Текст книги "Бог из глины"

Автор книги: Иннокентий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

13. Лучший снимок

Докторша сняла повязку, показав симпатичный, в россыпях веснушек носик, и отошла в угол, помыть руки. В отличие от сна, где все было таким ужасным, реальность оказалась куда проще, приветливее. Солнце било в окна, освещая кабинет, отражаясь от блестящих поверхностей инструментов, которые на свету уже не казались страшными.

Все время, пока гинеколог осматривала Надежду, она не прекращала щебетать, успокаивая будущую маму. Под конец, Надежда окончательно расслабилась, и уже не вздрагивала, от прикосновений холодного металла.

– Ну что, у вас все в порядке, срок три месяца – гинеколог приветливо улыбнулась. – Сейчас пройдете на УЗИ, я вам выпишу направление.

Надежда попыталась улыбнуться в ответ. Недавний сон, все еще напоминал о себе, отдаваясь тупой болью в висках. Надежда каждую секунду ждала, что вот-вот померкнет солнечный свет и под маской окажется страшное чудовище.

(И тогда… привет, детка!)

Ничего такого не произошло. Сон это сон, а реальность остается реальностью, какой бы неприятной и скучной она не была. Надежда одевалась, а докторша что-то черкала ручкой на бланке, оставляя запутанным медицинским почерком неровные строчки.

Надежда вышла из кабинета, осторожно прикрыв дверь. Она села на скамейку, что стояла у входа и перевела дух.

(Три месяца. Маленькая жизнь, нашла свое место у нее под сердцем – подумать только, три месяца!)

Мимо проходили будущие мамы. Некоторые гордо несли огромные животы, словно предлагая другим оценить размер, другие скромно ждали своей очереди, им пока еще не чем было хвастаться.

Надя повертела головой. Никакого сходства с темным и мрачным коридором. Странно, откуда вообще берутся такие сны? Почему иногда сознание способно рождать чудовищ, и услужливо подбрасывать в сновидения?

У нее не было ответа на эти вопросы. И, по правде говоря, не было и особого желания докапываться до сути. В конце концов, каждому хотя бы раз, но снился страшный сон. И забивать из-за этого голову всякой ерундой – нет уж, увольте…

Надежда достала направление. Кабинет номер восемь. Ну что же, поднимай свою толстую попу и вперед.

Поднявшись на второй этаж, Надежда пристроилась в конец небольшой очереди. Краем уха она слышала разговоры теток, стоящих впереди, но ее мысли были сейчас далеко.

Три месяца, значит, еще осталось полгода. У тебя в запасе два-три месяца, а что дальше?

Интересно, какое будет лицо у Сергея, когда она решится, наконец, посвятить его в свои планы, связанные с рождением ребенка? Надежда сильно сомневалась, что оно зальется радостью. Почему-то все попытки завести разговор на подобные темы всегда заканчивались ссорой. Сергей не любил детей, или ему просто не хотелось окунаться во все эти проблемы. Грязные пеленки, бессонные ночи…

Вообще-то, в последнее время, Надежда стала замечать, что ее муженек довольно неплохо пристроился. Остатки денег от продажи дома, пока еще давали возможность худо-бедно сводить концы с концами, но в самом-то деле, это не будет продолжаться вечность!

Скудный доход позволял вполне сносно существовать, но теперь, когда у них будет ребенок, Сергею, скорее всего, придется подыскать себе какое-нибудь занятие.

В том, что у них будет малыш, Надежда не сомневалась ни секунды. Для себя она уже твердо решила, что оставит ребенка. Именно поэтому, она не посвящала Сергея в свои планы, чтобы потом, когда он узнает обо всем, уже было поздно что-либо менять.

(Вот так-то парнишка-Сергей, чик-чирик и ты попался…)

Вот почему беременность должна остаться тайной. Ненадолго.

Надежде хотелось, чтобы наступил скорее момент развязки (когда Сережка узнает обо всем) наступил как можно скорее, но одновременно она страшилась предстоящего разговора. В том, что разговор будет трудным, она не сомневалась. Ну и пусть. Живут же другие семьи, и она ничем не хуже остальных, и, в конце концов, имеет право на свое маленькое, женское счастье.

Почувствовать тепло малыша, приложить его к груди, и сладко-сладко баюкать, напевая песенку.

(И с песней подарить, много сладких снов…)

Надежда улыбнулась. Улыбалась она и тогда, когда подошла ее очередь.

Раздевшись, она прилегла на кушетку, возле которой примостился загадочный аппарат с кучей разных индикаторов, стрелок, с большим экраном, в окружении многочисленных кнопок. Что-то гудело там, в аппарате, и Надежде на секунду стало немного страшно.

– Не бойся – ласково произнесла медсестра, заметив ее испуг. – Ложись удобнее, и покажи-ка мне свой животик.

Надежда покорно задрала футболку (серый мышонок Микки забавно скорчил носик) оголив пупок. Медсестра подсела рядом, и принялась смазывать живот неприятно-прохладным прозрачным гелем. Надежда поежилась.

– Так, не боимся и не вздрагиваем – с притворной строгостью сказала медсестра. – А то ничего не получится.

Обмазав ее так, что Надежда почувствовала себе эскимоской, медсестра взяла в руки странный предмет, отдаленно похожий на трубку телефона. От "трубки" к гудящему агрегату шел толстый провод. Медсестра приложила раструб к животу Надежды, и принялась легонько водить, что-то высматривая при этом на экране.

– Так, так – медсестра пристально вглядывалась в непонятное мельтешение, и Надежда снова почувствовала страх. А вдруг там окажется что-нибудь не так?

– Что там? – Надежда с неприязнью ощутила жалобные интонации в собственном голосе.

Медсестра улыбнулась.

– Все просто отлично. Никаких патологий.

Надежда облегченно выдохнула. Медсестра нахмурилась:

– Так, Наденька, сохраняйте спокойствие, а то ничего не разобрать… Сейчас, посмотрим кто там у нас. Мальчик или девочка…

Почему-то этот вопрос даже и не приходил в голову Надежды. Раньше она не задумывалась о том, кого хочет больше – сына или дочь. Скорее всего она бы одинаково любила и озорного мальчишку, и проказницу дочурку.

– Ну, кто? – Надежда вытянула шею, пытаясь подсмотреть, что там на экране. Какие-то пятна – ничего не разобрать. Как она может что-либо увидеть на этом экране?

– Прячется, не хочет показывать… Так, ага…

Надежда затаила дыхание.

– Девочка… Да… Точно – девочка.

(Еще одна маленькая Надя Жданова)

– Фотографию хотите? – медсестра посмотрела на Надю, и та кивнула головой.

Медсестра ткнула кнопку, и что-то загудело в недрах умной машины. Раздался непонятный стрекот, машина поднатужилась, и из расположенной сбоку щели, выплюнула небольшой, сантиметров десять на десять, снимок.

– Держите мамаша – медсестра протянула снимок.

В мельтешении пятен, Надежда пыталась угадать очертания малыша. Она повертела снимок и так и сяк. Ничего не разобрать. Она жалобно посмотрела на медсестру.

– Ну смотрите – медсестра развернула снимок – вот головка, вот ножки, вот тут сердечко…

И как только она это сказала, Надежда тут же рассмотрела все. С фотографии, улыбаясь, на нее смотрел ребенок. Ее ребенок, ее малыш…

Медсестра протянула салфетку, чтобы Надежда оттерла гель. С трудом, убрав остатки смазки, Надежда натянула футболку, и погладила рукой живот.

Медсестра улыбнулась на прощание, и вновь повернулась к аппарату, подготавливая его к следующему обследованию.

Надежда вышла на улицу. Несмотря на то, что увиденный сон казался уже чем-то далеким, Надежда все равно испытала странное облегчение, покинув стены женского отделения. Она уселась за руль и вновь достала из сумочки фото.

Первая фотография. А сколько их будет еще…

Детские забавы, первый звонок, выпускной, свадьба – большие и маленькие, радостные и не очень, – но эта навсегда останется для нее самой лучшей.

(Хей, детка – это лучший снимок в твоей жизни, не так ли?)

– Лучший снимок – прошептала Надежда, и, повинуясь внезапному порыву, поцеловала фотографию.

Теперь, когда все тревоги (или почти все) остались позади, она чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ей хотелось кричать, чтобы все знали о том, как она счастлива. Надежда улыбнулась.

(Ты просто толстая, счастливая дурочка…)

Да, все так, она счастливая дурочка, и пускай кому-то это кажется смешным – Надежде было наплевать на все, теперь, когда у нее появилась цель, она почувствовала, что стала немножко другой, и маленькое фото в ее руках, было тому лишним подтверждением.

Надежда осторожно положила фотографию обратно. Нужно припрятать ее так, чтобы она преждевременно не попалась на глаза мужу.

Оставался еще один вопрос. Должна ли мама знать о ее маленьком секрете?

Надежда откинулась на сиденье. С одной стороны было бы нехорошо утаивать от нее радостную новость, но с другой… С другой стороны, как только мать узнает о том, что скоро станет бабушкой, тогда и небу станет жарко. И, конечно же, будущий папа тотчас же узнает о случившемся. Уж мама постарается. И тогда…

(О, что будет тогда, мы уже с тобой представляли…)

Нет – Надежда упрямо мотнула головой. Никто не помешает ее счастью. Конечно, она расскажет всем, кому следует. Но… только тогда, когда посчитает нужным.

Чуть позже…

– Придется потерпеть – прошептала Надежда, и в который раз улыбнулась жалкой, беспомощной улыбкой.

Потерпеть, храня под сердцем маленькую тайну. Совсем немного. Самую малость. Какие-нибудь два-три месяца.

А пока что, неплохо было бы завести этот драндулет, и без приключений добраться домой. Тем более, после всех этих переживаний (страшных снов), ей ужасно хотелось есть. Голод был таким, что она казалось, была готова грызть дерматиновую обивку сидений. Надежда потянулась рукой. Где-то там, на заднем сидении примостился полиэтиленовый пакет.

По дороге в больницу, Надежда купила огромную сладкую булку, и теперь, прямо за рулем, аппетитно умяла ее, не обращая ни на что внимания, оставив на коленях и на полу множество белых крошек. В последнее время приходилось есть за двоих. А кому не нравится, тот пусть катится ко всем чертям – рассудила она, отряхивая крошки.

(Ко всем чертям, детка – совершенно верно. У нас теперь свои планы!)

Надежда довольно потянулась, и завела машину. Выехала со стоянки, остановилась, пропуская встречный автомобиль. И уже заняв нужную полосу, почувствовала, что чего-то не хватает.

Не глядя, ткнула кнопку – старенький приемник недовольно заворчал, пытаясь родить что-нибудь, кроме помех. Надежда, держа руль одной рукой, принялась крутить настройку диапазона. Хриплый шум сменился приятным голосом ведущего новостей:

– …до сих пор находится в коме, известный писатель Степан Королев. Семь месяцев назад, автор многочисленных бестселлеров попал в автомобильную аварию, в результате…

Помехи снова заполнили салон. Надежда вывернула руль. Машина, недовольно взвизгнув шинами, остановилась. Сзади раздался возмущенный гудок, и тяжелый грузовик, пронесся мимо, в последний момент только чудом избежав столкновения. Надежда успела увидеть, как в промелькнувшем окне грузовика, крутит пальцем у виска, испуганный водитель.

(Ты слышишь, как стонет металл, сминаясь, переламывая твое тело…)

Это было слишком страшным, чтобы оказаться правдой. Но встреча в одном из снов, давным-давно, когда зима за окном укутывала снегом мерзлую землю, а там, в омуте сновидений все было пропитано осенью, до сих пор оставалась в памяти. Золотая осень, в месте, где сбываются сны незадачливого писателя, – она напоминала иногда о себе, заставляя просыпаться в холодном поту.

И последний крик, когда она брела по заснеженной трассе, пытаясь избежать встречи с чудовищем-страшилой, частенько вставал в ушах, каждый раз, когда колышущаяся трясина сна забирала к себе.

Вообще в последнее время, Надежда начала немного уставать от приятных ночей. Она не знала, что было тому виной. Возможно, все дело было в гнетущей атмосфере дома. Каждый раз, подъезжая к Тенистой улице, она словно погружалась в зыбкий омут. И дело было даже не в том, что все вокруг было пропитано злым волшебством. Надежде почему-то казалось, что до тех пор, пока они с Сергеем не переехали сюда, дом просто оставался обычным старым домом, в котором доживает свой век старая рухлядь, и только после того, как они ворвались в эти старые стены, нарушив его неторопливое существование, что-то произошло, и дом ожил, расправил плечи, чтобы потом затаиться и ждать, когда придет его время.

Надежде не хотелось верить, в то, что это время придет. Очень не хотелось…

14. Маленький секрет Сергея

За окном проснулся пьяный май. Сергей сидел на веранде, вдыхая аромат весны, что струился из раскрытых настежь форточек. Он покачивался в кресле качалке, прикрыв глаза, на его лице гуляла довольная улыбка.

Ему стоило немалых трудов стащить с чердака громоздкое кресло. Куда проще оказалось спустить старый приемник, и еще кое-какие вещи. Да, пришлось изрядно попыхтеть, хотя с некоторых пор, Сергей обнаружил, что способен справляться и не с такими трудностями.

(Да малыш, похоже небольшое приключение на чердаке слегка повлияло на тебя – добавило твердости, наполнило уверенностью, как садовую бочку водой, глядишь, из тебя что-нибудь и получится…)

Вспомнив неприятные мгновения, Сергей слегка поморщился – все это ерунда, мало ли чего может привидеться там, в пыльном полумраке, где пыль не дает вздохнуть, и шепот вещей перекрывается стуком сердца. Не было никакого существа – ничего такого. Да, старый шкаф действительно стоял в одной из каморок (нужно будет еще разобраться, какого черта дед наделал там комнат, не иначе старик любил поиграть в прятки), да он был до отказа набит разным тряпьем, но кто сказал, что в нем было что-то еще, помимо вещей?

Не было там никого (и ничего), не было и все тут.

А что касается голоса, что поселился в голове, то Сергей пришел к выводу, что это просто его собственные мысли, которые в последнее время стали более… отчетливыми, правильными.

Когда существо схватило его (вернее ему на миг представилось что так оно и есть) этот хриплый, каркающий голос зазвучал так отчетливо, будто кто-то со стороны пытался говорить прямо в уши. Голос разбросал мысли в стороны, подменил их своей змеиной сущностью. Он вещал, переполняясь самодовольством, сочась наглой уверенностью, словно его обладатель (а это, скорее всего ты сам, малыш) знал что-то такое, что не было известно никому.

Сергей пришел в себя, обнаружив, что валяется прямо у выхода. Засохший голубиный помет неприятно царапал шею. Некоторое время Жданов лежал, пытаясь привести в порядок застоявшиеся мысли.

Последнее, что он помнил – страшная погоня, от которой он так и не сумел оторваться. Воспоминания обрывались сразу же за тем мгновением, когда существо схватило его, вернее ему показалось, что схватило.

Сергей подвигал руками и ногами. Вроде бы все в порядке. Руки на месте, ноги целы. Вот только все вокруг приобрело странные оттенки. Мир потускнел, привычные краски сменились неприятными полутонами.

И запах. Сергей потянул воздух ноздрями – какой-то странный запах. Он витал повсюду, им, казалось, была пропитана каждая щель. Запах чего-то паленого.

Этот запах был смутно знаком. Вызывал неприятные воспоминания.

Сергей покрутил головой. Этот запах обычно означал, что мир сдвинулся. А мир начинал сдвигаться после двух-трех бутылок пива. К сожалению, за пивом зачастую следовали другие напитки, покрепче…

И каждый раз, когда Сергей брел домой, нащупывая ногами путь, словно на включенном мини-автопилоте, проклятый запах паленого преследовал его всю дорогу. И лежа в постели, широко раскинув ноги и руки, чтобы непослушная кровать не смогла сбросить его на пол, слушая неприятный монотонный гул, похожий на отдаленный звук работающей турбины, он время от времени пробовал воздух, чтобы убедиться, что запах еще здесь, никуда не делся. А потом, когда гул усиливался до такой степени, что казалось еще немного, и барабанные перепонки разорвутся, и кровь толчками начнет выбегать из ушей, запах становился все противнее и злее, забирался в нос, чуть ли не царапая, заставляя морщиться в темноте спальни; Сергей вскакивал, из последних сил успевая добраться до унитаза, чтобы преклонить колени перед холодным фарфором, изливая душу, пропитанную желчью, в безразличное жерло.

И запах обретал новые оттенки, наряду с неприятным жжением в горле. Сергей вновь вцеплялся руками и ногами, изо всех сил стараясь удержаться на кровати, и шум неохотно стихал, растворяясь в полночной тиши, но запах еще долго держался в носу, пока измученный разум не проваливался в темный, без сновидений омут.

Вот и сейчас, запах упорно напоминал о себе, притом, что Сергей уже давненько не прикасался к спиртному. С того самого момента, как раскрыл глаза, однажды зимним утром, и первое, что услышал, было тихое пиканье кардиографа. Потом были недели реабилитации. Бедные косточки – они срастались с трудом. Левая нога срослась неправильно – врачам пришлось снова ломать кость. Еще боль – она надолго стала непременной спутницей. Было больно ходить, лежать, даже дышать. Каждый вздох отдавался острой болью, словно кто-то стоял над ним, вонзая острое шило под ребра, каждый раз, когда грудь судорожно поднималась.

Это оказалось достаточным стимулом для того, чтобы больше не попадаться. Выпитое спиртное притупило внимание, и, заглядевшись на звезды, Сережка угодил прямо в расставленную ловушку. Голодное жерло колодца с радостью приняло в свои объятия, и Новогодняя ночь, проведенная в бесплодных попытках выкарабкаться из всего этого дерьма, как ничто другое способствовало тому, что он теперь даже и думать забыл о выпивке.

Боже, сколько времени уже прошло! Сергей давно позабыл ощущение неземной тоски, когда мир сдвигался, и что-то потустороннее касалось души ледяными пальцами, и откуда-то приходило понимание чего-то важного, пускай оно рассеивалось как дым рано поутру.

Сергей поднял голову, с трудом, словно после приличной попойки, поднялся на ноги. Он стоял, покачиваясь, а в его глазах плескалось веселое безумие. Он перевел взгляд с покрытых голубиным дерьмом полок, на светлый прямоугольник дверного проема, обернулся, отметив зовущую темноту, с противоположной стороны. Темнота звала, так же, как звал струящийся, переливающийся тысячами золотых искорок пыли, свет.

Свет или тьма – выбор за тобой, малыш.

Сергей потянулся к свету. Тьма неохотно уступила, хотя кто знает, возможно, она уже просто получила, что хотела, и теперь расставание стало для нее лишь пустой забавой (ты еще вернешься малыш, я обещаю, с головой окунешься в спасительную муть чердака, ведь здесь еще так много разных чудес, мимо которых ты прошел, так и не удосужившись взглянуть); тьма всегда уступает свету, чтобы потом, набравшись сил, вернуть свое.

Он вывалился наружу, рассматривая землю, до которой было почти десяток метров. Расстояние, которое можно преодолевать, натужно пыхтя, сопя от усердия, считая перекладины, цепляясь руками в прогнившее дерево лестницы, а можно просто перелететь одним махом, широко раскинув руки, от которых в полете будет не больше пользы, чем от простого школьного ранца, при прыжке с самолета.

(Вся разница только в направлении движения, парень. Спускаться всегда легче, чем подниматься, да и намного приятнее. Прекрасное ощущение полета, пускай и краткое, как миг между двумя взмахами ресниц, но поверь, оно того стоит!)

В последний момент, Сергей схватился за косяк, и замер, дрожа от волнения и испуга.

(Черт, да что происходит с тобой, парень – ты только что чуть не вылетел из проема. Еще немного, и ты бы шлепнулся вниз мешком дерьма!)

Осторожно, стараясь не делать лишних движений (голова кружилась, и к запаху паленого добавились рвотные позывы, – ну совсем как в старые добрые времена!), Сергей выглянул наружу.

Действительно высоко. Когда Сергей забирался на чердак, как-то не хотелось думать о том, как он будет спускаться. Злость и азарт полностью захватили его, и теперь, когда путь вниз был заказан, остались легкое сожаление и раздражение собственной дуростью и упрямством.

(Ну и как ты теперь собираешься спускаться, крошка-Сергей?)

Сергей улыбнулся. Что-то произошло под выцветшей от солнца шиферной крышей, что-то изменилось в мироощущении маленького человечка, что барахтался в сумерках, не зная где выход из того кошмара, начало которого ознаменовалось победным скрипом старой дверки шкафа, невесть каким образом попавшей на чердак. Это что-то придавало странный горелый аромат всему, что окружало Сергей, это поселилось маленьким зернышком где-то в глубине сознания, чтобы в один прекрасный момент прорасти, полностью показав свою сущность.

И именно это что-то подсказывало ему, что нет ничего неосуществимого, нет ничего, что бы он не смог преодолеть.

(Как я собираюсь спуститься на грешную землю?)

Это что-то вполне могло быть отголоском его прежнего "Я", когда не было всех этих ненужных проблем и забот, и любимая женушка не допекала своей непроходимой тупостью, становясь в позу каждый раз, когда что-нибудь шло не так, как привыкли ее маленькие, похожие на половинки грецкого ореха, мозги.

(Как я собираюсь, мать твою, спуститься на эту гребаную землю!!?)

Это что-то могло быть тем самым, давно ожидаемым ощущением свободы. Осязанием истины. Утверждением справедливости. И если каждому воздастся по делам его, то, как быть тем, чьи намерения черны как сажа, но дела белее снега?

Сергей осклабился, кривая улыбка поползла из уголка губ, перекашивая лицо в жуткую гримасу ненависти. Он яростно зашептал под нос, отчего задрожали губы. Потом с силой схватился за дверной проем так, что на руках выступили и задрожали вены.

– Я РАССКАЖУ ВАМ, КАК Я СОБИРАЮСЬ СПУСТИТЬСЯ, ЧЕРТ ВАС ВСЕХ РАЗОРВИ!!! – Прокричал он в сумерки наступающего вечера.

Жданов развернулся, осматривая каморку, в которой некогда ворковали голуби, обсуждая свое голубиное счастье. Он вцеплялся взглядом в каждую мелочь, которая могла бы помочь ему разрешить маленькую проблему.

(Как я спущусь? А вот как – просто возьму и спущусь!)

Он прошел в глубь голубятни, отметив про себя, что его движения стали более точные и уверенные. Толкнул фанерную дверку, прошел дальше. Чердачный полумрак, который незадолго до этого пугал своей непроницаемой чернотой, теперь казался родным. Сергей постоял немного, ожидая, пока привыкнут глаза. Как только очертания вещей, наполняющих каморку, проступили из тьмы, он принялся методично обыскивать помещение.

Деревянный почтовый ящик – к черту. Дырявый оцинкованный таз – туда же, вслед за ящиком. Неопрятный, бесформенный тюк – вот это уже интереснее.

Тюк оказался огромным мешком, забитым старой одеждой так, что потемневшая, расползающаяся ткань вылезала из каждой прорехи. Сергей не спеша, распотрошил мешок, вывалив на пол его содержимое. Брюки, рубашки, кофты, блузы, юбки с оборочками, некогда белые, а теперь безнадежно пожелтевшие лифчики, невероятно старый ботинок на левую ногу, и чулки, чулки, чулки…

Нечего и думать было вязать все это барахло в жалкое подобие веревочной лестницы. Сергей ухмыльнулся, на миг, представив, как будет рваться полусгнившая ткань под его весом, в тот момент, как он только начнет свой опасный спуск.

Сергей повернул голову. А вот это уже совсем другое дело.

Старый садовый шланг, свернутый в бухту, растрескавшийся, опасный, не больше, чем спящая беззубая кобра.

(Похоже, тебя отправили на пенсию старик?)

Сергей подергал за конец шланга. Не фонтан, но куда надежнее гнилого тряпья. Он вытащил бухту на голубятню. Размотал шланг, прикрепив один конец к железной балке, что служила основанием для ряда полок с голубиными ящичками. Другой конец выбросил на улицу. Осторожно выглянув, Сергей убедился, что шланг размотался почти до самой земли, не доставая до нее буквально чуть-чуть.

(Ну что, парнишка, ты готов освоить почетную профессию скалолаза?)

Готов на все сто. Сергей ухватился руками за грязную резину и решительно начал спуск.

Это оказалось даже легче, чем он предполагал. Он перебирал руками, метр, за метром приближаясь к земле. Еще немного и…

Когда до земли оставались считанные сантиметры, шланг оборвался с предательским треском. Сергей здорово приложился копчиком, а остатки шланга больно шлепнули по лицу, оставив на щеке грязный, чуть красноватый след.

Заорав от боли, Сергей тут же вскочил, чтобы погрозить кулаком раскрытому проему чердака, в котором на одном уцелевшем навесе болталась злополучная дверь. Отбросив ногой, ставший ненужным шланг, Сергей первым делом перетащил останки лестницы к сараю, где усилил и переделал ее так, чтобы в следующий раз не заниматься акробатикой в воздухе, замирая от страха, ожидая, когда запах свежего дерьма пересилит гарь, что застоялась в ноздрях.

Поднявшись наверх, он битый час возился с дверцей, пока не сумел прикрепить ее так, чтобы та хотя бы снизу выглядела целой и невредимой (чтобы у любимой женушки на этот счет не возникало ненужных вопросов); останки шланга отправились доживать своей век, прямиком за летнюю кухню (Сергей не стал затаскивать его наверх, справедливо рассудив, что там и без него хватает разной всячины).

Когда вернулась Надежда, ничего не говорило о том, что ее муженек нескучно провел время. И Сергей, провожая взглядом тучную фигуру супруги (боже мой, она растет прямо на глазах, становиться шире с каждым днем, парень), понял, что теперь, когда в голове поселился каркающий голос существа, у него появился свой маленький секрет.

(Маленькие секреты – они ведь есть у каждого, Сережа, возможно даже твоя любимая женушка имеет крохотный секретик, который она всячески оберегает, напрасно надеясь, что сможет хранить свою никчемную тайну…)

И вот теперь, покачиваясь в кресле-качалке, он неторопливо размышлял обо всех этих гребаных тайнах.

Сергей потянулся так, что хрустнули косточки. Черт подери, рано или поздно каждый секрет выплывает на поверхность. Иногда скелет в шкафу вываливается прямо в ошеломленные объятия того, кто осмелится в этот шкаф заглянуть. Но как бы то ни было, – его секрет пока останется с ним.

До поры до времени.

До тех пор, пока не придет время раскрыть все секреты.

Нужное время, особое время!

Время больших перемен…