз, царил ужас запустения. Некогда цветущий сад, превратился в частокол из сухих веток и торчащих стволов, малинник зарос сорной травой, а к маленькой голубятне, стоящей за домом, было просто не подступиться из-за репейника, что в изобилии расплодился вокруг.

Сергей вернулся в дом. Проходя мимо прямоугольной крышки погреба, он на секунду сбавил шаг. Нужно будет как-нибудь заглянуть туда, вдруг там найдется что-то, что может оказаться полезным новому хозяину дома.

Крышка притягивала взгляд. На секунду Сергею показалось, что из щелей дохнуло чем-то затхлым. Словно, кто-то огромный, смотрел на него из под пола, вглядываясь в тонкие щели, сдерживая дыхание, чтобы не спугнуть.

Сергей криво улыбнулся и вошел в дом.

Надежда с самого утра затеяла мыть окна. Солнце искрилось в свежевымытых стеклах, наполняя дом весенней чистотой. Дом словно оживал после зимней спячки, и Сергею казалось, что он оживает вместе с ним.

Проклятая зима ушла, оставив после себя воспоминания о холодах и трещины на обоях в зале. Сергей колупнул пальцем штукатурку. Та крошилась под ногтем, – нужно будет полностью менять отопление, иначе каждую весну придется затевать ремонт.

Нагревшись на солнце, Сергей казалось, зарядился энергией, которая теперь переполняла его. Хотелось немедленно взять в руки лопату или другой инструмент, и работать, работать, работать…

Да, кстати, нужно будет посмотреть, что там с крышей, пока не зарядили дожди, и первый весенний дождик не принес с собой сюрприза в виде сырых пятен на потолке.

Сергей мысленно пообещал себе, привести крышу в порядок, как только станет немного теплее. А пока что можно немного поработать на улице, предварительно перекусив чего-нибудь.

Спустившись вниз, на кухню, он дернул ручку холодильника. Сообразив нехитрую закуску, он налил себе молока, и, держа стакан в одной руке, и бутерброд в другой, направился наверх, чтобы разыскать любимую женушку…

Надежда закончила мыть окна, и оттерла пот с лица. По правде, говоря, ей уже осточертел этот дом. Насколько меньше было забот в их прежнем, пусть маленьком, но зато таком уютном домике. Возвращаясь в мыслях к тому времени, Надежда все чаще убеждала себя, что именно тогда они были счастливы. Пускай Сергей иногда, возвращаясь с работы, заглядывал с друзьями в какое-нибудь заведение, и много позже, нащупывал выключатель, пьяно покачиваясь, пытаясь сориентироваться в тесном коридоре, пускай мать доставала своим присутствием, не забывая навестить любимую дочурку, чтобы лишний раз ткнуть носом, указать на ошибки, упрекнуть в несуществующих мелочах, все так, – но тогда не было такой опустошенности, и стены не давили так, что каждый вдох казался чем-то вроде нудной мучительной обязанности. Этот дом высасывал сил, словно вампир. И вспоминая первый приезд сюда, холодным осенним вечером, когда продрогшие они завалились в прихожую, Надежда приходила к выводу, что дом тогда показался ей тоскливым и обветшавшим. Словно все время, что он простоял без хозяев, он понемногу рассыпался от старости, и теперь, когда в его сырых стенах вновь зазвучали голоса, он воспрял духом, и снова стал самим собой, прежним.

А еще ей было не по себе от того секрета, что был у нее. Каждый раз, когда Сергей смотрел на нее, ей хотелось спрятаться, забиться в какую-нибудь щель, только бы не пришлось однажды сообщить ему эту чудесную новость. Иногда, оставаясь, сама с собой, она раз за разом проигрывала в голове эту сцену. Каждый раз получалось отвратительно.

– Сережа, мне нужно тебе что-то сказать…

– Да, дорогая – спокойно отвечает Сергей, не подозревая о том, что сейчас сообщит ему любимая женушка.

– У меня… у нас, я хочу сказать, что скоро…

Он еще не понимает, о чем она хочет потолковать с ним, но первые морщинки на лбу, свидетельствуют о том, что этот разговор обещает быть долгим, очень долгим.

– Сереженька, я…

(Беременна, вот что ты хочешь вдолбить в его глупую голову. Вот только язык не поворачивается, потому, что ты сама знаешь, или, по крайней мере, догадываешься о том, что произойдет потом)

Сначала он будет смотреть тусклым взглядом, и она с тревогой будет следить за каждым его жестом, потом на лице появится столь ненавистное ей упертое выражение, а потом…

О, что будет потом, трудно даже и представить. Лучше даже и не думать о том, что произойдет, когда до него дойдет, наконец, что в семье Ждановых ожидается пополнение.

Надежда нахмурилась – по ее подсчетам шел третий месяц беременности, и очень скоро трудно будет, что-либо изменить.

(Будь, что будет детка, поживем – увидим…)

– Кстати, неплохо было бы заглянуть в женскую консультацию, чтобы окончательно почувствовать себя… будущей мамашей – прокаркал голос в голове. Надежда вздрогнула. На мгновение ей показалось, что кто-то забрался в ее мысли, подчинив волю, и издевается теперь над ней, глумясь над самым сокровенным, что было у нее.

Зима ушла, и вместе с ней ушло тревожное ожидание чего-то плохого. Хотя кто знает, что там впереди…

Надежда взяла тазик с грязной водой и понесла его вниз. Спускаясь по лестнице, она спотыкнулась, и чуть не скатилась по неровным ступеням. Тут же представила себе, как издает глухой стук голова, соприкасаясь с полом, в самом низу лестницы, и эмалированный таз с грохотом падает рядом. Дерево лестницы с жадностью впитывает разлитую воду, и густую липкую жидкость, что капает из разбитого носа.

(Ха, детка – твоя голова вывернута под неестественным углом, и смешно выпученные глаза – лишнее подтверждение того, что ты законченная дура. Кто еще может так некрасиво навернуться с этой лестницы, которой не испугать и ребенка?)

Надежда с трудом удержала равновесие, выронив при этом тазик, который загрохотал, ударяясь о ступени, и упал прямо под ноги выходящему из кухни Сергею. От неожиданности он вздрогнул, благополучно опрокинув содержимое стакана себе на брюки, и выронил бутерброд. Надежда замерла вверху, с ужасом приставив ладони к лицу, Сергей застыл на выходе из кухни, тупо рассматривая пятно на штанах. Так они и стояли некоторое время, пока Сергей, наконец, не пришел в себя.

– Что тут происходит, черт тебя подери? – прохрипел Сергей, с неожиданной злостью. – Ты что, не в состоянии донести этот гребаный таз, так, чтобы не облить все вокруг?

Он с силой наподдал по тазу, тот отскочил в угол, ударился об стенку и закатился прямо под лестницу. Сергей сделал шаг по направлению к лестнице. Осколки стакана хрустнули под подошвами его тапок. Сергей не обратил на них ровно никакого внимания. Он весь кипел от переполнявшей его злости.

– У тебя что, грабли вместо рук? – Сергей вступил на лестницу. Надежда испуганно попятилась.

– Сереж… я…

– Сережа… я… у меня… – передразнил Сергей, и поднялся еще на одну ступеньку. – Это что такая большая проблема? Ты не в состоянии поднять таз с водой?

Надежда смотрела на мужа. Она еще не видела его таким… злым. Словно что-то вселилось в него. Он менялся прямо на глазах, и в этом новом облике Сергей кого-то ей напоминал. Что-то такое до боли знакомое в этих перекосившихся чертах лица. От угрюмой ненависти, что испускали его глаза, Наде стало страшно.

– Пожалуйста – прошептала она. – Пожалуйста, не надо…

Сергей поднялся до половины лестницы.

– Не надо что? – он выплюнул последние слова, и словно с этими словами что-то чужое вышло из него. Он вдруг как-то разом сник. Его лицо разгладилось, и он с некоторым, как показалось Надежде, недоумением оглянулся. Там, под стенкой одиноко валялся металлический таз, и в луже молока блестели осколки граненого стакана.

– Я… уберу – Надежда осторожно, стараясь не смотреть ему в глаза, прошмыгнула мимо, с трудом не задев разгневанного супруга. Она собрала осколки, и принесла половую тряпку, чтобы вытереть пол. Слезы, что капали из глаз, смешивались с лужицами на полу, но Сергей этого уже не увидел.

Он вышел на улицу, зажмурившись от наслаждения. Ничего… иногда полезно проучить эту глупую толстуху, что имеет несчастье называться его женой. Пусть приберется там, внизу, а все остальное Сергей берет на себя. В том числе и эти семейные хлопоты, что выпали на его голову, после переезда сюда, в место, где в дальних углах затаилось детство, и где он может, наконец, почувствовать себя, хоть немного счастливым.

9. На голубятне

Солнце светило в глаза, и Сергей не мог отвести взгляд от слепящего диска. Ему так не хватало тепла все то время, когда за окнами тихо падал снег, а долгими-долгими вечерами северный ветер завывал в ставнях, заставляя кутаться в опостылевшее одеяло.

И все равно, даже в этот чудный миг, что-то не давало покоя, словно темная тень маячила перед глазами на миг застлав прелесть весеннего утра. И Сергей знал об этом, прекрасно понимая, что не так, в этой безмятежной идиллии.

Любимая, мать ее так – все эти ужимки и гримаски понемногу стали утомлять. В последнее время он с трудом сдерживался, чтобы не сорваться. Зима была подобна куску резины – тянулась, пачкая руки сажей однообразных дней, чтобы лопнуть с оглушительным треском, разбрасываясь грязью и мусором. И все то время, что осталось в памяти гуденьем обогревателя и завываньем метелей, показалось вдруг припорошенным снегом, и потому смазанным и неважным.

И пускай он заряжался злостью все эти нескончаемые месяцы, рано или поздно, придется избавиться от чудовищного напряжения зимы.

У Сергея были кое-какие мысли по этому поводу, но пока что не хотелось бы заглядывать вперед. Эта весна будет прекрасной – он знал наверняка. И быть может все те намеки и недомолвки, что составили часть суровых зимних будней, найдут разрешение под палящими лучами солнца.

У него не шел с головы тот случай, когда он решил ненадолго заглянуть в вотчину Надежды – страну пыльных цветочных горшков, увядших листьев и засохших стеблей, страну вечной скорби и уныния (его супруга жила осенью, в отличие от него самого, и быть может, поэтому ее и тянуло в самую мрачную из комнат второго этажа). Он вышел из библиотеки, оставив за спиной теплый уют книжных полок и бархат посвежевших штор (уже тогда дом понемногу стал оживать, словно предчувствуя жаркую прелесть наступающей весны), и вступил в полумрак коридора.

Из-за штор выбивалась полоска света, и тот же миг, как он окинул коридор взглядом, она показалась лишней в этом мире темных стен и холодных полов. Мир сдвинулся, пусть не намного, на самую малость, даже меньше – Сергей сумел ощутить его движение. Звуки стали другими, и время изменило ход – секунды стали похожи на капли воды, срывающиеся из неплотно закрытого крана – они вытягивались вниз, чтобы сорваться на пол, издавая противный хлюпающий стон. И запахи – они навалились отовсюду. Сергей с шумом втянул воздух ноздрями.

Запахи!

Десятки, сотни…

Пахла перегретая штукатурка в зале, библиотечные шторы истончали благородный аромат, пропитавшись пылью из прочитанных кем-то книг, и даже из конца коридора, откуда-то снизу тянуло подвалом, – то ли сырой глиной, то ли просто плесенью.

От запахов хотелось сойти с ума, и бесноваться, разнося к чертям унылое великолепие убранства коридора – разбить старое зеркало, что исказило отражение, превратив в какое-то немыслимое существо из кошмара, сорвать шторы, растоптать аристократический бархат, превратив их в два куска грязной ткани, ворваться в залу, принеся с собой радость разрушения.

Но вместо этого, Сергей лишь медленно выдохнул и продолжил свой путь.

С каждым шагом, мир сдвигался все дальше, приобретая новое значение. Каждый шаг приносил новое знание об этом мире. И возможно конечная цель, могла придать законченность некоторым мыслям, что метались в голове, не находя выхода в словах, жестах, поступках.

– О-хей… – неожиданно для себя пробормотал он, удивляясь происходящему.

Это оказалось неожиданно приятным – идти вперед, наполняясь странными желаниями, которые присутствовали в нем раньше лишь в виде намека, тени, рассмотреть которую не хватало сообразительности.

Да, малыш – ответ на самом деле все время пред глазами. Просто не у всех хватает смелости обратить на него внимание. Куда проще делать вид, что все идет как надо, и мысли текут в правильном направлении, да и сама жизнь упорядочена и разделена на отдельные пункты, следуя которыми доберешься как раз туда, куда следует.

А потом он замер перед дверью, сердцем ощущая присутствие той, которая так любила осень. Там, на веранде все было пронизано проклятой порой, и Сергей заворчал, не в силах преодолеть грань между зимой и осенью. Осень отпугивала его, не давала окунуться в безмолвие падающих листьев и противных холодных дождей.

Сергей ненавидел осень, и не только за то, что за ней следовала зима, которую он также не любил. Было что-то в этой золотоволосой королеве боли – скорое предчувствие смерти, или быть может осень и была самой смертью, но мир казался совсем другим в это время года, когда медленно блекли краски ушедшего лета, и грязь, и ветер старались на пару, меняя его, делая другим, старя, расчерчивая морщинами. Дряхлый, умирающий мир – Сергей никогда не стремился попасть в него, он сам настигал каждый раз, когда августовская жара сменялась сентябрьской прохладой, и не было возможности сбежать из прошитых фальшивым золотом дней.

И только необходимость преодолеть преграду заставила довершить начатое. Он вошел в комнату, уже теряя обретенное знание, растрачивая образ, прилепленный зимой, становясь самим собой. Словно клочья сна оказались сорваны с плеч, превратившись в скрип половиц под ногами, сосредоточенное сопение и дурное настроение, что оказалось подстать этой холодной веранде.

Надежда забилась в угол, и Сергей нашел ее не сразу. Он скользнул привычным взглядом по замерзшим стеклам, зацепившись на миг за опрокинутый стул (еще стоя за дверью, он услышал стук падающего предмета, но почему-то не придал ему особого значения), и только потом заметил дрожащую супругу. Она закрывала лицо руками, и Сергей на миг ощутил холодную ярость. То чего боялась она, могло оказаться куда значимее для него самого, но он вошел сюда вовсе не для того, чтобы приводить в чувство, о нет – его вела жажда, и утолить ее оказалось не простым делом, жаль, что все изменилось, как только он ощутил мертвое величие осени, переступив через дверной проем.

И вдруг все пропало, остались только он и она в пустой комнате. Все что произошло дальше, было расписано по давно утвержденному сценарию. Они покинули веранду, стараясь, не смотреть друг на друга, ощущая взаимную неловкость.

В спальне зима окончательно взяла свое, и Сергей, повернувшись на бок, понял, что упустил что-то важное, вот только возвращаться к этому, перебирая воспоминания, было лень. Усталость брала свое, и поворочавшись для виду, он заснул сном праведника, отрешившись от всех насущных забот.

А потом было утро, и новый день.

Сейчас все было не так – зима ушла, и весна наконец-то робко заглянула в окно, постучала в окна, просочилась сквозь плотно запертые двери, наполнила двор деловитым птичьим гомоном, и на этом успокоилась.

Сергей оглянулся. Голубятня манила к себе. До нее оставалось всего ничего – пара шагов, сквозь заросли засохшего репейника. От угла дома, и до того места, где остановился Сергей, вела тропинка, которую пришлось протаптывать, продираясь сквозь сорняки. Еще немного, и вот она цель путешествия по собственному огороду.

Добравшись к голубятне, Сергей с опаской потянул на себя железную дверь. Та нехотя подалась, пару раз пронзительно скрипнув заржавевшими петлями, и Сергей шагнул в сырую, холодную темноту.

Голубятня была небольшой. Метра два на два, вполне достаточно, чтобы выпрямиться, и не чувствовать себя в тесноте. Вдоль стен были приделаны полки, на которых разместились десятки одинаковых деревянных ящичков – голубиные квартиры. Когда-то, давным-давно, голубятню наполняло довольное воркование пернатых бестий. Сережка забирался в голубятню, чтобы при скудном свете электрической лампочки, прикрученной к потолку, любоваться голубиной идиллией – нахохлившиеся голубицы потчуют неоперившихся детенышей, а те в свою очередь бестолково суетятся вокруг, пытаясь урвать причитающееся, только мешая мамаше. Напыщенные самцы посматривают карим глазом, раздуваясь толи от важности, толи от гордости за своих чад. Хотя, как говорил сам дед – голубь птица прожорливая и драчливая. Так ли оно было на самом деле, Сережка не брался спорить – тем не менее, высыпая содержимое алюминиевой кастрюльки, он не переставал удивляться скорости, с какой домашняя птица управлялась с зерном.

Потом они сидели у входа на скамье, слушая, как птицы довольно чистят перья, устроившись в своих деревянных гнездах. И почему-то именно тогда, Сережка чувствовал, как душу переполняет странное чувство, словно он обретал нечто ценное, такое, что останется с ним навсегда. И пускай старая голубятня превратилась в развалюху, а от ящичков осталась только деревянная труха на полках, да и сами полки прогнили насквозь, и единственным напоминанием о голубиных хлопотах, остался застарелый птичий помет, даже теперь, стоя внутри, Сергей ощущал, как возвращаются давно забытые мгновения детства.

И тут же что-то изменилось вокруг. Мир закрутился, и Сергей с трудом успел ухватиться руками за дверь. В нос шибануло гарью, и очертания голубятни поплыли, словно ее стены были вылеплены из воска стараниями неведомого скульптора.

Сережка сидел на скамье, прижавшись к деду, вдыхая запах табака, а у его ног суетились неутомимые птицы, выискивая закатившиеся зерна. Лето еще только начиналось, но уже обещало быть жарким. Сережка прикрыл глаза, наслаждаясь теплом, чувствуя, что еще немножко, и заснет, чтобы окунуться в сладостную негу, и, пронесясь сквозь годы проснуться, обнаружить себя скорчившимся внутри голубятни, затаившим дыхание, словно боясь спугнуть все то, что промелькнуло перед испуганным взором. Он тяжело прислонился к стене, отчего оказался весь облеплен паутиной.

Сергей вышел, покачиваясь, задрав голову, стирая кровь, что полилась вдруг из носа. Время сыграло с ним странную шутку – пролетевшие мгновения оказались долгими часами. Он вошел в голубятню ярким весенним утром, чтобы выйти ближе к вечеру – все это время он простоял там, каким-то чудом оставшись на ногах.

Солнце зашло, и весна стала похожей на осень. На холодном ветру покачивались засохшие стебли, и прошлогодняя листва желтела на земле, отчего казалось, что вместо апреля, неожиданно вернулся тоскливый ноябрь.

Жданов вернулся в дом, спустился на кухню, чтобы смочить платок. Затем уселся за стол, прижимая мокрую ткань к переносице. Произошедшее на голубятне не на шутку встревожило. Он заерзал, пытаясь устроиться удобнее на стуле. Надежды не было слышно – возможно она опять возилась на веранде, либо многострадальный диван принял тяжесть ее тела. Сергею было все равно.

Одна мысль не давала покоя, и он снова и снова повторял про себя один и тот же вопрос:

– А ведь ты не против вернуть все назад, не так ли?

И ответ на этот вопрос вертелся на языке, до тех самых пор, пока он не забрался в постель, чтобы под теплым одеялом заснуть спокойным сном человека, принявшего для себя одно важное решение.